Щучка

9

Люська негромко свистнул из кустов, и Маша, подтянув джинсы, юркнула в садовые заросли.

– У нас беда, – она поёжилась, – Аркадий умер. Во время завтрака, у всех на виду… – голос её дрогнул. – Ужас просто. До сих пор руки трясутся.

– Эва… – Люська покачал головой. – Из-за чего?

Маша пожала плечами.

– Пришёл этот, Борис, быстро организовал всё, – Маша нахмурилась. – Теперь экспертиза будет. Как-то так…

– Понятно… Значит, вы ещё здесь задержитесь? – спросил Люська и бросил взгляд на дом.

– Думаю, да, – Маша почесала нос. – Я с Костей не говорила ещё на эту тему. – В её животе громко заурчало, и она судорожно прижала к нему руки. И ведь не скажешь, что после того, что произошло утром, ей на еду даже смотреть было страшно. – Извини… Это нервное…

– Понятно. А я щей вчера наварил, – задумчиво произнёс Люсьен, – щавелевых, будешь?

– Буду, – сглотнула Маша. – И хлебушка бы… А отец твой где? Не заругается?

– С николаевскими мужиками рыбачить ушёл. Ну в смысле… – он щёлкнул себя по горлу. – Вечером заявится. Идём что ли?

– Подожди… – Маша прошла чуть вперёд и, раздвинув кусты, привстала на цыпочки, увидев в окне Жоржа.

К нему подошла Дарья и толкнула изнутри раму. Закурив, облокотилась на подоконник. Жорж поморщился. Он кивал, слушая чьи-то рассуждения, но по всей видимости они ему не очень нравились. Дарье тоже – она то и дело поглядывала на Жоржа, и глаза её выражали недоумение и растерянность.

– Софья Дмитриевна, голубушка, ну ей-богу, давайте как-то урегулируем этот вопрос… Зачем же сразу говорить о банкротстве? Быть может, небольшая дотация… Костя смог бы погасить кредит… – оторвавшись от подоконника и дотронувшись до локтя Дарьи, Жорж скрылся из виду в глубине комнаты.

…Значит, это покои старшей Цапельской. И там сейчас Костя, которого обрабатывают со всех сторон ближайшие родственники. Делят шкурку мебельного производства? Бедный Аркадий, как быстро тебя вычеркнули из семейных рядов…

– Что там? – Люська полез следом за Машей. Зашуршали листья, под ногой щёлкнула ветка.

К окну подошёл Борис. Дарья тут же выбросила сигарету и посторонилась. Борис, засунув руки в карманы, стоял и слушал тех, кто находился в комнате. Застывшее лицо его было лишено каких-либо эмоций. Он смотрел прямо перед собой, но Маше сделалось не по себе. Будто он сейчас следил за ними сквозь густую листву, а они с Люськой занимались чем-то предосудительным или даже преступным. Но ведь они ничего не замышляли, просто…

«Рощина, он не видит тебя», – Маша чуть было не произнесла эту фразу вслух.

Не поворачивая головы, она ткнула куда-то кулаком за спину, попав Люське в грудь, чтобы он не лез и не шевелился. Затем сделала шаг назад, и уже поворачиваясь, успела заметить, как губы Бориса растянула задумчивая кривая улыбка.

«Ну и тип! Нет, бывших ментов не бывает…» – промелькнуло в голове Маши.

– Далеко ты живёшь? – Маша несколько раз обернулась, пока дом Цапельских не скрылся из виду.

– Здесь всё рядом, – коротко ответил Люська.

Маша заметила, как глухо прозвучал его голос. Люсьен прибавил шагу, чтобы побыстрее миновать пруд, и Маша еле поспевала за ним, стараясь двигаться след в след.

– У вас есть здесь магазин какой-нибудь? Мы можем заскочить, и я куплю продукты… Может тебе ещё что-то надо? – Маша нащупала в заднем кармане джинсов сложенные купюры и банковскую карту, которую так и не переложила в сумочку после поездки.

– Я что, по-твоему, нищий?! – Люська резко остановился и обернулся к Маше. – Думаешь, последний хрен без соли доедаю? Ещё ты со своей благотворительностью! Мне подачки не нужны! Поняла?

