Бес в серебряной ловушке

Пальцы жадно и пытливо пробежали по кромке тесаного камня, оценивая ширину и высоту ступеней, за века отполированных тысячами ног до ласкающей осязание гладкости. Затем ладонь наткнулась на жесткие складки рясы, и Пеппо вздрогнул. Миг помедлив, потянулся дальше вдоль измятого сукна и коснулся окоченевшей руки, холодной, будто выточенной из дерева. Пеппо отдернул руку и потер пальцы, словно обожженные…

…В холл замка Годелот спустился раздавленным и опустошенным. Ужасаясь бойне во дворе, он не предполагал, что ждет его в покоях. Там, снаружи, кормили коршунов павшие солдаты, мужчины в кирасах, для которых война была работой, а гибель – последним расчетом по увольнению. Но внутри лежал в руинах мирный, уютный быт. Одни комнаты выгорели дотла, щетинясь остовами мебели, обглоданной огнем. Другие пожар пощадил. Осколки, обломки, клочья картин и занавесей стыдливо живописали разгул бессмысленного вандализма, с каким безымянная солдатня крушила чужой обжитой и теплый мирок.

На площадке второго этажа, упираясь головой в крутые ступени, лежала служанка – ее тело было вывернуто под причудливым углом, лицо застыло в гримасе беспомощного ужаса. Похоже, в панике убегая из гибнущего замка, она просто упала с лестницы. Годелот не смог пройти мимо. Он почувствовал, как у него застучали зубы, когда он расправлял смятый подол домотканого платья и складывал на груди руки, одну из которых изуродовала капавшая с факела горячая смола.

…Хьюго был здесь. Он опирался спиной о закрытую дверь трапезной, будто спал, захмелев за ужином. Годелот почти не запомнил, как мчался по коридору, как упал на колени, хватая отца за окоченевшие руки, как прижимал к груди разбитую голову, еще недавно белокурую и густо высеребренную сединой.

Все потери, все удары этого дня в одночасье переполнили чашу самообладания подростка. Он рыдал, захлебывался слезами, не чувствуя жжения в рассеченных щеках, словно оплакивая навсегда уходящее отрочество, которое так недавно по-юношески презирал, стремясь к зрелости и свободе.

Негромкий звук шагов заставил Годелота встрепенуться, отирая с лица слезы и кровь. Позади него стоял Пеппо, молча опершись плечом о стену. Застигнутый врасплох, Годелот машинально рявкнул:

– Чего пялишься?!

Пеппо медленно покачал головой:

– Я не пялюсь. – В его голосе не слышалось и тени сарказма.

…Уже смеркалось, когда Годелот с объемистым свертком в руках почти бегом покинул замок. Два грубых креста у подножия неохватного дуба отбрасывали длинные тени в последних отсветах дня.

Пеппо исчез.

Шотландец остановился, недоуменно оглядывая дорогу и покореженные огнем остатки рощи. Всего час назад, после похорон, он оставил тетивщика здесь. Куда же делся мерзавец?

В душе заклокотало раздражение пополам с тревогой. Вороной по-прежнему с отвращением щипал клочковатую сухую траву. Хотя отчего-то Годелоту не верилось, что мошенник мог бы сбежать, украв коня и бросив кирасира в мертвом Кампано. Так что ж, ландскнехт был не один? Горизонт темнел на глазах. Шотландец снова огляделся, вслушиваясь в полумрак.

– Пеппо!

Эхо раскатилось по долине, затерявшись в холмах, и тут же в ответ донесся свист, а за ним конский топот. Выругавшись сквозь зубы, Годелот бросил наземь свою ношу и выхватил клинок. Среди черных стволов, постепенно сливавшихся с вечерней мглой, замелькал силуэт всадника, и прямо навстречу кирасиру из-за деревьев на широкогрудом жеребце вылетел Пеппо. Ловко осадив скакуна, он спрыгнул наземь:

– Погляди, Лотте! Это наверняка конь давешнего мародера, сам пожаловал!

Годелот с лязгом загнал оружие обратно в ножны и толкнул Пеппо в грудь:

– Тебя какой леший на ночь глядя по равнине гоняет?! Договорились же поодиночке в округе не болтаться!

Пеппо примирительно вскинул ладони:

– Да не бухти, вот же наседка! Говорю ж, сам конь пришел, вороного твоего, не иначе, почуял. А что уволок меня – так с ним же не сразу поладишь, норовистый оказался, дьявол, а я и за поводья дернуть толком не могу, ладоням еще больно.

