Ей совершенно не подходит имя «Светлана», всё остальное удивительно гармонично – тонкая кость, узкая талия. Одета сдержанно, но со вкусом: чёрный, тонкого трикотажа, джемпер; на высоких бёдрах – серая, словно влитая, юбка; лакированные туфли на изящно вылепленных ножках…

Светлана Ибрагимовна кивнула на стул, красивым отточенным движением поправила чёрную прядь волос. Золотой браслет, скрученный ажурной змейкой, мелькнул на тонком запястье во всём своём великолепии и вновь скрылся в рукаве джемпера.

Мои знакомые «Светы», все как одна – и белокожи, и светловолосы, и нрав имеют лёгкий, весёлый. Но Светлана Ибрагимовна другого поля ягода: кожа смуглая, на высоких скулах – лёгкий персиковый румянец; глаза, яркие, как спелая вишня, по-восточному вытянуты к вискам.

Тонкий аромат духов – терпкий, удушающий, как южная ночь, кажется, проник в каждый уголок её небольшого, но со вкусом обставленного кабинета.

– У вас есть опыт работы в Детском доме?

– Увы, нет.

Светлана Ибрагимовна взглянула оценивающе, выдержала небольшую паузу:

– Вы мне подходите. Отправляйтесь в отдел кадров, и с завтрашнего дня можете приступать к работе.

Директриса улыбнулась уголками красивого рта:

– Надеюсь, мы с вами найдём общий язык.

Я пролепетала «спасибо» и тихо прикрыла дверь.

…

Холодный ветер неистово трепал полы моего пальто и на свой манер укладывал стрижку светло-русых волос. Модную укладку я сделала в салоне красоты, без сожаления избавившись от надоевшего, стянутого тугой резинкой, хвоста.

Правда, Пашка за этот опрометчивый поступок отругал, ну да ладно, переживу как-нибудь!

Ледяными пальцами давлю на кнопку домофона, стучу сапожками друг о друга, совершенно не чувствуя ног и жду, пока Пашка откроет дверь.

– Наконец-то! Потеряшка нашлась!.. Почему до тебя сегодня не дозвониться?

– Ка-ка-жется, т-телефон от холода разрядился, – губы не хотят меня слушаться. – Ты обедал?

– Только что… Ну, рассказывай, густо или пусто?

Я прошла на кухню.

– Замёрзла – ужас! Налей, пожалуйста, супа.

Пашка орудует половником так неловко, словно впервые держит в руках. Это и понятно – руки у него привыкли к топору, пиле и всяческого рода железякам.

– В общем, поплутать пришлось изрядно, пока нашла этот Детский дом.

– Почему?

– Оказалось, он находится внутри дворов и подворотен.

Горячий суп обжёг нёбо, тёплой волной опустился ниже… Только сейчас почувствовала, как сильно проголодалась.

– Когда на работу?

– Завтра.

– Уже завтра?

Пашка присвистнул, поскрёб тёмную щетину на подбородке:

– А как там начальство, обстановочка?

– Нормально.

– Слушай, мышь, сдаётся мне, ты чего-то не договариваешь.

Если муж называет меня «мышью», значит сильно сомневается в правдивости сказанного.

– Ну, что ещё рассказать… Здание двухэтажное, со всех сторон огорожено так, что комар не пролетит. Внутри чисто, фотографии детей на стенах, ковровые дорожки… В общем, уютно.

– А что – не так? – не отставал Пашка.

– Паш, ну чего ты привязался, а?

– Потому что энтузиазма в голосе – ноль.

– Директрису зовут Светлана Ибрагимовна, на вид – тридцать семь… сорок лет.

– … и она похожа на старуху Изергиль!

Пашка сделал страшное лицо.

– Ничуть. Она – красотка!

– Ничего себе!

– Ага, царские манеры, золото и всё такое. Рядом с ней чувствуешь себя этаким гадким утёнком… Чувство дискомфорта такое же ощутимое, как эта осень за окном… Директриса явно подавляет собеседника своим превосходством.

– Юль, может ты, как обычно, всё усложняешь?

– Ничего не усложняю! – Я фыркнула и встала из-за стола.

Пашка, в отличие от меня, слеплен из другого теста: он самонадеян, хамоват, в меру упитан и непрошибаем, как скала. Крупная голова, крупные руки – он словно монолит, без трещинки и изъяна; упрям и горяч, словно кипящий самовар, но отходчив, а иногда даже сентиментален. При верном подходе из Пашки можно вить верёвки.

