Бес в серебряной ловушке

Годелот схватил обеих лошадей под уздцы и метнулся с тропы вниз, в овраг с причудливо изломанными краями, где выполосканные дождями корни деревьев неопрятными космами нависали над склонами. Кое-как укрыв животных от постороннего глаза, он велел вороному стоять смирно, каурому же попросту накинул на голову колет, чтоб конь не испугался. Сам же перехватил мушкет и открыл пороховницу. У него было не больше нескольких минут. Еще полчаса назад Годелот клял себя за то, что из опасений неопытного вояки вез мушкет незаряженным: он не раз видел, как разрывает ствол оружия досланная по забывчивости вторая пуля, и опасался оказаться разгильдяем. Но сейчас он был рад этой предосторожности. Засыпав порох на полку и в дуло, Годелот оторвал узкую полосу от камизы, крепко завернул в нее горсть мелких камешков и протолкнул шомполом этот импровизированный заряд в ствол аркебузы. Ну же, времени почти не осталось. А если он не успеет поджечь фитиль, то все приготовления окажутся напрасными.

О сухом мхе в сыром подлеске нечего было и мечтать. Годелот подскочил к стволу торчащей неподалеку чахлой ели и начал стремительно срывать лепестки смолистой коры, обламывая ногти, в кровь раздирая пальцы и слыша, как совсем неподалеку трещат сучья под быстрыми ногами лошадей. Еще немного… Ему нужен всего один язычок огня.

Стук кресала показался шотландцу громким, как выстрел, но комочек коры, топорщащийся на пне, не занялся. Еще раз. Руки дрожали от спешки и волнения. Еще. Годелот готов был взвыть от злости. Яростно ударив по кремню, он высек целый сноп искр и склонился над трутом, раздувая жалкий огонек и одновременно поднося фитиль к дымящемуся комку. Насмешливо затрещав, фитиль неохотно затлел.

– Да черт бы вас подрал… – пробормотал Годелот, торопливо затоптал огонек и бросился назад к тропе. Лег на откос оврага между корней ореха, торчащих из влажной земли, словно корявые пальцы. Опирая на них тяжелый мушкет, он беззвучно молился: план был шаток, и шотландцу отчаянно хотелось, чтобы все скорее началось и этому мучительному ожиданию пришел бы конец.

И вот рокот превратился в отчетливый перестук копыт, и из-за поворота тропы показались четверо всадников. Двое держали у седел аркебузы, еще двое были вооружены арбалетами. Простые кирасы без гербов, невзрачные серые плащи. Один, смуглый, с обезображенным оспой лицом, вглядывался в засыпанную прелой листвой тропу, придерживая коня:

– Хитры, бестии. Свернули с главной дороги, да еще эвон натоптали как. Только подкову Ансельмо не спрячешь. Погнали! Недалече они!

«Вот, значит, как. Его звали Ансельмо», – отвлеченно подумал Годелот, машинально дернув рассеченной щекой. Больше сомневаться не было нужды. Шотландец чуть выше вскинул оружие и нажал на спусковой крючок. Пороховые газы с силой выбросили из дула камешки, и те жалящим роем осыпали лошадей.

Перепуганные грохотом и неожиданной острой болью, лошади взбесились под седоками и в слепом страхе рванулись вперед. Крики, брань, глухое ржание и беспорядочный топот единым сгустком хаоса понеслись по тропе, и вдруг раздались отчаянный вопль, треск, упругий щелчок и перекрывающий общий шум мучительный вой. Передняя лошадь налетела на растянутую поперек тропы тетиву…

Годелот вжал голову в плечи, все плотнее прижимаясь к земле и слыша надрывные крики боли, визг раненых лошадей и громоподобную ругань. План удался, они с Пеппо остановили преследователей, и теперь вместо гордости Годелот испытывал оглушающее потрясение. Вслушиваясь в адский шум, кирасир машинально перезаряжал мушкет. Что следует делать теперь? Как узнать, могут ли всадники продолжать погоню? А где-то в подполе разума мышью скреблась страшноватая мысль: а если нет? Если все они, кричащие, бранящиеся, воющие, лежат сейчас с переломанными хребтами и ногами? Что делать и как потом жить с этим дальше?

Но терзания Годелота прервались быстро и неожиданно. Припадая на левую ногу, из-за деревьев показался один из солдат. Ободранная щека сочилась кровью, но черный зрачок аркебузы зорко рыскал по обочинам тропы. Солдат мало пострадал, раз твердо сжимал в руках тяжелое оружие. Видимо, ему повезло больше прочих, испуганная лошадь сбросила его и умчалась. Годелот затаился, инстинктивно стараясь не дышать, хотя царящий в лесу шум избавлял его от нужды блюсти тишину. Аркебузир настороженно озирался – он помнил, что злосчастный выстрел раздался здесь, и пришел искать невидимого обидчика.