Шотландец обиженно замолчал. Усталость бесконечного дня не оставляла сил для свары, и, решив рассчитаться с шельмецом за «наседку» позже, Годелот рванул с земли принесенный узел.

– Вот, возьми, – проворчал он, протягивая Пеппо полотняную камизу, – я в гарнизонные квартиры наведался. Не позарился никто на мой скарб. И вот еще… Думаю, тебе в самый раз.

Пеппо протянул раскрытую ладонь и почувствовал, как в нее легла холодная рукоять. Провел пальцами по узкому длинному лезвию.

– Это швейцарский басселард, отцов трофей, но он так к нему и не привык. Отец вообще не жаловал кинжалов, всю жизнь палашом орудовал. – Голос Годелота был тих и осторожен, словно касался раны, проверяя, сильно ли болит.

– Благодарствуй… – смущенно пробормотал тетивщик. Кинжал был легок и основателен, резьба рукояти холодила ладонь, и Пеппо вдруг ощутил неловкость от этого дорогого подарка.

Повисла тишина, тетивщик лишь слышал, как шотландец позванивает еще каким-то оружием.

У самого уха раздалось фырканье, и в висок легко ткнулся теплый лошадиный нос. Натягивая предложенную рубашку, Пеппо лукаво улыбнулся:

– Гляди, признал. Хороший конь. А масть какая?

Годелот не удержался, криво улыбнувшись в ответ:

– Каурый. И правда, хорош.

* * *

Едва пыльный тракт тускло засерел в рассветной мгле, двое всадников уже мчались прочь от мрачного донжона Кампано. Годелот, так и не сумевший ночью заснуть под взглядом черных окон мертвого замка, спешил оставить разоренный край.

Кому перешел дорогу старый затворник граф, если земли его так варварски уничтожили, не щадя ни сел, ни посевов? Деревни проносились мимо выжженными руинами. От Лаго Учелли осталось четыре подворья, безмолвных и пустынных. Пьегаре еще дымилась вдалеке непогасшими остовами домов. Кариче скрывалась за холмом, и Годелот не свернул к ней, зная, что и ее не пощадили. Только островерхая крыша старинной церкви одиноко выглядывала из-за рощи, уцелевшая и от этого почему-то еще более мрачная. В первый миг шотландец натянул поводья, собираясь направиться к ней, но тут же снова дал коню шенкеля. Этот осколок его вчерашнего дня, будто случайно отлетевший на обочину, зря разворошит осевшее было потрясение… Пройдет несколько дней, и уцелевшие начнут возвращаться на родные пепелища. Он же должен отнести вести властям и порадеть о справедливости.

День прошел в непрерывной скачке. Стремясь сократить путь, Годелот свернул с тракта и пустил коней через пастбища. Спутники почти не разговаривали. На скаку пыль мгновенно набивалась в горло, а вечером утомленные подростки по очереди сидели на часах, вслушиваясь в неприютную дымную ночь.

Годелот опасался новой встречи с мародерами. Конечно, он не ушел из замка безоружным. Тяжелый шотландский палаш покоился теперь в могиле Хьюго, но превосходную отцовскую скьявону, боевой трофей Мак-Рорка-старшего, кирасир счел своим наследством. В чересседельной суме прятался небольшой, но грозный чекан. К ремням был накрепко привязан единственный в замке мушкет: эта невиданная роскошь перепала на последней войне коменданту Гвидо, и Годелот, хоть и не без колебаний, решил не оставлять дорогое оружие ржаветь посреди двора.

Однако все это не защитило бы их от невидимого стрелка, что мог бы позариться на лошадей. А потому Кампано нужно было проехать не мешкая.

Кони не подвели. Назавтра к вечеру Пеппо и Годелот покинули графские земли, перевалили через невысокие, взъерошенные ветром холмы и углубились в лес.

Теперь, в шелестящей сени деревьев, шотландец ощутил, как разом ослабла сжатая в груди пружина. Он обернулся к спутнику и увидел, как разглаживается вертикальная черточка меж бровей Пеппо и смягчается плотно сжатая линия губ. Чувство постоянной опасности отступило, и в одночасье навалилась усталость.

Годелот придержал коня:

– Будет нам нестись, надо лошадям роздых дать.

Пеппо так же молча кивнул.

