Петербург. Застывшие мгновения. История города в фотографиях Карла Буллы и его современников

Для отдохновения и прогулок

Эти двое на фотографии – молодые «боярин» с «холопом» – участники маскарада, устроенного на Рождество 1899 года членами Петербургского общества любителей бега на коньках. Такие их праздники традиционно проходили в Юсуповом саду. История же самого сада весьма интересна.

По его имени не стоит труда догадаться, что когда-то был он владением частным, принадлежавшим в свое время князьям Юсуповым. Однако 10 октября 1810 года по купчей крепости отошел сад со всеми строениями Министерству путей сообщения, которое сделало его своей резиденцией. Тем не менее обиходное название – Юсупов – сохранил.

В 1820-е годы, когда российским ведомством путей сообщения заведовал герцог Александр Вюртембергский, Юсупов сад открыли для доступа горожанам. Но потом его обнесли, как писало в 1862 году «Северное сияние», «обшитою изнутри решеткою на каменном цоколе, так что для постороннего глаза стал он непроницаем». Это обстоятельство, собственно, и послужило поводом для выступления журнала: сад, занимающий огромный участок по протяжению Садовой улицы и столь подходящий служить «местом отдохновения и прогулок», не приносит городу никакой пользы.

Общественное мнение было подготовлено. Ничего не оставалось делать, как 7 марта 1863 года «высочайше соизволить» – часть Юсупова сада для публики открыть, при условии содержания оной части «средствами города и под наблюдением полиции». О каковой милости публику известили объявлением в газете «Северная пчела».

С 17 апреля 1863 года ворота сада на Садовой улице для гуляющих петербуржцев стали ежедневно распахиваться. Почти сразу новую территорию начали осваивать и общественные организации. Уже в 1860-е годы устроил здесь зимой катки и ледяные горы Яхт-клуб. Позже развернулась деятельность Общества любителей бега на коньках: оно тоже заливало на прудах общедоступные катки, а главное, организовывало праздники и соревнования фигуристов, даже международные. «Это не лишенное гигиенической подкладки развлечение, – писало в 1882 году «Новое время» о катании на коньках, – с каждым годом прививается все более и более…»

Но уж кто чувствовал себя настоящим хозяином сада, так это Общество спасания на водах. Сначала оно имело там два помещения – для канцелярии и склада имущества. Потом, в 1894 году выпросило у царя участок в саду, из-за чего пришлось вырубить ряд деревьев и снести городской ретирадник, сиречь туалет. Через четыре года последовала новая просьба о расширении: спасатели на водах подобрались прямо к прудам, установив там подъемный кран для отработки способов спасания… Все их претензии привели к тому, что к 1900 году вообще возник спор о том, кому Юсупов сад в конце концов принадлежит и кто может распоряжаться его территорией.

Министерство путей сообщения вдруг заявило, что сад отдали городу во временное пользование, на самом деле это министерская собственность, а потому оно намерено строить здесь здание для своего архива и железнодорожного музея.

Управа с Думою доказывали, что после князей Юсуповых данная территория отошла не министерству, а городу: о купчей крепости от 10 октября 1810 года все только говорят, а самого документа не найти – а на нет и суда нет!

В заботе об ограждении городского публичного сада на Садовой улице от всяких посягательств городские власти даже готовы были судиться… Да вот только Общество спасания очередной кусок сада уже прибрало к рукам, и новое здание министерство начало строить – ему даже и номер по Садовой дали, 50-й.

А все потому, что добрый Николай II подписывал все прошения, которые ему подносили. Вот так же в очередной раз подписал он в 1903 году и ходатайство города о сохранении Юсупова сада «для общего всех столичных обывателей пользования, без дальнейшего сокращения посредством застройки». И это после того, как музей Министерства путей сообщения уже принял первых посетителей! А через несколько лет снова уступил Николай нажиму путейских руководителей и разрешил отрезать от сада еще кусочек, для устройства проезда от Садовой до Фонтанки.

Так что нам с вами от старого Юсупова сада досталась для отдохновения и прогулок совсем маленькая часть…

Сад из свода законов

«О наименовании вновь открытого в Санкт-Петербурге сада Александровским» – такой указ от 8 июля 1874 года внесен в Полное собрание законов Российской империи. Вот в какие анналы попал наш сад, знакомый каждому петербуржцу, известный и людям приезжим, всеми любимый и, кажется, вечно существующий по соседству с Адмиралтейством.

