Прозвище «Анютины глазки» Штерн получила за действительно необыкновенной темной синевы глаза, которые казались черными. Первым так начал называть её начальник лагеря, будучи влюбленным в неё. А немцы успешно перевели это на свой язык и назвали «Виолой».
Когда улеглись первые страсти, оперативники собрались в кабинете Сухарева. Все были возбуждены, но Калошину импонировало то, что главный триумфатор вел себя просто и естественно. Майор понимал, что это исходит и от его природного чувства деликатности и такта, а также от полученных настоящих навыков своей профессии. Когда была закончена деловая часть совещания, Сухарев просто предложил выпить. Прокурор для порядка поворчал, но стакан с коньяком из рук подполковника принял с тайной радостью, что все наконец-то закончилось: генерал за своего любимчика-майора прокурора отматерил, но, занятный другими делами, быстро закончил телефонную беседу, Дубовик же просто не вел разговоров на эту тему. Но крепко подпив, прокурор все же решил попенять майору за то, что он умолчал о задуманной им операции. Дубовик, поддерживая за локоть покачивающегося прокурора, усмехнувшись, сказал:
– «Что позволено Юпитеру, не позволено быку»…
Тот, к счастью, не понял ничего и отстал от него, но тут же подошел Калошин и, показав внушительный кулак, грозно произнес:
– Вообще-то, мне надо было бы тебе врезать, но не могу нарушить субординацию.
– Я понимаю твои чувства… Ты думаешь, что мне легко было сохранять невозмутимость, видя, как ты страдаешь – я чувствовал кожей твою обиду за Варю. Но я ведь не обижаюсь, что ты вот так сразу поверил в то, что я подлец. Ты даже представить себе не можешь, как мне было противно изображать из себя этакого стареющего бонвивана.
– Так почему же ты не пошел потом со мной?
– Так ведь ты должен был поверить в то, что я вернусь к Марте. Иначе, вся моя игра пошла бы насмарку. И потом, я после этой дамы чувствовал себя вытащенным из помойки. Я уже тогда знал, кто она. Свою ненависть к этим людям я тебе объяснил. И с таким настроением идти к чистой целомудренной девчонке? Да я себя бы после этого просто презирал. А теперь… Я выполнил свой долг, и это оправдывает меня в Вариных глазах, по крайней мере, я надеюсь на это. Ведь она все знает?
– Я ничего ей не говорил, но она догадалась. И все-таки, почему ты ничего не сказал мне тогда, когда мы шли к ней в гости?
– А ты бы смог сыграть обиженного кавалера, каким ты был в тот момент на самом деле? Самым главным было – это заставить её поверить, что мы влюблены в неё оба. Только один весьма успешно, этакий хлыщ, а другой, тайно страдающий, простоватый майор милиции.
– Спасибо за комплимент! – Калошин обиженно поджал губы.
– Ну, это не самая плохая оценка. Ты был как раз в той роли, какую я тебе, прости, отвел. Если бы эта женщина хоть на миг почувствовала фальшь, где бы мы её сейчас разыскивали, неизвестно. Я, как ты понимаешь, прошёл такую школу!.. Поэтому подобная роль, хоть и была мне противна, но согласись, удалась на сто процентов! – и Дубовик весело и заразительно засмеялся .– А как ты меня ненавидел в тот момент! Твои мысли можно было потрогать! О, это было ещё то зрелище! – продолжая смеяться, он обнял Калошина за плечи и похлопал по спине. Тот, почувствовав, что больше не может злиться на своего товарища, просто посмеялся вместе с ним, ощущая легкость в душе, которая ещё совсем недавно кровоточила болью предательства.
Просмеявшись, Дубовик положил свою руку на плечо Калошина и, уже совсем серьезно посмотрев ему прямо в глаза, сказал:
– Я пойду… У меня осталось самое главное дело на сегодняшний день, которое я должен закончить с честью.
Калошин смог только молча кивнуть. А когда вернулся домой, нашел на столе записку: «Мы ушли гулять». И это было самое счастливое завершение вечера.
Эпилог
На следующее утро оперативники, собравшись в кабинете Сухарева на совещание, слушали подробности раскрытия преступления, которые поведал Дубовик. Им с Моршанским все же удалось допросить женщину, хотя, по признанию самого майора, это лишь начало следствия, и ещё много придется работать, прежде чем будет поставлена последняя точка в деле агента «Виолы».
