Там где всегда ветер… Роман об отрочестве. Вторая редакция

Не как у людей

То, что со мной дела обстоят «не как у людей», видимо, очень травмировало моих домашних. Не меньше, чем меня.

При этом мне легко общаться с подружками. Например, с Анями. Никаких запинок в речи, ну разве что изредка, а главное – никакого страха. Я слышала, как бабушка говорила маме: «Слышала бы ты, как наша Ленка болтает с Анями! Без сучка, без задоринки!»

Конечно, с подружками говорить легко: ведь я могу обходить трудные для меня слова и трудные звуки. А не хочется говорить – можно и помолчать. Говорунов вокруг всегда много, – никто и не заметит, если я помолчу.

Но с домашними мне говорить трудно всегда. Я вижу, что мама и бабушка постоянно и напряжённо следят за тем, КАК я говорю. Такое впечатление, что им совершенно неважно, ЧТО я говорю! И это обидно. А от пристального внимания, от этой слежки за каждым моим звуком, у меня деревенеет язык.

* * *

Вольногорск совсем маленький городок, здесь нет логопеда, вся поликлиника умещается в одной квартире в доме по соседству. Один-единственный доктор на всех горожан и на все болезни. Здесь же, в шкафу в кабинете доктора, вся аптека – лекарство на весь город.

Но лекарства от страха речи в этом шкафчике нет. Доктор предлагает маме поить меня на ночь бромом. Но я уже целый год пила эту гадость и знаю, что она ни от чего не помогает. «Необычный ребёнок, слишком впечатлительный, хрупкая нервная система…» Я уже не могу слышать это в свой адрес!!!

Господи, как бы мне хотелось быть обычной, самой обычной, самой-самой-самой обычной девочкой! Чтобы никто не тыкал в меня пальцем, или глазами, и не хихикали бы за спиной. Может, никто и не хихикает?.. Но всё равно я – изгой. Отщепенка. Я – НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ. Это ужасно.

…Должно пройти много лет, должно произойти много событий, прежде чем я смогу понять: зачем и почему это всё со мной было. И увижу смысл, и даже смогу ощутить искреннюю благодарность – к Богу и к судьбе – за все страдания детства. Но в десять лет до чувства благодарности было ещё далеко…

О жизни в Луганске

А ещё я вспоминала Луганск. Жизнь в Луганске получилась какая-то жутковатая. Это была жизнь как будто в ПЕРЕВЁРНУТОМ МИРЕ. Особенно это чувствовалось по контрасту с жизнью на Философской улице.

В Луганск мы переехали сразу после Нового 1960 года. И здесь бабушку точно подменили. То ли на неё так плохо подействовал здешний климат, то ли это просто была ДРУГАЯ бабушка – бабушка из ПЕРЕВЁРНУТОГО МИРА. А моя бабушка, добрая и любящая, осталась в старом доме на Философской улице…

* * *

Определённо, мою бабушку подменили! В Луганске с нами жила какая-то подменная бабушка – близнец моей настоящей, внешне – как две капли воды, а внутри – совершенно другая.

…Никогда не забыть страшную сцену бабушкиного умирания. Как бабушка схватилась за сердце, рухнула на кровать и стала так жутко стонать, что я чуть не лишилась рассудка от страха.

– БАБУШКА, НЕ УМИРАЙ!!! – кричала я, почти обезумев от горя и ужаса: что вот сейчас, у меня на глазах, умрёт моя бабушка…

Телефона в доме не было, чтобы вызвать «скорую». Никого из соседей я не знала, чтобы позвать на помощь. Из угла на нас в страхе смотрела полуторагодовалая Маришка. А мне всего девять лет, что я могу? Только кричать и молить:

– НЕ УМИРАЙ!!!!!!!

Я ей капала дрожащими руками валерьянку в рюмочку, клала на голову холодные компрессы, трясла её за плечи, рыдала, просила прощения за то, что я такая плохая девочка, так мучаю бабушку своей плохой едой, клялась, что доводить бабушку до такого состояния больше никогда в жизни не буду…

– ТОЛЬКО НЕ УМИРАЙ, БАБУШКА, ХОРОШАЯ, ЛЮБИМАЯ!!!

