Дерево
Чего уж она мне рассказывает… Будто я не застал пожаров за свой век. Будто не кричал в небеса. Будто не уходил молоденьким деревцем из родных мест. Только вот у меня лето – что седмица для птицы. Для нее одно лето – это много. Я успел нарастить кольца и кору, успел пережить все глупости и ошибки.
– Сорока, пройдет оно все. Однажды …
Внизу негромко рыкнул Волче.
– Расходимся, дикие. Расходимся. Я призову туман снова и устроим Большую сходку чуть позже, и послушаю ваши истории.
Ушла Большая Медведица, Лиса и сам Волче. И сколько-то мелких животных, и птиц. Сорока с Деревом не видели, но слышали затихающие шаги.
Туман рассеялся и они остались одни.
– Послушай, Сорока. Однажды пожары закончатся. В те места снова придет лес. Снова вырастут Дубы, Осины и Лиственницы. Пройдет время…
– Когда вырастут Осины, и уж тем более Дубы, меня уже не будет.
Это было правдой. Только я не хотел этого признавать. Наше время – разное. Мы – разные. Мы оба Диколесье, да только пути иные.
– Вот поэтому я и не хотела возвращаться. Я там огня насмотрелась. Там и птицы, и деревья… Да и без огня – вот проснешься ты весной, а я не перезимовала. Для птиц – обычное дело. Улетели на верхнее небо, подумаешь! Но ты-то останешься!
– Я останусь. И ты – оставайся. Если хочешь – проси Диколесье. Оставайся, Сорока.
Ведь правда – есть Волче и Медведица, есть другие, кто живет дольше, чем отмеряно. Те, кто оставил часть себя в сердце леса – Диколесье их оставляет. пока они сами хотят быть здесь.
– Сорока?
– Я… я не знаю…
Я вздохнул.
Однажды пожары в сердце закончатся. Мы проснемся и поймем – между нами нет разрывов времени, но время есть у нас.
Снова вырастет лес, и мы его увидим.
И снова придет весна.
Однажды пожары закончатся…
Три красных ягоды
Рябины опускали ветви почти до самой земли. Но это ненадолго – тяжелые гроздья ярких ягод обещали суровую зиму. Как и невиданно обильный урожай яблони-дички.
Снова зима, снова холод и борьба. Зима…
К Сороке протягивали свои ягоды боярка и калина, шиповник и ежевика. Брусничка все жаловалась на людей, которые то мало ее замечают, то много трогают.
– Расскажешь на Большой Сходке, милашка, – улыбнулась птица. Там всегда есть кому рассказать.
Грусть, тяжесть и сомнения. Скоро зажгутся огни, которых люди не увидят. Последний луч солнца последнего длинного дня останется огоньками на листьях, и первую длинную ночь осветят желтые иглы лиственниц, солнечные листья берез и осин. И только ели как днем, так и ночью будут стоять тенями. А потом … потом это будут просто осенние листья. Красивые, но беспомощные.
Ночь Равноденствия – светлая, солнечная. Каждый лист осветит туман сохраненным лучом солнца. Ночь Равноденствия – время перемен, время Большой Сходки.
Сорока посмотрела на небо сквозь ветки леса. Говорят, если поймать первую снежинку на Равноденствие, и принести вместе с тремя красными ягодами – калиной, брусникой и рябиной – то можно загадать желание.
Но вот можно ли? Ягоды Сорока собрала и все чаще посматривала в небо. Ветер стряхивал с неба мелкий холодный дождь, который запросто мог превратиться в холодную белую пыль. Сорока не отрывала взгляд от серого неба. Она сидела на самой верхней ветке березы и ждала.
– Ай! – что-то острое и холодное попало в глаз, и она уронила веточки с ягодами. Они падали сквозь ветки, и помялись да рассыпались, прежде чем потеряться в мокрой листве.
– Вот же я недотепа…
Она спорхнула вниз и принялась грести лапами листья. Или лететь искать ягоды снова? Но брусника не близко, да и ближнюю калину уже обобрали другие, кто тоже собирался на Большую Сходку.
– Не это ищешь?
Сорока подняла голову и увидела ягодки. Целые, целехонькие.
… говорят, когда-то он выходил к людям, говорил с ними от имени Диколесья. Говорят, он так делает и до сих пор… если находит достойных людей. Говорят, дикие звери и так справляются и чувствуют присутствие Сердца Леса, что ему нет нужды принимать видимый облик, и потому он не утруждает себя создавать его отдельно.
Как бы то ни было, перед Сорокой стоял человек. Но он был Медведем. Был Волком. Был Сорокой и Орлом. Был Оленем и Барсуком. Сотня обликов рябью пробегали по одному, и нельзя было оторвать взгляд, потому что видеть Сердце – это честь.
Он крутил в лапах ягоду и смотрел на птицу.
– Три ягоды да первая снежинка. Сорока, да ты чего-то хочешь.
– Я хочу остаться… – слова дались ей нелегко.
– Хочешь ли? – он переспросил мягким рыком Медведя. Сердце не обманешь… Сорока вздохнула.
