Гвардии Камчатка

Генерал Муравьев и генерал Завойко

Генерал-губернатором Восточной Сибири в 1847–1861 годах был крайне неординарный и крайне противоречивый человек. Должность его некоторые современники приравнивали к должности вице-короля, чему были серьезные причины – в силу удаленности региона от центра империи от генерал-губернатора часто требовались самостоятельные и подчас неожиданные решения.

Николай Николаевич Муравьев родился в Санкт-Петербурге в 1809 году. В 1827 году он окончил с золотой медалью закрытый привилегированный Пажеский корпус, «выйдя», как тогда говорили, прапорщиком в Лейб-гвардии Финляндский полк. Участвовал в Русско-турецкой войне 1828–1829 годов^[45] (награжден орденом Святой Анны 3-й степени с бантом) и подавлении восстания в Польше в 1830–1831 годах (заслужил орден Святого Владимира 4-й степени с бантом, золотую шпагу с надписью «За храбрость», а также польский знак отличия «За военное достоинство» 4-й степени^[46]). В 1833–1838 годах, будучи в отставке, занимался хозяйством в имении своего отца.

С 1838 года Муравьев снова в армии, на Кавказе. В 1840–1844 годах он служит начальником отделения Черноморской береговой линии, «усмиряя» племя убыхов. В 32 года Муравьев становится генерал-майором, однако уже в 1844 году молодой генерал будет вынужден покинуть армию по болезни – необходимо было долечивать лихорадку и ранения^[47]. С 1846 году он находится на гражданской государственной службе.

Генерал Николай Муравьев

Вот что вспоминал о Муравьеве его сослуживец по Кавказу:

«Господствующими страстями Н. Н. Муравьева были – честолюбие и самолюбие. Для их удовлетворения он был не всегда разборчив на средства. Малого роста, юркий и живой, с чертами лица некрасивыми, но оригинальными, он имел большие умственные способности, хорошо владел пером и был хорошо светски образован. У него были какие-то кошачьи манеры, который быстро исчезали, когда нужно было показать когти. Под влиянием огорчения он не умел сдерживать своего раздражения и легко решался на крайние меры. В беседе, особливо за бутылкой вина, он высказывал довольно резко либеральные убеждения, но на деле легко от них отступался. Он умел узнавать и выбирать людей, стоял за своих подчиненных и особенно любил приближать к себе молодежь, выдающуюся над невысоким уровнем общего образования. Со всеми разжалованными он был очень ласков и внимателен; но, как сам он говорил, это не помешало бы ему каждого из них повесить или расстрелять, если б это было нужно. Вообще с своими подчиненными он был склонен к крайнему деспотизму и нередко ни во что не ставил закон и справедливость. К делам своего управления он был очень усерден; работал скоро, хорошо и с какой-то лихорадочною деятельностию. Он был хороший администратор, особливо для края нового, в котором личные качества начальника ничем незаменимы».

В 1846–1847 годах Муравьев служит Тульским военным и гражданским губернатором, заслужив у консервативного императора Николая Первого характеристику «либерала и демократа». Губернатор, писал русский географ и путешественник Михаил Венюков, «поднял вопрос об освобождении крепостных. Девять помещиков, в том числе князь Голицын и один из Норовых, подписали приготовленный по внушению Муравьева адрес Государю об освобождении крестьян. Император был очень доволен, но повелел продолжать дело с крайнею осторожностью и прежде всего добиться большего числа помещичьих подписей под адресом; а как таковых собрать не удалось, то дело кануло в воду. Только Государь не забыл “либерала и демократа”, т. е. попросту “благородного, человеколюбивого губернатора”».

Впрочем, решение императора было более чем неожиданным. Пятого сентября 1847 года на почтовой станции Сергиевская в Тульской губернии губернатору была объявлена монаршая воля – он назначался генерал-губернатором Восточной Сибири^[48]. Это было явное повышение, попахивавшее, впрочем, одновременно и почетной ссылкой. Все обращали внимание и на совершенно не соответствующую должности молодость нового генерал-губернатора.