– Итак. Биографию Анны Штерн опускаю, начну с её службы надзирательницей в женском лагере. Будучи сама ещё с молодых лет преступницей, отсидевшей несколько лет за убийство отчима, она ненавидела весь род людской, особенно женщин. Человек со сломанной психикой страшен, таковой она и была. И ничего лучшего для себя, для реализации своих жизненных принципов, как остаться работать надзирательницей, или, лучше сказать, мучительницей, она не придумала. Среди заключенных были две подружки – Римма Богданова и Изабелла Голышева, которых Анна выделяла особо и издевалась над ними с невероятной изощренностью. Медицинские подробности я упускаю. Любого нормального человека эти пытки шокируют. Но эта женщина по своему типу характера была антисоциальна. Её организационный принцип – «сделать» всех и сознательно манипулировать другими. Такие личности обладают большей агрессией, чем остальные, у них врожденная тенденция к агрессивности и острым ощущениям. А защитная функция её – это всемогущий контроль, и ценность других людей она определяет по степени их полезности и согласию терпеть от неё затрещины. Она не может серьезно любить, устанавливать отношения, потому что не признает в себе наличие обычных эмоций. Эта женщина, безусловно, обладает лидерскими качествами и полностью подчиняет себе окружающих, что влечет за собой фатальные последствия для последних. Кроме того, ей присуща природная лживость, которая помогает скрыть за маской внешнего благополучия враждебность. Таким образом, сущность этой женщины – отрицание чувств, стремление к власти, потребность доминировать и контролировать. То, что произошло с приходом немцев, это для неё закономерно. Анну благополучно «расстреляли», вручив ей документы Марты Гирш, благо, что у них была очень схожая внешность и возраст. Когда Вагнер легализовался в госпитале, она была отправлена ему в помощь. Анна выполняла все самые трудные и деликатные поручения нациста, и она же впоследствии стала связующим звеном между Вагнером и Каретниковым. Медицинское образование она получила ещё в молодости, правда, не доучилась, но это не помешало ей в будущей жизни.
Всё, что совершила эта женщина, работая с Вагнером, нам ещё предстоит открыть. А в настоящее время ей было дано более серьёзное задание – именно она должна была завербовать работника закрытого предприятия, каковым оказался инженер Арефьев. Тут сыграли основную роль деньги. Модница жена, её завышенные требования к уровню жизни – это все и потянуло его в бездну предательства. Роль Лапшина пока мне не понятна, но с этим мы тоже разберемся.
Так вот. В один из субботних дней Римма Богданова едет со своими коллегами на переборку картофеля в «Красную Зарю». В этот же день, по случайному стечению обстоятельств, туда же за продуктами едет Анна Штерн, хотя она, по обычаю, делала это по воскресеньям. Но… вышло как вышло… Зайдя в дом к Капустиной, она не застает хозяйку, что естественно – день в колхозе рабочий, – и решает пойти отыскать её, но на улице сильный дождь, а Анна одета в тонкий плащ и резиновые боты на каблуке, которые не предполагают путешествия по деревенским улицам. Тогда она, не мудрствуя лукаво, одевает сверх своей одежды большой плащ хозяина дома и его сапоги сорок пятого размера, – Дубовик повернулся к Калошину, – да, Геннадий Евсеевич, она просто надела сапоги на боты, у неё небольшой размер стопы при довольно приличных, – он покрутил пальцами, показывая округлости, – формах тела. А на её ноги я обратил внимание ещё при первой нашей встрече.
– Ну, ещё бы ты да не обратил внимания! Такие ноги! – усмехнулся прокурор.