…

В город мы переехали всего пару недель назад…

Деревенское захолустье, с покосившимися заборами, позеленевшими от времени шиферными крышами, осталось в зоне тёплых, но призрачных воспоминаний. Мы с мужем начинали новую жизнь!

Снятая в кирпичном трёхэтажном доме квартира встретила нас чужим застоявшимся запахом: старых обоев, пыльного, не первой свежести паласа, тяжёлых от скопившейся паутины и времени плюшевых штор с проплешинами.

Мебель «а ля семидесятые», хотя и добротная, но тяжеловесная, заполнила собой все углы, простенки и проходы.

Хозяин, сдавший нам квартиру, отдал Пашке большой железный ключ со словами:

– Ребята, живите, сколько хотите. Можете даже косметический ремонт сделать – я не обижусь!

И, довольный собственной шуткой, загоготал на весь подъезд.

– Ага, щас! Ремонт мы ему сделаем, нашёл дураков. Отмоем квартиру, и ладно. Правда, Юль?

Лишних денег на ремонт у нас, естественно, не было – все сбережения съел переезд.

…

Пашка быстро нашёл работу – устроился на АвтоВаз в покрасочный цех, мне же пришлось побегать. Учебный год в школах уже начался, и вакансии для меня светили не радужные: продавец в магазин, страховщик имущества, техничка в кинотеатр… Ничего более подходящего в колонке «Работа» местные газеты не предлагали.

И вдруг такая удача – нужен педагог в Детский дом!

– Паш, может, тебе на завтра котлет пожарить?

В ответ на свой вопрос я услышала возгласы футбольного комментатора:

– Пас, ещё пас! Мяч на фланге. Навес и удар с головы! Выше ворот. Мяч у испанцев.

Всё ясно – Пашка смотрит свой любимый футбол…

Я вздохнула, выбрала самую большую луковицу и выверенным до миллиметра движением нарубила сочную луковичную мякоть. Слёзы не заставили себя долго ждать – два солёных ручейка, обгоняя друг друга, быстро побежали по щекам, оставляя мокрый след.

…

Первое утро рабочего дня…

Я трясусь, будто осиновый лист под порывами ветра; в горле от волнения пересохло; я не знаю, что говорить, как себя вести, что делать. Чувствую, как загораются щёки, как сильно колотится сердце.

Несколько пар детских глаз смотрят испытующе и, как мне кажется, с долей насмешки.

– Здравствуйте, меня зовут Юлия Ивановна.

– Я – Дима.

– А я – Саша.

Дима и Саша… Саша или Дима? Как не перепутать мальчишек, похожих, как две капли воды? Оба стрижены под «ноль», отчего уши кажутся сильно оттопыренными, а головы на тонких мальчишеских шеях – крупными, как созревшие арбузы.

Даже носами шмыгают одновременно, и щурятся одинаково близоруко.

– Вы, что ли, наш новый «пи-да-гог»?

Смазливая девочка по имени Оля картинно дёргает плечиком, смотрит на меня вызывающе, с усмешкой.

Именно «пи-да-гог», через букву «и» – пренебрежительно, с насмешкой.

Я смотрю на стрелки настенных часов – они словно застыли на отметке «семь часов десять минут»… Как же долго тянется время! Каждая секунда – длинною в минуту, каждая минута – длинною в час… Девять детских душ, девять разных судеб и характеров, за каждую из которых я отвечаю перед государством и своей совестью…

Мне страшно до ужаса! Я боюсь показаться нелепой, смешной, неуклюжей.

А что, если я не смогу наладить с детьми контакт? Тогда меня уволят… нет, выгонят с позором! Лучше бы я устроилась на работу в магазин – торговать цветами или женскими сумками…

Щёлкают замки портфелей, хлопают двери туалета, журчит в кране вода – дети собираются в школу.

Я чувствую себя бабочкой, усевшейся на взведённый курок – одно неосторожное движение, и грянет выстрел. Я чувствую себя солдатом, шагнувшим на минное поле…

А ещё я чувствую себя ужасной трусихой!

…

– Паша, что мне надеть?

– Думаю, деловой костюм.