«Назначение такого молодого генерал-губернатора Восточной Сибири, каким был Николай Николаевич Муравьев, было своего рода событие. Разные gros bonnets^[49] в Петербурге находили, что это скандал. В Омске, когда генерал-губернатор Западной Сибири князь Горчаков^[50] узнал, что у него соседом будет молодой человек 38 лет, то пришел в азарт. Увидав явившегося на дежурство чиновника Б-ва, он закричал ему: “Поздравляю тебя, Б-в, – ты министр”. А когда Б-в, молодой человек, вытаращил от удивления глаза, то прибавил: “Ты не веришь? Вот тебе доказательство: Муравьев, такой же мальчишка, как ты, сделан генерал-губернатором”», – писал Венюков.

Сдав Тульскую губернию в сентябре, Муравьев четыре месяца будет изучать документы и книги по Восточной Сибири; 28 февраля следующего года из Красноярска уйдет его рапорт – правитель Востока империи вступил в должность.

Поскольку отдаленность Сибири требовала быстрого принятия решений, Николай Первый 11 января 1854 года разрешил генерал-губернатору вести необходимые переговоры с Китаем. Речь шла о демаркации границы, а также о возможности «сплавлять» (заметим, что это не блатной жаргон, а официальный термин тех времен) по Амуру и рекам его бассейна войска и необходимые грузы. Первый сплав прошел уже в июне 1854 года; речь шла не только о солдатах и офицерах, но и о первых поселенцах в низовьях Амура…

Но мы сильно забежали вперед. А новый генерал-губернатор тем временем объезжает свои владения.

Муравьев прибыл в Петропавловск уже 25 июля 1849 года на транспорте «Иртыш» и сразу оценил стратегическое значение порта.

В письме министру внутренних дел Российской империи Льву Перовскому^[51] Муравьев писал:

«Авачинскую губу укрепить, а без того она будет игралищем самой незначительной враждебной эскадры; там ныне уже были два английских военных судна в одно время; на них было более 200 человек экипажа (шлюп и шкуна, путешествующие под видом отыскивания Франклина^[52]).

Лучшая карта этой губы составлена Англичанином Бичем, я ею руководствовался в моих обозрениях и поверял ее; у меня же сделаны при этом инструментальные съемки тех пунктов, которые должно укрепить.

Я много видел портов в России и Европе, но ничего подобного Авачинской губе не встречал; Англии стоит сделать умышленно двухнедельный разрыв с Россиею, чтобы завладеть ею и потом заключить мир, но Авачинской губы она нам не отдаст…

Мне остается только присовокупить, по личному моему удостоверению, что, если правительство дорожит людьми и денежными средствами, там употребляемыми, то должно… сосредоточить все наши морские силы и средства Охотского моря в Авачинской губе, которая при малейшей перемене отношений наших с морскими державами может быть безвозвратно у нас отнята – одним шлюпом или шкуною».

Отметим, что еще в конце 1820-х годов посетивший Петропавловск британский мореплаватель Фредерик Уильям Бичи – тот самый, кого упоминал Муравьев, – говорил приблизительно то же самое:

«Много было уже сказано об отрицательных сторонах поселения, были написаны тома об управлении, жителях, продукции и о современном, и о перспективном развитии Камчатки; но до сих пор со стороны правительства не делаются усилия, чтобы улучшить или снабдить порт. Это пренебрежение к нуждам порта, возможно, сейчас не имеет особого значения; но, когда Северная часть Тихого океана станет ареной активных операций, Петропавловск, несомненно, станет исключительно важным».

Генерал-губернатор предложил построить три батареи: на Сигнальном мысе, на косе Кошка и у Култушного озера. Все они внесут большой вклад в будущую Петропавловскую оборону.

Кстати, именно генерал-губернатор Восточной Сибири был инициатором назначения в Петропавловск Василия Завойко, занимавшего с 1846 года пост командира Аянского порта.

