Песнь Третья
Задолго до зари знать в сборе -
Конюхи споро готовят коней,
Торочат в тороки78 коням торбы,
Пружат пахвы, прочат подпруги79,
Собят совни80 удобно для скоку,
Гоп: под господами горячатся кони,
В опор откосы огромляет охота,
Лорд, он лётом ломит лютым,
Гонит гостьбу в голове галопа,
Полночно поел, прослушал мессу,
В трудной теми81 торопит травлю,
Тутнет82 тонет в трубном зове,
Рожок в губах ревет, к руке ревнует.
Потом попарно псов они поделили,
Калитки в клетках открыли и кличут:
Выжлецы83 в вольерах визжат, на волю
Лезут, лают, рявкают, лязгают челюстями.
Три тугие тесные ноты тут вострубили,
Охотники арапниками охаживают гончих.
Слышно, добрая сотня верхами съехалась
На двор.
А доезжачие уж во поле,
Выжлятники не держат свор -
Разом взревели рога: их вопль
Сотряс до листа дуплистый бор.
От задорного звука охоты зверье затрепетало,
Обуянные страхом олени забились в овраги,
Потом на пригорок они помчались, но пылко
Заулюлюкав, загонщики их назад завернули,
Статных сохатых сохранно они пропущают,
И крапчатых тоже, рогов качающих кроной,
Сам хозяин-де замка зимню закрыл охоту
На самца, и стрелять запретил его строго.
В барловинах84 косуль пуганули «Бей! Береги!»
И ланей с ними погнали в лозняк лощины, —
Там уж скользят, сыплют, стелются стрелы,
Истуга по изворотам лесным из луков лузгают срезни85,
Бьют, буравят бодучим теменем бурую мякоть!
Ах! На разлогах ручья, в руде86, рюхая87, издыхают,
Гончие их окружают с голодным и гневным лаем,
Охотники псов разъяряют рокочущими рожками,
От клокотанья на кряжах будто крекают камни.
Какую прыгунью прометнула проноза88, с пригорка,
Перехватив, гонят на низ, и пешие их принимают, —
Так их травили на кручах и по тропам к воде сгоняли,
А в улогах народ охотный ухватистый да умелый,
А борзые большаки большие, беглянок берут, рвут
В клочья.
А вельможа, весь в поту,
То спрыгнет с седла, то вскочит,
И влетает в темноту
Надвигающейся ночи.
Меж тем как сей муж мечется по дубраве,
Добрый молодец млеет в мягкой постели,
Под сенью, светлеющей от ясного солнца,
Серебрящего стены и сводчатый потолок,
И сквозь дрему слышит, дохнули дверью,
И скользя, кто-то тихо ступает по спальне…
Он выпрастывает из-под пуховой подушки
Голову; гадая, приподымает край гардины,
И обводит осторожно одним глазом покой:
Хм: хорошенькая хозяйка, храня молчание,
Плотно-прочно прикрывает за собой дверь,
И крадется к его кровати: краснея от стыда,
Он прячется под подушку и притворяется
Спящим: она совсем рядом, миг – и садится,
Отогнувши занавес, опускается у его ног
На постель; перина под ней чуть поддается,
А леди полулежа, любуется им, и ласково ждет,
Пока он проснется; он пролежал долго,
Про себя пытаясь понять, что приключение
Это бы значило, или он забылся и загрезил?
Наконец, надо же, наставляет он сам себя,
Спросить ее будто спросонок, что случилось, —
Он пошевельнулся, потянулся, пробормотал,
Открыл оба глаза и, внезапно обнаруживая ее,
Опрометью осенил себя крестом для обороны -
Грозен враг!
Смехом осветились зубки,
Щечки рдеются как мак,
В маках ямочки, а губки
Приговаривают так:
«С добрым утром, сэр Гавэйн, ну вы и соня!
Сопит и не слышит, пока в сети не схватят:
Я взяла вас врасплох, вы весь в моей власти,
Сдавайтесь сами, а не то я вас сейчас свяжу»,
И ползая по постели, понарошку его опутывает.
«Доброе утро, улыба моя, – учтиво отвечает он, —
Будь по-вашему, признаю себя побежденным,
Силою захвачен в плен, ваш, сударыня, слуга
И пленник, молю победительницу о пощаде».
(Слова свои он сопровождает добрым смехом.)
«Но не соизволит ли ваша светлость сойти
С этого узилища и уделить узнику миг свободы,
Дабы я поднялся с постели и, переодевшись,
Мог удобнее угождать вам со всем усердием.»