– Ага, приду такая вся – строгая училка! Нет, костюм я точно не надену.

– Ну, тогда иди в домашнем халате! – Пашка надо мной смеётся, и даже этого не скрывает. – Юль, что ты так переживаешь? Будь смелее, и всё будет хорошо.

– Тебе легко говорить…

Я долго стою перед раскрытым шкафом, не решаясь сделать окончательный выбор. И – как в воду с обрыва! – выбираю то, к чему сама собой потянулась рука, к яркой блузе и джинсам.

– От начальства за самодеятельность не влетит? – Пашка смерил меня оценивающим взглядом.

– Но зато детям понравится – они не жалуют «тётенек в футляре» и «синих чулков».

– Ладно, собирайся быстрее, училка, а то опоздаем.

…

– А вы – ничего себе, – цинично процедил отрок лет примерно двенадцати, смерив меня взглядом с головы до ног.

– Спасибо, – я осторожно улыбнулась, готовая к любому подвоху.

– Я – Миша, – отрок хотел протянуть ладонь, но в последний момент почему-то передумал. Я без стеснения разглядываю мальчишку… Он, словно конструктор, собран из мелких деталей: мелкие зубы, мелкие черты лица, худое телосложение, маленький рост.

– Не бойтесь, Юливанна, мы вас прямо в школу доставим. Вы без нас – никуда!

– Очень на вас надеюсь.

Мишка откровенно скалится…

Он черняв, смазлив, а над верхней губой пробиваются едва заметные усики.

– Вы не городская, да… По вас сразу заметно.

Мишка смотрит хитро, прищурив чёрные, словно маслины, глаза.

– А как ты догадался?

– Я же вырос в городе, много чего повидал… А вы откуда приехали?

– Обязательно расскажу, только чуть позже.

– Замётано!

…

Хмурое утро осеннего дня и такие же несолнечные, недовольные лица у детей.

Улыбается только Мишка, и я хватаюсь за его улыбку, как утопающий – за соломинку.

– Ну что, ребята, все готовы? Тогда спускаемся вниз.

– Без сопливых обойдёмся, – какой-то мальчишка, задев плечом и взглянув искоса, обгоняет меня, лихо съезжая по перилам лестницы на первый этаж. Дерзкого мальчишку, как выяснится позже, зовут Митькой, и у него прогрессирующее косоглазие, а ещё – дерзкий характер.

…

Город просыпался трудно, словно больной – после наркотического сна.

По мокрому асфальту катили автомобили, разбрызгивая грязную взвесь, а небо сыпало такой мелкой сыростью, будто предварительно пропускало дождь через чайное ситечко.

Подъехавший троллейбус, лязгая дверьми, засосал в дрожащее и булькающее от напряжения чрево и меня, и моих закоченевших детдомовцев.

Я вымерзла окончательно, без остатка, от этого холодного утра, от состояния безысходности и потерянности в большом городе точно так же, как неприкаянные полусонные дети.

Господи, что я здесь делаю, куда везу этих несчастных полусонных детей? А вдруг кто-то из них выпрыгнет на следующей остановке – и ищи ветра в поле? А мне – тюрьма? Я же их по именам толком не помню!

– Юливанна, приехали, остановка «Школа». – Самая высокая девочка среди всех остальных осторожно касается моей руки.

– Ой, спасибо… м-мм…

– Гуля, я – Гуля.

У Гули – красиво очерченный рот и беззащитный, словно у газели, взгляд. И вся она словно газель – тонконогая, стремительная и в то же время пугливая, с копной чёрных густых волос.

Дети выпархивают из троллейбуса и дружной стайкой летят в направлении школы, я стараюсь не отставать. Кто кого сегодня сопровождает – непонятно, то ли я детей, или они – меня…

– Предъявите ваш пропуск, – пожилой охранник бдителен и корректен.

Едва взглянув на мой документ, кивает «проходите и ждите вон там, дальше – не положено».

Звенит звонок на урок, раздевалка и школьный коридор пустеют, а я обречённо опускаюсь на лавку подле окна.

…

– Юлия Ведерникова, поясните нам значение слова «педагог».

– Педагог – это раб, сопровождающий ребёнка в афинском семействе.

– Верно. А теперь перечислите основные педагогические принципы Антона Макаренко.