Были у генерал-губернатора и недостатки. Вот, например, как описывал приезд начальства в отдаленный район подведомственного региона очевидец:

«Править всем начали не рассудок и резоны, а страсти. Утром никто не знал, останется ли еще он на службе к вечеру. Каждый час безграничная милость сменялась диким, внезапным гневом. Перемены, преобразования, перемещения следовали одни за другими».

Теперь самое время рассказать о камчатском губернаторе – Василии Степановиче Завойко^[53]. Он родился в 15 июля 1810 года^[54] в селе Прохоровка Полтавской губернии^[55] в семье морского штаб-лекаря. В Российском государственном архиве военно-морского флота (РГА ВМФ) в Санкт-Петербурге сохранился «формулярный список о службе и достоинстве» штаб-лекаря «Николаевской Морской госпитали» статского советника Степана Осиповича Завойки, составленный в 1837 году.

В соответствии с документом, родился отец будущего руководителя обороны Петропавловска в 1761 году, жалования получал 1500 рублей в год, а также имел пенсию в размере 900 рублей за 30-летнюю выслугу. Имел Знак отличия беспорочной службы за 30 лет, а в 1833 году был награжден деньгами – единовременной выдачей 1200 рублей «за труды и усердие к службе».

«Родитель мой был очень сурово-строг, а мать нежно-кроткая, они имели ограниченное состояние, и потому я с малых лет знаю, что значит нужда. Родитель мой сам обучал меня грамоте до 7 лет, но с которого года начали обучать меня, того не запомнил», – писал позже Завойко в автобиографии, предназначенной для детей и частично сохранившейся в РГА ВМФ.

Отдать мальчика в моряки было решено после случая, который мог легко окончиться для него катастрофой:

«Как течение реки подхватило и понесло, и я очутился далеко в низу реки – и дома спохватились меня, и узнали, что я шалил в челне, челна нет, то и начали оплакивать меня как погибшего; меня привез мужик из низовой деревни, куда меня принесло. Отец… присудил быть мне моряком».

В 1819 году мальчик после обучения в монастырской семинарии поступил в Николаевское штурманское училище. Обучение протекало нелегко:

«Тут началась страдальческая моя жизнь – ибо, как теперь соображаю и припоминаю, то обучали меня безо всякого толку, колотили, принуждали просиживать за книгой не только целый день, но и ночью».

В 1821^[56] году Завойко стал по экзамену гардемарином, а в 1827 году – мичманом Балтийского флота. Офицером линейного корабля «Александр Невский» принял участие в Наваринском сражении, за которое был награжден орденом Святой Анны 3-й степени с бантом.

В 1834–1836 годах на транспорте «Америка» и в 1837–1839 годах (на судне Российско-Американской компании «Николай») совершил два кругосветных плавания. В 1840 году был переведен в Российско-Американскую компанию начальником Охотской фактории и правителем конторы компании. В 1844 году Завойко основал в бухте Аян порт, куда был перенесен порт из Охотска.

В 1840 году моряк женился на 19-летней баронессе Юлии Егоровне Врангель фон Лудендорф, дочери профессора права и племяннице известного русского кругосветного мореплавателя барона Фердинанда Петровича фон Врангеля^[57]. У них родится 13 детей, главным образом – на Дальнем Востоке.

В 1846–1850 годах капитан 2-го ранга Завойко служит командиром порта Аян, а затем, уже в чине капитана 1-го ранга, 15 февраля 1850 года назначается исполняющим должность^[58] Камчатского военного губернатора и командира Петропавловского порта. В должность он вступил через полгода, в июне 1853 года, после производства в генерал-майоры по Адмиралтейству^[59], был в ней утвержден.

Отметим, что на Завойко имела свои виды и Российско-Американская компания. Его предлагалось назначить «главным правителем Американских владений», произвести в контр-адмиралы и назначить оклад в размере 10 тысяч рублей серебром в год – более чем значительные по тем временам деньги.

Вновь назначенный губернатор^[60] сразу же развил активную деятельность.

