О дивный старый мир. Эротическая антиутопия

Сказать, что великое искусство

может быть сколь ему угодно вульгарным

и порнографическим, значит сказать лишь самую малость.

Искусство – это ведь радость, игра и абсурд.

Искусство – это приключенческий рассказ.

Конечно, оно также имеет отношение к правде, оно творит правду.

Но глаза на правду ему может открыть что угодно.

Например, эротическая любовь.

(А. Мердок. «Черный принц»)

Дизайнер обложки Марк Довлатов

© Марк Довлатов, 2019

© Марк Довлатов, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4485-4996-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рыжий сон

Завтра началось в 6:00. Включилось солнце. Ветер зашумел в кронах пальм. Море вздохнуло первыми волнами прибоя.

Майкл сквозь сон услышал первые трели птиц, лучи света, проникнув через легкие жалюзи, добрались до его закрытых век и согрели их. Он потянулся, повернулся на правый бок, не открывая глаз, провел левой рукой по плечу лежащей рядом девушки, подушечки его пальцев проснулись и с удовольствием стали гладить бархатистую кожу; нос его уткнулся меж лопаток и вдохнул теплый знакомый запах. Он закопался лицом в длинные волосы, рассыпанные по спине, приоткрыл глаза, окунулся в пушистое красноватое золото, двинулся вниз, прыгая губами по бугоркам позвонков, миновал талию и приник губами к сочной плоти. Девушка что-то забормотала, совсем перевернулась на живот и вытянула руки вверх. Майкл тихонько раздвинул ее бедра и положил ладонь на внутреннюю их сторону, погладил шелк кожи, поднял руку, приоткрыл губы, тихонько прищемил клитор. Пальцы его скоро слегка увлажнились, девушка зашевелилась, согнула левую ногу в колене. Он рукой отодвинул темно-рыжие волосы и добрался губами до шеи, прижался животом к спине, лег сверху, не опускаясь до конца, раздвинул коленями бедра девушки пошире и медленно вошел в нее. Она задвигала попой, заворочалась и попыталась перевернуться, Майкл остановился, зашептал ей в ухо «спи, спи» и тихонько стал двигать бедрами.

– Нууу!!!

– Чшшш!!!

– Ну я сплю!

– Ну спи, маленькая, спи.

Майкл поднялся на руках, откатился вправо и опустил ноги на пол, доски были еще прохладными, он на цыпочках выбрался из спальни, прикрыл дверь, заскочил на минуту в ванную, вышел в коридор и зашлепал босыми ступнями по лестнице вниз. Ну давай, сдувайся уже, а то будешь килем работать. Первый этаж был устлан бледно-коричневой плиткой в змеиных яшмовых разводах, приятно холодившей ступни. Он распахнул створки дверей, вышел на веранду, втянул носом воздух, услышал шум прибоя, прыгнул в песок и побежал. Пальмы слева и справа двигались назад, море наступало, бросало вызов брызгами и криками чаек. Он остановился на мокром песке, погладил взглядом зеленоватую бирюзу воды, посмотрел на пах, резко зашел в воду, был омыт брызгами, вытянул руки вперед и нырнул. Под водой он открыл глаза, увидел полосатую рыбу-Наполеона в синей треуголке, стайки мальков, разогнал их руками, проплыл метров пять и вынырнул. Прибой остался позади, море спокойно колыхалось водяным матрасом, приглашало понежиться, но он мощным кролем взрезал его поверхность и минут пять плыл, наслаждаясь движением в воде, упругостью мышц, вкусом соли, бархатом воды на своей коже. Он перевернулся на спину, разбросал руки и ноги, впустил в себя голубое небо, подставил грудь золотым стрелам утреннего солнца. Перед ним была вся бухточка, двумя мысами обнимающая море, желтый песчаный берег, переходящий в буйную зелень, посередине виднелся двухэтажный дом с темно-красной черепицей крыши.

Выйдя из воды, Майкл как был, голый и мокрый, вернулся в дом. Первый этаж не был разделен на комнаты, справа была выгорожена кухня с обеденным столом, слева все было уставлено кушетками с разноцветными подушками, креслами, столиками, везде были разбросаны коврики и циновки, стены из дикого серого камня не были оштукатурены, камин в центре стены был накрыт толстым едва обработанным бревном. Он свернул направо, ткнул кнопку кофеварки, забрал у нее через минуту чашку с кофе и вышел на террасу. Ротанговое кресло скрипнуло под ним, он положил ноги на столик, выудил из пачки сигарету, хлебнул кофе и закурил – день начался. Майкл знал, что день будет хорошим – он его таким задумал. Сейчас докурим, поднимемся наверх…