– Поняла. Ни о чём таком я не думала. Так что, не надо на меня орать. У меня, знаешь, нервы тоже не железные! И на глазах, между прочим, человек умер, которого я знала! А Косте он всегда помогал, почти как отец! Да что я тебе объясняю… – Маша осеклась, отвела глаза и замолчала.

– Ладно, чего это мы в самом деле… – уже спокойно заметил Люська. – Бесит просто, когда разговор о деньгах заходит…

– Точно, – Маша подумала о Косте.

И словно прочитав её мысли, Люська продолжил:

– Как Костя-то? Переживает?

– Что же ты сам его не спросишь?

– Я… – Люська остановился. – Даже не знаю… Ну что я ему скажу? Ведь ничего общего между нами нет. Батя у меня бывший зек. Я работать сразу после школы пошёл. – Люсьен перепрыгнул через коровью лепёшку и указал на неё Маше. – Костя в Николаевское редко приезжал, а когда его отец помер, и вовсе перестал. Летом иногда только. Поначалу я ещё к нему бегал, пока мальчишкой был, хоть отец и ругался страшно. Хворостиной и ремнём бил. И гоняли меня от Костиного дома. Злился я, конечно, даже окно как-то разбил у них, – он усмехнулся. – А постарше стал, так узнал, что договорённость у Цапельских с моим батей была – чтобы я, значит, с Костей не общался. Тётка, Серафима Николаевна, при встрече мне сказала, чтобы я к ним не ходил. А я что, дурак, что ли? Мне один раз скажи – я пойму. Ясно ведь – не чета я Костьке. Наверное, думали, что к водке да гулянкам приобщу, а мне, веришь, и не хотелось этого никогда… Да если бы у меня деньги были, то я б тоже учиться пошёл на художника или на архитектора. Только к дому пришпиленный я много лет был из-за бабки, – Люська тяжело вздохнул.

– А твоя бабушка сейчас жива? – Маша приложила ладонь к макушке, чувствуя, какой горячей она стала от жары.

– Не, померла. Она у нас сильная была, только с головой не дружила. Уйдёт куда – до ночи ищем. А она чекушку из дома умыкнёт, выпьет, под куст свалится и спит… Чудная стала после того, как маманька утопилась…

Сердце Маши болезненно сжалось.

– Расскажи мне о маме. Какая она была?

– Расскажу – что ж не рассказать? – пожал плечами Люська. – Сколько мне тогда было, лет пять? Как думаешь, много я помню? – он остановился у невысокого забора перед домом, утонувшим в зелени старых яблонь с кривыми стволами. – Проходи, – открыл перед Машей калитку, – только у нас всё по-простому…

Маша зашла в сени и пригнулась. Ей показалось, что она сейчас заденет потолок головой – настолько низким он ей показался. В доме было прибрано, если можно так сказать о месте, где вещей и мебели не так уж много. Неровный пол со сбитыми порожками, большая печь в половину центральной комнаты, выходящая одной стороной в коридор. Тут же перед ней лежали неубранные с весны поленья. Над вьюшкой – чёрный засаленный след от копоти, под дверкой для розжига – обуглившиеся половицы. В углу примостилась кочерга, от её ручки по стене тянулась густая паутина.

– Осмотрись, если хочется. Я щи разогрею.

На кухоньке загудел маленький пузатый холодильник, и скоро раздалось чирканье спичек и металлический скрежет кастрюли о плиту.

Маша огляделась. Отодвинула занавеску в небольшом чулане. На лежаке вдоль стены неопрятной кучей лежало скомканное шерстяное одеяло, рядом на табурете стояла стеклянная банка, до краёв набитая окурками. Запах стоял отвратительный. Картину завершали пустые бутылки в ряд и остатки копчёной рыбы в ведре.

– Не извозись, – Люська задёрнул шторку и задвинул ведро. – Отец здесь отсыпается. Привык на нарах кучковаться, вот и пыхтит в потолок. Может, когда отойдёт, нормальным станет, – парень задумчиво почесал затылок.

Маша прошла в большую комнату. На круглом столе стопкой лежали старые журналы с пожелтевшими корешками, чашка с отколотой ручкой и радиоприёмник «Маяк» с вытянутой антенной. Над серым затёртым диваном с ободранными уголками висел ковёр. Кайма его тоже была потрёпана, и Маша поискала глазами кошку. Сервант с посудой и вышитой дорожкой на столешнице под полками, кресло с тощей подушкой, и почему-то – детская кроватка в самом углу за печкой. Маша провела ладонью по деревянному бортику.