На Камчатке был наведен порядок в торговле с камчадалами, не знавшими цены пушнине. Губернатор разослал 300 коров местным жителям, построил дом и карантин для прокаженных, пытался развить огородничество и картофелеводство среди туземцев.

Любопытен приказ Завойко от 11 ноября 1853 года – губернатор категорически запрещает продажу или передачу за долги крестьянского скота: «А кто свой скот отдаст за долги, то тот для примеру протчим будет строго наказан».

Недовольных было немало, в связи с чем в 1853 году была даже создана комиссия для проверки его управления казенным имуществом.

Очень интересную оценку Завойко и его деятельности дает его сотрудник, уже знакомый нам Карл фон Дитмар:

«Камчатка стала титуловаться губернией лишь с 1850 г., т. е. со времени назначения на губернаторский пост Завойко. Это громкое название было придумано в Иркутске, у генерал-губернатора, и впоследствии получило утверждение. За зеленым столом, по шаблону великорусских губерний, назначили в Камчатку целую армию чиновников и офицеров, не имея ни малейшего представления об этой безлюдной стране, ее особенностях и обусловливаемых этим насущных потребностях. Имелось в виду поднять край, сделать его во всех отношениях полезным для империи. Надеялись этим повышением в ранге и этими бесполезными внешними мерами, да еще выкроенными по самому общему шаблону, цивилизовать страну и довести ее до процветания; на самом же деле чиновники различных ведомств и министерств, одинаково подчиненные губернатору, все предъявляли различные требования и, вместо взаимной помощи для совместной работы, напротив часто противодействовали друг другу. В то же время были ассигнованы немалые денежные средства, но и они, по образцам Европейской России, не были предоставлены в бесконтрольное распоряжение местных властей. Сама Камчатка ничего еще не производила, поэтому нельзя было делать на месте никаких закупок. Напротив, все и вся из бесчисленных предметов ежедневного потребления, съестные припасы и всякого рода материалы, все приходилось привозить из очень далеких мест, выписывая и заказывая это нередко за много месяцев вперед.

На губернатора возложено было по возможности развить в стране земледелие и скотоводство, создать пути сообщения, как посредством устройства сухопутных дорог, так и постройкой новых транспортных и береговых судов, чтобы этими мерами сделать доступными отдаленные части края. Петропавловск должен был сделаться полезной станцией для военного флота, равно как для торговых судов и китобоев. Для этого, однако, недоставало рабочих и ремесленников, равно как мастерских и складов корабельных принадлежностей, да и самые строительные материалы для домов доставались с большим трудом, так как во всей южной части полуострова растет только лиственный лес.

С повышением Камчатки в ранг губернии в ней значительно возросло число военных и чиновников; но все это были господа, взятые непосредственно от зеленого стола и фронта, не имевшие ни малейшего понятия о потребностях практической, созидающей деятельности и потому неспособные оказывать Завойко никакой помощи. А между тем на нем лежала обязанность заготовлять для всех этих новых пришельцев дома, казармы, амбары, мастерские и пр., а в особенности же немалое количество всевозможного провианта. Это была нелегкая задача, и справиться с нею мог только такой умелый человек, каким был Завойко. В течение немногих лет возник небольшой городок на том месте, где до того стояло только несколько жалких домишек. Правда, губернатор требовал за то от всех своих чиновников и офицеров строжайшей исполнительности в работе и усиленных трудов, хотя бы даже и вне сферы специальных занятий, что в свою очередь порождало взаимное неудовольствие и натянутость отношений».

Стоит сказать, что Завойко был глубоко верующим человеком. Настолько верующим, что это зачастую раздражало Муравьева.

У генерал-губернатора Восточной Сибири изначально были два кандидата на пост начальника Камчатки. Вторым был морской офицер Иван Вонлярлярский, занимавший с 1843 года пост командира Охотского флотского экипажа. В качестве арбитра был привлечен епископ Камчатский и Алеутский (с 1850 года – архиепископ), а с 1868 года – митрополит московский Иннокентий, прекрасно знавший регион и власть там придержавших.

