Свет – это мы

Мы въехали ко мне во двор, Джилл сняла передачу, заглушила мотор и долго сидела, уставившись в руль. Потом она сказала: «Я все испортила, да?»

Я, разумеется, сказал, что ничего подобного, и что мы можем списать все на выпитое вино, и что вообще все, что произошло в Мэриленде, даже недостойно упоминания. Она меня поблагодарила и неуклюже пошутила про алкоголизм, но я не засмеялся. Вместо этого я посмотрел ей прямо в глаза и повторил: «Ты достойна любви». Потом я с удивлением обнаружил, что моя рука коснулась ее подбородка, а в ее глазах стояли слезы, но она наконец сглотнула, кивнула пару раз, и тогда я ее отпустил.

Мы вошли в дом, заказали пиццу и посмотрели какое-то средненькое кино, сидя в противоположных углах дивана, на котором она и заснула и таким образом осталась на ночь.

Встретив у себя в комнате Дарси, я рассказал ей все, что произошло, за исключением только того момента, когда я оказался внутри Джилл. Дарси сказала, что я все сделал, как надо, и что она мной гордится, и мне, разумеется, стало очень стыдно. Потом она добавила, что я и Джилл сейчас друг другу необходимы и что она очень рада, что мы друг о друге заботимся. На этом месте я немного упал лицом вперед, но Дарс обволокла меня своими крылами и держала, пока мне не стало жарко – так жарко, что я испугался, не загорюсь ли я.

Взошло солнце, и я проснулся на полу, нагишом. Я сразу же прокрутил в голове все, что случилось. Когда я дошел до того, как обманул Дарси, меня затошнило. Я задумался о том, видела ли она меня и Джилл прошлой ночью. С тех пор, как она превратилась в ангела, ей каким-то образом известны все подробности моей жизни, даже те, о которых я ей не рассказываю, и у меня, мягко говоря, заняло некоторое время к этому привыкнуть. Но о том, что произошло между мной и Джилл, она не обмолвилась ни словом, и я тоже. Впервые с нашего первого настоящего свидания, тогда, в девяносто втором, я почувствовал некоторое отчуждение от своей жены, и во мне зародилось беспокойство за будущее нашего брака.

Я решил, что мне поможет поговорить немного с Джилл, но в гостиной я ее не нашел, и на диване тоже. Она уже была в «Кружке», разносила завтраки добрым жителям города Мажестик в штате Пенсильвания.

Тут оказалось, что я быстрым шагом иду куда-то, а потом я обнаружил себя на тротуаре перед Вашим домом в надежде Вас увидеть – но Ваши шторы были, как всегда, плотно задернуты. Я не хотел подвергать себя опасности быть арестованным, поэтому пошел дальше. По непонятной мне самому причине я стал ходить туда-сюда мимо дома Джейкоба Хансена, и в результате прошел мимо него восемнадцать раз, пытаясь заставить себя заглянуть через забор – на случай, если его младший брат Эли или его мать вышли бы во двор, полить цветы, например. Я представлял себе, как он или она помахали бы мне рукой, в приветственной или прощающей манере. Но мне так и не удалось повернуть голову в ту сторону. Ни единого раза.

Как обычно, всякий раз, когда мне встречались мои сограждане, мужчины и женщины Мажестика, они кивали или приподнимали шляпы – словно я какой-нибудь святой, волшебник или что-то подобное. Меня это начало беспокоить. В кинотеатре действительно случилось чудо, но я к нему никакого отношения не имел, что бы молва ни говорила. Я даже задумался, не в этом ли заключалась причина моей привлекательности для Джилл, которая – даже в свои почти пятьдесят – все еще была прекраснее, чем любая наугад выбранная кинозвезда. История про «скромного героя», которую раскрутили сначала местные, а потом и национальные газеты и телеканалы, похоже, очаровала всех, кроме меня самого, и это, мягко говоря, сбивало с толку.

А Вас в декабре тоже донимали репортеры? Джилл обычно забрасывала снежками тех из них, которые стояли лагерем перед моей дверью в первые несколько недель. А когда ударили морозы, она наполняла воздушные шарики водой и кидалась ими. Полицейский Бобби предупредил ее, что так делать нельзя. Она ужасно злилась. Я старался выскользнуть из задней двери и перемахнуть через забор, когда мне нужно было отвязаться от них и пойти на прогулку. Бывало, что они меня выслеживали и ходили за мной по городу. Я просто не обращал на них внимания. У меня тогда неплохо получалось отгородиться от мира и замкнуться внутри себя. А после Рождества большинство газетчиков уехали гоняться за свежими сюжетами.