«Ну уж нет, ненаглядный мой, – отвечает насмешница, —
С постели вы не встанете. У меня получше идея:
Я вас уложу, укрою, все уголки подоткну, вот, – и
Постараюсь приятно и с пользой провести время,
Раз уж рядом со мной тот самый рыцарь Гавэйн,
Которым восхищается весь свет. Вас везде знают,
Боготворят благородство и бесподобные манеры,
От вас без ума и бравые лорды, и блестящие леди,
Теперь же вы тут, в моем терему, мы одни, тихо,
Мой муж и его молодцы умчались за много миль,
Другие гости дрыхнут, да и сенные девушки тоже,
Заповедная дверь затворена, на ней крепкий засов,
Желанный мой со мной, минуты медлить не хочу:
Увеселюсь, украдкою поймав удачу, стыдливость
Одолев свою.
Овладей же мною, милый
Твои желанья утолю!
Не ты, а я в плену: пред силой
И удалью не устою. »
«Господи, – говорит ей Гавэйн, – я уже весь горю,
Если б еще я был тот самый идеал, о коем идет
Речь, тот рыцарь, пред коим все рассыпаются,
Но я, к несчастью, недостоин этих нежностей –
Боже, будь я способен на благие слова и дела,
На все, на что вы намекаете, неужто б я ныл -
Да я б уже служил, сходя с ума от счастья!»
Госпожа говорит: «А Вы гордец, сэр Гавэйн!
Или я дешево ценю ваши достоинства и доблесть?
Ужели я умалила их? Учтивость моя так неуклюжа!
Многие мечтали бы поменяться со мной местами,
Полежать подле вас, да потолковать за прохлад,
Вымолить взгоду у вас, выплакать девичьи досады,
Лишь бы вы их полюбили, приласкали, полелеяли,
За одно ваше объятие, очертя голову, они бы отдали
Часть сокровищ, спрятанных в их пудовых сундуках,
Благодарю Хозяина небесных хором, его хотеньем
Не они, а я дерзновенно держу в руках драгоценный
Дар.
Вновь и вновь он отвечает,
Охлаждая ея жар, —
Ни один не пропущает
Ниже пояса удар.
«Мадам, – замечает молодец, – милость Марии с вами!
Чуткость и чарующее благородство делают вам честь,
Я недостоин даров, коими дарили меня другие девы,
Бывало, барыни баловали меня, веря басням о моем
Волокитстве, вас же увлекает ваше великодушие».
«Во имя Марии, – возражает милая, – вы меня мучаете!
Будь я краше всех красавиц от края света до края,
Обладай я всеми богатствами этой бренной Земли,
Стань я выбирать любого вельможу себе в мужья,
Предпочла бы тебя – ты пригож, приветлив, учтив,
Услыхала давно, узнала недавно, убедилась сейчас,
Во всем мире мне не найти мужа милее, чем ты!»
«Но вы нашли, – нашелся он, – несравненно лучше меня…
Впрочем, я вам обязан: вы меня так высоко ставите,
И я, грешный, готов признать вас моею госпожой:
Буду вашим паладином, и продли Христос ваши дни!»
Так они проговорили почти до самого полудня -
Леди любовалась им, и любезничала, и льстила,
Но молодец держался молодцом и во мгновенье
Паририровал все ее попытки, не переходя черту,
И хоть такой хорошенькой хмары он не встречал
Еще, но головы не потерял, ибо пыл его остужал
Топор,
Что в отдаленье заносился,
И скалился уже, остёр.
Вдруг госпожа с постели – порх!
И он с ней радостно простился.
Возле самой двери, весело взглянув на рыцаря,
Она приковала его к постели прямотою укора:
«Велик вложивший в уста ваши умные речи,
Но тот ли вы самый сэр Гавэйн? Сомневаюсь».
«Я?» взволновался витязь, засыпая ее вопросами,
Подумав, что дал промаху в правилах хорошего тона.
«Упаси Боже, – успокаивает она, – все ж удивительно:
Говорят, сэр Гавэйн чуть ни гений галантности,
И умудренная учтивость – украса его удальства,
Да разве б, долго держа даму едва не в объятьях,
Не увенчал он свидания учтивым чмоком в уста,
Не прибавив к тому ж приятного какого пустячка».
«Не гневайтесь, – говорит Гавэйн, – будь по-вашему,
Я вас поцелую, как подобает паладину, но пожалуйста,
Больше ни-ни, иначе, боюсь, будет беда».