Дадим слово историку Ивану Барсукову, автору интереснейшей монографии о жизни и деятельности Муравьева:

«Муравьев колебался между И.В. Вонлярлярским и В.С. Завойко. Обоих преосвященный Иннокентий хорошо знал. Высказывать свое мнение о лицах этот архипастырь не любил; он с осторожностью уклонялся от этого не по скрытности характера и не из опасения каких-либо неприятных последствий, а по присущей ему скромности: он не доверял своему суждению, боялся ошибиться. Долго пытал его Муравьев, чтобы узнать его мнение о двух имевшихся у него в виду кандидатах на должность Камчатского военного губернатора. Наконец преосвященный Иннокентий, вскакивая со своего кресла, выпрямился во весь рост и с казавшимся в его голосе нетерпением сказал: “почто вызываете: за Лярскаго я руки не подставлю, а за Завойко я постою обеими руками, всем телом и всею душою“. Этот решительный отзыв со стороны лица вообще уклончивого, но несомненно в высшей степени опытного тут же указал Муравьеву, на кого должен пасть его выбор».

Добавим, что конкурент Завойко в качестве потенциального Камчатского губернатора Вонлярлярский умер в сентябре 1853 года на посту капитана над Астраханским портом.

Корабли идут на восток

В 1852 году из Кронштадта на фрегате «Паллада» отправилось посольство в Японию во главе с вице-адмиралом Евфимием Путятиным. Задача посольства состояла в установлении равноправных торговых отношений между двумя странами. А так как японцы известны своей неуступчивостью, на Восток вслед за «Палладой» отправилась целая эскадра, включая фрегаты «Аврора» и «Диана» и шхуну «Восток». На тот момент в северной части Тихого океана уже находился корвет «Оливуца» и транспорт «Двина».

Некоторым из них спустя совсем немного времени придется принять участие уже не в дипломатических, а во вполне боевых баталиях. Давайте познакомимся с этими кораблями более подробно.

«Паллада» на момент ухода в плавание была уже, прямо скажем, не первой молодости. Спущенная в 1832-м на Охтенской верфи в Санкт-Петербурге, она к моменту выхода из Кронштадта 7 октября 1852 года успела совершить много плаваний по Балтике. Ходила в Северное море, в Лондон, на Мадейру. 1847–1848 годах фрегатом командовал (под контролем опытных офицеров) генерал-адмирал Российского Императорское флота, будущий «главный начальник флота и Морского ведомства» Великий князь Константин Николаевич.

Адмирал Евфимий Путятин в последние годы жизни

Водоизмещение фрегата составляло 2090 тонн при длине 54,9 метра, ширине 13,6 метра и осадке 4,3 метра. Скорость на полном ходу была около 12 узлов, а вооружение было представлено 30 24-фунтовыми гладкоствольными пушками и 22 гладкоствольными карронадами такого же калибра. Экипаж составляли 426 человек. В 1846 году фрегат был «тимберован» – капитально отремонтирован.

Самое интересное для нашего рассказа в том, что «Паллада», как мы помним, строилась по доработанным чертежам того самого британского фрегата President, который волею судеб станет флагманским кораблем британской эскадры в Петропавловском сражении.

Шхуна «Восток»

Сразу скажем, что «Паллада» в сражении при Петропавловске участия не принимала и в порт его никогда не заходила. Фрегат находился в не лучшем состоянии и 22 мая 1854 года был переведен в Императорскую^[61] Гавань. 31 января 1856 года он был затоплен во избежание захвата союзным флотом. К тому моменту корпус корабля получил серьезные повреждения от льдов, сильно тек и был полон водой практически по батарейную палубу. В настоящее время его корпус является предметом интереса дайверов.