– Оставим колкости, меня они не трогают, – сухо заметил Дубовик и спросил: – Могу продолжать? – и, не дожидаясь разрешения, давая тем самым понять, что в нем, собственно и не нуждается, оглядел всех и продолжил: – Итак. Зайдя в овощехранилище, Анна сразу же увидела Римму, та, на свою беду, тоже посмотрела в этот момент в сторону пришедшей, и так же узнала свою мучительницу. Анна стремительно выходит, а Римма в порыве гнева, не задумываясь, бежит вслед за ней. Как сказала сама Анна, она не собиралась убивать женщину, хотела предложить ей денег, уговорить, сделать, что угодно, только без убийства, в чем я лично, понимая её сущность, очень сомневаюсь. Но не суть важно. Да, она закурив, ожидала Римму, так как сразу поняла, что та обязательно пойдет следом. Но Римма стала кричать, что пойдет в милицию, чем и подписала себе приговор. Анна увидела открытый сарай и завлекла туда бедную женщину, якобы для мирного разговора, чтобы не мокнуть под дождем. Риммой, как я понимаю, настолько овладели гневные чувства, что она пошла за своим убийцей, как овца на заклание. Ударить сзади женщину не составило труда. После совершения преступления, Штерн спокойно вышла из сарая. Вот тут пригодились преступнице и плащ, и сапоги. В таком виде она тут же уехала домой, решив вернуться завтра. Сцена была обыграна прекрасно. Но был некто, видевший её в субботу. Это бухгалтер Черных. Анна едет в воскресенье к Капустиной, покупает продукты, и даже вместе со всеми сокрушается по поводу исчезновения женщины, но помнит о том, что существует свидетель её пребывания в субботний день в колхозе. Если бы она не встретила Черных в воскресенье на обратном пути в город, она могла придумать что-нибудь другое, но господин случай помогает ей. Ещё в субботу, анализируя все, что произошло у неё с Богдановой и что предшествовало этому, она запланировала убийство Черных, тем более, что он ещё утром в автобусе проболтался, что едет на день рождения друга и предполагает вернуться в воскресенье. Бутылка со смертоносными бактериями готова, остается только зайти в магазин вслед за Черных, пристроиться к нему сзади в очереди и засунуть незаметно водку в карман нетрезвого мужчины. – Видя несколько скептическое выражение лица прокурора, Дубовик кивнул: – Согласен, преступление выстроено сложно, зыбко, но не следует забывать, что мы имеем дело не с обычной женщиной, которая в порыве страсти убивает мужа-изменника и его любовницу, а хладнокровной преступницей, подогреваемой нацистской идеологией и агрессией, пропитавшей всю её кровь. Гибель Черных была неизбежна, измениться мог только способ убийства. Арефьев же подписал себе приговор, отказавшись от преступных действий. Не знаю об истинных причинах принятого инженером такого решения, но только и этот человек, как и Полежаев, и Шаргин, сгорел на том, что не понимал одной простой юридической догмы: согласие на действие не есть само действие, и наказание за это значительно ниже, чем за совершенное преступление.
Дубовик подошел к окну, открыл форточку, впуская струи холодного осеннего воздуха в задымленное помещение, сам устроился на широком подоконнике, потягивая папиросу и пуская дым колечками.
– Капустину Анна соблазнила новым платьем из какой-то шикарной ткани, – в дебри женских штучек я углубляться не стану, – о котором женщина мечтала, назвала ей адрес Шапиро: к себе, по понятным причинам, она никого не водила, чем ввела всех в заблуждение. Капустина откликнулась сразу, поехала, планируя вернуться назад в тот же вечер, но Штерн смогла уговорить её остаться, убедив в том, что все предупреждены, в том числе и мы, причем сделала она это с долей изящества: подошла к телефону, набрала первый попавшийся номер и «поговорила» со всеми. В гостях у Шапиро они и выпили коньяк, а вечером Штерн пригласила Капустину к себе переночевать. И вот теперь предлагаю оценить ум и смекалку преступницы: Шапиро просит их по пути выбросить мешок с мусором, кстати, там были старые игрушки и рисунки сына женщины, к причинам её поступка и отношению к ребенку вернемся позже. В этот момент в уме Штерн мгновенно рождается план убийства Капустиной, а на глаза попадается молоток, которым за несколько минут до этого хозяйка прибивала внезапно рухнувшую вешалку.
– Так вы специально сдернули тогда вешалку? – восхищенно вскинул брови Воронцов.
– Ну, это был маленький эксперимент. Мне надо было убедиться в том, что молоток был взят именно из этого дома. Просто я заметил неглубоко вбитый гвоздь, как если бы это делала женщина, в чем, собственно, и не ошибся. А увидев в шкафу только гвозди без молотка, понял, что был прав. Таким образом, Анна не смогла отвертеться от моего вопроса о молотке, пришлось ей признать умышленное убийство Капустиной. Хотя в её положении одним убийством больше, одним меньше… Ну, а завлечь женщину, не знающую города, на мусорную свалку ничего не стоило: она просто сказала Капустиной, что за сараями путь короче.