На ночлег остановились неподалеку от быстрого говорливого ручья. Когда шотландец вернулся к месту привала, ведя за собой напившихся коней, в подлеске уже совсем стемнело. Во мраке слышались треск хвороста и звяканье кресала: Пеппо складывал костер.

Кирасир опустился наземь, рассеянно глядя, как первые оранжевые отблески то и дело выхватывают из темноты сосредоточенное лицо тетивщика. Где-то прямо над головой заполошно затрещала птица, и Годелот вздрогнул, машинально придвигаясь ближе к разгорающемуся огню.

За скудным ужином он пытливо посмотрел на спутника. Тот неторопливо помешивал угольки костра. Едва заметно дрогнувшие брови выдали, что итальянец почувствовал взгляд. Однако, против обыкновения, не ощетинился.

– Пеппо… – Краем ума Годелот понимал, что разговор он затевает глупый, но отчего-то хотелось выговориться. – Ты чувствовал когда-нибудь, что прежде мнил о себе больше, чем стоишь на деле?

Тетивщик отложил ветку и задумчиво прикусил губу:

– Да каждый раз, как дверной косяк лбом обозначу, – так и чувствую… – Секунду помолчав, он обернулся к шотландцу, и отблески костра заплескались в неподвижных глазах. – Если тебя гложет, что я плачущим тебя застал, – не бери в душу. Ничего тут стыдного нет.

Годелот покачал головой, протягивая тетивщику флягу с вином:

– Я, брат, клинком махать с горем пополам научился и уже всерьез считал себя солдатом. А на деле вышло, что от солдата у меня только колет ношеный. А сам я просто мальчишка, и гонор у меня дутый. Когда во двор впервой вошел – едва в обморок не свалился, будто девица.

Но Пеппо нахмурился:

– Чушь болтаешь. Знаешь, в мастерской Винченцо вечно вояки толклись, друг перед другом пыжились. Конечно, в основном кудахтали, у кого капрал хуже да кто больше девок перещупал. Но заглядывал к нам иногда один старый пикинер, не столько оружие отладить, сколько лясы поточить. Рассказчик был – заслушаешься.

И вот от этого пикинера узнал я одну вещь, которую и тебе не грех знать. Он толковал, что доблесть на поле боя не проверяется. В мясорубке даже самые заячьи души в герои выходили, потому что там храбрым быть легче легкого. Как спьяну клинком машешь, а голова пустая, даже на минуту вперед не глядишь. Зато после боя на батальное поле сунуться – вот тут железная кишка нужна. Когда кровь остыла – до смерти страшно среди требухи оскальзываться, друзей и братьев по кускам собирать. А кому довелось домой издалека вернуться и пепелище застать – тут любой лицом в пыль падает, хоть бы три лавровых венка на голове скирдой сидели. Вот так-то.

Годелот впился взглядом в лицо тетивщика, ища ускользающую тень насмешки. Но Пеппо молча смотрел куда-то поверх плеча спутника, не пряча глаз и не надевая привычной настороженной маски.

– Может быть, ты и прав… – задумчиво промолвил шотландец, тоже машинально берясь за ветку и вороша угли. – Послушай, Пеппо, – вдруг добавил он, – я одну странность в Кампано приметил, когда тела осматривал. Видишь ли… Ни у кого, кроме отца Альбинони, колотых ран не было. У всех головы разбиты. Сверху эдак, как по наковальне бьют. Отчего бы это, а?

Пеппо зябко поежился и придвинулся ближе к огню:

– Божий Молот… – пробормотал он.

– Что?! – Годелот недоуменно вскинул глаза, а тетивщик поморщился:

– Помнишь, тот умиравший крестьянин толковал о демонах и всякой чертовщине?

Годелот отшвырнул ветку:

– Да какие, к черту, демоны! Это были живые люди! Такие же живые, как тот сукин сын, которого ты воронам на корм определил!

Но Пеппо покачал головой:

– Лотте, я в чертях не особо смыслю. Лучше скажи: ты заметил, что ворота не взломаны? Я, когда из двора выходил, створки ощупал. Даже засовы целы.

Годелот замер, а потом ударил в землю кулаком.

– Черт, а ведь верно! Ворота просто отперты! – Он вскочил и заметался у огня. – Тогда выходит, что ночные часовые сами впустили врага! Как же так? Графский гарнизон был не самого высшего пошиба, собран все больше из наемников, которых из полков поперли, но комендант каждого сам на службу принимал! Все свое дело блюли, порядок был, дисциплина! Мне ли не знать, я вырос в отряде!