Шотландец следил за ним, до боли сжимая ствол мушкета ладонью. Уберется ли солдат восвояси или будет методично прочесывать кусты, ища беглецов? Найти их нетрудно, Годелот второпях оставил много следов. И тогда придется принять бой и постараться убить этого чужака.

«Так не проще ли покончить с ним прямо сейчас?» – мелькнула вкрадчивая мыслишка, и подросток невольно поежился. Хладнокровно подстрелить из засады человека вовсе не считалось зазорным среди солдатской братии, но шотландец вдруг понял, что это совсем не просто… Его юношески-прямолинейной натуре претили удары исподтишка, даже в драку он ввязывался только после обмена подобающими оскорблениями и угрозами. Хьюго улыбался подчас этой наивной принципиальности, но молчал, зная, что первая же настоящая военная стычка обтешет сына лучше любых нравоучений.

Отвратительное чувство неуверенности раздосадовало Годелота. Чушь, бабьи сантименты! Он не для того затаился здесь, чтоб отпустить ублюдка живым. Ну же, это нетрудно. Как по мишени.

Шотландец тверже уперся локтями в землю, ощущая, как с висков на шею льет холодный пот. Положил палец на спусковой крючок, затаил дыхание. Но тут событиям наскучило ждать, они сорвались с места и помчались своим путем. Откуда-то сверху раздался короткий сухой треск, и аркебузир резко обернулся, вскидывая оружие к кроне ореха.

Годелот так и не успел ни о чем подумать. Он едва заметил, как вскакивает, словно подброшенный пружиной, тоже взметая неподъемно-тяжелый мушкет. Два выстрела грянули одновременно, раздался глухой звук пробитой кирасы, и кряжистое тело аркебузира с силой грянулось оземь. А юноша ошеломленно сжимал горячий ствол, чувствуя, как с дерева прямо на него сыплются обломки расщепленной пулей ветки, и забыв, что он стоит на виду у самого края тропы.

Еще сердце не уняло своего бешеного бега и шум крови в висках заглушал прочие звуки, когда сверху раздался отчаянный крик: «Лотте, берегись!» В такие минуты тело разумнее головы, и Годелот рефлекторно упал наземь, мельком различив яркую вспышку. И тут же раздался грохот выстрела, а что-то раскаленное слегка чиркнуло по темени. Вскидывая голову, шотландец увидел, как в мареве порохового дыма к нему широко шагает коренастая фигура, заносящая длинный предмет для удара. Все так же инстинктивно Годелот откатился в сторону, а в том месте, где он лежал секунду назад, во влажную землю врезался приклад. Морок слетел, и шотландец вскочил на ноги, выхватывая скьявону. Противник же отбросил бесполезное оружие и тоже лязгнул клинком, оборачивая к Годелоту попорченное оспинами лицо. Звонко встретились закаленные лезвия, и сквернолицый усмехнулся:

– Да ты зеленей сосенки!

И яростно скрежетнул палашом о клинок кирасира, рассчитывая быстро обезоружить юнца.

Но Хьюго не пренебрегал муштрой единственного сына. И сейчас Годелот понял, чего ради мучился болью в растянутых запястьях и ломотой в плечах, когда отец повторял: «Враг не спросит, сколько тебе лет».

Они схлестнулись в поединке с горячей, дымной злобой. Еще час назад капралу Маттео не за что было ненавидеть этого безымянного мальчишку. Но сейчас, когда трое из его отряда милостью поганца были мертвы, капрал знал, что не покинет леса, не пнув напоследок труп ублюдка.

Для Годелота же за кирасой сквернолицего скрывались бесчисленные солдаты, уничтожившие его дом. И он мстил сейчас им всем, нападая на противника с безоглядным бешенством.

После нескольких атак Маттео стал осмотрительнее. Юнец был неопытен, но быстр и бесстрашен. Капралу же мешал вес кирасы, да и падение с лошади не прошло даром. Однако мальчишку должна была сгубить горячность. Маттео ушел в оборону, ожидая, пока недоросль устанет и его можно будет взять голыми руками…

…Пеппо изнемогал, задыхался от бессилия. Сердце все свирепее колотило в грудь, словно пытаясь вырваться наружу. Тьма обступала его, топя в водовороте звуков и запахов, разрывая время в клочья, то подгоняя бег минут, то издевательски растягивая секунды.