***

Мишель проснулся в своей маленькой квартире на улице Кардинала Лемуана. Он жил на четвертом этаже, лифта не было, отопление работало кое-как, стояла осень. Он поднялся, в крошечной кухоньке зажег газ, поставил на конфорку кастрюльку с водой для кофе и спустился по лестнице к подъезду, где молочник оставлял бутылки с молоком. С улицы пахнуло промозглой сыростью, он запахнул халат и вернулся домой. Вода закипела, он положил в чашку две ложки кофе, залил водой, добавил сахару и молока, достал из пачки голуазину, провел ею под носом, хлебнул кофе и закурил. Через десять минут он собрался в душ, вспомнил, что колонка поломалась, а мастера он так и не вызвал, побрился и слегка помылся холодной водой, надел теплые носки, взял свитер, приложил его к лицу, ну ведь должна же остаться на нем хоть одна ее молекула, надел и уселся за стол в своей единственной комнате.

Он открыл новый вордовский файл, отключил сознание от внешнего мира, вспомнил Беатрис, тело его заныло, затосковало, руки сами достали сигарету из пачки «голуаз» и написали название: «Рыжий сон». В рассказе было тепло, синело море, шумели пальмы, он просыпался в постели с рыжей девушкой, целовал ее спину, раздвигал бедра, находил тайный вход… Рассказ писался легко, грел его, оставлял в душе ощущение соли на губах и солнца в душе. Он плавал в аквамариновой воде, лежал на песке под утренним солнцем, курил, возвращался в дом, готовил завтрак и возвращался в спальню. Он говорил девушке нежные слова, все те, что иногда застревали в горле, задушенные старыми обидами, трогал каждый сантиметр ее тела, и она не возражала, позволяла делать с собой все что угодно и сама отвечала ему тем же; они были свободны, любили друг друга, им ничего не мешало: не нужно было обивать пороги издательств, платить по счетам, ремонтировать колонку, покупать одежду, считать деньги перед входом в ресторан.

Мряка за окном постепенно рассеялась, бело-серые облака бежали по небу, сквозь них проглядывало холодное осеннее солнце. Мишель решил, что на утро достаточно и надо пройтись. Он надел старый макинтош, шарф, забрал со стола сигареты, вышел на улицу и двинулся в сторону Сены, пересек бульвар Сен-Жермен, дошел до набережной Турнель и свернул налево. У реки дул свежий ветер, казалось это он гонит сонные баржи по волнам, остров Сите разрезал серую ленту воды надвое, Нотр-Дам де Пари высился на нем громадным памятником Виктору Гюго или Гару. Мишелю захотелось проведать собор, он свернул направо, перешел мост, площадь и вошел в храм – ветра в нем не было. Он сел на темную от времени скамью, поднял голову, остановил взгляд на разноцветных витражах, согрелся, вспомнил свой остров в рассказе и закрыл глаза.

Ну почему эта рыжая стерва не понимает, что мне нужно работать, писать и писать, а не ехать в бархатный сезон на Лазурный берег. Мишель достал из кармана синий блокнот и стал писать. «Он поднял руки девушки вверх, перевернул ее на живот, лег сверху, вдавил в постель, ступнями раздвинул ее ноги, прислонил член к ее сочной попке и двинул бедра вперед». Ну сколько ей можно объяснять, что это только в сказках можно проснуться богатым и знаменитым, миллиардером на вертолете, а в жизни все несколько иначе, вернее, совсем по-другому. «Девушка сдавленно вскрикнула, заерзала под ним, пытаясь высвободиться, но он не отпускал ее, входил все глубже, впился ей зубами в шею и медленно стал двигать бедрами. Рыжие волосы покрыли все его лицо, набились в рот, нос заполонил их запах, за ним следом шел легкий запах страха пополам с желанием». Господи, прости меня грешного.

Мишель вышел из собора и закурил, ветер бросил ему в лицо охапку желтых листьев, он запахнул поплотнее плащ, вернулся по мосту на Левый берег и побрел по набережной. Консьержери навис над ним своими башнями, ему казалось, что он слышит стоны заключенных в них узников. Когда справа показался сад Тюильри, он вспомнил лето, и как они с Беатрис вертелись на колесе обозрения, он ее трогал под юбкой, она отбивалась, смеялась, вырывалась, потом затихла и на самом верху ахнула и закричала во весь голос. Он уже опять основательно замерз, посмотрел налево и решил зайти в музей д’Орсе, благо очереди за билетами почти не было. В музее он прошел сразу к Ренуару, сел на скамейку перед полотном «Обнажённая в солнечном свете», вспомнил, как ее ругали современники, воспитанные на классицизме Салона, впустил в себя всю светлую палитру великого импрессиониста, перебрал в уме всех его купальщиц, девушек в соломенных шляпках, рыжих теплых женщин, опять согрелся и достал блокнот. «Они вошли в воду, взявшись за руки, брызги морской пены окутали их душистой влагой, девушка ухватила Майкла за шею, подняла ноги и задрыгала ими в воздухе. Он обнял ее за талию, подхватил за попку, поднял к лицу, впился в нее губами, девушка выгнулась назад, и он упали в набежавшую волну, вынырнули и поплыли вперед».