А появился он благодаря тому, что городские власти, взявшись построить новую невскую набережную, Адмиралтейскую, решили благоустроить местность и по другую сторону Адмиралтейства. Тут стали разбивать сад. Инициатором, попечителем и хозяином дела предстало Российское общество садоводства под «просвещенным руководством» генерал-адъютанта и любителя ботаники Самуила Алексеевича Грейга. Впрочем, в помощниках у него были профессионалы: главный садовник Императорского Ботанического сада Регель, служащий того же сада Бергман и садовод Гедевиг.

К работам, как водилось тогда – после молебна, приступили 3 июля 1872 года, и «ровно в два года пустынная площадь превратилась в зеленеющий и цветущий сад». Так писал 10 июля 1874 года, два дня спустя после его открытия, «Петербургский листок». Он же сообщил, что потребовалось ради сей красы снять бывшую тут мостовую, насыпать земли почти 3600 кубических сажен, затем разбить газоны, насадить деревья и кустарники числом до 4000, проложить дорожки, установить ограду – «изящную и легкую решетку из ромбоидально переплетенной проволоки». «Петербургский листок» тогда не назвал имени автора, предложившего рисунок решетки, а был им петербургский инженер-архитектор Иван Мерц. (Ту симпатичную ограду, наверное, кое-кто помнит до сих пор, ее сняли не так уж и давно.)

Открывался Александровский сад весьма торжественно. Хоть происходила церемония в дождливый понедельник, но приехал сам Александр II. У ворот со стороны Гороховой, царь вышел из коляски и «изволил пройти» до газона против портала Исаакиевского собора, где лично посадил дубок. Там же, «снисходя на ходатайство» Общества садоводства, разрешил назвать сад своим именем…

Поначалу все украшение нового сада составляли лишь деревья и кустарники. Первый памятник – Василию Андреевичу Жуковскому – появился здесь в 1887 году. Он открыл путь остальным – Пржевальскому, Гоголю, Лермонтову, Глинке.

Но еще раньше появился в саду, против Адмиралтейской башни, фонтан. Первый его проект был в некотором роде даже устрашающим. «Недавно возвратился из-за границы наш известный скульптор г. Годебский, – сообщали в декабре 1874 года «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства и Санкт-Петербургской городской полиции», – и привез проект колоссального фонтана для нового сада». Замысел автора состоял в том, чтобы установить посреди гранитного бассейна с беломраморными ступенями огромную ростральную колонну, окруженную аллегорическими изображениями четырех главных рек России. (Надо ли было искать за границей эту идею?) Из верха колонны и с ее боков должны были извергаться «обильные каскады воды». Лили бы воду из рогов-раковин еще и тритоны… «Размерами своими этот фонтан едва ли не превзойдет известные фонтаны, существующие в Европе».

Слава богу, Общество садоводства и столичные власти не дали г-ну годебскому заслонить Адмиралтейство своим творением.

В 1876 году стали строить в саду более скромный фонтан, по проекту архитектора городской Управы А.Р. Гешвенда. Подряд на работу взял некий Овчинников и растянул ее на три года. Да и работал с браком, так что пришлось уже по ходу дела браться за ремонт. Несколько гласных даже потребовали привлечь к суду не самого Овчинникова, правда, а начальника технического отделения Управы… Но в общем фонтан получился красивый, мы с вами можем это подтвердить. Первыми же полюбовались им все те же требовательные гласные, специально пришедшие в сад в субботнее утро 13 октября 1879 года, чтобы произвести «окончательную пробу».

…Александровский сад быстро вошел в разряд элитных столичных садов. Публика там дышала воздухом благородная; кто не хотел гулять пешком, мог нанять кресло на колесах с катальщиком за 50 копеек в час. «Новое время» даже позволило себе однажды возмутиться: «Было бы очень желательно, чтобы лица, заведующие Летним и Александровским садами, объяснили, на каком основании запрещается вход в эти сады лицам простого звания, одетым, как выражается полиция, по-деревенски?»