– Лотте, сядь! – вдруг оборвал Пеппо спутника и добавил тише: – Не шуми. Иди знай, такой ли этот лес пустынный, как нам кажется.

Годелот не стал спорить, вновь опускаясь у костра, а тетивщик неохотно проговорил:

– Нехорошая вся эта история, Лотте. Если я пока что и понял, так только одно: кто бы ее ни затеял, он очень старался, чтоб все выглядело почуднее, и никому в эту историю лезть не хотелось. А мы с тобой, Лотте, единственные, кто местного демона во плоти встретил, и доказательство у тебя привязано к седлу.

Шотландец пристально посмотрел в огонь. Потом поднял взгляд и решительно подвел итог:

– Что ж, стало быть, нам нужно быстрее убраться отсюда. Главное – добраться до Венеции и предъявить эти доказательства властям.

Пеппо нахмурился еще сильнее, но промолчал. Костер затрещал, выбросив клуб дыма, тетивщик потер лоб, и на дне глаз отразилось легкое смятение. А Годелот невольно продолжал испытующе смотреть на спутника.

– Будет тебе таращиться. – В голосе Пеппо прозвучало колючее предостережение. – Если сажа на роже – так и скажи, а не пялься.

Годелот усмехнулся:

– Да что мне за дело до сажи, дурень! И с сажей сгодишся. Просто… Я вдруг заметил, говоришь ты чудно́. То по-простому, как все. А то вдруг затейливо так, как аристократы говорят. Мне поначалу даже казалось – дурака валяешь.

Пеппо только криво усмехнулся:

– Тут ничего чудно́го. Я как ручной попугай, что в лавках держат. Как вокруг меня говорили – так и научился, а сам и различия толком не знаю.

Годелот никогда не видел попугая, однако вспомнил рассказы отца об этих крикливых разноцветных воронах и ухмыльнулся.

Пеппо же открутил крышку фляги, завернул обратно и снова открутил, будто пытаясь за этими бестолковыми движениями решить, говорить ли вслух то, что вдруг пришло в голову.

– Лотте… – Он запнулся, прищуриваясь и напуская на себя равнодушный вид. – Научи меня грамоте.

– К чему тебе? – Годелот осекся, но Пеппо уже ухмылялся с нарочитой ехидцей.

– А ни к чему. Просто, чтоб ты со мной в пути не заскучал. – Посерьезнев, он добавил: – Да черт его знает к чему. Научи, Лотте. А уж применить я сумею.

Годелот улегся наземь, опершись на локоть.

– Научу. Только я грамоту с десяти лет знаю, а все же чувствую: мало читать, понимать надо. Давай, Пеппо, я тебе легенду одну расскажу. О войне. А еще о любви, о подлости, о глупости. А ты скажи, кто прав был?..

…Костер уже догорал, а Годелот говорил и говорил, взахлеб добавляя красок и деталей. Менелай, Зевс, Парис и Елена Прекрасная оживали в его бесхитростном повествовании. Пеппо сидел у угасающего огня, подавшись вперед и ловя каждое слово.

Глава 6
Смертельные струны

Втулка сидела так крепко, что казалось, намертво вросла в дубовый бок бочонка. Но вот поддалась, неохотно выползла, издав глухой недовольный хлопок, и темное вино мелодично заклокотало в подставленный ковш. Все же он не зря спустился в погреб… Кто бы подумал, что в этой жалкой деревушке водится такое отменное вино?

Аркебузир торопливо отер губы обшлагом рукава и начал с трудом втискивать втулку обратно, бранясь вполголоса. Занятый этим кропотливым делом, он не заметил, как рокот голосов и взрывы смеха снаружи утихли. Не расслышал он и скрипа лестницы.

Вдруг удар хлыста выбил ковшик из руки аркебузира, и тот едва не взвизгнул от неожиданности. Обернувшись, незадачливый выпивоха шарахнулся назад, торопливо нашаривая прислоненную к бочкам аркебузу и оправляя помятый дублет. Голубоватую полосу дневного света, падавшего из открытой крышки погреба, заслоняли широкие плечи полковника Орсо. Его лица почти не было видно в полутьме, только поблескивали галуны да хлыст мерно и неторопливо покачивался в пальцах.

