Николай Вагнер
Чухлашка
I
Случилось это в очень тяжелый год. Была холера. В нашем городе все ее боялись: город был большой, и грязи в нем было много, даже слишком.
И вот среди этой грязи в один пасмурный холодный день, на самой грязной, топкой улице появилась девочка лет восьми – десяти. Откуда она явилась? Никто этого не знал, да и узнать не мог, как она очутилась на дощатом поломанном тротуаре подле длиннейшего забора.
Девочка была оборванная, растрепанная, грязная; но сквозь грязь и отрепья можно было разглядеть бледное личико с пухлыми губками и застывшей недоумевающей улыбкой. Но всего необычнее были у девочки глаза – большие, ясные, голубые. И смотрела она этими глазами на всех прямо, не жмурясь и не опуская их. На голове – рваный платочек, из-под платка выбивались длинные, шелковистые космы русых волос, да такие густые, что можно подумать, будто под платком у нее надета шапка.
Прежде всех девочку заметила Трофимовна, одинокая баба, толстая, болтливая и всегда немного пьяная, известная сплетница и пересудчица.
– Ты отколь? – спросила Трофимовна.
Так как все окрестные жители, и старые и малые, были известны Трофимовне наперечет, то понятно, что новое лицо сейчас же бросилось ей в глаза.
– Ты отколь? – повторила свой вопрос Трофимовна.
Но девочка ничего не отвечала, только смотрела на нее во все глаза, а ручонками перебирала остатки чего-то вроде платка, едва покрывавшего ее худенькие плечики.
– Я те спрашиваю? Отколь ты?.. – Трофимовна нагнулась к девочке и смотрела на нее в упор красными слезящимися глазками.
Девочка молчала.
– Да ты говоришь али нет? – усомнилась Трофимовна. – Язык-то есть у тебя али нет?..
Посмотрев на девочку пристально, она вдруг отшатнулась от нее и заторопилась по тротуару прочь, с испугом оглядываясь и крестясь.
«Батюшки светы» – думала она. – «Что же я с ней прохлаждаюсь?! Ведь это как есть холера! Господи, спаси и помилуй!..» – И она поторопилась, чтобы скорее всем рассказать про свое открытие.
– Така махонька да худенька, – говорила она, – ровно девочка; а головка большущая – большущая, и во какие космы с головы ползут!.. Как она на меня взглянула!.. Как взглянула глазищами-то! Батюшки-матушки!.. А глазищи большие-большие, так и горят! – рассказывала Трофимовна по пути всем своим соседям – и ближним, и дальним.
А все дивились, расспрашивали:
– Где? Где холера?!
И все бежали, торопясь посмотреть на «холеру». Но «холера» уже исчезла, на тротуаре у длиннейшего забора никого не было. Девочка скрылась.
II
По большой улице, там, где расположились лучшие магазины, мимо «Гостиного двора» проезжала карета. В карете сидела полная барыня.
На самом бойком месте карета вдруг резко остановилась, кучер закричал: «Тпрру!» – и осадил лошадей. Произошла какая-то возня, суматоха; барыня испуганно вскочила и выглянула в опущенное окно кареты.
– Что такое? Что такое? Герасим!
Кучер Герасим кричал рассерженно на кого-то:
– Что те носит, окаянная?! Зря под коней лезешь! Около кареты собралась толпа прохожих и тоже что-то кричала.
Барыня выскочила из кареты:
– Что такое?.. Что там, Герасим?!
– Девочку задавили!
В это время Герасим с Селифонтием, лакеем, сидевшим на козлах, и несколько прохожих подняли с мостовой девочку и наперебой расспрашивали, где она ушиблась.
Но девочка ничего не отвечала, а только смотрела большими голубыми глазами на окружающих. Она была в грязном обтрепанном платье, густые светло-русые космы выбивались из-под ее платка.
– Селифонтий! – окликнула барыня. – Посади ее в карету! Ах ты, Господи!.. Она с испугу и говорить не может!
Селифонтий хотел было поднять девочку на руки и исполнить приказание барыни, но остановился.
Девочка была вся в грязи. В грязи были ее маленькие, худенькие ножки, руки, лицо, все ее платье.
– Ничего! Ничего!.. Она не запачкает меня! – проговорила барыня и, подобрав платье, влезла в карету. – Посади ее, Селифонтий, в угол… Ах, бедная девочка!.. У нее, должно быть, с испугу и язык отнялся.
Селифонтий обхватил девочку и посадил в карету. Она не издала ни звука, не сопротивлялась и молча сидел