Иоанн III Великий. Исторический роман. Книга 1, часть 1—2

– Это будет сделано, на нужное дело разве можно жалеть!

Для Пимена это дело действительно было нужное, он еще не потерял надежду стать владыкой Новгородским, если земля их отойдет к королю. Стало быть, и поставлять владыку придется в Киеве, вот и откроются ему, Пимену, все пути!

– За наш успех! – предложил тост Михайло Олелькович.

– За успех! – прогудели голоса со всех сторон стола, и кубки начали быстро опустошаться.

– А ты что же, отец святой, не пригубишь? – спросила хозяйка широкого в плечах, но худющего, в монашеском одеянии старца, сидящего также на почетном месте неподалеку от нее.

Его голова была обрамлена ореолом совершенно седых, но обильных вьющихся волос. Это был игумен Соловецкого монастыря Зосима, прибывший к Марфе просить покровительства и защиты от ее приказчиков и от жителей Двинской земли, немалой частью которой она владела. Ее люди заезжали на монастырский остров ловить рыбу, нарушали покой монахов. Благодаря хлопотам своих многочисленных почитателей, Зосима получил от Новгорода грамоту на владение Соловецким островом, а позже и приглашение на обед от самой Марфы, которая поначалу, было, не приняла его.

– Видится мне, не к добру эта ваша затея, дочь моя, – сказал, грустно склонив голову, Божий угодник. – Не мое дело судить вас и давать советы, – завтра отправляюсь в свой угол дальше Богу служить, только видится мне, что накличете вы опустошение и страдание на землю вашу…

– Да что ты сочиняешь, отец святой, – изумился Пимен, но Марфа перебила ключника:

– А ты, Зосима, помолись за нас, глядишь, все и обойдется. – Она по-прежнему была в прекрасном расположении духа. – А чтобы вы охотнее молились за наши успехи, я пожалую тебе и твоему монастырю землю – несколько сел с деревнями. Документы днями же оформлю, и мои приказчики тебе их представят прямо в обитель.

– Благодарю, дочь моя, – сказал, привстав и склонившись, величавый старец.

– Ну что, пора за дела! – подняла как бы в напутствие Марфа свою пухлую руку, и гости начали расходиться.

Начало следующего дня ознаменовалось необычной суетой и бурлением Новгорода. Люди сновали из дома в дом, группами и толпами гужевались на улицах, у храмов, спорили, обсуждали новости одну важнее другой.

С утра стало известно, что ключник Пимен расхитил святительскую казну и много денег роздал на подкуп худых вечников. Прихожане и сторонники Феофила собрались возле кельи Пимена, расположенной в детинце на архиепископском дворе, вытащили его оттуда и крепко «поучили» – таскали в одной лишь черной рясе с непокрытой головой по снегу, секли кнутом, тыкали носом в сугробы, наметенные после расчистки дорожек. Припоминали ему и жадность, и самоуправство, и измену старине. Приехавший как раз вовремя на пименово счастье архиепископ Феофил, утвержденный и посвященный на владычий престол в Москве, насилу отбил ключника у толпы, но, разобравшись в чем дело, передал его на законный суд правительству города.

Не менее важной новостью стало и само появление владыки – в полном здравии и довольствии, хорошо принятого и обласканного великим князем Московским и митрополитом Филиппом. С Феофилом и тот, и другой передали послания новгородцам с требованием жить по старине, не отступать от православия и великого князя Московского.

Но сильнее всего будоражил умы спор о новгородской вольнице: как жить дальше, кому подчиняться, кем управляться? Марфины сторонники потрудились минувшие вечер и ночь на совесть – то там, то тут шустрые мужички, что есть силы, орали: «Не хотим называться отчиною великого князя, мы люди вольные!», «Не хотим терпеть обиды от Москвы, хватит, натерпелись!», «Хотим за короля Казимира!», «Иоанн нас к миру призывает, а сам псковичей на нас поднимает!»

С такими криками и шли они к Ярославову двору, куда призывал их на вече громкий колокольный звон.

Здесь споры разгорелись с новой страстью. Ибо сюда же собрались и люди, не замешанные в Марфины планы, привыкшие жить по правилам старины и по традициям. Они, конечно, отстаивали свое мнение: «Хотим оставаться с Москвой!», «Не хотим изменять вере своей. Господь того не простит! Быть беде!» Дошли до того, что начали кидаться друг на друга с кулаками. Бранились весь день, да так ничего и не решили.