– Мой полковник… – Аркебузир неловко переступил с ноги на ногу, с грохотом уронил пороховницу и вытянулся, внутренне холодея. Орсо оглядел залитый вином пол и сероватое от ужаса, покрытое испариной лицо солдата.

– Где старший сержант Ансельмо?

Вопрос прозвучал буднично и даже мягко, но аркебузир нервно сглотнул:

– Виноват, не могу знать, мой полковник. Отбыл по служебной надобе.

– Превосходно. А вам, вероятно, поручил тщательно обыскать деревушку. – Орсо не повышал голоса, но воздух в погребе сгустился от осязаемой угрозы. – Что ж, не с рядового спрос. Я полюбопытствую у сержанта, на основании каких новых сведений в Кариче потребовался обыск винных погребов. Не сомневаюсь, он подтвердит, что сие его распоряжение.

Натянутая струной фигура солдата вдруг дернулась, словно на нитках:

– Виноват, мой полковник! Пьянствовал в нарушение устава! Покорнейше прошу ваше превосходительство наказать немедля и по всей строгости! – В голосе аркебузира позванивала отчаянная нотка.

Орсо приподнял бровь, затем неспешно обошел подчиненного и трижды наотмашь хлестнул того поперек спины, рассекая дублет. Аркебузир сжал челюсти, отрывисто дыша. Бисеринки пота обратились крупными каплями и стекали за воротник. Полковник же вернулся на середину погреба и смотал хлыст. Он собирался что-то добавить, когда снаружи донесся топот копыт и громкий взволнованный зов капрала Маттео:

– Мой полковник!

Орсо отвернулся от дрожащего солдата – похоже, с приехавшим капралом ожидался разговор поинтереснее.

Маттео ждал у самого погреба, его простоватое, посеченное оспой лицо выражало мрачную решимость: видимо, за привезенные вести похвал он не ожидал. Вытянувшись перед Орсо, капрал отчеканил:

– Мой полковник, смею доложить, что старший сержант Ансельмо третьего дня до полудня вернулся в замок Кампано.

Орсо ухмыльнулся, и два шрама, уродующих его губы, резко и жутковато выделились на смуглой коже.

– Вот, оказывается, куда увело сержанта служебное рвение… Какое же мое упущение он отправился исправлять?

Капрал почувствовал, как вспыхивает лицо, и промолчал, чувствуя себя лакеишкой, которого хозяин застал у открытой кладовой. Однако Орсо оглядел рдеющего подчиненного и холодно добавил:

– Или же Ансельмо решил поживиться оставленным в замке оружием? Ведь он рассчитывал увидеть меня не раньше завтрашнего дня.

Капрал продолжал молчать, только роспись оспы на лице потонула в багровом румянце. А полковник дернул уголком рта:

– Я давно подозревал, что твой зять мародер, Маттео. И если сегодня это подтвердится – из уважения к тебе я вышвырну его из полка. Или казню, если решу, что могу пренебречь твоими чувствами.

Капрал откашлялся:

– Мой полковник. Смею доложить, старший сержант Ансельмо мертв. Убит выстрелом в спину. Я привез тело.

– Вот как? – Орсо слегка нахмурился, но Маттео видел скучающее выражение на дне глаз командира. – Покажи.

Несколько минут спустя они приблизились к запыленной лошади, наскоро привязанной к обгоревшей изгороди. Тело сержанта, перекинутое через седло, имело весьма неприглядный вид, но Орсо хладнокровно сдернул его наземь и склонился над раной:

– Знатно разворотили. В упор, шагов с пяти. Стало быть, мы оставили в замке живых. Кто-то очнулся и угостил стервятника. Что ж, поделом. Заройте его где-нибудь, нечего гниль разводить.

Орсо равнодушно шагнул назад, когда капрал слегка нервозно откашлялся.

– Мой полковник… Убийцы сержанта Ансельмо живы и по сей час, и их не меньше чем двое.

Офицер резко обернулся, и капрал не к месту подумал, что глаза Орсо похожи на жерла мортир.

– Продолжай.

Капрал снова откашлялся.

– Я нашел скьявону Ансельмо, она лежала прямо рядом с телом. На лезвии недавно запекшаяся кровь, а перед отъездом сержант протирал оружие. Не иначе, была схватка. Пока Ансельмо сражался с одним, другой выстрелил в него сзади. У стен замка две свежие могилы. В одной похоронен пастор – его тела нет на крыльце. Кто во второй – не ведаю, неграмотен. Там же я нашел обрывки окровавленной рубашки. От Кампано ведут следы двух лошадей, одна из которых принадлежит сержанту: у нее обломана одна из подков, след приметный.