Бабушка ещё подёргалась в конвульсиях и затихла. Я похолодела…

А она открыла глаза и сказала:

– Приступ прошёл, можешь идти делать уроки.

Я уложила Маришку, и они обе сладко уснули.

А я пошла в другую комнату и села за свой письменный стол. Стол стоял неуютно – на самом проходе в проходной комнате, комната была большой, полупустой и холодной… Я сидела, тупо глядя в окно, чувствуя нестерпимую усталость и опустошённость. Да, я была счастлива, что бабушка осталась жива, но ужас пережитого и страшная усталость сковали меня, как панцирем.

* * *

А потом, вечером, я слышала, как бабушка рассказывала пришедшей с работы маме (дверь в комнату была закрыта, но голос у бабушки – не тихий, он проникал в мои уши и наполнял сердце нестерпимой болью). Бабушка докладывала маме о прошедшем дне:

– Ленка, как всегда, не ела, сидела над тарелкой не знаю сколько, довела меня до белого каления. И я решила её проучить.

– Как?

– Сделала вид, что у меня сердечный приступ, и я умираю. И ты знаешь, она так испугалась! Значит, совесть у неё всё-таки есть. Так просила меня: «Бабушка, не умирай! Бабушка, прости меня!» Капли накапала, компрессы на голове меняла. Ну, я не сразу, конечно, пришла в себя, поохала ещё, чтобы дать ей хорошенько прочувствовать, что может случиться с бабушкой, если ей так трепать нервы.

– Да, интересно ты придумала… – в задумчивости сказала мама.

– Советую, Лиля, и тебе прибегать к такому методу: очень хорошо действует.

Я вскочила, убежала в ванную и там, включив воду, долго плакала…

Тот день мне не забыть никогда. Мало того, что я РЕАЛЬНО пережила возможность и близость бабушкиной смерти, я пережила страшное открытие: что взрослые могут так претворяться, что взрослые могут так жестоко испытывать детей. Но и это не всё. Мамино молчаливое согласие с этим методом, и то, что она не возмутилась бабушкиным поведением и не заставила её повиниться передо мной, это я пережила как предательство.

И я поняла, что никогда больше не смогу им верить. Никогда. И мне стало жутко: что вот, они будут когда-нибудь умирать – а я буду думать, что они просто играют в умирание…

Увы, последующая жизнь убедила меня в том, что мама взяла-таки на вооружение бабушкин «хороший» метод.

Страшный случай в Луганске

А потом мы чуть не умерли на самом деле. Всей компанией! Всё в том же Луганске. Но это был не акт семейного суицида – острого желания расстаться с жизнью. Это была просто неопытность, оплошность.

Мы с мамой на кухне стирали, и я, как всегда, крутила валики стиральной машины. На газовой плите стояла выварка, такая здоровущая цинковая кастрюля, и в ней кипятилось – «вываривалось» бельё. Было страшно душно, неприятно пахло стиральной содой и хозяйственным мылом, всё это булькало в выварке, вместе с бельём… Тогда ещё не было стиральных порошков и отбеливателей, и был только такой способ отбеливания белья – долго «вываривать» его. Существовали специальные деревянные, огромные щипцы, которыми вылавливали из бурлящей воды бельё, от белья шёл горячий, душный, густой пар, по стёклам кухонного окна текли потные ручьи… У меня от духоты и сильных запахов всегда болит голова, а в этот раз она просто раскалывалась.

Вываренное бельё бросалось в стиральную машину и булькало, крутясь, уже здесь… Потом я его отжимала на валиках. Стиральная машина с валиками – в то время для нас был верх цивилизации, не каждая семья имела у себя в доме это чудо техники, и было приятно соприкасаться с ним. До этого в нашем доме было только два механических чуда: швейная машинка и фотоаппарат «ФЭД». Но строчить мне ещё было рано, как считали взрослые, фотографировать – тем более (хотя и того и другого очень хотелось), но зато крутить валики стиральной машины – пожалуйста!