– Основы педагогики Макаренко – это воспитание детей в коллективе, а коллектив – это совокупность людей, основанная на следующих принципах:

общая цель, общая деятельность, дисциплина…

– Садитесь, Ведерникова, «хорошо».

Передо мной никогда не стоял вопрос «кем быть?», потому что с семи лет, как только пошла в школу, определилась в выборе профессии.

Закончив педагогический ВУЗ, я поняла, что слово «педагог» обрело для меня несколько иное звучание: в первую очередь, это – друг, наставник, пример для подражания…

Мои мысли прерывает бегущий по коридору Димка (или Сашка?). Запыхавшись, он шепчет в ухо:

– Юливанна, у вас есть бумажка? Живот скрутило.

Я роюсь в сумочке… Нет, всё-таки определение «педагог – это раб» отчасти верное.

…

Звонок с последнего урока рассыпается по всем этажам радостным эхом.

Топот… смех… визг… крики «ура»… суматоха! Дети вылетают из школьных классов шумными стайками, обгоняя друг друга, устремляются в раздевалку. Конец мучениям и нудным урокам, да здравствует свобода!

Мишка догоняет самую тихую в группе девочку Надю, шлёпает ладонью ниже спины.

– Дурак! – обижается Надя.

Митька, освобождая путь к вешалке, размахивает портфелем, описывая полукруг – «эй, поберегись, не то зашибу!»

Гуля, перебирая газельими ножками, плывёт по коридору, гордо и красиво.

А этот нескладный мальчик?.. Витя или Ваня?.. Точно, Ваня! Держится всё время от меня подальше. Он чем-то напоминает хорька – такие же заострённые черты лица, глаза не глаза – щёлки. Взгляд у Вани неуловимый, коснётся моего – и тут же ускользнёт.

Подгоняя друг друга, вываливаемся на широкое школьное крыльцо. Я вздыхаю с облегчением: все целы и невредимы, никто не пропал, не потерялся, не сбежал…

– Ну, хвалитесь, у кого сегодня удачный день? Двоек много нахватали?

– Нормальный день, как обычно, – солидно говорит Митька.

– Гулька опять пятёрку по русскому получила.

– Гулька ещё стихи умеет сочинять, – манерно растягивая слова, добавляет симпатичная Оля. – И поёт красиво.

Гуля от похвалы преображается – глаза заблестели, щёки залил нежный румянец.

– Митя, а ты?

– Трояк по математике, – мальчишка по-взрослому сплёвывает под ноги.

– Юливанна, а давайте на другую сторону перейдём, – осторожно предлагает Димка, явно ища поддержки у товарищей.

– А зачем? Остановка – она вот, в двух шагах.

Дети переглядываются между собой, и я чувствую какой-то подвох в поступившем предложении, но в то же время ощущаю значимость происходящего, хотя и понимаю, что это – совсем в другую сторону…

– А что там такого интересного?

– Увидите! Пойдёмте, а?

– Пожалуйста!

Все, как один, ждут моего решения, и я ощущаю, что от этого решения зависит многое…

– Ну, хорошо, идёмте, только быстро, а то нас «дома» потеряют.

Читаю на лицах детей удовлетворение…

Оживлённо переговариваясь и обгоняя прохожих, по «зебре» переходим на зелёный, минуем магазин «Спорттовары», «Аптеку»…

– Далеко ещё?

– Уже пришли! – крикнул Сашка и первым рванул к киоску «Булочная».

…

Окно киоска располагалось довольно высоко, поэтому только Гуля смогла дотянуться и постучать по стеклу. Окошко тут же отворилось, выпуская на улицу стойкий запах сдобы, хлеба, тепла. Запах хлеба – что может быть желаннее и вкуснее!

Немолодая улыбающаяся женщина в белой накрахмаленной косынке выглянула в окно, удивлённо воскликнула:

– Ой, ребятушки мои! Как я же рада!

Все дети, толкаясь и перебивая друг друга, разом загалдели, закричали, перебивая друг друга:

– Здравствуйте, тётя Валя!

– А мы по вас соскучились!

– А я сегодня пятёрку получила по физкультуре!

– А Митька мне вчера подножку подставил.

– А я новый стих сочинила!

– Умнички вы мои!

– А меня училка ни за что отругала.

– А разве «ни за что» бывает? – удивляется тётя Валя.

– Бывает!