Он привстает, она подходит, протягивает руки,
Низко наклоняется, напечатлевая ему на уста
Пылкий поцелуй, просит прощения у Христа,
И бесшумно бросается бегом из опочивальни.
Молодец мигом прыг на пол, мечется, хватает
Первую попавшуюся полсть, кличет постельника,
Наскоро нарядившись, направляется к мессе,
Оттуда к обеду, особо оставленному для него,
И весел весь день, и вечер, а вон уж выплыла
Луна.
Потешает он привольно,
Дам забавит допоздна,
И донельзя им довольны
Жаба и жена красна.
Ну, а владетельный вельможа весь в своей охоте -
Летает по лесам и лощинам за яловыми ланями,
И к сумеркам, как солнце стало садиться за лес,
Столько забил самок, что и в сказке не сказать.
Наконец, охотный народ лихо несется на поляну,
И давай сваливать в кучу добытую за день дичь.
Знать с загонщиками берется за работу у завала –
Копаются в куче, тащат самых крупных косуль,
Начиная разделывать их по надлежащей науке:
Сначала надрез на груди наточенными ножами -
На пробу в пробой погружают пальцы: а плоть
Толщиною в два пальца на самой тощей из туш.
Потом через прорезь под горлом тянут пищевод,
Скоблят его стальными ножами, свивают узлом,
Остью отсекают конечности; освежевав зверя,
Вспарывают брюхо, вынимают внутренности,
Заботясь, как не зацепить бы завязанный узел.
Отдирают в горле гортань от глотки, дойдя до
Пищевода, подтягивают пищащие кишки, потом,
Лоснувши тонким лезвием за лопаткой, не ломая
Суставов, слобонят бока, стараясь не повредить,
От зареза89 до завитка90 крушат на два зева грудину;
Переходят к ошейку91, и пропахав прямо до вилки,
Чистят зоб, черева легких – чирк, ссекают с ребер,
Скоблят полости, прогоняя потроха до подпашка.92
Освежеванную тушу вешают за огузок, отрезают
Лакомую массу – ее литоньей, а лучше – ливером
Зовут.
Оборыши от барловины
У крестца жгутом плетут,
На весу, на половины
Туши делят по хребту.
Голову, у загривка гунув93, гораздо94 отсекают,
Борзо, ан бережно бочины берут от хребта,
Клювное95 зашвыривают в каркающие купы,
И под ребра в разрубы продевши ремешки,
Сырые туши за стегна96 споро садят на сучья.
Загонщики забирают добычи законный пай,
Каждый гикальщик97 кормит гончих гобиной98,
Псы теребят теплое тезево99, давятся требухой,
Им кидают хлебные куски, кляклые от крови.
Трубят в трепетны рога, торопятся тявканьем
Да лаем, на лошадей ладят ловитные100 трофеи,
И оглашая раздолья отважной руладой рогов,
Держит охота тусклой долиной дорогу домой,
Где их поджидает, как гостей дорогих, Гавэйн,
Смущен слегка.
Печь ползала озаряет,
И младого игрока,
Он охотника встречает
Точно старого дружка.
Тут хозяин требует всех тотчас же в трапезную -
Дамы со служанками спускаются из светелок.
Перед всем причтом повелевает свалить на пол
Добытую за день охоты дичь: все диву даются
Гости, но лорду главное, чтоб Гавэйну угодить -
То-то он хвастается хвостами хрупких косуль,
Сочным салом, сверкающим на бурых ребрах.
«Ну, чем отплатишь ты за эту охоту? Озолоти!
Похвали меня за мою прыть, уменье и подвиги!
Да уж, дакает другой игрок, такой дивной дичи
Нам самим не случалось стрелять за семь зим.»
«И все это ваше, мой витязь, – говорит вельможа, –
Ибо таковы были, истинный крест, условия игры»
«Золотые слова, – замечает гость, – знатная добыча.
Потому все, чем ни поживился и я за прошедший
День в вашем дому, дарю вам с дорогою душой»:
Берет за плечи, привлекает пышноборода к себе,
И в лал101 красит лорда ласковым лобзанием в уста.
«Возьмите мой выигрыш: вот он весь, и поверьте -
Будь дороже моя добыча, отдал бы, не дрогнув.»
«Приятная пожива – пророкотал тот, – пожалуй,
Дар стоит всей дичи… будь добр, поведай ты мне,
Где ты, умничка, удил, что удался тебе сей улов?»