– Твоя?

– Да, – смутился Люська, вытирая руки засаленным полотенцем. – Наверное выбросить надо, а я не могу. Видишь, вот здесь дерево потемнело? – он дотронулся рукой до одной из палок решётки. – Я ночами плохо спал, так мать в этом кресле сидела и качала меня.

– А в той комнате что? – Маша указала на смежную дверь.

– Раньше бабка жила. Теперь я. – Люсьен достал из кармана ключ и отпер замок на двери. – Пришлось вставить, – объяснил он, – чтобы папашка не лазил. У меня особо ничего нет, чтобы продать там, или пропить… Впрочем, без разницы. Но он иногда буйный становится – заполошный. Может порушить или поджечь. Конченый… – буркнул Люська. – Гляди, если интересно. Только недолго, щи сейчас закипят.

Маша кивнула и заглянула внутрь. Она всегда чувствовала нерешительность, когда попадала в новое место. Но это, наверное, присуще всем, кто ценит первое впечатление. Она не обращала внимание на цвет или запах, ловила лишь мимолётное настроение, которое возникало при взгляде на чьё-то жилище. В комнате Люськи жили воспоминания. Здесь до сих пор присутствовала его бабушка – скорее всего, вязаный жилет, висящий на спинке стула, принадлежал именно ей. Комнатка была небольшой, и Люське следовало бы избавиться от половины того, что в ней находилось, но эти вещи – старые, пользованные, кое-где испорченные временем и людьми, видимо являлись для него спасительным якорем.

Рисовал Люська на письменном столе, воткнутом между шкафом и стеной перед маленьким низким окном. Он не врал – никаких особых художественных приспособлений для работы у него не было. Обычные пластмассовые коробочки «Медовой акварели», которую Маша помнила со времён первого класса, несколько баночек цветной гуаши, жёванные кисти в захватанном гранёном стакане, тоненькие альбомы и листы ватмана.

Над кроватью висели несколько фотографий. Новые рамки выделялись своей аккуратностью на фоне выцветших и кое-где вздутых обоев, а чёрно-белые фотографии были старыми, с заметной зернистой структурой. Стёкла немного бликовали, и Маша подошла поближе. Упёрлась коленом в край кровати, чтобы лучше их рассмотреть. На одной, по всей видимости, бабушка и дед Люськи – простые уставшие лица с резко очерченными скулами и тенями под глазами. Фотография родителей со свадьбы – привычный постановочный кадр, где жених и невеста напряжённо смотрят в камеру. Сейчас уже так никто не снимает – в моде гламур, яркость и презентабельность. А вот – фотография Люськиной матери во время беременности – словно другой человек! Даже сквозь дымку плохого качества снимка заметно, как светятся её глаза, и какая она красавица – те же скулы и великоватый рот, как у её отца, широкие тёмные брови, как у матери, длинные чёрные волосы и тонкая фигура – было что-то в ней необыкновенно притягательное, отчего хотелось смотреть и смотреть, задумываясь о быстротечности и безжалостности времени…

На противоположной от окна стене – резная полка, явно сделанная Люськой. Завитки тщательно выпилены и ошкурены, кое-где ещё видны следы простого карандаша, которым Люсьен делал пометки. От полки пахло деревом. На её поверхности скопилось много всякого добра – книги, инструменты, безделушки, каменная фигурка рыбки с золотыми плавниками, покрытая слоем пыли так плотно, что глаз её почти не было видно. Маша щёлкнула рыбу по носу и легонько дунула на неё.

– Пошли уже, – Люська стоял в дверях и моргал своими светлыми ресницами, держа в руках половник.

– Ты про эту картину говорил? – Маша посмотрела на небольшой пейзаж, висевший сбоку от полки. Берёзовая роща – хоровод тонких стволов в предзакатной дымке. – Красиво…

– Ну, – согласно кивнул Люська.

Маша попыталась рассмотреть в углу подпись, но она была так мала, что пришлось бы снять картину со стены, чтобы различить буквы. Но раз Люська говорит, что это работа Николая Августовича, значит так и есть.