Дарс утверждает, что моя маска скромного героя – отличный камуфляж, в том смысле, что все те выдумки, которые ходят вокруг со времен трагедии, как раз и позволяют моей жене оставаться в Мажестике и посещать меня каждую ночь. Она говорит, что если бы вместо них люди узнали правду, то на ангелов немедленно началась бы охота, и нашим отношениям настал бы конец. Я, в общем, не спорю. Мне бы не хотелось, чтобы на мою жену охотились.

Я спросил у Дарс, можем ли мы рассчитывать на Ваше молчание, тем более сейчас, когда я пишу Вам эти откровенные письма, и Дарси ответила, что меня охраняет тот договор, который мы подписали в начале моего лечения, а именно, что все, что мы обсуждаем, никогда не выходит за пределы нашего психоаналитического ящика. Хотя Вы и решили закончить курс моего лечения раньше времени, Личность говорит мне, что я по-прежнему могу на Вас положиться.

Что Вы думаете о моем рассказе о событиях в Мэриленде? Он не заставил Вас меня немножко возненавидеть? Может быть, я Вас разочаровал?

Только честно.

Я не обижусь.

Обещаю.

3

Дорогой Карл!

Поскольку Вы так и не ответили, мне теперь кажется, что я уже сказал Вам слишком много и слишком быстро – однако мне необходимо Вам рассказать еще больше. Я пока что действовал избирательно. Но я помню, что Вы все еще в трауре, и недвусмысленно – при помощи уведомления, объявившего мне об окончании анализа, и Вашего дальнейшего молчания – выразили желание отстраниться в физическом, умственном и эмоциональном плане. Мне не хотелось бы Вас слишком обременять, особенно учитывая, что я больше не оплачиваю Ваше время.

Денег у меня достаточно. Страховая приняла свидетельство о смерти Дарси, которое Джилл им выслала, в качестве доказательства, и выплатила всю сумму, пусть и небольшую. Исайя выхлопотал мне оплачиваемый отпуск, так что медицинская страховка и даже зарплата, каждые две недели, у меня все еще остались. Всем этим заведует Джилл. Сомневаюсь, чтобы дело было в деньгах, но на всякий случай скажу, что готов обсудить увеличение Вашей почасовой ставки. Вам ведь в какой-то момент все же понадобится источник дохода, верно? Я с радостью отдам Вам все, чем владею. Назовите цену, и Джилл выпишет Вам чек. Пусть даже придется ограничиться перепиской, а не личными встречами. Может быть, телефонный разговор – когда-нибудь позже. А дальше – кто знает?

Дарси говорит, что мне нужно продолжать слать Вам письма, независимо от того, отвечаете Вы на них или нет. Она также говорит, что мне помогает сам факт того, что я их пишу, и что Вас никто их читать не заставляет. Вполне возможно, что они будут лежать у Вас на кухонном столе неделями и месяцами, пока Ваша Личность наконец не потребует у Вас их открыть и прочесть. Может быть, тогда они побудят Вас снова взяться за психоанализ – и тогда нам не придется наверстывать упущенное время, потому что к нашим услугам будет подробный отчет обо всем, что со мной случилось, черным по белому.

В последнее время мои чувства кажутся мне неуверенными и шаткими. Я ни в чем Вас не виню, разумеется, но отсутствие обратной связи – особенно учитывая, какая эмоциональная работа содержится в этих конвертах – слегка растревожило мой Эдипов комплекс и заставляет меня беспокоиться о том, что боязнь отвержения может снова проникнуть в корни моей операционной системы. Я стараюсь вывести ее на сознательный уровень и все время держать в уме, как Вы и велели.

Ну, как когда Фрейд отверг Юнга, и у Юнга случилось расстройство, так что он спал с заряженным пистолетом рядом с постелью, на случай если придется быстро покинуть эту планету.

Я понимаю, что в этой ситуации лучше быть Юнгом, чем Фрейдом, так что прошу прощения за неудачную аналогию.