– Нет. Я хочу лететь.
– Так лети, птица! Чего ты боишься?
– Я … – это признать было еще труднее, – я боюсь, что не смогу вернуться.
– Сможешь, – уверенность в его голосе была невероятная, – только вот нельзя возвращаться всюду. Ты можешь сновать меж мирами, как все птицы, но уж если выберешь дом – туда непременно придешь. А если не знаешь куда – то и не вернешься.
Сердце присел рядом и Сорока почувствовала в его взгляде и летнее тепло, и зимнюю стужу, таянье льда на реке и буйство грозы.
– Понимаешь? Ты должна выбрать сама, но если решишь – то в Диколесье всегда найдется место для тебя, пока в тебе есть хоть немного Диколесья. Я не дарю долгую жизнь… ее вы, дикие, выбираете сами.
Луч солнца мазнул сквозь облака кистью по веткам деревьев, по птице и по ее собеседнику… и как только солнце ушло, пропал и Сердце. И только три ягоды: калина, рябина и брусника остались лежать на листве. Но были они связаны травами, на манер людских бус.
Сорока подняла их клювом, надела на шею.
Все было просто – чтоб остаться надолго, надо было отказаться от простой жизни и выбрать сложную, не предав при этом Диколесье внутри себя.
– Всего-то, – птица поднялась в небеса. – Я уж думала, нужна будет жертва какая-то.
С земли наблюдал за ней Сердце Леса – вечный его хранитель. Ему никогда не нужны были жертвы.
Сердце ведь не обманешь.
– Пойдем, Волче, пора собирать Большую Сходку
На лес снова опускался туман…
В этом городе зажигали огни
В окнах – свечи, во дворах и рощах – костры. Глубокий ультрамарин неба снисходительно смотрел на мимолетные огни и листья. В Китеже горели огни. В Китеже было тепло.
Она шла по улочке меж новых домов. Кому-то улыбалась, кому-то говорила доброе слово. Этот город будет жить, даже если с ней что-то случится. Этот город сегодня будет праздновать без нее… она должна пойти в Диколесье. Она должна была утром вернуться домой, в Китеж.
Мать Гусей чтила птичьи законы и летала меж мирами, но вот уж как год строила свой дом. Да, ее взрастило Диколесье. Да, она идет преклонить колено перед Сердцем Леса. Да, без Волче и Сороки многого не было в ее жизни.
В сумрачном лесу поднимался туман скрывая одни пути-дороги и открывая другие. Поднимался туман, показывая знающим путь на Большую Сходку. Так хочется увидеть диких друзей… Она шагала пе земле, а в небе, над головой, шуршали крыльями птичьи стаи. Они соберутся все на берегу озера. Кто-то принесет по три красных ягоды – чтобы исполнить желания.
Ей не нужны были ягоды
Только немного сил
Просто посидеть у костра… согреться… и вернуться домой.
Для многих в лесу – Большая Сходка – новая страница в жизни. Начало новых историй, которые еще только будут рассказаны. Но для нее этот осенний день – один из многих. Ей просто надо немного тепла – согреть руки и сердце. Ей надо немного сил – вдохновлять других лететь.
Лес ждал ее, лес ее помнил. Лес удивлялся тому, как каждый раз она умудрялась к осени забывать, сколь много у нее на самом деле сил. Но раз ей надо напоминать теплом – пусть будет так. Она легко одарит потом других.
Одарит теплом, заставит летать.
Отдохнет и расскажет людям новые истории, что прозвучат на Большой Сходке
… Ее город спал. В густом утреннем тумане под ногами хрустели только угли костров. Спали свечи в окнах, спали фонари после праздника.
Китеж спал и ждал рассвета.
Солнце взойдет – и надо будет сделать море дел.
Истории о людях
Йолик
Эту историю мне рассказал дедушка.
Помню, как с любопытством наблюдала, как каждый вечер он доставал из морозилки небольшого окунька и выносил его на порог.
– Деда, это ежику? – спросила я как-то
– Йолику, – он улыбнулся в ответ, а я надула губы. Как будто он смеялся над тем, как я говорила «з» вместо «ж».
– А кто такой Йолик? – все-таки спросила.
И получила в ответ историю, которую помню до сих пор.
Те нелегкие времена, когда страна менялась, а люди в городах выходили на улицы, чтоб продать что угодно, они с бабушкой застали в деревне.
Пенсии задерживали. Дров купить было не на что, и дедушка вставал на лыжи, брал санки и шел в лесок собирать валежник. Жгли куски старого сарая, обдирали и отправляли в печь деревянную крышу омшаника.
Сложно купить сахар, а вот с мукой было проще. Паи в полуразвалившемся колхозе давали зерном, и мельничка в хозяйстве была. Как всегда, спасал огород.
И все бы ничего, да дети учились в городе. Сын на первом курсе, дочка на третьем. Деньги нужны были. К зиме становилось особенно тяжело, потому что топили в городе плохо, на хорошую обувь денег не хватало. Да и поесть… Спасали заготовки, которые бабушка передавала с попуткой, но и этого не доставало.