Кручу, кручу эти валики, но чувствую, что больше не могу, хочу на воздух.

Надеваю пальто (на улице зима), выношу на балкон стул, сажусь, вдыхаю полной грудью морозный воздух и – больше ничего не помню…

* * *

Когда я очнулась, было утро. Ярко светило солнце в замороженное окно.

Лежу в постели. Не могу понять, когда успела лечь, и почему утро, вроде только что был вечер, и я вышла на балкон продышаться. В комнату заглядывает бабушка: «Очнулась? Ну, слава Богу!» – «А что случилось, бабушка?»

И бабушка рассказала удивительную историю. Оказывается, мы все – мама, Мариша и я – отравились газом. Сначала свалилась я. Мама вышла на балкон позвать меня крутить дальше валики, а я – в отключке. Потом потеряла сознание мама. Потом Мариша. Хотя Мариша не ходила на кухню, а была с бабушкой в дальней комнате, и три двери, разделяющие нас, были закрыты, но газ просочился и туда, в самый дальний уголок квартиры, а ребёнок маленький, ей и этого хватило для отравления. Только бабушка не пострадала. И это великое счастье, а иначе кто бы нас спасал?..

Оказывается, всю ночь к нам ездили «скорые», бабушка их по старинке называла «каретами», («Одна карета за другой, одна за другой…») и нас троих «откачивали». Удивительно, что я ничего, решительно ничего не помнила! Удивительно, что нас не отвезли в больницу. Но мама и Мариша пришли в себя скорее, чем я, и мама воспротивилась тому, чтобы меня забирали в больницу. Врачи каким-то образом определили, что начальное бессознательное состояние плавно перешло в сон выздоравливающего человека, и оставили меня дома.

* * *

А во всём виновата была выварка! У неё такое дно, широкое и с ободом, обод низко опускался и закрывал доступ воздуху к газу. Происходило не полное сгорание газа. И мы им дышали. Ну и надышались… Вот такая история. Бабушка жутко испугалась. Тем более, что папа Федя был в командировке, и бабушка, плача, говорила: «Всю ночь мне чудилось: возвращается Фёдор – а в доме три покойника! Что я ему скажу? Он же мне не простил бы никогда! О, горе!..» – и бабушка плачет. «Бабушка, радуйся, ведь мы живы!» – «Но если б ты только знала, что я пережила…»

Кстати, в то время (59-й год прошлого века) бытовой газ был совершенно без запаха, и обнаружить утечку газа или некачественное его сжигание было практически невозможно. Ничем не пахло, только голова начинала сильно болеть. Но поди, догадайся, что причиной тому – газ. В городе, где люди были ещё неопытны в обращении с ним, было много случаев отравления.

И даже витала некая газофобия – люди начинали бояться газа и предпочитали им вовсе не пользоваться, а лучше по старинке – электроплиткой, а ещё лучше – обычной печкой, благо, мы жили на Донбассе – в самом угольном районе, так что недостатка в угле не было.

* * *

Угля даже был переизбыток. Казалось, воздух был густой от рассеянной в нём угольной пыли. Мы приехали в Луганск в разгар зимы и увидели… чёрные сугробы! Снег был присыпан углем.

Поэтому, хоть мы и получили прекрасную квартиру в центре города, и у мамы была интересная работа в проектном институте, недалеко от дома, и у папы Феди была хорошая работа на строительстве, но, едва тут обосновавшись, родители тут же стали думать о том: куда бы отсюда уехать? Особенно волновалась мама. «Представляешь, ведь этот уголь не только на сугробах, но и у нас в лёгких!» – плакала она, а папа Федя мрачно молчал. Эти чёрные сугробы она долго потом вспоминала. Действительно, неприятное зрелище. Наверное, оттого, что близко от города были действующие шахты.

Сейчас там, говорят, такого уже нет.