Маттео замолчал, мучительно соображая, не напутал ли чего. Орсо не терпел домыслов и в неудовольствии бывал очень лют.

– Итак, двое, один из них ранен… Видимо, я с ними разминулся, покидая церковь. И сейчас они уже должны были пересечь границу графских земель. Скверно. – Орсо задумчиво рассматривал привезенную скьявону и вдруг брезгливо поморщился. – Сражался, говоришь? Взгляни, капрал. Кровь на клинке не просто запеклась. Клинок накалили, и она свернулась от жара. Ансельмо не сражался, он пытал. А жертва кричала, потому он и подпустил к себе стрелка вплотную. Бог шельму метит, Маттео.

Капрал молчал, поскольку Орсо обращался скорее к себе самому. Полковник же повертел рукоять скьявоны в руке:

– Худо, однако, не это. Хуже то, что Ансельмо не собирался умирать, оставляя в живых свидетелей своих мерзостей. А потому мог наговорить много лишнего. Он всегда любил порисоваться перед побежденными. Наши таинственные визитеры близки к дому Кампано, а главное, к пастору, раз не пожалели времени, чтобы ковырять могилы в сухой земле. Стало быть, они уже могут мчаться в столицу, неся дожу отнюдь не те сведения, которые ему следует получить. Да и кто знает: не за тем ли самым они пожаловали, что и мы?

Оторвавшись от созерцания позлащенных солнцем холмов, Орсо коротко и сухо распорядился:

– Настичь, убить, обыскать! Подмогу возьми по своему разумению. По исполнении прибыть с докладом на постоялый двор Густаво. Выполняй. – Развернувшись на каблуках, он двинулся прочь, но вдруг снова оглянулся: – Маттео, у сержанта осталась семья?

Капрал сглотнул желчную горечь:

– Так точно. Моя сестра и племянник.

Орсо помолчал. Потом протянул Маттео скьявону:

– Что ж, мертвый он принесет им больше пользы. Вот, отдай клинок его сопляку и скажи всю положенную в таких случаях героическую чушь.

Капрал переступил с ноги на ногу:

– Мой полковник, виноват…

– Что еще? – поморщился командир, а Маттео торопливо отчеканил:

– Дерзну просить вашего позволения оставить клинок себе. У меня оружие самое простое. А мальцу всего-то шесть лет, ему без надобы.

Орсо в ответ брезгливо дернул уголком губ:

– Ты и своим неплохо орудуешь, Маттео. А дети – те еще злобные маленькие твари. Безотцовщину мигом затравят. Зато если покойный папаша герой и меч висит над лавкой – другой разговор. Пошел с глаз!

…Издали слышался топот уезжающих всадников. Орсо отвел душу, обрушив на головы подвыпившей солдатни шквал брани и ударов хлыста, и занялся насущными заботами: пора было покидать уничтоженный край. Уже собираясь командовать построение, он подозвал полкового писаря:

– Старший сержант Ансельмо погиб при атаке на замок Кампано. Впиши в реестр потерь. Вдове назначить пенсию.

Писарь набрал было воздуха, но, ожегшись о предостерегающий взгляд, поспешно поклонился:

– Есть, мой полковник, виноват, запамятовал.

Двое солдат рыли у ограды могилу, обливаясь потом и негромко сквернословя. Орсо прошел мимо, подавляя желание пнуть распростертое в пыли тело.

* * *

Солнце уже поднялось в зенит, и под сенью леса сгустился тот особый неподвижный зной, что наливает руки свинцом и заставляет голову неудержимо клониться к плечу. Годелот рассеянно поглаживал холку коня, идущего неспешной рысью. Ему о многом нужно было подумать. Что предпринять? Куда идти в незнакомом огромном городе в поисках правосудия? И будет ли кому-то дело до его жажды справедливости? Но ничего путного не шло на ум, голова была полна воспоминаний, что цеплялись одно за другое звеньями бесконечной цепи, и Годелоту намного уютней было в этих грезах, нежели в неприветливой реальности. Пеппо, что-то приглушенно бормоча, поглаживал шею жеребца.