Впрочем, неважно. Я не собираюсь больше начинать письма с извинений или колебаний. Уже достаточно очевидно, что я испытываю внутренний конфликт по поводу нашей корреспонденции, при том, что я также полностью уверен в необходимости ее продолжать. «Карл нуждается в тебе!» – кричит на меня Личность изо дня в день. «Не смей отступаться!» Вот я и не отступлюсь. Ни шагу назад в битве за Карла. Лучшая часть моей души любит лучшую часть Вашей души. Мне хотелось бы, чтобы Вы не сомневались в верности этого утверждения, которое мне видится самоочевидной истиной. «Рассвет и закат случаются каждый день», как Вы обычно приговаривали.

Я вспоминаю ту Вашу историю о визите Юнга к примитивному племени. Они рассказали ему, что каждый день помогают Солнцу, своему отцу, пересекать небосклон. Это составляло для них смысл жизни – каждый день сопровождать бога солнца в его путешествии. Юнг пришел к выводу, что люди влияют на богов и даже в каком-то смысле участвуют в их появлении. А это значит, что нам необходимо воздерживаться от подпитки собственных неврозов, поскольку они препятствуют проявлениям Самости и таким образом ограничивают наши возможности по привнесению божественного в повседневность.

Надеюсь, что этой перепиской – хотя в настоящий момент вся письменная часть за мной, а Вы только читатель – мы с Вами сможем помочь нашему собственному солнечному богу успешно достичь края небосвода.

Дарси говорит, что для меня эти письма способствуют разграничению между истинной, глубинной личностью и внешними неврозами, а значит, и улучшению положения как в сознательной, так и в бессознательной сфере.

Помните, Вы говорили, что мое бессознательное находится в постоянном контакте с Вашим бессознательным, и оба они общаются с коллективным бессознательным, и что все эти переговоры необходимы, очень важны и в чем-то даже божественны.

Я осознаю, что мне нет необходимости напоминать Вам о таких вещах, поскольку Вы всю свою сознательную жизнь посвятили юнгианскому учению, в то время как я впервые познакомился с ним всего пару лет назад. Но Вы всегда призывали меня прислушиваться к моей душе; «Личности известно все!», и Ваш палец потрясает поучительно над головой. Я различаю искорки надежды в Ваших безоблачно голубых глазах. Они продолжают служить мне опорой.

Возможно, Вам интересно будет узнать, веду ли я все еще дневник сновидений, записываю ли то, что мое бессознательное пытается сообщить мне каждую ночь. К сожалению, я почти совсем не сплю в последнее время, поскольку предпочитаю проводить ночные часы с Дарси. Вы, вероятно, сочли бы ее еженощные посещения проявлением божественного, а значит, достойными быть запечатленными и проанализированными, так что я с нетерпением жду нашего с Вами обсуждения своих сверхъестественных супружеских отношений, как только Вы выйдете на связь. Я не думаю, что Вы подвергнете сомнению истинность моих утверждений, но на всякий случай, в качестве доказательства, я собрал некоторое количество ангельских перьев. Каждое утро, приходя в себя от забытья в коконе крыл, я нахожу у себя в постели несколько небольших перышек. Крохотных. Дюйм, не больше. Ничтожных по сравнению с теми, которые я имею возможность наблюдать в великолепии Дарси – те насчитывают от семи до четырнадцати дюймов в длину, так что я полагаю, что мне достаются пуховые перья, которые естественным образом короче маховых, в том числе и у ангелов. А Вы как думаете? У меня уже набрался целый пакет, он ждет Вас и Вашего внимания.

Однако самая важная новость, которой я хотел бы поделиться сегодня – да, я осознаю, что сместил ее с первой полосы, – это что во дворе у меня появился таинственный обитатель. Мы обнаружили его вечером в понедельник.

Я сидел в гостиной и читал «Кастрацию и мужскую ярость» Юджина Моника, потому что наконец закончил его же «Фаллос», последнюю книгу, которую Вы мне рекомендовали – в ноябре, когда мы говорили о распространении темного женского начала в культуре и необходимости возрождения чистой фаллической энергии для обуздания токсичной маскулинности. Короче, Джилл разгружала посудомойку и вдруг закричала из кухни: «Лукас! Кто-то поставил палатку во дворе!»

Я отложил «Кастрацию и мужскую ярость» на журнальный столик и быстро проследовал на кухню. Наступили сумерки, и деревья вдоль западной границы наших владений загораживали последнюю полоску света. Двухместная палатка в углу двора светилась изнутри оранжевым, как тыква на Хэллоуин. Джилл спросила, ожидал ли я таких гостей, и я уверил ее, что конечно же нет. Тогда она спросила, что теперь делать. У меня не было никаких мыслей на этот счет, так что мы просто наблюдали за палаткой следующие полчаса. Полагаю, мы надеялись, что обитателю в конце концов придется выйти – в туалет или зачем-то еще, и тогда мы сможем его, или ее, опознать, но ничего подобного не произошло. Палатка так и продолжала ровно светиться, а мы продолжали стоять на кухне – с выключенным светом – и глядеть в окно над мойкой.