«Не могу, – молвит молодец – такого не было мазу:
Что вам причитается, вы получили, а как, почему –
Не знаю сам. »
И смеясь, за стол садятся,
И по ихним голосам
Ни за что не догадаться -
Что скребется по сердцам.
После кушаний сидят они в креслах у камина,
Несут им наперебой наливки, настойки и вина,
Беседуют о том о сем, борода знай бахвалится,
И предлагает повторить пари поутру по новой:
Что ни достанется им за день в дому, в дубраве -
Вернуть ввечеру, и витязь, не желая выходить
Из игры, говорит: «идет! Еще испытаем удачу.»
Приносят им братчину102 браги, берут, выпивают,
И ласково, любовно прощаясь, и лорды, и леди
С огнями отправляются по своим опочивальням.
Петел не успел, прокашлявшись, прокукарекать
Трижды, а уж барин в темноте встает торопливо,
И с молодцами к мессе, после – мечут все из печи.
Чуть забрезжил рассвет, как загонщики к засеке,
Прямиком через луга,
Скачут, выжлецов спускают,
В дебрь дремучу дубняка:
Травля! Стаи алчно лают
И трубят, ревут рога!
Голос подан на гон там где грязи густые болот,
Хрипло хвалит охотник перво-почуявших псов,
Дик он, горло дерет, донимает гончих на драку,
Слыша стрекот, хруст сучьев, стая, штук сорок,
Срывается с места и под сыгрыш рогов садится на след -
Заливистый, зычный и злой лай заложили задиры:
Аж камни на склонах кругом – яко кованые звенят.
Псари трубят, тутнят103, гончих на травлю туганят104,
Текучая стая друг к дружке трется по черной тропе,
И борзо берет бережком буреломной бочаги105,
Взлетает на кручу, крутясь меж колючих кустов,
На краю мочажины106, меж сосен, где мрачная падь107,
Лягавые к лежке летят, и люди охотные следом -
Обложили они и осевший в осинах утес, и обрыв,
Заводя со знанием цепь на зверя залегша в забоке,
Изводящаго импетом108 смрада истошных ищеек.
Кричат, по кустам колотят: мол, какого! Вставай!
Он и вышел на выгонявших, вплотную, веприна,
Свирепый секач, свинища – не сыщешь мощней.
Громаден, грозной грубиян, по годам от гурта он
Отбился, обретается одинцом, по оврагам гудует.
Хрюкнула харя угрюмо: ховайтеся, ох, будет худо,
Хрясь – клыкастым хайлом хапанув, сходу наземь
Трех конных крушит, многих кладет не поранив, и -
Наутек: все завопили, заулюлюкали, скоком за ним,
Разлетелись на радость, резвы роги дудят, рыдают,
Весело вепря ведут выжлецы, весь гон вереницей,
Гикают, гавкают, галдят, шпорят коней, погубить
Его хотят.
Кабана настигнет стая
Встанет он, клыки блестят –
Бьет, и в воздух псы взлетают:
Вертятся волчком, визжат.
Тут как станут стрелять совокупно по нем стрелки!
За колчаном каленых колчан, кучно кладут по цели,
Да об панцырь стрелы стучат, ан сыплются наземь,
Али боком идут, бреют бугры на буйном загривке,
Вязнут в шерсти, али щелк по щетине, дай в щепки,
Только ткнет его злая по темю, он тряхнет головой -
Если ж, екнувши, ерзнет в яримую109 плоть ему егоза,
Дай Бог ноги: от боли бросается бешено к бьющему
Вепрь, и вопя, вонзает клыки, валит наземь, увечит,
Многих охотников окоротил: однако! они отступают,
Лишь храбрый хозяин рогатиной харалужною110 колет,
Да ретиво трубит в рожок, как на ристалище рыцарь.
Созывая отставших, он скачет сквозь самый гущарь111,
Мертво мотая матерого кабана, пока за макушечки
Сосен не скатилося мягкое солнце. И стрелы, и стая -
За вепрем вились, а витязь валялся в постели, – вдруг
Чует Гавэйн: чьи-то горячие глазки взора не сводят
С его лица.
Вздрогнул он, хотя не заяц -
Снова в спаленке краса!
Нежно дышит, домогаясь
Милостей от молодца.
Стоит в проеме портьер, смотрит на сердечного:
Сэр Гавэйн по всем правилам приветствует ее.
Учтива ответная речь и уснащена убором слов.