Дед сначала заколол свинью. Бо́льшую часть туши распродал, только совесть не позволяла много брать с таких же стариков. Выручку, как и часть продуктовых талонов отдали детям.
Оставались в хозяйстве куры. Немного, пара десятков. И дедушка договорился как-то с кафе в десяти километрах, и продавал им яйца. Может, владелец просто сжалился над стариками, не знаю. Но дедушка относился к этому со всей серьезностью.
Только однажды утром он недосчитался одной птицы. Обошел загон, сарай – ее не было. На следующий день увидел в поле черные перья.
Собаки? Нет, вокруг ограды ни подкопов, ни лазов. Может, сама курица перелетела через сетку? Такое бывало, но редко
На всякий случай он все же поставил пару капканов и проверил старое ружьишко. Наутро пропал рыжий петух. И что за черт? Нет бы взял рябого, молодого и бестолкового. Так нет, исчез «патриарх».
Но быстро нашелся – за оградой, в поле с прокушенной головой. Дед отогнал собаку, которая еще не успела попортить птицу. Посмотрел на тушку – ну точно, характерные следы на голове, и крови нет. Хорь или куница. Вот же ж. Он повертел птицу – почти целая. Занес во двор, отрубил голову.
–Ощипай, мать. – Бабушка взяла тушку и спросила:
–Кто?
–Хорек.
–Не лиса?
–Нет. Но повари подольше.
Бабушка ничего не сказала, только перекрестилась.
На ужин был куриный суп, почти роскошь. И вкусно, и грустно. Заперев птиц в сарае, дедушка обошел кругом, проверил, что нет щелей. Обновил наживку в капканах.
Утром все птицы были на месте. И через пару дней тоже.
– Может, ушел, Володь?
– Нет, он так просто не уходит. – говорил дед и продолжал ставить капканы. На улице стояли морозы, снегом заносило узкие дороги. По телевизору показывали "Санта-Барбару".
Зверек не ушел – на четвертый день погибла рябая несушка, молодой петушок и старая черная курица, которая уже третий год садилась на яйца и выводила цыплят. Они просто лежали утром на полу.
–Володь, кто нас проклял? Кур-то осталось всего ничего, пенсию не платят, в стране вон что твориться? Кто нас проклял?
Дедушка обнял жену. Слов не нашел.
Просто отправился ночевать в курятник. Сел на пороге и принялся следить.
«Спать не буду, а тварь поймаю»
Час, два, три… Дремать хотелось невыносимо, а стрелка на старых часах еще даже до полуночи не доползла. «Самая длинная ночь в году» – вспомнилась строчка из календаря.
Да много чего приходило в голову. Чем еще заняться, сидя в засаде?
Но больнее всего было от беспомощности и несправедливости – и в стране бардак и беззаконие, а тут еще природа последнее отбирает. И сделать ничего не сделаешь: кто пенсионера на работу возьмет? Да и идти некуда. Хозяйства и так почти не осталось, только птица. Он неожиданно для себя крикнул в темноту:
– Выйди, тварь. Покажись. ПОКАЖИСЬ, ЧТОБ ТЕБЕ ПУСТО БЫЛО!
Где-то за стеной щелкнул капкан.
Дед выбежал, и с ходу схватил не ружье – лопату. Тварь билась, но не могла вырваться. Он нашарил в кармане старый фонарик. В металлических зажимах бился хорь. Большой, но худющий.
– Ух я тебя! – Дед замахнулся и замер. Хорек смотрел как-то по-человечески, грустно. Пришлось поставить лопату у стены и сесть.
– Ну и что делать, а? Я б тебя кормил, если б ты кур не жрал. Мышей разве мало? Эх…
Дед прошел по снегу вдоль следов к заброшенному соседскому сараю. Сбоку в старой куче соломы он услышал писк. В блеклом свете фонарика он увидел выводок.
– И ты детей кормишь, Йолик, – он вздохнул. Вернулся, дошел до ледника и взял мелкую речную рыбешку, положил перед хорьком.
– Держи, Йолик. Только больше не воруй, убью ведь.
Хорек сверкнул глазами и убежал.
– Ну что, поймал? – Спросила бабушка.
– Нет, договорился.
Должно быть, она подумала, что он так отшутился и дальше не спрашивала. Куры-то погибать перестали. Зато пропали все мыши и крысы. И как-то дела на лад пошли. И жить легче стало. И весна рано наступила.
Главное – не забывать оставлять рыбку.
***
– И все, дедушка? Ты его и сейчас кормишь? Йолик до сих пор живой?
– Да, малышка, кормлю. Он иногда со мной на рыбалку ходит. Приезжай зимой, посмотришь.
Я не поверила. Хоть и маленькая была, понимала, что не может зверек столько лет жить. И вечером кусала губы, щипала руку – лишь бы не уснуть. А когда все уже спали, спустилась к порогу и принялась ждать. Глаза слипались, но я крепилась.
И вдруг, тонкая черная лапка хвать, и стащила рыбку. А в темноте сверкнули глаза.
– Йолик, – тихо сказала я. Зверек обернулся, замер, а потом побежал по своим делам.