Что было хорошего в Луганске

Но было в Луганске и много хорошего! Есть что вспомнить…

Весна 1960 года была ранняя и бурная… Стремительно растаяли чёрные сугробы – и нам открылся прелестный город, уютный и тёплый. По возрасту он как Днепропетровск, но намного меньше его – не такой огромный, и поэтому более домашний.

И тот, и другой город построила когда-то русская императрица Екатерина Вторая, очень активная женщина. Она много промышленных городов основала на Юге России. Кстати, Днепропетровск раньше назывался Екатеринославом, это потом его большевики переименовали в Днепропетровск, а вот Луганск почти всегда был Луганском. Его попробовали было переименовать в Ворошиловград, но к нашему приезду он опять был Луганском.

Екатерина Вторая была прогрессивной императрицей и очень любила Россию, не смотря на то, что родилась в Пруссии и была немкой. Но стала самой настоящей русской! Вот что удивительно.

А ещё в Луганске родился великий изучатель русского языка – знаменитый Владимир Даль, собиратель и составитель «Толкового словаря великорусского языка». Нам на уроке истории рассказывали. Владимир Даль, кстати, и в Оренбурге долго жил. Пополнял там свой словарь вкусными словечками. Так что мы с Далем ходили одними дорожками, но в разное время…

Про молодого логопеда и старика Юнга

Для меня в Луганске нашли прекрасного логопеда – молодую, ласковую, весёлую женщину, скорее даже девушку, с которой у нас возник контакт с первого взгляда. Мы с ней сразу стали, как подружки. Такое со мной случается крайне редко. Обычно я долго привыкаю к человеку, прежде чем начинаю с ним общаться, ведь я, как говорят мои домашние, – «бука». «Бука» звучит грубо, почти ругательно. Такое словесное клеймо. Обидно…

Потом (через много лет) я найду в мудрых книгах другое название, которое придумал для меня швейцарский психолог и философ, очень хороший человек – Карл Густав Юнг. Вот он понимал всё правильно. Оказывается, никакая я не «бука». Просто я – интроверт. И это звучит уже не ругательно, а возвышенно и романтично. «Интроверт – человек, повёрнутый внутрь себя, самоуглублённый, направленный на мир своих мыслей и переживаний». Интроверт – не заводила, конечно, и не душа компании. Он занят ДРУГИМ. Он погружён в ДРУГОЕ. От этого у него и сложности с общением – он с трудом идёт на контакт с окружающими.

Но не читали мы в то время доброго старика Юнга. И даже имени его не слыхали. И не могли услышать – в той стране, в которой мы тогда все жили. Та страна называлась Советским Союзом (поясняю для своей дочки, которая родилась в эпоху развала Советского Союза, и что именно стоит за этими двумя словами, ей знать уже не пришлось).

Советский Союз, Ксюша, был самой огромной страной в мире, но в той огромной стране не было места для книг мудреца Юнга. Как и для многих других замечательных книг. Они считались неправильными, вредными для граждан, и были просто-напросто запрещены. В каждом издательстве сидел строгий цензор, который внимательно следил за тем, чтобы никакая «вредная» книга не была опубликована. А вредной считалась любая книга, которая хотя бы слегка намекала на то, что человек имеет право думать СВОИ мысли и быть НЕ ТАКИМ, как все.

Психология считалась вредной наукой, ведь она показывала, что каждый человек – ОСОБЫЙ, что он имеет право быть НЕ ПОХОЖИМ на окружающих, что человек – ЛИЧНОСТЬ, а не простой винтик.

…Так вот, в присутствии моего весёлого логопеда, я забывала о своём страхе речи – мне становилось радостно, свободно. Мне ХОТЕЛОСЬ говорить. Как давно этого не было! С тех самых пор, как произошёл тот несчастный случай. Тогда-то и поселился во мне этот страх: что вот открою рот – а сказать ничего не смогу…

Но с этой милой девушкой мне было всё легко – я опять читала вслух стихи, как когда-то в раннем детстве, я с удовольствием общалась с другими детьми, которые приходили на коллективные занятия, я им сочувствовала: бедные, как им трудно говорить, а мне-то легко!