Грохот копыт, выстрел, упругий звон разорвавшейся тетивы. Мрак, взорвавшийся почти осязаемой болью, криком, ржанием лошадей и тошным ароматом свежей крови. Он едва слышал в этом аду приближение шагов, только в запах крови влилась струя застойного зловония немытого тела. Пеппо рефлекторно подался вперед, нащупывая ускользающий след чужого присутствия, но тут же опомнился и резко отшатнулся назад. Нога оскользнулась на гладкой ореховой коре, тетивщик взмахнул руками, ища опору, вцепился в тонкую ветку, а та насмешливо и громко хрустнула, оставив в его пальцах сухую россыпь трухи…

Пеппо почти не успел осознать, как отчаянно скользил ладонями по стволу, пытаясь удержаться, как скреб подметками по основанию толстого сука. Лишь вдруг снова загрохотали выстрелы, волна свистящего жара хлестнула по лицу, и совсем рядом отщелкнула ветка, звонко рассыпав рикошет колких щепок.

И вот гвалт будто отступил вдаль, и Пеппо слышно лишь хриплое дыхание Годелота внизу, и горячий воздух полон пороховой горечью. А вот шаги, тяжелые шаги кавалерийских сапог мнут листву на тропинке, но Годелот все так же стоит на месте. Он не слышит… Не слышит этой громкой поступи. И вдруг пуговицы рукавов скрежетнули по металлу, и приклад глухо ткнулся в кирасу – идущий вскинул аркебузу.

– Лотте, берегись! – Пеппо сжал кулаки, вжимаясь спиной в ствол, а затем грянул выстрел.

…Внизу звенели клинки, слышалось тяжелое дыхание, и воздух вибрировал раскаленной ненавистью. А Пеппо все так же стоял, охватывая ствол ореха рукой, и ждал, ненавидя этого неведомого воина, эту скользкую, пахнущую летним зноем листву и свое бесконечное бессилие.

Шаги внизу, прежде походившие на шорох танца, отяжелели: противники начали уставать. Несколько звонких выпадов, раз, два, три! – и разошлись. Несколько секунд – и снова, раз, два!.. Пеппо уже казалось, что он сам ощущает в ладони горячую рукоять, когда вдруг очередное лязгающее стаккато перешло в короткий взвизг и звук падения – это вылетел из чьей-то руки клинок. А прямо под ногами послышался прерывистый низкий голос:

– Ну что, пащенок… Из засады стрелять ты орел, а лицом к лицу кишка еще не та? Дружок твой где?

– Не знаю, – раздался в ответ глухой голос Годелота.

– Уж и не знаешь. – Солдат презрительно сплюнул. – А кто ж тебе «берегись!» орал, а?

– Ангел-хранитель, – огрызнулся шотландец, – он у меня парень простой, не важничает.

Послышались глухой удар и сдавленный хрип.

– За словцом-то не в карман… – пророкотал солдат. – Только и я парень простой, неученый, шутки худо понимаю. Давай, выблудок, рассказывай, где этот твой ангел засел и коней где схоронили. Скажешь – шесть дюймов в грудь, и покойся себе с честью. А снова будешь дурачка давить – руки отрубать начну помаленьку.

В ответ донеслась сдавленная усмешка:

– А чего ж не сказать? Скажу. В лесу он. Ищи. Много ль того леса.

Дальше Пеппо не слушал…

…Это было глупое дежавю. Снова острие клинка холодно льнуло к шее, и снова стоящий над ним человек предлагал ему безропотно умереть, недосчитавшись частей тела. Право, в этом была своя забавная сторона. Разряженный мушкет лежал всего в нескольких шагах, совсем близкий, однако недоступный. Что ж, на сей раз смертью грозил победивший в поединке противник, а не жалкий обиратель трупов.

Мельком взглянув на крону ореха, Годелот сжал зубы. Господи, пусть мошенник Пеппо уцелеет. Пусть хоть что-то будет не зря.

– Найду, не переживай. – Маттео перехватил палаш. – Клинок у меня не фасонный. Не обессудь, если с одного удара начисто кисть снести не выйдет.

Говоря это, капрал удовлетворенно отметил, как у мальчугана кривовато дернулись губы. Истолковав это как страх, он наклонился к пленнику.

Но Маттео не успел поднять оружие. Прямо из ветвей раскидистого ореха, растущего у тропы, на него грянулось чье-то тело. Не ожидавший нападения капрал рухнул наземь, сильная рука охватила горло, и у самого уха мелькнуло длинное лезвие кинжала. Острие скользнуло по краю кирасы, оцарапав шею.