– Может, вызовем полицию? – предложила Джилл, но мне такое действие показалось преждевременным, поскольку никакого преступления никто не совершал, на что Джилл возразила:

– Незаконное проникновение – это уже преступление.

– Преступление без жертвы, – заметил я. – Пойду, посмотрю, кто это, а там разберемся.

– Ну, одного я тебя не пущу, – сказала Джилл и вытащила из шкафа метлу. Я сразу же понял, что она собиралась использовать ее в качестве оружия, если понадобится, и не смог удержаться от улыбки. Кого может испугать метла? Разве что она прилагалась бы к ведьме, но одного взгляда на лицо Джилл было достаточно, чтобы понять, что она не ведьма.

Мы выскользнули с заднего крыльца и прошли через двор. Я шел впереди, а она следовала за мной по пятам, ухватив метлу наподобие меча, так что прутья упирались ей в живот.

– Эй, – позвал я, когда мы подошли ближе, но никто не ответил. Уже совсем стемнело, и я упрекал себя, что мне не пришло в голову захватить фонарик, но возвращаться не хотелось, и к тому же света изнутри палатки было достаточно. – Не бойтесь. Это мой дом. Со мной Джилл, мой друг. Мы бы хотели просто поговорить.

Ответа снова не последовало, и Джилл прижалась ко мне, так что наши предплечья пришли в соприкосновение. Было довольно тепло, и я почувствовал, что кожа у нее немного влажная. Она посмотрела на меня, а я пожал плечами, потому что не знал, что делать дальше.

Тут Джилл начала тыкать в палатку рукоятью метлы, приговаривая:

– Эй, там! Это частная собственность! Вылезай!

– Просто поговорить, – добавил я, желая смягчить настойчивость Джилл.

Нет ответа.

– Так, я звоню в полицию, – сказала Джилл, вытащила телефон и начала набирать номер, но я прикрыл экран одной рукой и поднял вверх палец другой.

– Я расстегну палатку, – сказал я.

– Лукас, – сказала Джилл. Это означало: «нет, не надо», но я не послушался.

– Если вы не вылезете на счет «три», – сказал я тому, кто сидел внутри, – я медленно расстегну молнию и загляну внутрь. Ладно?

Джилл покачала головой, что опять же означало: «не надо», но я сказал: «раз» и поднял обе руки ладонями вперед, что означало: «спокойно». Она вздохнула и покрепче ухватила метлу.

– Два, – сказал я. – На счет «три» я заглядываю.

Я сделал небольшую паузу, и мне стало интересно, не имеет ли Дарси какое-нибудь отношение к светящейся оранжевой палатке, волшебным образом выросшей у меня во дворе. Мне почему-то казалось, что она могла бы.

– Три. Все, захожу.

Я опустился на колени и медленно потянул молнию на пологе. Потом я засунул голову внутрь и увидел Эли Хансена, и глаза его умоляли меня о чем-то. Он сильно исхудал, и поэтому нос, уши, зубы казались слишком большими по сравнению с остальными чертами лица. Бледная кожа сообщила мне, что он не часто бывал на воздухе в последнее время. А немытая лохматая шевелюра напоминала застывший взрыв – космы во все стороны. Прежде, чем вытащить голову из палатки и застегнуть молнию, я успел заметить внутри стопку книг, сумку, предположительно полную продуктов, большую емкость с водой и спальный мешок.

Джилл схватила меня за руку, и я понял, что уже какое-то время неподвижно сижу так на коленях.

Тогда я встал и пошел к дому, а она пошла за мной. На полдороге я повернулся и крикнул:

– Эли! Можешь оставаться здесь, сколько захочешь!

Мы вернулись в гостиную, и я рассказал Джилл, что работал с Эли в школе до трагедии и что также, уже после трагедии, в каком-то смысле поступил по отношению к нему тем же образом, что Вы, Карл, поступили по отношению ко мне – то есть по некоторой случайности исчез из его жизни и оставил его наедине с его проблемами. Разница в том, что он – будучи всего лишь подростком – не успел, разумеется, обзавестись женой-ангелом, которая утешала бы его по ночам. Он просто лишился брата из-за трагедии в кинотеатре «Мажестик». И хотя он не присутствовал там во время событий, ему в каком-то смысле даже хуже, чем нам, поскольку жители города считают его брата чудовищем, в то время как всех остальных погибших боготворят, а их выживших родственников почитают чуть ли не за святых.