Я скромно стою в сторонке, не смея помешать общению, нарушить эту сердечную связь, нежную привязанность между двумя сторонами.

– Давайте-ка я вас угощу, – румяная тётя Валя щедро сыплет в детские ладони сушки с маком.

– Спасибо!

– Вам спасибо, что не забываете!

– Нам пора, до свиданья!

И вновь захлопнулись детские души, лица стали серьёзны и сосредоточены, мы спешно двинулись в сторону троллейбусной остановки.

– Юливанна, мы думали, что вы не согласитесь с нами идти.

– А кто такая – тётя Валя?

– Она ещё раньше вас работала в Детском доме, в нашей группе.

– И вы её очень любите…

– Да, очень!

– А теперь она продаёт хлебобулочные изделия. Почему?

– Тётя Валя по секрету сказала, что не сработалась со Светланой Ибрагимовной… А воспиталка, которая после тёти Вали работала, тоже на днях уволилась, ну и пусть, не жалко, потому что эта воспиталка ни разу не захотела идти к тёте Вале, сказала – «неположено».

– Понятно… А вот и наш троллейбус.

Мы возвращаемся почти вовремя, но я замечаю в окне внимательный взгляд Светланы Ибрагимовны.

…

Город для нас с Пашкой – «терра инкогнита», неизведанная земля, огромный муравейник, где каждый муравьишка бежит по своим делам, и ему нет никакого дела до остальных.

Город – планета, населённая равнодушными к чужой беде, к чужим проблемам, людьми.

Горожане отталкиваются друг от друга так же легко, как бильярдные шары, стараясь увеличить межличностное пространство – им слишком тесно. Тесно в метро, в транспорте, на остановке…

В деревне дела обстоят иначе… Большие расстояния между дворами подталкивают людей к сближению. Здесь, в деревне, ещё не разучились ходить друг к другу в гости без приглашения, делиться с соседями сокровенным, вместе отмечать радостные и горестные события.

Первым, кому в незнакомом городе я сказала «здравствуйте», оказался дворник дядя Ахмед.

Худой, несуразный, в телогрейке и засаленном фартуке, он ловко орудовал метлой, убирая близлежащую территорию от опавшей листвы.

Моему приветствию Ахмед, кажется, немного удивился, однако, стрельнув глазами из-под шапки, кивнул в ответ. Облокотясь на метлу, он несколько минут внимательно наблюдал за тем, как мы с Пашкой носим вещи в квартиру на втором этаже.

Соседка по площадке позже расскажет, что у Ахмеда большая семья – жена и четверо детей; живут они на съёмной квартире недавно и ни с кем из соседей накоротке не общаются.

Именно с Зоей Ивановной я сблизилась так быстро и непринуждённо, словно знала её с пелёнок.

…

– Проходи в комнату, можешь не разуваться, только ноги вытри, – Зоя Ивановна убежала на кухню. – Артамошка, займись гостьей!

Артемона дважды просить не было нужды: он закинул на меня лапы, закрутил коротким хвостом, словно пропеллером, повизгивая от неподдельной радости и обнажая жёлтые зубы. Артемону было за что любить меня – я пару раз приносила собаке сахарные косточки.

– У тебя лицо – будто ты проглотила муху. – Зоя Ивановна, как всегда, могла утешить и словом, и делом. – Чего стряслось-то?

Назвать Зою Ивановну старушкой мог разве что полоумный – настолько не подходило ей это определение.

Зоя Ивановна собирала седые, крашеные в голубой цвет, волосы в элегантную причёску, прикалывала к ним кокетливую шляпку; розовой помадой подкрашивала подвижные выразительные губы. Красотка! А какие глаза у Зои Ивановны! Хотя и слегка поблекшие от возраста, но весёлые и выразительные.

Бодрая походка, боевой характер, живой ум – всё это добавляло Зое Ивановне определённый шарм. Если бы в местной киностудии был кастинг на роль «доброй бабы Яги», она непременно досталась бы Зое Ивановне.

– Ну, чего ты сопли развесила?.. Артамошка, поцелуй Юльку.