Люська накрыл на стол, разложив на тарелке зелёный лук с белыми головками и тоненькими стрелками, несколько мокрых редисок, пушистый укроп и крупно порезанные ломти серого хлеба. Рядом с пузатой деревянной солонкой поставил банку «Русской» горчицы, и сразу же густо намазал ею хлеб. Над глубокими мисками со щами поднимался густой пар. Закинув полотенце на плечо, Люська хлопнул в ладоши и пододвинул Маше табуретку.

– Так-то сюда ещё яйцо надо, но я утром его съел, – извинился он. – Кабы знал, что гости будут! Садись! Ещё сметана, – засуетился он перед холодильником, и через мгновение в Машину тарелку с хлюпаньем упал жирный холодный ком деревенского деликатеса.

– Ого! – Маша схватилась за ложку.

– У тётки Розы беру. У неё самая вкусная сметана. И молоко, и творог.

– Отлично ты готовишь, – Маша с аппетитом ела постные щи и ломала кусок хлеба, макая мякиш в горчицу.

– Еда – одно из главных удовольствий в жизни, – важно ответил Люська, с шумом выпивая остатки щей через край тарелки.

– Это точно, – хмыкнула Маша и тут же продолжила, – я видела твои рисунки. Тебе надо учиться.

– Что, совсем плохо? Ну так мы университетов не кончали! – буркнул Люська, собирая посуду.

– А ты обидчивый… – Маша закрутила банку с горчицей и протянула её Люське. – На обиженных воду возят, знаешь? Учиться надо, чтобы не застрять. Ты очень хорошо чувствуешь оттенки и полутона. Честно скажу, мне они давались нелегко. Но я их потом стала видеть, когда родители за город жить переехали. А ты здесь родился, видишь эту красоту с детства, можно сказать, впитал с молоком матери… – она замерла, но Люська слушал её очень внимательно. – Я вижу в твоих работах характер, и чувствую, как тебе важно достичь самовыражения через картины. Это замечательно и, на мой взгляд, необходимо для любого творца, но следует знать каноны, историю, чтобы двигаться вперёд, развиваться…

С улицы раздался какой-то грохот, словно с крыши упало ведро с камнями. Люська дёрнулся всем телом, едва не уронив тарелки, затем не глядя поставил их в раковину. Ни слова не говоря, кинулся в коридор. Маша осталась сидеть, пока входная дверь не хлопнула. Снова послышались шум и возня. О стену что-то ударилось. Маша вскочила, соображая, что предпринять. Вспомнив о кочерге, понеслась в коридор. Как только закопчённая железная палка оказалась у неё в руках, она протянула руку к ручке входной двери. Но дверь сама распахнулась ей навстречу, и спиной ввалился Люська, а почти верхом на нём мужик в наколках, в котором Маша сразу же узнала незнакомца у пруда.

– А ну отпусти его! – пискнула Маша, замахнувшись кочергой и содрав с потолка кусок краски.

– Иди отсюда! – хрипло крикнул Люська, и Маша увидела красное пятно, которое расползалось под его глазом.

– Но… – Маша стиснула зубы.

– Иди, – сдавленно процедил Люська, с трудом затаскивая пьяного отца в чулан. – Я вечером зайду…

– С-с-суку завёл?! – мужик стал вырываться, дрыгая ногой в сторону Маши. – Я вас, тварей, всех…

Раздался такой оглушительный мат, что Маша, отбросив кочергу, выскочила за порог. Остановившись за дверью, она несколько раз глубоко вдохнула. Через минуту за её спиной опять что-то рухнуло и покатилось. Маша сделала несколько нерешительных шагов к калитке, стиснув ладони в кулаки. Дверь распахнулась, ударившись о стену, и пьяный мужик, раскинув руки и раззявив щербатый рот, кинулся в сторону Маши. Люсьен, споткнувшись, упал, не успев ухватить отца за ногу.

Взвизгнув, Маша за долю секунды оказалась за калиткой и тут же уткнулась в чью-то широкую грудь.

– А ну, цыц, зар-р-раза! – прогрохотало над её головой. – Эх, Валера, недолго ты у меня воздухом свободы дышать будешь…

Горячая ладонь сильнее прижалась к Маше и затем пробежалась по её рёбрам.