– Но почему она не выбросила мешок с мусором? Ведь, по словам свидетеля, она унесла его с собой? – поинтересовался Доронин.
– Мешок, как и все остальные вещи у Шапиро, был примечательным. Если бы Штерн оставила его на месте убийства, то эта вещь привлекла бы внимание или мальчишек, или дворников. А уж по игрушкам и рисункам можно было быстро выйти на Шапиро. Но когда я стал уже подозревать Штерн, я проверил свои догадки относительно мусорного мешка, – он хитро посмотрел в сторону Калошина, тот буквально подскочил на месте:
– Так ты для этого подходил тогда к дворнику у мусорного ящика? Но ты же что-то выкинул и задержался там на какие-то секунды!
– Правильно поставленный вопрос – сразу полученный ответ! – назидательно, с легкой усмешкой, произнес Дубовик. Калошин только покачал головой:
– А выкинул чего?
– Ну, пришлось пожертвовать новую газету! – шутливо развел он руками.
– А когда вы стали подозревать Гирш… то есть, Штерн? – с нескрываемым любопытством спросил Костя Воронцов.
– Да-да! – поддержали его в голос прокурор и Сухарев.
– Да, практически, сразу с убийства Жуйко. Штерн прекрасный психолог и аналитик. Из всех наших вопросов она сразу вычленяла истинный наш интерес. Анализировала она и свои поступки и действия. И про пуговицу не знала, но могла предположить, поэтому переодела Жуйко в свою блузку, и про окурок вспомнила. Но, как я уже говорил, чем больше человек совершает преступлений, убирая свидетелей, тем больше совершает ошибок и оставляет улик. Она, в конце концов, всего лишь человек, и не подумала о том, что на её ум найдется ещё более острый.
– Ну, в этом мы не сомневаемся, – опять поддел Дубовика прокурор, но тот даже ухом не повел, продолжая:
– На квартире Жуйко Штерн оставила столько улик в пользу нашей версии убийства, что стало понятно, как начинает метаться преступница, уничтожая один след и оставляя два других. Майор Калошин обратил внимание на то, что на столе не было ложечки, которой размешивали таблетки, мало того, блузка оказалась явно чужой, об этом свидетельствовали не застегнутые манжеты. Спрятанные сигареты, отсутствие окурков этих сигарет в доме, лишние таблетки в руке – все это говорило о том, что произошло именно убийство, но эти улики не привязывались напрямую ни к кому из фигурантов. А вот духи!.. – Дубовик сел за стол напротив Калошина: – Геннадий Евсеевич, я в очередной раз прошу извинить меня, я многое скрывал от тебя, – и добавил тише, – по понятным тебе причинам. Когда мы с тобой осматривали дом Жуйко в первый раз, я сразу обратил внимание на стоящие на комоде духи: все они были открыты, стояли напоказ, а вот «Красная Москва» – в закрытой коробке. Никто из вас на эту деталь внимания не обратил, и винить вам себя не в чем. Я, повторюсь, прошел очень хорошую школу, изучал в свое время и этику, и эстетику. Так вот, парфюм имеет свойство портиться на свету, поэтому и духи, и одеколон хранить нужно в закрытых коробках. Тот, кто их поставил на комод, был знаком с этим простым правилом хранения. Мне стало ясно, что духи чужие ещё и потому, что все вещи Жуйко пахли чем угодно, всякими духами, но только не «Красной Москвой», а вот блузка, надетая на покойнице, просто источала этот аромат. Кто из вас хоть один раз понюхал этот парфюм, хоть духи, хоть одеколон, знает, насколько стойкий запах они имеют, просто так от него не избавиться, поэтому, если бы блузка висела в шкафу, другие вещи хоть немного, но переняли бы на себя этот аромат. Могу согласиться с тем, что это необязательно, что Жуйко могла попользоваться этими духами в день своей смерти в первый раз. Но когда мы с Геннадием Евсеевичем вторично приехали на квартиру покойной, я открыл коробку с духами и обнаружил, что пробка не открывалась ни разу; вам, наверное, всем известно, что входящие в горлышко пробки просто так не открыть, они запечатаны очень плотно и надёжно. Кроме того, флакон был полон. А прочитав заключение экспертизы по отпечаткам пальцев, я обратил внимание на то, что на коробке с «Красной Москвой» они расположены так, как если бы их обхватили всей пятерней, что нехарактерно для таких вещей. Теперь мне надо было найти женщину, пользующуюся этими духами постоянно. У Шапиро были духи «Красный мак», этим резким перечным запахом пропитано в её квартире буквально всё! Значит, должна быть третья женщина, пользующаяся духами «Красная Москва» постоянно.