В Великобритании для экспедиции Путятина была приобретена железная винтовая шхуна Fearless, спущенная на воду в 1851 году и ранее использовавшаяся для перевозки фруктов в Средиземном море. Водоизмещение судна, переименованного после перехода в казну в «Восток», составляло 210 тонн, длина 33,4 метра, ширина 7 метров, осадка – 2,7 метра. Мощность паровой машины, по одним данным, равнялась 40 индикаторным лошадиным силам, а по другим – 20 нарицательным лошадиным силам и 120 лошадиным силам. Под парами шхуна развивала до пяти узлов скорости (под парусами – восемь узлов), а запас угля составлял 20 тонн. На вооружении стояли 4 восьмифунтовых гладкоствольных орудия. Экипаж – 37 человек.

После переоборудования в военное судно (общая стоимость работ вместе с покупкой составила 33 547 рублей 65 копеек, или 5380 фунтов стерлингов) шхуна ушла 6 января 1853 года вместе с «Палладой» из Портсмута на Дальний Восток, куда прибыла осенью того же года. Она использовалась для связи Путятина из Японии с внешним миром, а зиму 1854/55 года провела в заливе Счастья Охотского моря. Прямого участия в событиях обороны Петропавловска «Восток» не принимал, однако сам факт его существования как единственного мореходного парового судна Российского Императорского флота учитывался обеими сторонами.

Но вернемся в Кронштадт, где ускоренными темпами происходит снаряжение двух других фрегатов.

21 августа 1853 года на Дальний Восток ушла «Аврора», близкая по типу к «Палладе» и также построенная на Охтенской верфи в 1835 году. Водоизмещение фрегата составляло 1840 тонн при длине 48,6 метра, ширине 12,8 метра и осадке 3,9 метра. На вооружении стояли 34 24-фунтовых гладкоствольных орудия и 24 гладкоствольные карронады того же калибра^[62]. Экипаж состоял из 300 человек.

К 1853 году фрегат успел совершить много балтийских и дальних походов, включая плавание в Великобританию. В 1837–1843 годах корабль ходил под флагом высочайшего практиканта – генерал-адмирала Константина Николаевича. В 1851 году фрегат был тимберован.

Более подробно о дальнейшем плавании «Авроры» мы расскажем ниже.

Последней из фрегатов Российского Императорского флота на Восток из Кронштадта ушла «Диана», построенная по несколько измененным чертежам «Паллады». В отличие от двух предыдущих кораблей, она строилась в Соломбале – в наши дни районе Архангельска, в те времена – отдельного, как тогда говорили, «адмиралтейского селения».

Построечная модель фрегата «Диана». Архангельский краеведческий музей

Спущенная на воду в 1852 году, «Диана» ушла из России 4 октября 1853 года, но на Дальнем Востоке оказалась несколько раньше «Авроры» из-за того, что ей не нужно было ремонтировать корпус – фрегат был свежепостроенный. Водоизмещение корабля составляло 2050 тонн при длине 54,9 метра, ширине 13,6 м и осадке 4,3 метра. Вооружение составляли 30 24-фунтовых гладкоствольных пушек и 22 гладкоствольные карронады того же калибра. Экипаж – 443 человека.

В сентябре 1854 года «Диана» заменила обветшавшую «Палладу» в качестве корабля Российского посольства в Японии. Но фрегату не суждена была длительная служба под Андреевским флагом – 22 ноября корабль пришел в японский порт Симода, где 7 января 1855 года погиб в результате цунами, вызванного землетрясением.

Корвет «Оливуца» и шхуна «Восток» на рейде Нагасаки, 1853 год. С японского рисунка

Стоит добавить, что «Диана» стала последним чисто парусным фрегатом Российского Императорского флота. А в краеведческом музее города Архангельска сохранилась (недавно отлично отреставрированная) построечная модель корабля, которую обязательно стоит осмотреть при посещении города.