– Интересное кино… – вкрадчиво произнёс Борис прямо над ухом Маши.

10

Маша вышла к реке и остановилась. Обхватив себя за плечи, постаралась успокоиться. Оттолкнув Бориса почти сразу, она понеслась прочь. Но до сих пор ощущала крепкий хват его рук на своём теле, видела поросль курчавых волос от запястий до локтей, чувствовала запах его одеколона на своей одежде, и от всей этой ситуации ей было мерзко, словно она вляпалась в горячую навозную жижу.

Маша была симпатичной – на неё обращали внимание из-за ладной фигурки и широкой улыбки. Она даже пару раз отбивалась от настойчивых ухаживаний своих однокурсников, но это было совсем другое… То, как Борис посмотрел на неё – насмешливо и со значением, как его пальцы пробежались по её спине, зацепив лямку бюстгальтера, заставило её усомниться в реальности происходящего. Сколько ему лет? Он, наверное, даже старше её отца! Но какая сила, энергетика… Что в этом бывшем менте такого, что воздействует подобным образом? Возраст, опыт или какие-то профессиональные штуки, о которых она, Маша, даже не догадывается? Это с их помощью он подчиняет людей и заставляет делать то, что он хочет?

Маша выдохнула и посмотрела с берега вниз, на бегущую воду. Сейчас бы окунуться в ледяную синь и смыть события, ощущения, болезненную нерешительность и вязкую муть этого дня. Маша поискала глазами спуск. Он был дальше, метрах в ста от того места, где рисовал Люська, а много лет назад – Николай Августович. Спуск был крутой, почти отвесный – вряд ли он пользовался местными по назначению. Кому взбредёт в голову, цепляясь за корни, рисковать ногами и руками.

Ей так захотелось увидеть Костю, обнять его, но идти в дом было свыше её сил. Маша села на край склона так, чтобы ступни повисли в воздухе, а затем легла на спину, уставившись в подёрнутое облачками небо.

Надо было оставить всё в прошлом и жить, просто радуясь солнцу…

«… цветущие сады, тёплые ливни и жаркое солнце – так неспешно благоухает запахами в сочных красках лето в картинах Левитана, Пластова, Поленова, Шишкина…» – голос Фёдора Кузьмича Балясина, её учителя, немного надтреснутый, но такой плавный и успокаивающий, зазвучал в голове Маши как нельзя кстати. Его лекции в просторной и всегда прохладной мастерской, возвышенно-утончённое отношение не только к искусству, но и к тем, кто только начинал свой путь в нём, заполнили Машину жизнь, отодвинув в сторону неприятные и болезненные моменты, которые были связаны с семьёй.

«Нет, вы, конечно, можете пойти и по стопам Фрейда, согласовать ваше видение прекрасного через обнажённую натуру, но даже здесь важнее всего будет, всё-таки, психологический портрет…»

Вот и она мечтала заняться именно портретной живописью…

«…так кто, по-вашему, может назвать себя художником, друзья мои? Я вам скажу – любой, кто может что-то сказать этому миру! И не важно, что это будет – большое полотно, клочок бумаги, зарисовка, эскиз или простая салфетка! Любая из ваших работ несёт в себе ваши мысли, эмоции, идеи. И каждая из них навсегда останется с вами, как верный друг, который расскажет о вас, когда вас не будет…»

Рука непроизвольно потянулась к карману джинсов. В мозгу что-то щёлкнуло, заставив вытащить лист бумаги из кабинета Николая Августовича Цапельского.

В том, что это было письмо, Маша не сомневалась. Она расправила на коленях желтоватый листок, слежавшийся от времени на сгибах, и посмотрела по сторонам, словно кто-то мог догадаться о том, что она читает чужое послание.

«Душа моя, Радость моя, Боль моя,

Я помню всё, что было… Чувство вины теперь постоянный мой спутник. Простишь ли ты меня когда-нибудь?

Люблю»

Маша перевернула лист, но больше не нашла никаких записей.

Совершенно неожиданно подул резкий ветер. С северной стороны, словно живая, неслась тяжёлая туча. Воздух наполнился озоном, и Маша поняла, что, если она не хочет промокнуть с головы до ног, ей придётся идти в дом Цапельских. Аккуратно сложив письмо и засунув его обратно в карман, Маша ещё раз задумчиво посмотрела на бегущую под ногами воду.