Выйдя из музея, он у моста Сен-Мишель повернул на бульвар, покурил у фонтана, дивясь его ренессансной вычурности, и пошел вверх. Люксембургский сад напел ему «Le Jardin du Luxembourg» Дассена, настроение у него было точно такое, как в песне, да еще напал голод вкупе с холодом. Нужно поесть. Он вышел из парка и решил пообедать в «Клозери де Лила», хоть это было и дорого, вошел, сел за столик с бронзовой табличкой «Ernest Hemingway», погладил ее, как гладят американцы на удачу серебряный доллар в кармане, заказал полграфина белого вина, дюжину устриц, рататуй и сыр. Давно уже тут никто не пишет рассказы карандашом в блокноте. Он потрогал в кармане свой синий блокнот и принялся за еду.

Выйдя на улицу, Мишель запахнул плащ, закурил и побрел по бульвару. Наползали ранние осенние сумерки. Увидев станцию метро, он спустился, прошел через турникет, вышел на платформу и на белой кафельной стене увидел огромный плакат с морем и пальмами, в голове его всплыл клип Флорана Паньи «Chatelet Les Halles», сегодня это точно твоя песня:

Между серостью и граффити,

Где заперта повседневность

И стены столь малы,

Что слышно всех соседей.

Один на один с самим собой.

Среди груды камней,

Где бесцельно бродит скука

И тянутся бесконечно длинные дни.

По субботам после полудня

Спускаешься в подземку

И видишь всё это

С другой стороны…

Он сел в первый подошедший поезд, песня продолжала звучать в голове:

…здесь нет моря,

Как в пригороде на пляже.

Видеть синеву

И сидеть на мели.

Оставлять свой след,

Когда следов больше нет.

Шатле – конец пути.

В клипе Флоран хватает зубило и кувалду и начинает крушить стену в метро, пока в брешь не врывается море, бурные потоки преследуют его, затопляют все вокруг, поднимаются и выплескиваются на улицы Парижа. Да, море спасло бы тебя. От хандры, от разлуки, от осени, от всего. Но «стоя на паперти, далеко не уедешь». Пиши. А то… La fin du voyage… Куда ты едешь? Что за остановка? «Place Pigalle»? Выходим. Вот тебе и Конец пути.

Мишель поднялся из метро на площадь, огромная неоновая реклама «Folies Pigalle» ударила в глаза, бульвар Клиши открыл перед ним ворота, он двинулся вперед. Секс-шопы, стриптиз-бары призывно мигали вывесками, обещали тепло и уют, «Мулен Руж» весело махал крыльями мельницы, по бульвару сновали толпы туристов, у входа в заведения зазывалы бубнили заученные фразы, обещая райские удовольствия за грош. Походив туда-сюда и выкурив все сигареты, он решил зайти в «Le Sexodrome», самый большой в Европе развлекательный секс-комплекс, вошел на первом этаже в маленькое кафе, сел за столик, заказал кофе и вытянул ноги. Ну чего тебя сюда занесло. В кино не хочется, секс-шопы тебе не нужны. Просто посидим в тепле, побродим, посмотрим на людей да и поедем домой. Ну ладно.

Через полчаса брожения внимание Мишеля привлекла худенькая рыжеволосая девушка, одетая в корсет и черные чулки, на высоченных лабутенах, но с затаенной робостью деревенской простушки в уголках глаз; она раздавала карточки-приглашения на peep show. Он пересчитал оставшиеся купюры, вздохнул и зашел. Круговой коридор, как в опере, открывал множество дверей, которые вели в маленькие кабинки с одним креслом, перед которым было установлена золоченая рама с прозрачным с обратной стороны зеркалом. Мишель сел в кресло, расстегнул плащ: за зеркалом виднелась огромная круглая кровать, застеленная красным, на ней на спине лежал мужчина, сверху валетом разместилась девушка, которая без особого энтузиазма сосала слегка эрегированный член мужчины, накрыв его лицо своими бедрами. Мишель ощутил вздутие в паху, ему страшно захотелось закурить, в подушечках пальцев закололи иголки: до девушки было всего два метра, это было не кино, на ее бедре был виден запудренный синяк, она работала, ей было скучно, но она была живая, теплая, и больше всего ему сейчас хотелось прикоснуться к ней; он засунул руку в карман и потрогал блокнот.