Едва касаясь его, она садится на край кровати,
Облокотилась, прилегла и с ласковой улыбкой:
«Все-таки мне не верится, что вы – сэр Ваувэйн…
Вы меня изумляете: искушенный в играх любви
Рыцарь, рядом с дамой, столь робок или рассеян:
Не подозревает о правилах поведения или предпочитает
Забыть? Ибо вы забыли все, о чем вчера на заре
Я вам толковала, чему научила с таким трудом.»
«Да что же? – дивится добрый молодец, – задача!
Но если впрямь все так как вы сказали, я виноват.»
«Прошлым утром мы проходили поцелуи, помните?
Знакома я вам или нет? Значит, вы заслужили право
Потребовать с меня поцелуй, как пристало паладину.»
«Да, хорошо вам, хозяюшка, говорить, а хитрости-то
Нет никакой, я не смел, не хотел нарываться на отказ.
Полезь я с поцелуями, а вы, положим против – позор!»
«А вы попробуйте, я не против, – предлагает красавица, —
К тому же сил у вас столько, что вы скрутите любого,
Даже самого отпетого: кто осмелится вас ослушаться!»
«Видит Бог, говорит витязь, все в ваших словах правда,
Но в моей стороне считают, что брать силою – стыдно…
Ладно, царица моя, будем целоваться хоть целое утро,
А ежели вам наскучит, и я настаивать не стану, на нет
И суда нет.»
Тут она, прильнувши телом,
Жаркий запечатлевает след
На устах, и между делом
Просит дать любви совет.
«Поведайте вы мне пожалуйста, – продолжает она, —
Пусть не прогневит вас просьба, как получается,
Что вы, молодой, как май, наливной как малина,
Мэтр, можно сказать, марьяжных, молчите! дел,
Князь, кавалер, знаток кодекса чести, краса всех
Рыцарей, а в постели рохля: вас не расшевелишь.
Витязи выбирают изо всех восторгов любви этот,
Почитая его путеводной звездой своих подвигов,
Ради любовных ласк терпят они любые лишения,
И доблестно, и дерзновенно служат своим дамам,
Богатою битвами жизнью приводя их во блаженство,
А вы, самый пригожий паладин в подлунном мире,
О коем гремит молва, на кого все молятся – мямля:
Я два дня с вами сижу, хочу отдать самое дорогое,
Но ни единого нежного слова, ни единого намека
На любовь, на лекарства моего лона я не слыхала!
Вы, юноша столь учтивый, удачливый, успешный -
Помогите молоденькой послушнице познать тайну
Нежной страсти, наставьте меня не спеша в науке.
Почему, о почему вы так прохладны? или мой пыл
Докучает вам, или вы думаете, что я недостойна ваших даров?
Боже, как мне нелегко!
Что не вычитать из книжек -
Покажите мне тайком,
Дайте к вам прижаться ближе -
Муж умчался далеко.»
«Боже мой! – бормочет Гавэйн – благослови небо,
Очарователен в вас этот огонь, я премного обязан,
Вы, дама столь достойная, такой дивной красоты,
Снизойдя до столь скромного малого, как я, стали
Осыпать его блеском благодеяний: благодарю вас.
Но мне ли серьезно судить о сердечной страсти,
Трактовать эту тему, толковать о турнирах любви,
С вами! Верно, вам об этом ведомо много больше,
Чем мне, а может, и многим другим молодцам! мы
Вовек не узнаем всего того, что успели узнать вы.
Чего душенька ваша хочет, худо ли, хорошо, уж я
Постараюсь исполнить, как первейший мой долг,
Я слуга вашей светлости, спаси меня Создатель!»
Так соблазняла его синеглазая супруга охотника,
Как только не толкая в грех: только того и хотела,
Но он оборонялся с такими остроумием и отвагой,
Что ни он, ни она не впали в низость, напротив – духом
Даже вознеслись:
Всласть она наговорилась,
А взлетело солнце ввысь –
С поцелуем, но простилась:
Губки гневались, тряслись.
Оставшись один, он одевается и спешит к мессе,
Оттуда обедать, отхлебнул супа, отведал окорока,
Остаток дня проводит в обществе дорогих дам, —
А хозяин дома по долам давит за дикой свиньей,
Успевшей уходить насмерть двух самых ушлых
Его псов, перебив им клыками хребты пополам,
И снова забившейся в заросли, пока загонщики
Не прорвалися поближе, туже затягивая петлю,
И терзая вепря тучею стрел: тут он яро взревел,
Прыгнул, посшибал кой кого, попытался бежать,
Но уж ноги еле несли его, и не нашед новых сил,
Он юркнул под самый утес у ручья, и ютяся там,
Выставив рыло, начал рыть землю, раскачиваться,
Гудеть, будто хотел заговорить от гнева да горя,
Точил белые свои клыки-тесаки. Тоже нетвердо
Стояли стрелки вокруг: все смертельно устали,
Но в отдаленьи от страха держались, опасаясь
Подойти к нему:
«Стольких он порезал за день,
Стольких перебил как мух!