К сожалению, не помню имени логопеда, слишком давно это было. Но незабываемые часы общения, которые были для меня настоящим счастьем, помню до сих пор…

Мою маму она убеждала, что никакого заикания в классическом виде (именно как дефект речи) у меня нет. Если я спокойна – моя речь льётся свободно, без запинок. Но у меня возникает порой внутренний зажим, который является следствием нервного перенапряжение и, видимо, каких-то детских страхов. Единственное лекарство, которое она рекомендовала, это – ласковое, ровное отношение ко мне, и чтобы в доме была спокойная атмосфера.

– Главное – чтобы ребёнок не нервничал, – повторяла она настойчиво. – Не ругайте её из-за оценок.

– Да она у нас круглая отличница.

– Как раз дети-отличники часто очень нервничают из-за оценок, и их родители тоже – хочется, чтобы ребёнок приносил только пятёрки! Но счастье – не в пятёрках. Обратите внимание: вот сейчас Лена спокойна и прекрасно общается с детьми, никаких запинок в речи. Если в доме у вас всегда будет тёплая, спокойная, ровная атмосфера, то скоро ваша девочка, и вы вместе с ней, забудете о том, что у неё были проблемы с речью. Проблем-то с речью нет!

Мама понимающе кивает: да-да, конечно. А я с надеждой думаю, что может, теперь-то на меня не будут больше кричать дома. Какое счастье! Маме всё объяснили, она всё поняла и – согласилась. Какое счастье! Теперь дома всё будет по-другому…

* * *

Сижу за своим столом, вечер, делаю уроки. Бабушка и мама на кухне. Маришка бегает туда-сюда, то в комнату, то на кухню, квартира большая, простору много, Маришка только недавно научилась ходить и вовсю носится, пользуясь своей новой счастливой возможностью. Всё время слышу за спиной то удаляющийся, то приближающийся топот маленьких ног…

Вдруг – где-то (видимо, в дверях комнаты) – шлёп-с!.. И тут же – оглушительный Маришкин плач!.. Дальнейшее происходит стремительно: мама влетает в комнату и, пробежав мимо лежащей на животе и ревущей Маришки, подлетает ко мне и – хлясь, хлясь! – жёсткой, обжигающей ладонью по моим щекам…

– Мама, за что?!

– Чтоб за ребёнком лучше смотрела!.. – кричит мама. – Ты чем тут занимаешься? Почему она упала?!!

– Я уроки делаю, мама…

– Всё равно должна за ней смотреть!

– Я спиной к двери сидела, мама, я не видела…

Хлясь, хлясь!.. – по одной щеке, по другой.

– Должна видеть!

Рассказ о собачьей любви

Там же, в Луганске. Сижу за столом, но уроки не делаю, а читаю свежий номер журнала «Огонёк». Удивительный рассказ! (Хочу разыскать подборку «Огонька» за 1959 год и перечитать его).

Рассказ тот был о любви. О любви нежной и романтичной. Но не между людьми, а между собаками. Хотя, может, в том рассказе действовали и люди, но я запомнила только двух собак.

Я совершенно захвачена этой любовной историй… И вдруг за моей спиной возникает бабушка.

– Ты чем это занимаешься тут? – спрашивает она голосом строгой, очень строгой учительницы.

– Я… тут… только страничку…

– А ты знаешь, что тебе ещё рано читать такие рассказы?! Знаешь?!! – кричит не-моя-бабушка – бабушка из перевёрнутого мира.

– Я не знала… – лепечу я.

Дальнейшее – незабываемо. Не-моя-бабушка хватает меня за волосы, выволакивает из-за стола, тащит… я упираюсь, ору, мне больно… Дотащив меня до стены, не-моя-бабушка начинает колотить стену моей головой. То есть, попросту говоря, бить меня головой о стенку. Причём, долго и сильно. При этом, она очень больно щиплет меня, буквально ввинчивая в меня раскалённые, как угли, щипки… Мои слёзы только подогревают её…

Не знаю, точнее – не помню, докладывала ли бабушка на вечернем докладе маме о ещё одном «хорошем» способе укрощения ребёнка.