Тут я должен сделать некоторое отступление. Боюсь вас утомить, но все же рискну рассказать о своих исследованиях. Я иногда пользуюсь этим методом, и предлагаю вам послушать, в чем он заключается.
Дубовик взял со стола Сухарева листок бумаги и начертил большой круг.
– По окружности расписываем имена фигурантов, улики и все, что есть по делу в хронологическом порядке. Потом соединяем эти точки. Вот например: сначала идет Богданова, за ней пуговица, сигарета, синий плащ, Черных и так далее. Попробуем соединить все точки, которые хоть как-то взаимодействуют между собой. Рядом с Богдановой сигарета, пуговица. Синий плащ можно соединить с Черных, с ним же – токсин. Ну, и дальше. Попробуйте проделать это сами и тогда увидите, что Гирш можно соединить со многими точками. В живых у нас остались она и Лапшин. К нему духи не имеют никакого отношения. Остается Марта. Вот тогда я иду вместе с майором в гости к этой женщине, но при этом понимаю, что если она и есть наша преступница, то её надо обезоружить – усыпить бдительность. Чего мне это стоило, знает майор Калошин, и заострять внимание на этом не будем. Но у неё в доме на тумбочке я увидел искомые духи, и коробка была закрыта. Других духов у неё просто не было. В этот же вечер я, проводив майора, посетил одну даму, – Дубовик виновато посмотрел на Калошина, – это было продиктовано необходимостью, – эти слова он адресовал исключительно майору. – Я вспомнил, что Черных лечила такая… истинная, настоящая еврейка Циля Абрамовна. Да, я пошел к ней. Они с Мартой Гирш работали в одной сфере, значит, та должна была хорошо знать Марту. Так вот, эта милая женщина сказала мне следующее: «Эта Марта такая же еврейка, как я балерина». Ну, тот, кто знаком с Цилей Абрамовной, может представить себе эту «балерину». Таким образом, ещё одна мозаичная картинка встала на свое место. Девушка в парфюмерном отделе универмага по фотографии совершенно уверенно узнала Марту, которая несколько дней назад покупала у нее флакон духов. Да, у Марты они тоже были, но использованные наполовину. Вылить на себя полфлакона таких духов за три дня можно только под наркозом. Теперь, думаю, вам все понятно.
– А газетная статья? – снова поинтересовался Воронцов.
– Ну, это уж совсем банально. Чтобы окончательно усыпить бдительность этой женщины до конца, надо было признать кого-то преступником. Шапиро как нельзя лучше подходила на эту роль, тем более, что она была зависима от Штерн: та знала её ещё с лагеря, знала о её махинациях с лекарствами и липовыми справками, знала и о том, что та использовала ребенка для получения пособия и дефицитных лекарств для его лечения, но шли они спекулянтам на продажу. Таким образом, поняв, что с Жуйко у неё ничего не вышло, что мы продолжаем искать истинного преступника, и выходим на след Шапиро, Штерн убивает её. Теперь она спокойна: тело спрятано, ищите, сколько хотите.
– А если бы она не прочитала эту заметку? Ведь не все покупают нашу газету? – теперь вопросы появились и у Моршанского.
– Дома у Штерн в газетнице я увидел именно эту газету, а на уголке был прописан адрес химическим карандашом, как это делают почтальоны. Значит, газета в дом приходит постоянно. А если её не читают, то зачем она нужна?
– У неё тетка ведь есть?
– Та слепа, как крот, а очков у нее нет.
– Ты что, и это успел заметить? И когда? – в очередной раз удивился Калошин.
– Я в разговоре с этой теткой многое, что узнал. Просто ты не слышал, – Дубовик улыбнулся одними глазами.