Сам подохнет, будь неладен -
Он не стоит наших мук.»
Скоро рыцарь к ним скачет, знобит скакуна.
Завидев зверя в кольце загонщиков злых -
Сходит с коня, по склону спускается вниз,
Обнажает блестящий булат, бросается вброд,
По бурлящим ключам, на тот берег, где баламут.
Смекнув, что страшно сверкает у супостата в руках,
Хряк вздыбил щетину, и так хищно он хохотнул,
Что загонщики на защиту рыцаря сделали шаг…
Но, корябая камни копытами, кабан кидается на него,
Сшибает, и свиваются оба на стремнине струй,
Где вертится вода. Только вепрю не повезло:
Барин знал куда бить, и бросаясь под брюхо,
Вонзил лютое лезвие под леву ему лопатку,
Сажая сталь по самую рукоять, аж до сердца.
Побежден, повержен; шумный поток тащит
Его к валунам.
И хорти112, задрав хвосты,
По камням летят горюнам,
Молодцы волокут из воды
Секача на потеху псам.
В роще трофея ради ревут, разрываются рога,
«Отбой!» И охота, как оглашенная, орет: «эге-ге, ага!»
Лают лягавые на лохматую тушу, наущаемые людьми,
Загонщиками, чья в злой охоте главная заслуга.
Раздельщик, разумник, знающий как рубить,
Начинает крушить кабана на крупные куски.
Сперва он мертвому морду мечом отсек,
После тушу развалил пополам по хребту,
Извлек кишечник, изжарил его на углях,
Кидает жареные кишки с краюхою хлеба псам,
Постругал плоть на пласты подобно латам,
Тащит тугую требуху, отсекает семенники,
Кутырь113 раскладает на два крупных кошеля,
И вешает всю эту вагу114 на высоченный шест.
Под вечер ватага с вепрем ворочается домой,
Клыкастая морда кабана красуется на крупе
Барского коня, и бежит он, будто бахвалясь
Знатным зверем, заломленным под утесом,
В ручьях.
Сам с порога Гавйэна кличет,
Витязь вышел к нему сей же час:
На устах – двойная добыча -
Ан одна голова на плечах.
Удивляясь унынию гостя, сам, ему в утешенье,
Весело подмигнул, тут и витязь выжал улыбку.
Всех господ с госпожами выйти зовут на ганку115,
Смотреть при факельном свете убитого секача.
Лорды и леди глядят на ломти от лютого зверя;
Охотник, размахивая руками, начинает рассказ,
В подробностях повествуя о поединке в болоте,
Молодец рукоплещет мощи и мужеству барина,
Ибо красного зверя, как этот, крупного кабана,
Ему, дескать, добывать не доводилось ни разу.
Хозяин подымает, как глыбу, громадную кабанью головину,
И переваливает ее паладину в подставленные руки,
Говоря: «Ну, Гавэйн, этот груз теперь на тебе,
Отдаю честно, все чем Бог послал, твой черед.»
«Хорошо сказано, храбрый хозяин, ход за мной,
Получи ж и ты от меня мой последний подарок» –
Шебуршит ему шевелюру, притягивает за шею,
И целует разок, и другой, прямо в румяный рот!
«В расчете, – говорит ему рыцарь, – я расплатился,
В доме твоем никому ничего не должен, и душа
Моя чиста.»
«Помогай святой Эгидий!116 -
Лорд воскликнул. – Это да!
Я таких как ты не видел,
Ай, невинные года!»
Сноровисто составляют и застилают столы,
Огромный зал озаряется золотыми огнями
Восковых свечей, водруженных вдоль стен -
Затевается почестной пир, он пьет и гуляет,
Кто голосит, кто горланит, гогочут, галдят…
Подвигаются к пламенной печи песенники:
Соловьи старого времени садятся в кружок,
Заведут то кондак117, то колядки, а то и канцону,
Льются, ласковые да лихие, на любые лады,
А прекрасная дама, прижимаяся к паладину,
Нежит его небесными очами, и не надышит,
Томно и тихо вздыхает, вся точно трепещет -
Тут и железное сердце от жалости б сжалось!