Неожиданно тетивщик настороженно вскинул голову:

– Лотте, за нами кто-то следует.

Годелот встряхнулся, выныривая из омута размышлений:

– Я ничего не слышу.

Он проговорил это скорее машинально: слуху Пеппо он уже научился доверять. А итальянец выпрямился в седле, и крылья носа вздрогнули, как у охотничьего пса.

– Это наверняка крестьяне. Все, кому посчастливилось уйти из деревень, могли бежать только в лес. – Еще говоря это, Годелот ослабил ремни аркебузы, вынимая пороховницу. Он не слишком верил, что напуганные бойней жители Кампано станут открыто бродить по лесу.

Но Пеппо обернулся к спутнику:

– Это конные, Лотте, и их немного. Быть может, трое или четверо. Я слышу перестук копыт, а от отряда гул бы шел.

Годелот нахмурился. Они не встретили ни души в разоренном графстве, откуда взялись эти преследователи сейчас? Всадники могут быть лишь военными. Мародерам же нет резона гоняться за ними, пренебрегая зажиточными деревнями Кампано. Куда вернее, что это соратники ландскнехта, собравшиеся взыскать с убийц должок…

Но рассуждать времени не было. Обостренный слух Пеппо дал им фору, заранее предупредив о погоне, и нужно было воспользоваться преимуществом. Годелот лихорадочно размышлял.

Итак, сам он в этом лесу, как дома. Но с ним слепой спутник на чужом коне, не способный ни выбрать дорогу, ни положиться на скакуна. Кирасир оглянулся – широкая просека прошивала лес гладкой прямой лентой. На этой торной тропе их расстреляют из арбалетов, даже не целясь. Оставалось надеяться на быстроту коней и постараться достичь Волчьего лога. Там, в сети глубоких оврагов, можно укрыться вместе с лошадьми и переждать погоню.

– Пеппо, – шотландец нагнулся и схватил каурого за поводья, – не будем проверять, кто позади нас. У нас здесь не осталось доброжелателей. Тропа все время идет напрямик, скачи не рассуждая, скачи что есть сил. Я предупрежу, если что, а пока просто вперед.

Тетивщик придержал коня:

– А ты?

– Я поскачу за тобой. Каурый бойчее моего служаки, ему сподручней будет впереди.

Но Пеппо стиснул зубы, и в голосе его прорезались знакомые ноты клокочущего бешенства:

– Бойчее… Ты поскачешь позади и прикроешь мою бесполезную шею от пули. Не ври, Мак-Рорк, я как облупленного тебя чую! Езжай вперед, осел, тебя ждет Венеция! А с меня что им взять?

– Нас ждет смерть! – рявкнул Годелот. – И она с каждой секундой ближе, а ты этикеты развел! Ты уже знаешь, каковы у мародеров забавы, поверь, слепота – это не худшее, что они могут причинить побежденному! Скачи, дуралей, не рассуждай!

Злость не мешала Пеппо сознавать, что за пустыми препирательствами утекают драгоценные минуты. Выругавшись, он дал каурому шенкеля и понесся по просеке, слыша позади топот коня Годелота. Звон сбруи и фырканье скакуна отчего-то обрели странную громкость, издали неслась приглушенная дробь копыт, и тетивщику каждую минуту чудилось, что вот-вот сзади раздастся выстрел.

– Пеппо! – налетел со спины голос шотландца. – Сворачивай направо! Попробуем их запутать!

Тетивщик подчинился, не переспрашивая. Шелестящий душный коридор стал жарче, гладкая тропа сужалась.

– Ах, едрить же тебя в душу! – вдруг громыхнуло сквозь топот и дребезжание. – Подкова! Подкова обломана, черт бы ее подрал!

Пеппо резко натянул поводья, и шотландец едва успел тоже осадить коня, чтоб не столкнуться на узкой тропе:

– Ты чего творишь?! – прикрикнул он. – Скачи давай! У каурого не следы, а бисерная вышивка! На тракте я не заметил, а тут земля сырая, нам им голову не заморочить!

Но Пеппо вскинул разгоряченное лицо:

– Лотте, сколько коней пройдет по этой тропке рядом?

Шотландец раздраженно закатил глаза:

– Двое, если голова в голову. Про дятла вот на том буке рассказывать, или дальше поедем не торопясь?

Но Пеппо сарказм не смутил.