Впрочем, в начале XX века, когда делался этот снимок, Александровский сад стал демократичнее. А потом он даже и зваться стал Садом трудящихся, как Невский – проспектом 25-го Октября, а арка Главного штаба – аркой Красной армии…

Сквер от штабс-капитана

Мы так привыкли к виду многих заповедных уголков нашего города, что кажется, будто были они такими, а не иными, всегда. Вот и Исаакиевскую площадь без сквера перед собором представить себе трудно. Однако было время, когда пространство между Мариинским дворцом и Исаакием являло собою замощенный пустырь…

В феврале 1860 года в «Ведомостях Санкт-Петербургской городской полиции» появилось объявление от правления 1-го округа путей сообщения: вызывались желающие взять подряд на устройство сквера на Мариинской площади. (Позже часть ее, от открытого в 1859 году памятника Николаю I до собора, стала зваться Исаакиевской.) Приглашение много раз повторять не потребовалось. Желающие нашлись. Штабс-капитан Ратьков взял на себя земляные работы с разбивкою дорожек и клумб, а заводчик с музыкальной фамилией Шопен вызвался изготовить для сквера чугунные ограду и скамейки… К делу приступить они готовы были незамедлительно, сразу «по стаянии снега», чтобы окончить работы уже к лету.

И вот: «Сегодня, 16-го июня, открыт для публики Исаакиевский сквер». Однако петербуржцы, прочитавшие это сообщение, были разочарованы: оказалось, оповестившая об открытии сквера «Северная пчела» полетела впереди событий. Пришлось ей давать поправку: «Предположенное вчера открытие для публики Исаакиевского сквера отложено на несколько дней». Но открыли его только 19 июля и сразу от Министерства путей сообщения передали городу. В июле же Александр II высочайше повелел именовать новый сквер Исаакиевским. Представлял тот собою правильный четырехугольник с дорожками и газонами, правда, без обещанных цветочного киоска и фонтана. Окружала его красивая решетка с пятью калитками. Снаружи шли «плитные» тротуары с торцовыми переходами к соседним домам. Уже через четыре года, по словам «Русского инвалида», сквер «потерял свой пустынный грустный характер», превратившись в «молодой зеленистый сад». Его стали считать одним из украшений столицы, там всегда было много гуляющих, дети играли в песке…

Летом 1865 года старшина петербургских личных дворян и почетных граждан Н.Д. Быков взял на себя работы по благоустройству сквера. Он докладывал Думе, сколько посадил там новых деревьев и кустов и каких пород, сколько привез песка «парголовского, так как крупный и не дает пыли, для игры детей удобен и здоров, как о том утверждают многие доктора». Эти быковские деревья и вызвали потом на свет проблему, которую по обыкновению несколько лет решали городские власти, пока, наконец, не покончили с ней.

А суть дела была в следующем. Весной 1908 года градоначальник Д.В. Драчевский писал городскому голове Н.А. Резцову: «Исаакиевский собор составляет безусловно выдающийся исторический памятник блестящей эпохи минувших царствований… К сожалению, от храма не получается цельности подобающего ему художественного впечатления, так как он закрыт от зрителей разросшимися деревьями сквера… Деревья в нем растут как в лесу».

Драчевский потребовал их вырубить, устроить в сквере цветник и даже не пожалел на то имеющиеся в его личном градоначальническом фонде деньги.

Голова сообщил об этом требовании Управе и Думе. Те возразили, что в свое время поручали Быкову посадку деревьев не просто так, а выполняя повеление Александра II, который обратил внимание на «недостаточность их числа». «Имелось в виду предоставить публике тенистое место для отдыха и прогулки». Так что, посчитали думцы с управцами, сад как нельзя лучше отвечает назначенным целям «с практической стороны». Кроме того, деревья закрывают собор всего каких-то четыре месяца в году, и при том что в городе и так «бедно с растительностью», стоит ли еще и уничтожать ее сознательно…

Но от градоначальника и в 1909–1910 годах продолжали поступать те же требовательные послания. В Думе их или игнорировали или вяло обсуждали. Сопротивление думцев поддержала общественность. В журнале «Зодчий» в 1910 году опубликовали несколько заметок в защиту существующего сквера…

Но все они были обречены на поражение.

«Вырубили Исаакиевский сквер», – печально констатировала «Русская художественная летопись» в ноябре 1912 года. Официально это называлось переустройством. Уничтожили не только деревья, но и старые чугунные шопеновские решетки, заменив их ограждением из железных труб. Зато Исаакиевский собор стал виден от самого Мариинского дворца, о чем свидетельствует снимок, сделанный в том же самом 1912-м…

Иждивением купцов

«На площади противу нового Михайловского дворца устроивается род Лондонского сквера (square). Обширное пространство окружено красивою чугунною решеткою, а в средине делаются дорожки и будут посажены деревья…»

Такую информацию напечатали в «Северной пчеле» в сентябре 1827 года. Из нее можно понять, что устраиваемый «род Лондонского сквера» был в новинку для северной столицы, недаром газета дала в скобочках, на всякий случай, пояснение по-английски.