Пудель с удовольствием исполнил волю хозяйки, слегка при этом переусердствовав…

Лишь одно существо в доме пренебрегало обществом нашей компании – это кот Лёва. Судя по всему, характер он имел нордический, выдержанный и при этом весьма избалованный, а власть над хозяйкой, как и пудель Артемон, имел безграничную. Оба питались с хозяйского стола в прямом смысле слова: Лёвка бесцеремонно спрыгивал с холодильника прямо на стол и, стащив лакомый кусок, удалялся трапезничать. Пудель клал на клеёнку лапы, на лапы – лохматую, в мелких чёрных завитках, морду и придавал глазам такое несчастное выражение, что рука сама тянулась к кусочку колбасы, а после клала этот кусочек в ненасытную собачью пасть…

– Да не расстраивайся ты так!.. Что поделаешь – судьба у детей такая. Государство заботится – кормит, поит, одевает. Не на улице же, в самом деле, живут… Слушай, ты была когда-нибудь в Петербурге?

– Была, только давно, в детстве.

– В Эрмитаже была?

– Была, только плохо помню, а что?

– Юлька, ты кто по национальности?

– Чистокровная русская.

– Нет сейчас чистокровных – все крови перемешались. У меня вот – не кровь, а смесь гремучая.

– Я заметила!

– Хочешь, про себя расскажу?.. Мать (покойница) была финкой, отец – коренной петербуржец. Ещё до войны познакомились, да так в Петербурге и остались. Мать при Эрмитаже техничкой работала, отец – дворником, за это в Эрмитаже им дали маленькую комнатёнку, даже не комнатёнку, а чулан. Представляешь, среди какой красоты я выросла!

– А потом?

– А потом я встретила писаного красавца, вышла замуж и уехала с ним в этот город, а спустя год развелась по причине частых адюльтеров со стороны супруга. Одно слово – красавчик…

– Вы тоже симпатичная, Зоя Ивановна, даже в вашем возрасте, а это встречается не так уж часто.

– Нет, Юлька, я всю жизнь смазливой была, но красавицей – никогда. Ладно, давай ужинать.

– Спасибо, я пойду, сейчас Пашка со смены вернётся.

– Ты заходи, я почти всегда дома, только до рынка или до аптеки могу отлучиться. Мне болеть-то нельзя, иначе кому Артамошка с Лёвкой нужны будут?

Зоя Ивановна вздохнула.

Артемон дал на прощание лапу, Лёвка глянул с высоты холодильника строго и неподкупно, словно говоря «ты заходи, но хозяйку больше не огорчай».

…

Осень с каждым днём всё заметнее сдавала позиции.

Прохожие искали тепла в уютных кафешках. Парки и скверы опустели – холод всех загнал в тёплые квартиры.

Человеческого тепла во мне искали дети, чужие дети, но могла ли я дать им то тепло, на которое они рассчитывали? Могла ли дать то, о чём имела лишь смутное представление? Мы с Павлом не имели собственных детей, хотя находились в браке третий год.

Каждой нормальной женщине однажды захочется подчиниться инстинкту и стать мамой; каждый ребёнок-сирота мечтает о том, чтобы у него появилась семья. Природа не терпит пустоты: если семьи нет, в детской душе поселяется чувство неприкаянности, беззащитности, уязвимости и одиночества…

Каждый раз, переступая порог Детского дома, меня охватывало чувство растерянности с привкусом тревоги и горечи – какой сюрприз приготовил сегодняшний день?

Мелкие и большие ссоры, драки и слёзы, вспышки агрессии – всё это случалось изо дня в день. Недоверчивые и не обласканные, трогательные и несчастные, ранимые и весёлые, грустные и жестокие – детдомовские дети.

…

– Юливанна, хотите послушать стихотворение?

– Очень хочу.

Гуля разглаживает лист бумаги, читает с выражением:

– Мама, любимая моя!

Всем сердцем я люблю тебя,

Ты мне полжизни отдала,

Чтоб вырастить меня,

И первым словом для тебя

Я сказала «мама»…

– Какое доброе стихотворение! Ты молодец, Гуля.

– Спасибо. А ко мне мама скоро приедет!

– Откуда ты знаешь?

– Светлана Ибрагимовна сказала.

Гуля кладёт голову мне на плечо:

– Знаете, какая у меня красивая мама? Как артистка!

– Ты похожа на маму?

– Очень похожа!

– Значит, и правда – красивая…

…

Сегодня по столовой дежурят Димка и Люда.

У Люды такое же прогрессирующее косоглазие, как и у Митьки.

Люда коренаста, говорит громко, а в голосе звучат командные нотки.