Нападающий выругался, снова замахнулся кинжалом и на сей раз глубоко рассек капралу бедро. Задыхающийся в кольце душащей руки, Маттео забился, стараясь сбросить цепкого противника, перекатился на спину в надежде ударить врага оземь. Тот извернулся, ужом выскользнув из-под капральской спины, а Маттео, проклиная тяжелую кирасу, рванулся рукой к упавшему палашу. И в этот миг на голову ему обрушился удар. Последнее, что успел вспомнить капрал, была скьявона Ансельмо, так и не отданная его сыну…

…Годелот уронил мушкет и встряхнул головой, будто в тумане видя, как Пеппо сталкивает с себя бездвижное тело сквернолицего и вскакивает на ноги. Шельмец, конечно, не послушал его и вмешался. Очень кстати, чего греха таить.

А Пеппо повел в воздухе рукой и сжал влажное от пота плечо шотландца:

– Ты ранен?

– Я? Нет, не думаю. – Мысли путались, пережитое напряжение схлынуло, оставив в мышцах густую и липкую усталость.

– Уж нашел кому врать. Говори, где проткнули, слышишь?!

Годелот поморщился, но от этого сварливого тона в голове вдруг все стало на место, словно от щелчка по переносице.

– Будет тебе квохтать, вот же наседка… – проворчал он, чувствуя, что готов истерически рассмеяться. – Не помру, не надейся.

Пеппо оскалился, но огрызаться почему-то не стал. Нахмурившись, он склонился над сквернолицым:

– Он мертв?

Годелот прикусил губу. Нанося противнику удар прикладом, он помнил лишь о том, что должен убить прежде, чем убьют его или Пеппо. Сейчас же глухой стук удара вспомнился ему с неожиданно тошнотворной ясностью.

– Я в шею метил, да аккурат по кромке шлема попал. У него волосы все в крови, не иначе череп проломлен.

Тетивщик принюхался:

– Не чую я смерти. Да кровь еще теплая, живая.

Голос итальянца звучал неуверенно, и Годелот понял его. Отец ему не раз говорил: спиной поворачивайся лишь к трупу. Мысль, что придется добивать умирающих, вмиг обметала лоб холодным потом. Годелот снова встряхнул головой – собственная впечатлительность вызывала у него отвращение и глухой стыд, будто некий изъян, вроде мужской слабости.

– Я не возьму в толк: неужели они гнались за нами из-за ландскнехта?

Но тетивщик покачал головой:

– Многовато чести вчетвером за нами бегать. Да и этот о ландскнехте ни слова не проронил. Зато о лошадях расспрашивал.

Шотландец устало разворошил спутанные белокурые волосы.

– Послушай… – хмуро проговорил он. – Ты вчера говорил, мол, нехорошая это история. А что, если ты прав? Если у всей этой бойни, этих поджогов, чуши про демонов есть какой-то смысл? А мы оказались единственными свидетелями и можем испортить всю затею?

Пеппо промолчал, только слегка побледневшее лицо передернулось непонятной Годелоту гримасой. Шотландец не стал развивать свою мысль. Он шагнул вперед и подобрал скьявону и мушкет убитого.

– Пойдем, здесь опасно оставаться! – отрезал он. – Лошади в овраге, нужно посмотреть, что с остальными. И прочь отсюда. Скорее в Венецию!

К счастью, лошади и правда стояли на том же месте, где оставил их кирасир. Спустя несколько минут они уже неслись к роковым тополям. В лесу было тихо, лишь отдаленный мерный звук нарушал послеполуденный покой леса, сжимая душу шотландца тягостным ожиданием. И он не знал, чего больше страшился: увидеть ли врагов живыми, мертвыми ли?

Тропа вильнула за корявый старый дуб, и Годелот придержал коня, поднимая мушкет: тишина могла укрывать засаду.

…Но засады не было. Посреди тропы лежал арбалетчик. Разбитая голова была наполовину вмята в прелую листву, лоснящуюся темной влагой, лишь один глаз с тусклым удивлением смотрел куда-то в подлесок. Очевидно, он упал прямо под копыта скачущего позади всадника. У самой обочины, прядая ушами, паслась вороная кобыла. Видимо, пометавшись по лесу, она вернулась к месту, где потеряла седока. Чуть дальше на земле, мерно хрипя, билась еще одна лошадь, та самая, что первой налетела на предательскую тетиву. Морда была обагрена кровью, глаза мучительно выкачены. Спешившись, Годелот подошел ближе. Прямо под умирающей лошадью виднелось тело четвертого преследователя. Неловкая поза, выражение страдания на синевато-багровом лице – он вылетел из седла, и лошадь упала прямо на него… Это была нелегкая смерть. Подросток сжал зубы, поднял мушкет. Грянул выстрел, и лошадь вытянулась на земле.