Но спустя время скверы один за другим появляются на петербургских площадях. И что интересно, разбиваются они не только стараниями городских властей, но и иждивением, как тогда выражались, отдельных столичных обывателей.

Так, содержателю цирка на Фонтанке Гаэтано Чинизелли обязаны мы сквером на Манежной площади. Правда, то были, так сказать, труды поневоле: Чинизелли просто выполнил обязательное условие, выставленное городом при переводе его цирка с Манежной на новое место.

Но вот два случая совсем другого свойства.

Жительствовал на Васильевском острове купец Степан Федорович Соловьев, который был не только удачливым коммерсантом, но и щедрым благотворителем. Известно, например, что именно по его инициативе организовали сбор денег в помощь городам, пострадавшим от пожаров, и Соловьев стал «одним из главных и ревностных исполнителей этого дела».

А в попечении о василеостровских «недостаточных» детях, которым негде было погулять, он пожертвовал 100 000 рублей на устройство сквера по соседству с Академией художеств, на замощенной булыжником площади, единственным украшением коей являлся Румянцевский обелиск, перенесенный сюда в 1818 году.

Новый сквер был совершенно готов к 1867 году. Вокруг него установили газовые фонари; в самом сквере Степан Федорович позаботился организовать недорогой буфет для гуляющих – «с продажею чая, кофе, молока, яиц всмятку, мороженого, лимонада «газес» и обыкновенного»…

Благодарные василеостровцы между собой быстро присвоили новому скверу именование Соловьевского и даже просили о разрешении установить там бюст своего благодетеля. В 1867 году их ходатайство рассмотрели на заседании Думы, его поддержали гласные и направили по инстанции на утверждение. Решать сей вопрос должен был министр внутренних дел, но он, в свою очередь, представил его на «всемилостивейшее воззрение» царя.

Александр II обывательскую просьбу отклонил, так как счел достаточным нахождение в сквере обелиска «Румянцова победам», по которому его официально и нарекли…

А десятью годами позднее Румянцевского сквера (кстати, василеостровские старожилы и сейчас зовут его Соловьевским!) появился в столице еще один сквер, созданный на средства другого петербургского купца – Осии Михайловича Тупикова.

«По ходатайству купца Тупикова об устройстве сквера на Никольской улице собрание городской Думы постановило: устройство сквера… на его счет, с отдачею в его распоряжение снятого с площади, принадлежащего городу булыжного камня и с принятием на счет города содержания сквера в размере 600 руб. в год, допустить только с тем условием, чтобы сквер был обнесен Тупиковым на собственный счет железною решеткою».

Как видим, ни одна сторона не хотела и на добром деле упустить своей выгоды… Впрочем, к расходам наш купец привлек своего брата, имя которого, кажется, затерялось в истории. Вдвоем они успешно завершили главные работы, и «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства и полиции» оповестили петербуржцев о состоявшемся 13 октября 1874 года торжественном открытии и освящении «вновь устроенного Никольского сквера». Приглашенной на торжество публике, среди которой был даже сам градоначальник Ф.Ф. Трепов, выпала честь посадить там деревья.

«Есть теперь уголок, где детям можно порезвиться и отдохнуть под сенью дерев», – благодарил «за почин» почему-то Трепова, а не братьев Тупиковых о. Александр, священник Никольского собора. Зато осчастливил братьев «своей монаршей благодарностью и изъявлением монаршего своего удовольствия» государь, посетивший сквер в августе 1875 года. (Это я повторяю слова газеты «Новое время» – с такими вот «приседаниями» было принято тогда писать в подобных случаях.)

Между прочим, царское то благоволение подвигло к действиям владельца одного из домов по соседству с новым сквером, некоего Н.Я. Фохтса. Уже упоминавшееся «Новое время» вскоре сообщило, что вызвался он на свои средства украсить Никольский сквер двумя фонтанами: «каждый фонтан состоит из одной детской фигуры и восьми лягушек, расположенных кругом».

О том, что Фохтс свое обещание выполнил, мы могли судить по сохранившимся в сквере двум каменным фонтанным чашам. Многие годы они были пусты, а не так давно фонтаны восстановили.