На следующее утро после службы в Святой Софии и других храмах вече продолжилось. Тут Марфе пришлось не пожалеть и собственных денег. Снова спорили, снова ругались. В конце концов «перекричала» сторона литовская. Свершилось то, к чему так давно, столетиями стремились литовские завоеватели: без огня и дыма, без особых усилий Новгород добровольно решил им отдаться. Земля, которая всегда составляла часть Северо-Восточной Руси и подчинялась уже два века московским государям, задумала изменить свой статус.

Марфа и ее сторонники сочинили послание, и многолюдное пышное посольство с богатыми дарами и предложением, чтобы король Польский и великий князь Литовский и Русский Казимир стал покровителем и защитником Новгородской державы, отправилось в Литву. Грамоту с предложением о сотрудничестве подписали новгородские посадники, тысяцкие, представители бояр, жить их людей, то есть простых жителей, и купцов. Уговорили поставить подпись и Феофила. Тут весьма постаралась сама Марфа, использовав все свое обаяние и красноречие. Новому архиепископу пообещали, что его участие в заговоре останется тайной. О его подписи будут знать лишь несколько человек. Во главе делегации отправились посадники Афанасий Евстафьевич да Марфин сын Дмитрий Исакович Борецкий.

Как и ожидалось, довольный Казимир согласился на все условия новгородцев. Подписали своеобразный договор. Новгородцы обязались платить королю дань, принять его тиунов – чиновников для контроля за налогами, и судей, выделить десять соляных варниц в Русе. Казимир обещал им за то дать скорую ратную помощь, если государь Московский пойдет войной на Великий Новгород, посадника назначать только православной греческой веры, не покупать в новгородских землях ни сел, ни рабов, не строить римских церквей, не трогать Немецкий двор. Феофил согласился поставить свою подпись лишь при условии, что король не станет касаться новгородской православной веры – владыка будет поставляться там, где горожане захотят сами, – в Москве либо в Киеве. Разумеется, король согласился и на это. Много раз повторилось в грамоте выражение «вольные люди», коим прежде в договорах с Москвой новгородцы себя не чествовали.

Марфа и литовская сторона торжествовали. Правда, московских посадников с Городища не прогнали, бесчестья им не творили, и те продолжали жить, как прежде, передавая сообщения обо всем происходящем своему государю. Это, казалось, успокаивало граждан, давало надежду, что великий князь Московский оставит все как есть. Осторожные люди, однако, не уставали напоминать, что не так глуп Иван Васильевич, чтобы отказаться от богатых новгородских доходов в пользу враждебной Литвы. И оказались правы.

Вскоре владыка Феофил и правительство города получили очередные грамоты из Москвы. Иоанново послание привез хорошо знакомый новгородцам посол Товарков. Степенный посадник Василий Максимович Ананьин читал его на Совете правителей в своем посадском приказе в детинце. Послание было небольшим, слушали его молча, без обычных прежде залихватских комментариев не только потому, что понимали серьезность предупреждения, но и потому, что собрались на совет люди в основном солидные: посадники, тысяцкие, бояре и лишь несколько представителей от всех пяти концов города. Моложе посадника – марфиного Дмитрия, пожалуй, никого не было.

– «Люди новгородские! – читал хитроглазый Ананьин. – Рюрик, Святой Владимир и Великий Всеволод Юрьевич, мои предки, повелевали вами; я унаследовал сие право: жалую вас, храню, но могу и казнить за дерзкое ослушание. Когда вы были подданными Литвы? Ныне же раболепствуете иноверным, преступая священные обеты. Я ничем не отяготил вас и требовал единственно древней законной дани. Вы изменили мне: казнь Божия над вами! Но еще медлю, не любя кровопролития, и готов миловать, если с раскаянием возвратитесь под сень Отечества».

Больше всего настораживала краткость обычно многословного и велеречивого Иоанна, – еще и потому новгородцы не сразу отреагировали на закончившееся чтение, словно ожидая продолжения.

– Что делать будем? – обратился степенный посадник к коллегам.

– Чего теперь говорить, дело сделано, – заметил Афанасий Евстафьевич, ездивший к Казимиру подписывать договор. – Заново решенное решить – лишь людей насмешить!