– А где же ты был, Геннадий Евсеевич? – удивился Сухарев.
– За хлебом ходил, – спокойно ответил за него Дубовик и продолжил: – Вот эта самая тетка и открыла мне, что у них есть домик на окраине. Туда мы с капитаном Ерохиным и поехали. Кстати, там же обнаружили и большую сумму денег, драгоценности и пневмолизин, несколько ампул. А самое главное, что там же мы обнаружили пневматический пистолет СП сорок пятого года выпуска, и пули к нему. Счастье, что это оружие не успело выстрелить, что вполне могло бы произойти, не останови мы эту женщину. Теперь, товарищ прокурор, я надеюсь, что вы понимаете, насколько наши с Ерохиным действия были оправданы?
– Ладно тебе, все уж и так понятно. Молодцы, что скажешь.
– Товарищ майор, а как она выманила Шапиро? Та ведь на поминках была, – Костя Воронцов слушал Дубовика, открыв рот, и для себя решил, что пойдет учиться заочно: уж очень грамотно говорил и действовал майор. А как раскрыл такого немецкого агента! Он даже начертил круг по совету Дубовика и пытался сделать выводы по этому чертежу, но пока получалось неважно.
– А вот как выманила?.. Пока об этом она молчит, а выводы делать не на чем – сидела женщина на поминках, и вдруг просто исчезла. Никто ничего не видел, не слышал. Так что, Костя, если Штерн об этом сама не расскажет, останутся только догадки.
– А каким способом она её убила?
– Так же, как Капустину, как Богданову – в акте экспертизы так и записано: тяжелым тупым предметом…
– Слушай, Андрей Ефимович! У меня ещё вопрос остался: как же это Штерн умудрилась заставить Жуйко надеть свою блузку? Или пьяной было все равно? – спросил Сухарев. – Я вот ваши протоколы читал и все думал об этом. Примерить, может быть, предложила?
– Я тоже ломал над этим голову, хотя сути преступления ответ на этот вопрос не меняет, но было интересно: я сделал один вывод, спросил Штерн, она даже отрицать не стала того, что я прав. Просто прочитал акт экспертизы, там уважаемый Валерий Иванович очень подробно описал блузку, которую привез с квартиры Жуйко. Оказалось, что она была залита водкой, причем с правого плеча: Штерн просто окатила её из стакана, та и переоделась, сама. А во что, ей было все равно. В том состоянии она уже мало что понимала. Пролив, якобы случайно, водку из одного стакана, Штерн принесла ей другой, уже напичканный таблетками. Конечно, много ещё нестыковок в этом деле, но теперь уже следователи с Лубянки будут добиваться её признаний. А мы свое дело сделали!
Вечером Калошин затащил Дубовика к себе, хотя тот пошел сам с превеликим удовольствием, где они пили коньяк и ещё долго обсуждали всё произошедшее. Калошин никак не мог себе простить, что столько упустил, перестал доверять своей интуиции, потерял профессиональный нюх, на что Дубовик ему резонно заметил:
– Ты, Геннадий Евсеевич, просто встретил красивую женщину, влюбился, сам того не понимая, ну и забыл себя. Такое бывает, не тушуйся. В конце концов, преступление раскрыто.
– Подожди, – Калошин оглянулся на дверь кухни, куда вышла Варя, – скажи, какие чувства ты испытываешь к моей дочери?
– Честно? – Дубовик тоже посмотрел на дверь, и сказал вполголоса: – Самые серьезные.
– Но ведь ты же голову не потерял и преступление раскрыл.
–Потому что, Варя, вернее, мысли о ней не мешают мне работать, а напротив, помогают. У нас, Геннадий Евсеевич, был преподаватель-психолог, который всегда внушал нам одну мысль, что любой негатив надо уметь обратить себе на пользу. Хотя назвать негативом любовь и нельзя, но очень многие сгорают на этом чувстве. Помнишь Мату Хари? – Калошин кивнул. – В нашей работе все должно взаимодействовать друг с другом. Поэтому, редко кто из моих коллег может похвастать счастливым браком. А такая женщина, как Штерн, не будь она даже той, кем оказалась на самом деле, может только сводить с ума. А жену мы тебе найдем, правда, Варечка? – Дубовик весело подмигнул вошедшей девушке.
– Обязательно найдем!
Продолжение следует.