Гавэйн огнем горит, вне себя на себя от гнева,
Но вида не подает, вежливую ведет беседу,
Не склоняясь на соблазны слов, ни на хмель
Ее дыханья.
Вот все наплясались, напелись,
Лишь Гавэйну не до гулянья.
К ночи у камина расселись,
Под самое огня полыханье.
И заходит разговор, что завтра было бы здорово
На той же неслабой ноте встречать Новый год.
Молодец взмолился: «уж вели поутру мне уехать,
Всего день до заветной встречи, время не ждет.»
Барин берется его отговаривать, говорит: «Брось!
С места мне не сойти, спешить некуда, смотри -
Часовня твоя – вон за тою чащобою, что чернеет,
Январь наступит, ты с ясным солнышком и язжай,
А пока лежи себе на боку, ленись, поспи лишку,
С утра я слетаю в соседний лес на охоту, слово:
Что ни набью – твое, что ты ни наваришь – мое.
Оба раза, что испытывал я тебя, был ты искрен,
Третий капкан – на талан118, не трусь, мой рыцарь,
Покуда везет – веселись, не выпускай из рук радость!
Как бабахнет беда, бить будет всех без разбору.»
Деваться некуда, дорогуша остается еще на день,
Вспрыснули уговор свой вином как и в прошлые
Вечера:
Сэр Гавэйн, как свалился, спит -
Ночь напролет до утра,
А лорд, он без сна лежит,
И встает ни свет ни заря.
Помолясь спозарань, хозяин и парни поели, попили.
У крыльца разливается красное утро. Ведут и коня,
Ступает, статный. Вся свита гарцует на скакунах,
Вишь, как фыркают, как волнуются возле ворот:
Пронзенный морозом, прекрасен земной простор,
Рдяное солнце реет в тучах над темною рощей,
Гонит их за горизонт, горяча свод до голубизны.
Охотники по опушке обложили овражистый лес -
Руслища да рытвины рыдают от рыкания рогов.
Вот легавые почуяли на лежке лиса,
Ищейки излазили чащу, изощряя нюх,
Выжлок ворчит на вонь рыжего вора,
Сворщики спускают за ним по следу
Борзых, будоража, бырко119 бросают в погоню
За зверем – он как зарево в зеленях, зигзагами -
Пламен, пушист, прыжками летит по кустам:
Завидя его, как залают они по зрячему!
Рыжий путает их, рыская по разлогам,
Хоронится в ямках, за кучами хвороста, хитрец,
Выставит нос, нюхает воздух, вертит головой,
Зыркает из заслона, да… знать, что-то задумал…
Вот крадется из крепи на краю хвойной топи,
И – деру дает из дубравы, в дураках оставляя псов!
И уж было уверовал огненно-красный, что удалось,
Только чуть он из чащи на чистое место помчался –
Три борзые
Полетели к нему стрелой,
Вязкие, резвые, злые,
Распускает он хвост трубой,
И уходит в глуби лесные.
Мнится райской музы΄кой могучий мятущийся лай
Дружной давки борзых, устремившихся за добычей:
Рыча да рявкая аж до рыданий, разились они в азарте,
Словно трескались скалы, ссыпаясь осколками вниз.
«Гоп!» – голосили грозно, гоняясь за ним, егеря,
Улюлюкая оголтело, оглушая, ерничая, обзывая,
Колотя по комлям и по кустам, крича ему: «тать!»
А хорти висят на хвосте, сил уже не хватает,
Жмется к жнивнику, но жадная стая за ним, —
Плут петляет, прячется в падях: лукав Патрикей!
Водит их вереницей, и выжлятников, и вельможу,
По отвершкам, по лесным островам, пока ободняло -
Все это время наш витязь во власти смутного сна,
Занавешен в гардинах, согрет голубым горностаем.
Ан лизунья в любовном томленье, ей не лежится,
Страсть так и колет в самое сердце, спать не дает,
Ретивое ее разбудило едва разрумянилось утро,
И в мантильке на лисьем меху летит к молодцу:
Пряди не под повоем, переливаются в перлах,
Жемчуга как живые огни, два десятка на жгут,
Гордое личико горит, и горло лебяжье оголено,
Перси полуобнажены, спина почти что по пояс,
В спальню скользнула, за собою сторожко прикрыла дверь,
Открывает настежь в опочивальне окно, и озаренная
Солнцем, смеясь и сияя, стыдит его такими словами:
«Ишь!