– Как раз по четыре… – пробормотал он взволнованно, понукая коня подойти к Годелоту вплотную. – Ты в понедельник у меня тюк тетивы покупал. При тебе она?

– При мне, ясно. – Годелот нахмурился, не разумея, куда клонит шельмец, а тот вдруг соскочил наземь:

– Давай тетиву, живо! И найди два дерева, не слишком толстых, одно против другого.

Кирасир вскинул брови, но тут же его лицо просветлело: он понял. Бросив Пеппо в руки холщовый тюк, он тоже спешился. Итальянец уже сноровисто разматывал плотные связки арбалетных тетив. Прочные вощеные шнуры любовно обвивались вокруг умелых пальцев, не путаясь и не скользя.

Годелот не мешкал – два молодых тополя, растущих по обе стороны тропы всего в трех ярдах впереди, сами влекли взгляд военной стройностью стволов.

– Лотте, скорее! Они уже близко! – Пеппо вскочил с земли, аккуратно держа на вытянутых руках две связки тетив по четыре в длину.

Да, преследователи были близко. Уже и Годелот, казалось, чувствовал, как еле заметно дрожит земля, отзываясь на дробь лошадиных копыт. Но дело было сделано. Гладкие пеньковые шнуры туго охватили стволы тополей, и две крепкие струны натянулись над тропинкой – одна на уровне конской груди, другая всего в футе от земли. Пеппо резко зацепил тетиву пальцем, словно ожидая услышать звон:

– Надеюсь, они резво скачут. Это должно их задержать. Все, помчались, время дорого.

Но Годелот молчал, сдвинув брови. И вдруг, будто очнувшись, скомандовал:

– Нет, езжай за мной!

Бесцеремонно подтолкнув Пеппо к коню, он развернул вороного и понесся назад по тропе. Но уже через минуту снова остановился, вцепляясь в плечо тетивщика рукой, и стремительно заговорил:

– Теперь слушай. Мы не сможем долго от них бегать. Наши следы ясны, как зола на снегу. Их нужно остановить. Совсем. С четверыми нам не сладить, но после твоей затеи их должно стать меньше. Ты сделал свое, остальное – моя забота.

Что-то мелькнуло в неподвижных глазах, но Годелот схватил тетивщика за второе плечо и сжал до боли:

– Молчи, я сказал! И гордость засунь в… В общем, не важно. Если ты попадешься на глаза этим волкам, они тебя не пощадят. Прямо позади тебя огромный орех, а у того ореха толстая ветка всего футах в двенадцати над землей. Тебе нужно как угодно влезть на эту ветку, а уж с нее в два счета взберешься выше. Прижмись к стволу и молчи мышью. Там крона что юбка испанской дамы, тебя вовек не углядят. Я тоже схоронюсь и попробую это шакалье вперед малость пропустить и первым им в спину ударить, чтоб вернее. Заодно, глядишь, узнаю, кто Кампано пеплом положил. И еще. Если я погибну, возьми моего вороного – он казенный, любого всадника слушается – да вели ему идти в Пикколу, это первая деревенька у опушки, конь ее знает. Там тебе на постоялом дворе в Венецию путь всякий укажет, да и хозяйка там, говорят, добрая старушка, подсобит, чем сможет.

…Так было нельзя. Это было несправедливо, отвратительно, невыносимо. Но Пеппо молчал, чувствуя, как впиваются в плечо жесткие пальцы, слушая торопливые указания и понимая с беспощадной ясностью, что иначе тоже нельзя. Что ему придется просто прятаться в укрытии, пока Годелот будет драться за его шкуру, и беречь свою жизнь уже хотя бы из благодарности к этому случайному в его глупой судьбе человеку, рискующему из-за него головой.

Он хотел что-то сказать, но лишь кивнул, сглатывая подступившие к горлу злые слезы. Уже отчетливо слышен был топот копыт, время уходило, утекало, неслось все быстрее. И Пеппо позволил Годелоту подвести каурого к ореху, вскочил обеими ногами на седло, оттолкнулся от упругой конской спины и подпрыгнул вверх, в пустоту, выбрасывая руки вперед. На несколько бесконечно долгих мгновений тьма стала бездной, не имеющей ни верха, ни низа, когда ладонь левой руки больно встретилась с шершавой корой, оскальзываясь, а правая охватила толстую ветку. Пеппо подтянулся, взбираясь на воздушный помост, а потом снова вскинул руки, нащупывая путь вверх, под прикрытие густой листвы…