Годелот обессиленно уронил руки, сжимавшие дымящийся ствол. Он убил четверых людей вот так, запросто, одного за другим. И эту несчастную, ни в чем не виноватую лошадь. Господи. До боли сомкнув пальцы на горячем металле, он хрипло отчеканил, словно заклинание:

– Я не хотел. Я должен был. Я защищал наши жизни!

В этот тяжкий, томительный миг, пытаясь оправдаться перед самим собой, он не замечал, что всего лишь переходит тот неизбежный для любого солдата барьер, когда у ног лежит первый убитый. Кто-то увенчивает себя этой первой смертью как наградой. А кто-то навсегда запоминает испытанное чувство совершенного преступления.

Сзади прошелестели шаги, остановившись неподалеку.

– Не убивайся, дуралей. – Голос Пеппо был тверд и холоден. – У нас не было выбора.

Эта будничная фраза рассеяла гнет момента, и Годелот вздохнул:

– Верно. Только все равно тошно. Ты-то сам, когда ландскнехта давешнего пристрелил, что чувствовал?

– Ничего. Как клопа раздавил, – отсек Пеппо, и шотландец вновь ощутил, как тетивщик ощетинился иглами отчуждения, словно укрывая от посторонних глаз уязвимое место.

– Ну, будет. – Поставив этой фразой точку в неловком разговоре, Годелот обернулся к спутнику.

– Нужно забрать оружие. По всем военным законам это наши трофеи. Кобылу тоже нужно увести. Здесь ей ни к чему пропадать, а нам деньги пригодятся. Надо бы похоронить убитых… – Кирасир замялся и сдвинул брови. – Но, пока мы палашами четыре могилы выроем, сюда могут пожаловать другие. Да и много чести им, стервятникам.

Пеппо коротко кивнул и приблизился к придавленному конским телом солдату. Снимая с него палаш, он нахмурился, задумчиво покусывая губы.

– Что-то неладно? – Годелот уже держал под уздцы вороную кобылу.

– Пустое, – отозвался Пеппо. – Вот что за вздор, а? Живому деньги нужны, мертвому – без надобности. Но с живого человека кошелек срезать я ни на минуту не погнушаюсь, а вот трупу в карман руку сунуть совестно.

– Шут его знает, – пожал плечами Годелот, привязывая арбалет к своему седлу. – И правда, живому нужнее, но мародеров и воры испокон веков презирают.

Сказав это, он взглянул на Пеппо: не оскорбился ли тот? Но тетивщик уже мирно подтягивал на кауром подпругу.

В последний раз окинув взглядом тропу, Годелот вполголоса прочел короткую молитву, взялся за поводья кобылы и вскочил на своего коня. Ему не терпелось покинуть место схватки.

* * *

Уже зашло солнце, зной спал, и прохладный ветерок вкрадчиво зашелестел кронами. Распростертая под старым орешником фигура зашевелилась, глухо застонав. Уже третий раз он приходил в сознание, но адская боль, раскалывавшая голову, свинцовой тяжестью пригвождала его к земле. Однако умирать Маттео не собирался. Только не сейчас.

Превозмогая боль, оторвал от сырой лесной прели затылок, затем плечи. Сел, чувствуя, как запекшаяся кровь гадко стягивает кожу. Металлический вкус во рту… Что ж, тем лучше, пересохшими губами не свистнешь.

Несколько раз пронзительный свист оглашал лес. Маттео готов был отчаяться, слыша в ответ лишь шелест истомленной зноем листвы. Но вот до него донесся отдаленный топот.

– Да… – хрипло пробормотал капрал и снова свистнул. Конь, напуганный тем одиноким подлым выстрелом, все же не убежал далеко и услышал хозяина. Теперь лишь как угодно, но вскарабкаться в седло. Скакун сам отнесет его на постоялый двор, где ждет полковник Орсо.

Вот и конь, гнедой рысак, глянцевым сгустком тьмы вырвавшийся из чащи на тропу. Маттео вцепился в поводья, зарычал от боли и встал на ноги. Сейчас, еще немного.

Конь понял и опустился на колени, принимая вес раненого человека. Маттео, взгромоздившись в седло и отдышавшись, невольно улыбнулся. Он еще сможет подарить маленькому племяннику отцовское наследство.