– А что было не так с Эли? – спросила Джилл. – С чем ты ему помогал справиться?

Я ответил, что с ним все было «так». Ему просто необходимо было выговориться по многим разным поводам.

Эли пришел ко мне на прием в начале учебного года, в сентябре, потому что ему было одиноко. Поначалу он выглядел зажатым и неловким, но быстро раскрылся, как только мы познакомились поближе. У него не было особенных интересов, кроме старых фильмов ужасов, которые он любил пересматривать со своим братом. О брате он почти никогда ничего не говорил, хотя я его неоднократно о нем спрашивал. Я почти сразу понял, что Эли скрывает какой-то огромный секрет и что понадобится немало времени и усилий, чтобы этот секрет из него вытянуть. А потом случилась трагедия, и наш совместный труд прекратился.

– Возможно, я должен был работать быстрее? – спросил я у Джилл. – Как ты думаешь? Может быть, Эли поселился у меня во дворе именно поэтому? Что это все значит? Что теперь делать? Чем я могу помочь?

Не спорю, я был в легкой панике и вел себя не так, как обычно, и скорее всего именно поэтому Джилл позвонила Исайе, который немедленно прибыл вместе с Бесс.

К моему удивлению, Джилл сразу же села к Бесс в машину, и они укатили, оставив меня одного в компании моего лучшего друга (мужского пола), который положил руку мне на плечо, как он любит, и сказал: «Мальчишке крепко досталось», а потом пояснил, что Эли – который когда-то входил в первую десятку по академическим достижениям – перестал после трагедии делать домашние задания, а в последнее время и вовсе не являлся в школу, отчего мне снова стало стыдно, что я бросил его и всех остальных школьников, которые на меня полагались, как я полагался на Вас, Карл. Да, я вполне прочувствовал иронию этого положения.

– Я могу пойти и поговорить с ним, – сказал Исайя. – Мы можем ему посоветовать вернуться в школу и получить аттестат. Расписать ему его светлое будущее и все такое. Но что-то мне говорит, что он залез в палатку не для того, чтобы выслушивать проповеди.

– А что, ты думаешь, ему нужно?

– А ты сам как думаешь? Что тебе нутро подсказывает?

Я закрыл глаза, так же, как делал это пятничными вечерами в Вашем кабинете. Успокоил свои мысли, спустился глубоко внутрь себя и спросил Личность, что она посоветовала бы касательно Эли. Когда я открыл глаза, Исайя сказал, что его радует моя молитва, а когда я решил его не поправлять, добавил, что я обязательно обрету веру. Потом он сказал, что если кто и может помочь Эли, то это я. «Даже со всем тем, что случилось», сказал он.

– Этот парень поселился у тебя во дворе не просто так, – добавил он. – Как ты собираешься ответить на зов Господний, Лукас? Как исполнишь служение Всевышнему? Ты одарен духовной силой. Я видел ее. Скрывать от мира такой свет – просто грех.

Исайя ухватил мою голову и прижал к себе, так что мой лоб уперся ему в ключицу. Руки у него были сильные, он держал меня и обращался к своему богу с просьбой помочь мне исполнить мое предназначение. В своей молитве он еще раз упомянул, что я добрый человек, что я помог многим подросткам, а потом сравнил меня с Самсоном, которому филистимляне сначала отрезали волосы, а потом ослепили и заковали в кандалы. Потом он сказал: «Господи, ниспошли моему другу и коллеге Лукасу силу, достаточную, чтобы повалить столпы, в которые он упирается, и восстановить порядок и согласие в помощь этому мальчику. Отче наш, Ты знаешь, что я молю тебя обо всех твоих чадах ежедневно, но этому, во дворе, нужна лишняя порция. А наш Лукас – именно то, что нужно, и мы с Тобой оба это понимаем. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь».

Тут Исайя отпустил меня, но сжал мое плечо еще крепче обычного, так, что я поморщился, а потом притянул к себе для дополнительного объятия. Потом он дважды похлопал меня по щеке, а потом рассказал, как дела в школе, и упомянул, что его дочь Ализа ждет ребенка. Он засмеялся, потому что Ализа, оказывается, объявила, что это они с мужем беременны, и сказал, что мы с ним окончательно устарели и скоро совсем перестанем понимать младшее поколение.