Еще до прихода на Дальний Восток «Паллады», в мае 1851 года, в Петропавловске появился корвет «Оливуца», история которого также заслуживает небольшого рассказа. Хотя бы потому, что это был первый корабль черноморской постройки, совершивший кругосветное плавание. Корвет был спущен на воду в Севастополе в 1841 году, имел длину 39,3 метра, ширину 10,3 метра при осадке 5 метров. В списках русского флота он тогда числился как «Менелай»; на вооружении стояли 20 24-фунтовых гладкоствольных карронад.

В 1843 году предполагалось отправить корвет на Восток, однако император Николай Первый изменил решение – необходим был корабль в Средиземном море, у берегов Сицилии, где в селении Оливуца (Olivuzza) близ Палермо отдыхала императорская фамилия. В 1844 году «Менелай», в том же году и переименованный, навсегда покинул Черное море, а в 1846 году прибыл в Кронштадт.

23 сентября 1850 года корвет ушел в Петропавловск, куда прибыл 29 июня следующего года, став первым крупным кораблем, отряженным специально для службы в северной части Тихого океана^[63]. С 1851 года «Оливуца» занималась охраной владений Российско-Американской компании от браконьеров, а в апреле 1854 года соединилась в Гонолулу с эскадрой Путятина.

В сентябре 1851 года на «Оливуце» произошла трагедия – в результате несчастного случая погиб командир, капитан-лейтенант Иван Сущов^[64].

«23 сентября я должен был еще провести в нашей маленькой резиденции, так как капитан Сущов пригласил всех на корвет для празднования годовщины отплытия этого судна из Кронштадта. Многочисленное общество собралось к роскошному завтраку. Тосты следовали за тостами под гром пушечных выстрелов. Наконец мы разошлись, чтобы приготовиться к балу, по приглашению губернатора.

Вечером на корвете и на берегу внезапно началась зловещая суета. Сущов вздумал проехаться под парусом по заливу в небольшой шлюпке, как вдруг неожиданным и сильным порывом ветра опрокинуло его маленькую лодку, и на наших глазах она затонула со всеми пассажирами. Тотчас же все лодки были на месте несчастия; два американских китобоя также отправили свои быстроходные вельботы; но, к несчастью, удалось спасти только двух матросов. Капитан Сущов с тремя матросами пошли ко дну, и их невозможно было отыскать, несмотря на поиски всякими способами, длившимися до поздней ночи. Лодку удалось вытащить, но пустую. Все усилия и труды, все старания найти утонувших остались тщетны. Таким образом день радости неожиданно обратился в день печали. Достойнейший человек, прекрасный моряк лежал теперь в холодной, сырой могиле со своими тремя спутниками.

И в следующие дни не прекращались поиски, чтобы, по крайней мере, найти и похоронить трупы, но также безуспешно. Наконец 26 сентября, когда окончательно пришлось отказаться от всякой надежды, вдоль берега потянулась длинная траурная процессия с духовенством во главе и остановилась против места ужасной катастрофы, чтобы хоть отсюда отдать последний долг погибшим», – вспоминал фон Дитмар.

Первоначально на Дальний Восток планировалось направить еще один корвет – «Наварин», однако он дошел только до Великобритании. Бывший египетский «Нессабих Сабах» был взят в плен русским фрегатом «Кастор» и линейным кораблем «Иезекииль» у крепости Модон^[65] 21 апреля 1828 года, после чего с 1830 года служил уже на Балтике. Длина корабля составляла 39 метров, ширина – 9,8 метра, осадка – 3 метра. Вооружение было представлено 16 18-фунтовыми гладкоствольными карронадами и 4 12-фунтовыми гладкоствольными пушками. Экипаж – 160 человек.

Кстати, первым командиром «Наварина» был будущий адмирал Павел Нахимов.

Уйдя из Кронштадта 21 августа 1853 года, в один день с фрегатом «Аврора», корвет получил серьезные повреждения во время шторма в Северном море. 14 сентября был сорван планширь^[66] от бака^[67] до грот-мачты^[68], сломан румпель^[69], серьезно побит волнами барказ, а один из якорей – сорван с крепления и заброшен на палубу. После нескольких дней ремонта в норвежском Христанзанде корабль все-таки дошел до Портсмута, где простоял, чинясь, еще почти месяц. После выхода в море «Наварин» попал в новый жесточайший шторм, результатом которого стала открывшаяся очередная сильная течь.