Катю она заметила не сразу – женщина вывернула с тропинки, когда Маша пересекала ромашковое поле. В одной руке у Кати был бидон, в другой – сетка с яйцами. Катя торопливо перебирала полными ногами, и волосы на её шее, под собранным пучком, прилипли к коже влажными завитками.

– Катя! – Маша легко подбежала к женщине и ухватилась за ручку бидона.

Катя дёрнулась. По краю бидона закудрявилась молочная пена.

– Ах! – домоправительница потянула бидон к себе, и Маша увидела её испугано – выпученные глаза.

– Это же я… – Маша одёрнула руку.

– Прости, – на губах Кати появилась слабая улыбка. – А я подумала… – она тревожно огляделась. – Гуляла? Правильно… Здесь красиво… – Катя протянула Маше сетку с яйцами. – А молоко я сама понесу.

– У Розы брали? – Маша вспомнила имя хозяйки, которую нахваливал Люсьен.

– Да… – удивилась Катя. – Откуда ты знаешь?

– Мне Люська рассказал, – брякнула Маша. Следовало бы спросить о том, что происходит в доме, но Маша понимала, что если бы Катя хоть что-нибудь знала, то непременно сказала бы ей об этом.

Катя, казалось, не обратила на её слова никакого внимания. Она торопливо шла, придерживая крышку бидона средним пальцем, и Маша продолжила:

– Вы же знаете Люсьена? Меня с ним Костя познакомил. Мы встретились в берёзовой роще. Хороший парень, юморной… И знаете, рисует отлично!

– Да, да… – Катя остановилась и внимательно посмотрела на Машу. – Ты уж аккуратнее. У него отец уголовник… И вообще…

Маша хмыкнула, покачав головой.

– Я тебе точно говорю! – Катя даже притопнула. – Как его только земля носит?! А Люську жалко, да. Ты ведь знаешь про его мать? Думаешь, почему она это сделала?

Маша пожала плечами. Вот уж об этом она совсем не думала – мало ли причин у людей закончить свои дни подобным образом?

– Я помню её – красивая, – Катя нахмурилась. – Особо мы не общались, конечно, да и времени не было у меня совсем… Моталась между Николаевским и городом. Моя дочь, Лёка… – Катя моргнула и тряхнула головой, словно опомнившись. – Ах да, о чём это я? Зина… Этот муж её, Валера, редкостная сволочь! Прости меня, Господи! По молодости гуляка был, девкам нравился! Как она с ним жила, не знаю… Наверное, на сколько сил хватило, а потом… Может он и довёл он её до страшного. Ведь все поначалу говорили, что она убежала. Но как же ребёнок? – Катины глаза повлажнели. – Пока не нашли тело, ругали её на чём свет стоит. Ну мало ли чего в жизни не бывает? Зачем же творить-то с собой такое?! – в сердцах закончила Катя и перевела дыхание.

Первые крупные капли дождя, тёплые и желанные, упали в траву и Маше на нос. Они с Катей прибавили шагу и очень быстро оказались у пруда.

– Нашли-то её недели через две, представляешь? – Катя инстинктивно вжала голову в плечи, когда льняное платье на её спине покрылось мокрыми пятнами. – Видно за корягу зацепилась. Ужас такой… мальчишки купались, а тут она! Борис тогда этим делом занимался… Ничего-то от Зиночкиной красоты не осталось… Раздуло бедную. Но она, я тебе скажу, тоже со странностями была. Чудная – вечно по лесам да по полям бродила. Или сядет вот тут, у пруда, и смотрит перед собой, улыбается чему-то… Да… Хорошо, хоть мальчонку родила нормального, а то, что взять с такого отца? Ну да родила, и хорошо… Но вот как можно было сына Люсьеном назвать? Где и имя-то такое выискала…

Тяжёлые капли ещё продолжали падать, пока они шли через рощу, но солнечные лучи уже пробивались сквозь облачные просветы, согревая их мокрые плечи.

– Надо вот теперь поминки устраивать… – вдруг задумалась Катя. – Что там Серафима Николаевна решит…

– А разве не Дарья должна? – выдохнула Маша, увидев деревянную стену веранды.