В выпускной год, который для нее был уже много, много лет назад, Ализа часто приходила ко мне в кабинет, поскольку с ней случилось то, что обычно называют «кризис веры» – то есть она начала сомневаться в той религии, которая досталась ей по наследству от Бесс и Исайи. Она настолько запуталась в своих чувствах по этому поводу, что совсем перестала есть. Я по большей части просто сидел и слушал, но иногда также вставлял замечания, что она теперь взрослая девушка и только от нее самой зависит, как устроить свою будущую жизнь. Я помню, какое страдальческое было у нее выражение. Родители ожидали, что она так и будет петь в церковном хоре и учить малышей в воскресной школе, а у нее больше не было на это душевной энергии. И еще я помню, что удивлялся тогда – как это Бесс и Исайя, будучи настолько чуткими и заботливыми людьми, воспитали дочь, которая боится сказать родителям, чего ей на самом деле хочется. Меня это огорчало, но Исайе я не проронил ни слова. Это был секрет Ализы, а не мой.

Сразу после выпускного она отыскала меня на школьном футбольном поле, поцеловала в щеку и заключила в объятия, которые продолжались немного дольше, чем позволяли рамки приличия, шепча мне в ухо: «спасибо, спасибо». В конце того лета она улетела в университет в Лос-Анджелесе. Я ее в последнее время почти не встречал – она осела в Калифорнии и в Пенсильванию наведывается редко.

Так вот, мы сидели в гостиной послемолитвенно, и я был рад за Исайю и за беременных Ализу и Роберта, ее мужа – и я так и сказал вслух, – но на самом деле я был гораздо сильнее обеспокоен появлением Эли у меня во дворе.

Чего он хотел?

Что ему было нужно?

Почему он выбрал меня?

А вдруг он явился, чтобы наказать меня, потому что решил, что я в чем-то виновен? Я легко представляю себе, как неокрепший ум мог запутаться, пытаясь сопоставить все детали событий того вечера в кинотеатре, попавшие в прессу, и тем более вывернутые наизнанку в интернете, не говоря уже о том, как слухи искажаются последствиями посттравматического стресса.

К моему удивлению, Исайя принес дорожную сумку и сказал, что Джилл останется на ночь с Бесс – чтобы «переговорить по-женски», – а сам он будет спать на моем диване, на случай если с Эли будет что-то не так.

– Каин и Авель, – сказал Исайя. – С первым, самым трудным заданием ты справился. Теперь пришла пора заняться юным пастухом, который и сам не более, чем агнец. У этого мальчика во всей его сущности не найдется ни крупинки злобы, но последние события научили нас, что ни на что нельзя полагаться. Так что давай медленно и внимательно.

Я думаю, он хотел сказать, что трагедии странным образом влияют на сознание, но не мне Вам об этом рассказывать. Думаю, и Юнг бы согласился.

Той ночью, когда я запер дверь и встретился со своей окрыленной Дарси, она указала на пятно оранжевого света за окном и сказала: «Путь вперед лежит через этого мальчика».

Я спросил, что это значит.

– Путь вперед лежит через этого мальчика, – повторила она.

– Было бы лицемерием с моей стороны продолжать писать письма Карлу, и в то же время отказываться от общения с Эли, так? – уточнил я. – Это в своем роде духовное испытание, да?

– Путь вперед лежит через этого мальчика.

Больше моя окрыленная Дарси ничего не сказала.

Утром Исайя встал и пошел в школу, а мальчик никак себя не проявил, даже когда Джилл к обеду вернулась и потыкала в палатку метлой.

Эли сидит в палатке уже четвертый день. Я не смог его застать снаружи от нее, хотя следил довольно внимательно. Все это очень странно, и – прошу прощения за подробности – мне очень интересно, каким образом он облегчается.

Я написал Вам это письмо, подпитал, так сказать, свои силы при помощи нашей терапевтической общности и теперь собираюсь поговорить с Эли – как только вернусь с почты.

Видите ли Вы меня, когда я иду мимо Вашего дома? Я всегда машу Вам рукой. Иногда я представляю себе, будто Вы подглядываете в щелку и улыбаетесь. Я прохожу мимо несколько раз на дню, в надежде, что когда-нибудь планеты сойдутся, как любят говорить.

Я очень скучаю.

Ваш самый верный анализируемый,

Лукас