Ну, лентяй, ну, лежебока,
Всю-то красоту проспишь!»
Он узнал, хоть спал глубоко,
Звонкий смех, пронзивший тишь.
Тяжелые, темные думы душили его и во сне,
Мрачные метались пред ним видения смерти,
Через сутки всего слово свое изречет ему Судьба:
Чудится ему, что в часовне бьет он кому-то челом -
А! Это Зеленый заносит над ним заостренный топор!
Однако ж, очнувшись, он справился с отчаянием,
И поспешил пожелать милой прекрасного дня.
Искусительница, вся искрясь, идет к его одрине,
Наклоняется, никнет к нему, нежно целует в уста.
Весело, восхищенно, с восторгом он встречает ее,
Ибо она обворожительна в ослепительном наряде,
В очах пылает огонь и в облике такое очарованье,
Что теплая волна стесняет его тоскующее сердце.
Радостно рассмеявшись, растворяются друг в друге,
Будто душа беседует с душой, доверяя ей все беды,
Не скрывая ничего.
И горят глаза влюбленно
У нее – и у него.
Грозный миг: спаси, Мадонна,
Паладина своего!
Эта княгиня красоты калила его, гнала к краю,
Вводила в великий соблазн, вынуждая выбирать –
Либо взять ее всю с ее любовью, либо выгнать вон: и вся любовь.
Учтив сэр Гавэйн, да и вообще грубить женщине гнусно,
Но грех еще гаже, он гибель души, не говоря уж о том,
Что, поддавшись, он подло предаст хозяина дома.
«Огради, Отец!» – шепчет он, – «Отведи обваду!»120
И успокоившись, он с учтивой улыбкой отклоняет
Все прозрачного смысла слова, слетающие с ее губ.
И баит барынька непобедимому батырю: «Бессердечный!
Вы не любите, не ласкаете ту, что лежит подле вас,
И сохнет, страдает из-за вас сильней всех на свете.
Знать, запала вам на душу зазноба, заворожила вас
Дроля, душа-девица, и дав слово любить ее до гроба,
Вы, как я посмотрю, преданы ей и боитесь ее потерять.
Так и скажите, не таите сердечную тоску-кручину,
Угадала я? Умоляю, во имя любви: что, у вас уже
Кто-то есть? »
«Иоанн святой свидетель, —
Молвил он: и вздрогнул весь -
Милой я еще не встретил,
А и встречу, то не здесь.»
«Вот и весь сказ! Страшнее этих слов я не слыхала!
Просила правды, и вот получила: пронзена насквозь.
Поцелуйте меня напоследок и пойду от вас в печали,
Лить слезы по любимому, и лихую долюшку клясть.»
Сходит бледная с постели, смиренно целует витязя,
И перед тем как проститься, с прерывистым вздохом
Молвит: «Милый мой! Молю, смягчите мою утрату,
Подарите на память какую вещицу, хоть бы перчатку,
Я стану глядеть на нее, и горевать о моем Гавэйне.»
«Ах, я бы – отвечает он ей – охотно бы отдал вам
Лучшую из вещиц, самую мою любимую ладанку,
Или чудесные четки: ваши чувства, честное слово,
Достойны дорогих даров, да ведь в дальню дорогу
Отправился я налегке, не навьючивал коня, ничего
Не прихватил, а моя перчатка – пустяшный подарок,
Боюсь, для благородной души она – барыш небогатый!
Я к тебе с большой теплотой, но не тот это талисман,
Как мне кажется, которого заслуживает твоя краса,
Прости же ты меня, пойми правильно, не печалясь,
Не сердясь…»
И она: «Я спорить с вами
Не могу. Ну что же, князь…
Дара нет у вас для дамы?
Дар у дамы есть для вас!»
Дай кажет ему кручено кольцо красна злата,
Украшенное крупным камнем-самоцветом,
Бушующее богатыми огнями будто солнце,
Сдается мне, оно стоило многих сокровищ.
А витязь возвращает ей великолепный дар:
«Не до наград мне, ненаглядная, и неместно:
Нечего мне вам дать, ничего не приму от вас.»
Она стала умолять, упрашивать, но упрямо
Он стоял на своем, и ни за что не соглашался.
Очень она опечалилась, и молвит в отчаянии:
«Пусть перстенек мой вам слишком пышен,
Чтоб не держать вас в таком дорогом долгу,
Так я подарю вам мой простенький поясочек.»
И ловко выдевает ленту, шелковый лоскуток -
Повязан поверх юбки, под пушистым плащом,