–Ну да, конечно, – кивнула Катя. – Только ведь и здесь тоже соберёмся Аркашу проводить. По-людски надо…

Маша приподняла брови и искоса взглянула на домоправительницу. Неужели она серьёзно заявляет об этом? А что, если среди них сейчас человек, который отравил отчима Кости?

– Когда же будут известны результаты экспертизы? – осторожно спросила она.

– Борис сказал, что ускорит, – со знанием дела заявила Катя и утёрла лицо пухлой ладонью.

В холле они встретили Серафиму. Скользнув взглядом по Маше, она ничего не сказала, лишь коротко кивнула и скрылась в гостиной.

Маша вбежала на второй этаж и постучала в дверь Костиной комнаты.

– Где ты была? – обиженно произнёс Цапельский и шмыгнул носом.

– Плохо тебе? – Маша подошла к сидящему на кровати Косте и прижала его взъерошенную голову к своей груди. – Я твою тётю сейчас видела. Но она ничего не сказала. А ещё я в гостях была. Угадай, где?

Костя отстранился и уставился на неё своими тёплыми карими глазами. «Как телёнок, ей-богу!» – грустно умилилась Маша.

– У Люсьена была, представляешь? Ой, что там было… Отец его пришёл пьяный, избил Люську, за мной погнался… – Маша вздохнула.

– Ты, что, с ума с-сошла? – произнёс Костя и вывернулся из-под её рук. – А если бы что-то случилось, и он…

– Там Борис был этот, ваш, – процедила Маша и передёрнула плечами, – остановил его. А Люська… Ой, Костя, а вдруг он на Люську опять с кулаками полез?! Отец его хоть с виду и неказистый, но цепкий и злой. Такой может всё!

– Ты предлагаешь мне пойти спасать Люську? – усмехнулся Костя. – Да он и сам горазд на многое, уж поверь! Ничего ты о нём не знаешь! Он себя в обиду не даст.

Маша округлила глаза.

– Ничего не знаешь ты, Цапельский, как я посмотрю! И знать, по всей видимости, не хочешь! – Маша развернулась на пятках и вышла из комнаты.

Пришла к себе, перевесила плечики с сарафаном на оконную раму, чтобы он проветрился, затем упала на кровать и укрылась с головой покрывалом. «Это нервы. Всё пройдёт… Надо держать себя в руках.»

Скрипнула дверь, и Маша чуть отодвинулась к стене. Костя лёг боком, обхватив её за талию, и жарко задышал в шею.

…Они вздрогнули оба, когда через окно в комнату что-то влетело и упало на пол, громко стукнув. Надо же, как сморило и её, и Костю. Маша приподнялась на локте и ткнула Цапельского:

– Ты слышал?

Костя нехотя поднялся, подошёл к окну и перегнулся через подоконник. Маша протёрла глаза – вечерние сумерки укрывали сад, словно проглотив несколько часов, как будто их и не было.

– Не вижу ничего, – прошептал Костя.

– Дай я посмотрю, – Маша почему-то уже догадывалась, что это никто иной, как Люська. Вот только остался ли он стоять под окнами, увидев Костю? Она оттеснила Цапельского и негромко свистнула.

Кусты зашевелились, и светлая голова Люсьена замаячила внизу.

Маша повернулась к Косте. Тот ошарашенно переводил взгляд с неё на Люсьена.

– Пойдём, Цапельский. Люська уговаривать не будет.

Они спустились вниз и проскользнули мимо дверей гостиной, где в этот момент находились оставшиеся члены семьи. Цапельские сидели молча, играли в карты, и лампа под кружевным абажуром, стоявшая посреди большого стола, отбрасывала тени на стены и лица присутствующих. У Маши мороз по коже прошёл, когда она увидела Софью Дмитриевну – восковая кожа её светилась в тусклом свете сквозь голубоватый дым трубки.

«Репетиция поминок…»

– Привет! – Люська демонстративно держал руки в карманах.

– Привет, – ответил Костя.

– Ты как узнал, где моя комната? – удивлённо спросила Маша.

– По сарафану, как ещё? – усмехнулся Люська. – Он тебе очень идёт.