Джинсы обтягивают полные ноги девочки так плотно, словно вот-вот разойдутся по швам.

Остальные дети заняты каждый своим делом: Надя рисует, прикрыв ладонью лист тетради; Оля читает; Ваня с Сашкой играют в домино.

– Покажи, что рисуешь, – любопытный Мишка пытается заглянуть через Надино плечо в тетрадь.

– Отстань!

Но Мишка не унимается:

– Покажи, ну покажи!

– Юливанна, скажите вы ему! – сердится Надя.

Не успеваю вмешаться в ситуацию – с первого этажа вдруг доноситься разъярённый крик.

Я бы из тысячи голосов узнала этот красивый надменный голос…

Господи, что происходит?

Мишка тут же скрывается в своей комнате, Надя испуганно вздрагивает, и только Оля продолжает невозмутимо читать… или делает вид, что читает.

Я подрываюсь с места и выбегаю на лестничную площадку. Столовая как раз находится под нашей комнатой, и крики доносятся именно оттуда.

– Вылизываем языком, слышите? Идиоты! Это же хлеб, понимаете – хлеб! А вы? Встали оба на колени и всё собрали языком! Слышите – языком!

Светлана Ибрагимовна красивым ртом выплёвывает грязные слова так привычно, словно лузгает семечки. Яркий румянец гнева проступает сквозь смуглую кожу; правая рука с золотой змейкой рубит воздух легко, словно нож – размягчённое сливочное масло.

– Вы?! – спазм сжимает мне горло, не даёт возможности говорить.

Светлана Ибрагимовна, едва взглянув в мою сторону, берёт себя в руки, привычным жестом поправляет растрепавшиеся волосы и, выпрямив спину, уходит прочь.

Ноги более не держат меня, я устало опускаюсь на ступеньку лестницы, и буквально через минуту ощущаю холодную поверхность крашеного бетона. В приоткрытую дверь столовой вижу, как Люда собирает в ладонь хлебные крошки, а Дима, низко опустив голову, раскладывает столовые приборы. Повариха тётя Маша разливает по кружкам чай, словно бы ничего не случилось…

– Димка нечаянно уронил на пол несколько кусочков хлеба, а тут она зашла, как будто специально, – в глазах Люды кипят слёзы.

– Она и правда могла вас поставить на колени?

– Не знаю, может быть.

– Люда, давай успокоимся и позовём остальных на обед.

Обед оказался довольно безвкусным – пустые щи и макароны с сосиской.

…

Я гляжу в окно: капли осеннего дождя сбегают по стеклу, а голые ветви деревьев будто цепляются за свинцовые тучи, нависшие над городом.

В Детском доме – «мёртвый час».

Я сижу в своём кабинете, обхватив голову руками, и не могу сосредоточиться, чтобы вписать в журнал несколько строк о проделанной за день работе.

Как жить дальше? Сделать вид, что ничего не случилось?

Я отодвигаю журнал, закрываю кабинет и решительно спускаюсь на первый этаж. Мне нужен психолог, именно он в данной ситуации – и противоядие, и лекарство, и надежда…

– Входите, присаживайтесь, – Татьяна Сергеевна поджимает и без того тонкие губы.

Слова рвутся из моей груди наружу, неприятная дрожь охватывает тело, и я безвольно опускаюсь на краешек стула.

– Кажется, я знаю, почему вы здесь, – сухо говорит Татьяна Сергеевна. – Вы по поводу той дурацкой ситуации, что случилась сегодня в столовой, верно?

Молча киваю…

– Послушайте, Юлия Ивановна, у вас есть родители?

– Да.

– Так вот, Детский дом – это тоже большая семья, но, к сожалению, без отца.

Можно сказать, безотцовщина! Вероятно, вы обратили внимание на то, что наш коллектив – чисто женский, не считая трудовика Петровича и дворника. Именно поэтому Светлане Ибрагимовне приходится выступать в двух ипостасях – быть и мамой, и папой. Поверьте, это нелегко.

– Татьяна Сергеевна, я наблюдала директора в роли отца-садиста. Разве это нормально?

– Понимаю ваше негодование… Но дети с покалеченной психикой иногда не понимают другого языка…

– Языка насилия и унижения?

– Ну зачем вы так… Возьмите лучше личное дело каждого – вам давно пора ознакомиться, взглянуть на ситуацию более пристально, изнутри.