Последовал спешный ремонт в Портсмуте, после которого судно попало в Атлантике в «противный» ветер такой силы, что пришлось уйти отстаиваться в голландский Флиссинген^[70]. Там в 1854 году невезучий корвет наконец был продан за 36 161 гульден 15 центов «из-за неблагонадежности к дальнему плаванию», а экипаж пешим порядком вернулся в Ригу.

«При подробном осмотре корвета, у которого местами была вскрыта обшивка, я был совершенно поражен его ужасным положением. Гниль оказалась во всех местах; можно сказать, что ни одного шпангоута не было вполне здорового. Все держалось на наружной обшивке, которая прикреплялась вместо цельных медных болтов только головками их снаружи, а с внутренней стороны также коротенькими концами болтов с расклепками. Обман преступный!» – писал в дневнике командированный для осмотра корвета флигель-адъютант императора капитан 2-го ранга Николай Аркас.

Стоит сказать, что союзники не знали о том, где находится каждый конкретный русский фрегат и корвет, что вынуждало их действовать по возможности осторожно – наткнуться на эскадру из четырех боевых судов с совокупным вооружением около 180 орудий было опасно.

Теперь перейдем к другим судам, которые будут упоминаться в этой книге.

«Старожилом» среди судов Российского Императорского флота на Дальнем Востоке был транспорт «Иртыш», покинувший Кронштадт 14 октября 1843 года. Он был куплен в Великобритании в том же 1843 году для Охотской военной флотилии и имел водоизмещение 310 тонн, длину 27,4 метра и ширину 7,1 метра. Экипаж состоял из 63 человек.

В мае следующего года, избитый штормами, «Иртыш» прибыл в Петропавловск, после чего до самой войны перевозил пассажиров и грузы. Именно на «Иртыше», как мы помним, посетил в 1847 году Петропавловск генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев.

В 1848 году в Гельсингфорсе^[71] был спущен на воду транспорт Охотской военной флотилии «Байкал», имевший водоизмещение 250 тонн, длину 28,7 метра, ширину 7,5 метра и осадку 5,1 метра при двух гладкоствольных орудиях. Экипаж состоял из 30 человек, а первым командиром корабля стал будущий адмирал, известный исследователь Дальнего Востока Геннадий Невельской.

21 августа 1848 года транспорт ушел из Кронштадта в Петропавловск, куда прибыл 12 мая следующего, 1849 года. Сдав груз, Невельской приступил к съемке берегов Сахалина, открыв пролив, названный впоследствии его именем. Стоит сказать, что на тот момент особых сомнений в том, что Сахалин – полуостров, ни у кого в мире не было. Поэтому капитан-лейтенант Невельской нарушил приказ, требовавший у него вести съемку в другом районе побережья острова.

Впрочем, именно открытие командира «Байкала» в дальнейшем окажет русским морякам такую услугу, на которую союзный англо-французский флот даже и не мог рассчитывать. Но об этом – позже.

В 1849–1854 годах корабль также перевозил грузы и крейсировал у берегов Охотского моря.

Положение осложнялось и тем, что оба вышеназванных транспорта имели не лучшую репутацию у моряков. Как отмечал современник: «…транспорты “Иртыш” и “Байкал” – суда небольшие, старые, давно отслужившие свой срок и несмотря на то, что обошли вокруг света, – самых дурных морских качеств, в особенности “Иртыш”, который не только бросался в глаза уродливым и допотопным видом, но еще был замечателен по скверному ходу. Вообще, смотря на эти два судна, нельзя не подивиться, как решились отравить их в дальнее плавание, каким образом были доверены им жизнь людей и честь флага, значительные и ценные грузы, а также нельзя не отдать должной справедливости офицерам, благополучно плавающим с ними по настоящее время!»