– Какого чёрта? – начал Костя. – Ты, вообще, в курсе, что…

– Тихо, тихо! В курсе он. Как твой синяк? – Маша протянула руку к лицу Люськи, но он дёрнулся в сторону и, шагнув, скрылся в тени. Оттуда уже глухо произнёс:

– Пошли к реке. Я там веток накидал днём ещё. Костёр разожжём. Может, это, – Люська обратился к Косте и кивнул в сторону освещённого входа, – хлеба возьмёшь? Пожарим…

Маша дёрнула Костю за рукав, и он, ещё немного подумав, согласился. Но потащил с собой и Машу, словно боялся оставить её с Люсьеном.

Они дождались, когда Катя с подносом уйдёт в гостиную, и успели за пару минут прихватить батон хлеба и выйти незаметно из дома.

– Вот зачем я это делаю? – бурчал Костя, двигаясь вслед за Машей, которая шла за Люсьеном. – Чего вы добиваетесь?

– Не нравится – возвращайся, – ответила Маша и всё же скрестила пальцы на обеих руках. Она была так благодарна сейчас Люське за то, что он пришёл и нашёл в себе силы поддержать Цапельского. Ну не получится, значит не получится… Маша подумала о том, как это важно и нужно, когда находится человек, готовый выслушать тебя в трудную минуту… Такой, как Фёдор Кузьмич, или Катя, или Люсьен…

Идти в темноте было странно и немного боязно, но Люська шёл твёрдым шагом, раздвигая руками высокую траву перед собой.

Они вышли к реке. Костя стоял, сложив руки на груди и наблюдая за тем, как Люська разжигает костёр. Тот деловито сложил припасённые ветки, чиркнул спичкой, спрятав огонёк между ладонями, и поднёс его к древесной коре. Слабый огонёк на мгновение замер, а затем с любопытством побежал по веткам. Когда Маша стала насаживать на сучок куски хлеба, Люсьен остановил её:

– Смочи водой сначала, а то сгорит. На вот, у меня здесь бутылка с водой.

– С водой? Не с водкой? – желчно встрял Костя.

Люська фыркнул, но промолчал. Маша показала Косте кулак и присела около костра, набирая в ладонь воду.

– Всё время думаю о том, что произошло сегодня. Что могло случиться с Аркадием?

– Не знаю, – Костя подкинул в огонь несколько веток.

– Не торопись, дай разгореться, – Люсьен присел на корточки и подул в центр костра. – Может, сердце?

– Не жаловался вроде… – Костя отпил из бутылки.

– Так внезапно, – шёпотом проговорила Маша.

Они замолчали на некоторое время, и отблески костра заплясали на их лицах.

– Я отойду на минутку, – Костя встал и покрутил головой.

– Недолго только, а то угли жевать будешь, – Люська перевернул кусок хлеба.

– Прожую, – Костя направился к полю.

– Куда ты? – вскинулась Маша.

– Отлить мужику надо, чего взъерошилась, – Люська подкинул ещё веток и вздохнул. – Зря я вас сюда позвал. Видишь, как его колотит.

– Ничего не зря! Ты молодец! Костя он… Надо просто поговорить с ним…

– Ага, чтоб потом, когда он меня послать решит, уже не так обидно было…

Раздался вскрик. Они оба подняли головы и посмотрели в ту сторону, куда ушёл Костя.

– Кипяток пошёл – ноги ошпарил… – Люська поворошил тлеющую кору.

Маша закусила губу и отвернулась.

Костя бежал к ним, на ходу застёгивая брюки.

– Твою ж… Там! Люська! – крикнул он, махнув рукой.

– Ну? – Люсьен поднял голову. Свет от костра упал на его лицо, отчего красное вспухшее пятно под глазом стало почти багровым.

– Отец твой… – Костя тяжело дышал.

– Сюда идёт? – Люську перекосило.

– Нет… – Костя был белее мела. – Лежит там.

– Пьяный? Спит? – испуганно произнесла Маша.

Костя помотал головой.

– У него нож… – он указал пальцем себе на грудь, и Маша, подскочив, ударила его по руке, а затем дунула на свою ладонь по детской привычке.

Они переглянулись, а затем посмотрели на вспыхнувшие куски хлеба, которые стали быстро превращаться в угли.