Да, это был рассказ о нежной собачьей любви. Но неужели девочке девяти лет нельзя знать о том, что на свете существует любовь?!

Что во мне не так?

Я не понимала, за что они меня так сильно не любят. Этот вопрос мучил меня постоянно: за что мама и бабушка меня разлюбили? И что я должна сделать, чтобы они опять меня полюбили? Ведь они любили меня когда-то… на Философской улице… когда я была маленькая… И в Оренбурге, вроде, любили. И осенью на Философской бабушка меня очень любила. Моя настоящая бабушка.

А здесь, в Луганске, – не-моя-бабушка. И мама какая-то странная. Тоже не-моя. Я даже не подозревала, что мама может ударить меня. И что бабушка – тоже…

Я не пойму, что с ними случилось. Или это случилось что-то со мной? Я почему-то жутко раздражаю их, маму и бабушку. Господи, что во мне не так?! Мне кажется, я была вполне хорошей девочкой. Приносила из школы одни пятёрки, ходила самостоятельно к логопеду, помогала бабушке по дому, крутила валики стиральной машины, много играла с Маришкой, купала её, читала ей, гуляла с ней…

Прогулки с Маришей

Нас часто останавливали на улице прохожие:

«Девочка, сколько тебе лет? Девять? А твоей сестрёнке? Полтора?! А почему вы одни по улицам ходите? Гуляете?! А мама знает об этом?»

Прохожие думали, что мы или потерялись, или сбежали из дома. Допустить, что такого крошечного ребёнка могли доверить такой небольшой ещё девочке, народ не мог.

Однако мне Маришку доверяли. И мы любили с ней гулять не в квадрате двора – а по нашей красивой улице Ленина и в ближайшем сквере. Мы жили в угловом доме. Потом шёл дом с книжным магазином на первом этаже, потом ещё один дом, филармония, а дальше – светофор.

О, чудо! В Луганске я впервые в жизни увидела светофор. До этого в городах, где мы жили, я видела только милиционеров-регулировщиков. Да и не на всех улицах они стояли, а только где-нибудь на шумных площадях с большим движением. Помню, как в Оренбурге было страшно, по дороге в школу, и по дороге обратно перебегать широкий проспект, по которому мчались на большой скорости грузовики… Очень страшно.

А здесь – светофор!

Мы с Маришкой чинно дожидались зелёного света, даже когда машин не было, чинно переходили улицу и оказывались в большом уютном сквере. Этот сквер я проходила по диагонали каждый день утром, когда шла в школу. И ещё раз – когда шла из школы домой. Моя школа №2 находилась сразу за сквером – на Почтовой улице. А потом, после обеда, мы гуляли в этом сквере с Маришей. Самое любимое наше место для прогулок. Высокие старые деревья, весёлый щебет воробьёв, сверкающие на солнце лужи. Как будто солнце расплескалось по дорожкам сквера!..

Это – самый центр Луганска. За сквером виднелось здание Обкома партии. В центре сквера – большой памятник Ленину.

(Пояснения для дочки Ксюши: в те далёкие времена во всех городах нашей страны стояли памятники Ленину – основателю советского государства. И в центре каждого областного города, в каком-нибудь красивом здании, был областной комитет партии. А партия в те годы в стране была одна – коммунистическая, без вариантов. И в каждом городе центральная улица непременно носила имя Ленина).

А прямо напротив сквера, если перейти широкую улицу Ленина, был мамин проектный институт, в красивом старинном здании.

Мне нравится жить в центре большого города. Так было и в моём раннем детстве – в Днепропетровске. Мне нравится, когда вокруг много домов и много людей. У меня от этого хорошее настроение. Я – исконная горожанка.

И непременно на обратном пути мы с Маришей заходили в мой любимый книжный магазин…