– Спасибо за совет.

Я поднимаюсь наверх, прижимая к груди девять пухлых папок, в которых уместилось девять детских жизней, девять судеб, девять трагедий. Возможно, потому они, эти папки, так невыносимо тяжелы…

…

Не самое лучшее время мы выбрали с Пашкой для переезда в город, ох, не самое! Буквально вчера отгремели «лихие девяностые», надолго оставив после себя зазубрины, отметины и шрамы. Всё то, во что верили, распалось в мгновение ока, идеология миллионов потерпела фиаско; каждый выплывал и выживал как мог…

Из каких запасников и загашников находили средства на содержание детей в детских домах – для меня загадка. У каких тайных или явных покровителей Светлана Ибрагимовна выбивала, выпрашивала, выклянчивала средства и находила поддержку?

Детская одежда и обувь часто оказывались не по размеру, поэтому платья, юбки и даже пальто перекраивались, перешивались, подгонялись индивидуально.

Сердобольные тётушки и бабушки, живущие в соседних дворах, приносили детям огурчики и помидоры с собственной дачи, варенье из собственного погребка. Детский дом не брезговал ничем…

…

Из деревни, с оказией, нам с Пашкой передали посылку – овощи, картофель, варенье.

– Эх, заживём! – Пашка радовался, как ребёнок. – Всё натуральное, без нитратов и прочей химии.

Мы с мужем экономили буквально на всём, хотя поначалу сорили деньгами направо-налево – уж слишком много в городе разных соблазнов! Когда деньги растаяли и кошелёк опустел, стали более осмотрительны.

– Пашка, у тебя когда аванс будет?

– Во вторник обещают.

– Давай в кино сходим?.. И ещё, мне косметику нужно купить.

– Купим, не вопрос.

– А тебе – куртку кожаную, а то ходишь – деревня деревней.

– Согласен.

…

В кожанках ходило полгорода – не меньше!

Иметь модную кожаную куртку или плащ было престижно. Городской рынок под завязку был завален изделиями качественной выделки и безобразно дешёвой подделки.

Возле торговых рядов с кожаными изделиями запах стоял неимоверный!

С товарами из кожи соперничали только джинсовые изделия: джинсы высокой и низкой посадки, джинсовые куртки, джинсовые сумки и кепки. Перекупщики драли три цены, но люди всё равно брали…

Мы с Пашкой любили бывать на городском рынке, потому что это – не ровня тому блошиному рыночку, что имеется в нашем селе. Оккупированный бабками с калошами, носками, фуфайками и прочим ширпотребом, он рассчитан на обычного сельского жителя, без особых запросов и затей.

Мы приходили на городской рынок за эстетическим наслаждением, за положительными эмоциями и впечатлениями, которых не хватало в чужом, незнакомом городе.

– Эх, были бы деньги, я бы тебе во-он то платье купил!

– А я бы тебе – в-оон те джинсы!

Потолкавшись и промёрзнув до костей, мы, тем не менее, довольные возвращались в нашу съёмную квартиру.

Я готовила обед, а Пашка смотрел телевизор или читал немудрёную книгу, коих было несчётное количество в хозяйском шкафу.

…

В фойе, на диване, облокотившись на подлокотник и подобрав под себя длинные красивые ноги, скучает Оля.

Она невозмутимо и неспешно грызёт и без того короткие ноготки.

Миловидная девочка обещает со временем превратиться в настоящую красавицу: нежный овал лица, вьющиеся от природы белокурые локоны; взгляд – чистый, лазоревый, словно море – в минуты покоя. Глаза Оли подведены чёрными стрелками, на губах – ярко-розовая помада. И где только косметику берёт?

– Оль, ты чего загрустила?

– Да надоело всё!

Оля перестаёт грызть ногти, расправляет на коленях короткую юбку. Пальцы у Оли красивые, как у пианистки, с овальными розовыми ноготками.

– А что случилось?

– Юливанна, хотите кое-что расскажу?

Девочка театрально закатывает глаза, часто-часто хлопает ресницами, губки складывает «бантиком». Артистка!

– Ой, сколько я натерпелась, Юливанна, вы себе не представляете! Мой папка, представляете, убил мамку!

Оля округляет глаза и отводит взгляд куда-то вверх и вправо: