Справедливость. Как поступать правильно?

Табачная компания Philip Morris ведет крупный бизнес в Чешской Республике, где курение остается популярным и социально приемлемым. Обеспокоенное ростом вызванных курением расходов на здравоохранение правительство Республики недавно рассмотрело вопрос о повышении налогов на табачную продукцию. Надеясь предотвратить такой ход событий, Philip Morris заказала анализ затрат и выгод, связанных с последствиями от курения, которые оказывают влияние на национальный бюджет Чешской Республики. Исследование показало, что государство на самом деле от курения выигрывает больше, чем теряет. Почему? Потому что, хотя курящие при жизни увеличивают государственные расходы на здравоохранение, они рано умирают, в результате чего экономят государству значительные расходы на то же здравоохранение, на пенсии и дома престарелых. Согласно этому исследованию, если принять по внимание "положительные последствия" курения (включая поступления в казну налога на сигареты и экономию, которую дает преждевременная смерть курящих), получается, что чешская казна ежегодно получает прибыль в размере 147 мил. долларов.Для Philip Morris этот анализ расходов и полученных выгод обернулся катастрофой в отношениях с общественностью. "Табачные компании обычно отрицали, что сигареты убивают людей, - писал один комментатор. -- Теперь они хвалятся этим".

Но существует третья, более важная причина беспокоиться растущим неравенством в американской жизни: слишком большой разрыв между богатыми и бедными подрывает солидарность, которой требует демократическое гражданство. Происходит это так: по мере усиления неравенства богатые и бедные начинают жить все более отдельно друг от друга.

Состоятельные люди отправляют своих детей в частные школы (или в государственные школы, находящиеся в богатых пригородах), а городские государственные школы остаются детям из семей, у которых нет других вариантов. Сходный тренд приводит к отчуждению привилегированных от прочих общественных институтов и объектов43. Частные спортивные клубы вытесняют муниципальные рекреационные центры и бассейны. Более зажиточные соседские общины нанимают частных охранников и в меньшей степени полагаются на защиту со стороны полиции. Второй или третий автомобиль в семье устраняет необходимость в общественном транспорте и т.д. Состоятельные люди уходят из общественных мест, отказываются от общественных услуг, оставляя государственное и муниципальное тем, кто не может позволить себе что-либо другое. Это приводит к двум весьма плохим результатам. Один из них — налоговый, другой — гражданский. Во-первых, снижается качество общественных услуг, поскольку люди, которые более не пользуются ими, проявляют все меньшую готовность поддерживать эти услуги своими налогами. Во-вторых, общественные учреждения (такие, как школы, парки, игровые площадки и местные общественные центры) перестают быть местами, где сталкиваются самые разные во всех отношениях граждане. Институты, которые некогда собирали граждан и служили неформальными школами гражданской добродетели, стали немногочисленными и рассеянными в пространстве. Опустошение и размывание общественной сферы осложняет культивирование солидарности и чувства общности, от которого зависит демократическое гражданство.

Ощущение неразрешимости этих сомнений и необходимости разобраться с ними является побуждением к философствованию.

Одно из предыдущих поколений осуществило массированные инвестиции в федеральную программу строительства автострад, которые дали американцам беспрецедентную личную мобильность и огромную свободу, хотя и способствовали зависимости американцев от личных автомобилей, расползаниям пригородов и разрушающим общность моделям жизни, к тому же еще и вызвали деградацию окружающей среды. Ныне живущее поколение могло бы посвятить себя инвестициям в инфраструктуру возрождения гражданской жизни, что имело бы столь же обширные и серьезные последствия. Я говорю об инвестициях в государственные школы, отправлять детей в которые захотели бы и бедные, и богатые; об инвестициях в системы общественного транспорта, достаточно надежные, чтобы побудить людей пересаживаться на общественный транспорт; об инвестициях в общественные клиники, игровые площадки, парки, центры досуга, библиотеки и музеи, которые, по крайней мере в идеале, привлекали бы людей из их замкнутых сообществ, приводили бы их в общие пространства, предоставляемые им общим демократическим гражданством.

Чтобы одолеть эти несправедливости, Кеннеди считал необходимым бросить вызов тому самодовольному образу жизни, который он видел вокруг. Он без колебаний был субъективным.

Многим людям разговоры о добродетели в политике напомнят о религиозных консерваторах, которые учат людей, как надо жить. Но проповеди религиозных консерваторов — не единственный способ наполнения политики концепциями добродетели и общего блага. Вызов заключается в том, чтобы вообразить политику, которая серьезно воспринимает моральные и духовные вопросы, но связывает их с широким спектром экономических и социальных проблем, а не только с вопросами пола и абортами. В мое время самым многообещающим голосом, призывавшим американцев двинуться в этом направлении, был голос Роберта Кеннеди, в 1968 г. добивавшегося выдвижения своей кандидатуры в президенты от демократической партии. Для него справедливость означала нечто большее, чем размер национального продукта и его распределение. Он считал, что справедливость предусматривает выдвижение высоких нравственных целей и борьбу за их достижение. В речи, произнесенной 18 марта 1968 г. в университете штата Канзас, Кеннеди говорил о войне во Вьетнаме, о беспорядках в американских городах, расовом неравенстве и войне с бедностью. Затем он от этих явных вопросов справедливости перешел к доказательствам того, что американцы стали ценить не то, что следует. «Хотя мы принимаем меры, направленные на уничтожение материальной нищеты, — сказал тогда Кеннеди, — перед нами стоит другая, более значительная задача. Она состоит в том, чтобы бороться с нищетой удовлетворенности... которая поразила нас всех». Американцы отдались «простому накоплению вещей».

Путешествуя по страницам этой книги, мы изучили три подхода к понятию справедливости. Первый из них утверждает, что справедливость означает максимизацию пользы или благосостояния, достижение максимального счастья максимального числа людей. Согласно второму, справедливость означает уважение свободы выбора, либо реального, сделанного людьми на свободном рынке (либертарианская позиция), либо гипотетического, который люди сделали бы, находясь в изначальных условиях равенства (либерально-эгалитаристская позиция). Согласно третьему подходу, справедливость сопряжена с культивированием добродетели и размышлениями об общем благе.

46 лет спустя, 28 июня 2006 г., Барак Обама, которого демократическая партия вскоре выдвинет в качестве кандидата в президенты, произнес совсем другую речь о роли религии в политике. Обама начал свое выступление с воспоминаний о том, как он решал вопросы религии двумя годами ранее, в ходе своей кампании за место в Сенате Конгресса США. Оппонент Обамы, довольно жесткий религиозный консерватор, обрушился с критикой на поддержку, которую Обама оказывал правам гомосексуалистов и праву на аборт, утверждая, что Обама — не добрый христианин и что Иисус Христос не проголосовал бы за Обаму. «Я ответил на это словами, которые стали типичным ответом либералов в подобных спорах, — вспоминал Обама. — Я сказал, что мы живем в плюралистическом обществе и я не могу навязывать свои религиозные взгляды кому-либо, что я баллотируюсь на пост сенатора от штата Иллинойс, а не на пост священника этого штата»4. Хотя Обама легко выиграл выборы в Сенат, теперь он считал свой ответ недостаточным. По его словам, он «недостаточно коснулся роли своей веры, сформировавшей его идеалы и личные убеждения»5. Далее Обама описал свою христианскую веру и заявил, что религия имеет самое прямое отношение к политическим дебатам. Прогрессисты, «покинувшие сферу религиозного дискурса» в политике, совершили, по мнению Обамы, ошибку. «Неудобство, которое некоторые прогрессисты испытывают при любом намеке на религию, зачастую мешало нам эффективно рассматривать проблемы в категориях морали». Если бы либералы предложили политический дискурс, полностью избавленный от религиозного содержания, они бы «лишили себя образов и терминологии, благодаря которым миллионы американцев осмысливают и свою личную мораль, и социальную справедливость».

Принцип справедливости, определяющий наши обязанности и права, должен быть нейтрален по отношению к конкурирующим концепциям благой жизни. Кант утверждает: для того чтобы прийти к нравственному закону, мы должны абстрагироваться от своих случайных интересов и целей. А Роулз настаивает: для того чтобы размышлять о справедливости, нам следует отрешиться от своих конкретных целей, привязанностей и концепций блага. О справедливости следует размышлять под завесой незнания. Этот способ размышлений о справедливости противоречит аристотелевскому взгляду. Аристотель не считает, что принципы справедливости могут или должны быть нейтральными по отношению к благой жизни. Напротив, Аристотель утверждает, что одна из целей справедливой конституции — формирование добродетельных граждан и культивирование доброго, хорошего характера. Аристотель не считает возможным размышлять о справедливости в отрыве от размышлений о смысле распределяемых обществами благ: должностей, почестей, прав и возможностей. Одна из причин, по которым и Кант, и Роулз отвергают взгляд Аристотеля на вопросы справедливости, состоит в том, что, по их мнению, его способ размышлений не оставляет места свободе. Государственный строй, который пытается культивировать добросердечный характер или утверждать определенную концепцию благой жизни, рискует навязать одним ценности других. Этот способ мышления отказывает в уважении людям как свободным и независимым личностям, способным самостоятельно выбирать себе цели. Если Кант и Роулз правы в понимании свободы, тогда они правы и в понимании справедливости. Если мы — независимые личности, совершающие свободный выбор, и не связаны моральными узами, предшествующими выбору, то нам необходима структура прав, которая нейтральна по отношению к целям. Если личность предшествует целям, то и право должно предшествовать благу. Однако если нарративная концепция моральной субъектности более убедительна, тогда, возможно, стоит переосмыслить способ размышлений Аристотеля о справедливости. Если размышления о моем благе сопряжены с размышлениями о благе сообществ, с которыми связана моя идентичность, то стремление к нейтральности может быть ошибочным. Размышлять о справедливости, не размышляя при этом о благой жизни, пожалуй, невозможно — и даже нежелательно. Вынесение концепций благой жизни на общественное обсуждение справедливости и прав может поразить вас как совсем непривлекательная, даже пугающая перспектива. В конце концов, вопрос о наилучшем образе жизни вызывает разногласия среди людей, живущих в плюралистических обществах вроде нашего. Либеральная политическая теория возникла как попытка избавить политику и право от вовлечения в моральные и религиозные контроверзы. Философские системы Канта и Роулза представляют самое полное и ясное выражение этого устремления.