Наш же снимок относится к 1908 году, когда в Никольском сквере открывали памятник морякам броненосца «Император Александр III», погибшим в Цусимском сражении.

Ночь, улица, фонарь…

«Масло у фонарщиков в кашу идет…»

Фотография первых лет прошлого века приглашает нас на перекресток Шпалерной и Гагаринской улиц. Силуэт фонаря четко рисуется на фоне неба…

Когда белые ночи, при которых в 1703 году начинала строиться новая столица, сменились темными, Петр повелел всем ее обитателям, по иноземному обычаю, носить с собою фонари. Это правило оставалось в силе еще долго – один из сенатских указов 1745 года требовал: «А без фонарей… по ночам отнюдь никому не ходить».

Это вовсе не значит, что до середины века фонарей в Петербурге не имелось: уже в 1718 году несколько стационарных фонарей поставили у Зимнего дворца и Адмиралтейства. Изготовили их на Ямбургских заводах Меншикова «по образцу», составленному столичным «генерал-архитектором» Леблоном. Но Петру хотелось осветить всю столицу. Генерал-полицеймейстер Девиер писал в Сенат, что потребно для того 895 фонарей, кои обойдутся в 7013 рублей, да конопляного масла на 7836 рублей, да фонарщиков из расчета один на 15 фонарей, с «обмундированием», состоящим из лестницы, ручного фонаря, лядунки, щипцов, ножа, кувшина, губки, щетки и мерки…

Расход оказался велик, и Сенат порешил главную часть средств взять с обывателей, а остальное восполнить деньгами от сборов с постоялых дворов, хомутного сбора и других городских доходов. («Фонарная повинность» была сложена с петербуржцев только в феврале 1802 года, «высочайшим дозволением» Александра I.)

Вот так, в декабре 1723 года Петербург в законодательном порядке получил уличное освещение – раньше, чем многие старые города Европы. В своем двадцатилетнем возрасте он обогнал и Бирмингем, и Нант, и Страсбург, где граждане по вечерам брели в потемках.

А в 1788 году на улицах новой столицы горело уже 2745 фонарей. Больше всего – 2008 – было их в трех Адмиралтейских частях (на пространстве от нынешних Адмиралтейских верфей до Фонтанки и от Большой Невы до Мойки). Эти данные приводятся в документе об отдаче уличного освещения в частные руки – до той поры им занимались городские власти с полицией.

Известны имена и первых подрядчиков, которые шестнадцать лет заправляли городским светом: купцы Нестеров и Михайлов. Был им определен осветительный сезон с 1 августа по 22 апреля; указано, что «горение должно происходить… от сумерек до трех часов заполночь во все темные ночи, кроме лунных».

Столичные жители стали жаловаться: фонари дают слабый свет, так что «от одного к другому великая темнота», да раньше времени их гасят, а некоторые вообще не зажигают, «посредством же темноты производятся удобно грабеж и другие неустройства»…

Может, эта необязательность Нестерова с Михайловым была одной из тех причин, что заставили власти в 1804 году выбрать новых подрядчиков. Другая же состояла в том, что некий иностранец Леонард Отье предложил свою систему масляного фонаря, с «отражательными щитами» – рефлекторами. И товарищество из пятерых купцов во главе с Гребелкиным взялось заменить на фонари Отье часть старых. История не донесла сведений, удалось ли Гребелкину со товарищи исполнить свою задачу. Но зато известно, что горожане по-прежнему оставались недовольны качеством уличного освещения, они даже уверяли, что «масло у фонарщиков в кашу идет». Так что в 1808 году столичный свет вновь перешел в ведение полиции: была образована специальная фонарная команда из двухсот человек.

…Масляные фонари – помните их описание у Гоголя, в его «Невском проспекте»? – горели на петербургских улицах почти полтора века, до 1862 года. Но уже делались попытки найти и новые способы освещения. Так, еще в 1854 году были затеяны опыты по применению хлебного спирта, смешанного со скипидаром. Первые спиртовые фонари появились тогда на Исаакиевской площади и Владимирском, Загородном и Литейном проспектах. Через четыре года их было в столице 4426, больше половины из всех имеющихся тогда.

Однако при обсуждении результатов нововведения Городская дума отметила, что данный способ слишком дорог, освещение дает неудовлетворительное, да еще сопряжен с «хищением осветительных материалов». Так что спиртовым фонарям выпало исчезнуть вместе с масляными…