– Не думали, что дело так обернется, – рассудил осторожный боярин Никита Ларионов, бывший недавно послом в Москве и довольный приемом Иоанна. – Оно понятно: мы все рассчитывали, что великий князь не дерзнет Русь на Новгород поднимать – все ж таки один народ, одна кровь. У нас ведь по большому счету после Шемяки, почитай, больше двадцати лет не было кровопролития меж князей русских.

– Так мы ж теперь в литовцы подались! – сострил Дмитрий Борецкий. – Чего теперь за родство кровей прятаться. И не впервой нам тумаки от Москвы получать – прежде думать надо было!

– Да подожди ты панику тут разводить! – зашумели на Дмитрия со всех сторон. – В точности-то еще ничего неизвестно, может, и не решится великий князь на нас с войском двинуться! Да не такие уж мы слабосильные, неужто совсем за себя постоять не сумеем? Опять же Казимир обещал помочь!

– Может, на вече городском это послание обсудить, оно ведь всем новгородцам адресовано? – спросил у собравшихся Никита Ларионов.

– Зачем? – прищурился степенный посадник. – Мало нам свар и споров за последнее время? Не хватает еще, чтобы весь город передрался! Сначала самим надо решить – как быть, что дальше делать. – Он обернулся в сторону архиепископа: – Товарков сказал, что и тебе, владыка, гонец послание от митрополита Филиппа привез, может, заодно прочтешь? – обратился Ананьин к сидящему на почетном месте, одетому в белую мантию, с белым клобуком на голове архиепископу Феофилу.

– Говорил я вам, – молвил опечаленным голосом встревоженный владыка, – предупреждал, не надо спешить, не надо измену ладить – нет, не послушали. И меня, грешного, уговорили, сделали пастырем отступников. Один мне теперь путь – в монастырь, откуда вы меня на позорище выставили.

– Что ты говоришь, владыка? – аж приподнялся со своего главенствующего места Василий Максимович, его обычно блуждающие глаза уставились на огорченного архиепископа. – Как ты можешь в столь трудный для твоих духовных детей момент об отставке говорить, о монастыре? Сейчас самое время в полную силу людей успокаивать, дух города поддерживать. И не думай о монастыре. Ответь лучше – получил ли послание от митрополита? Что он пишет?

– А что хорошего может он нам, отступникам, написать? – архиепископ вздохнул и достал откуда-то из боковой складки своей просторной мантии свернутый в трубочку листок, не спеша развязал накрученную на него витую веревку, положил ее на колени и, столь же медленно расправив бумагу, начал читать ее необычно глухим, полным грусти голосом:

– «Слышу о мятеже и расколе вашем. Горе, если и один человек уклонится от пути праведного, еще ужаснее, если целый народ. Трепещите, и пусть страшный серп Божий, виденный пророком Захариею, не снизойдет на головы сынов непослушных. Вспомните сказанное в Писании: “Беги от греха, как от ратника, беги от прелести, как от лица змеиного”. Сия прелесть есть латинская: она улавливает вас. Разве пример Константинополя не доказал ее гибельного действия? Греки царствовали, греки славились своим благочестием. Соединились с Римом и служат ныне туркам. До сих пор вы были целы под рукой Иоанна; не уклоняйтеся от святой, великой старины, не забывайте слов апостола: “Бога бойтесь, а князя чтите”. Смиритесь и Бог мира да будет с вами!»

Закончив чтение, Феофил при всеобщем молчании свернул свиток, поднял с колен вервицу, завязал и убрал его на прежнее место – в глубину своей просторной белой мантии.

– Ну и из-за чего же тут так сильно убиваться? – прервал, наконец, опасное молчание боярин Иван Афанасьев, тоже один из активных сторонников Литвы. – Верно говорит Афанасий Евстафьевич, – дело сделано и нечего людей смешить. К тому же весна на дворе. В эту пору враг к нам не лезет – кругом реки да болота непролазные. А к осени подготовимся к войне как следует, полки Казимира призовем.

– Отвечать-то будем что Иоанну и митрополиту? – спросил у совета Ананьин. И сам же ответил: – Владыка Феофил, пожалуй, сам разберется со своим посланием, а нам пока нечего отвечать. Пусть все остается, как есть. Кто-нибудь не согласен?

Таковых не оказалось. Люди расходились молча, многие ощущали нависшую над всеми опасность.

Глава V
Поход на Великий Новгород

Обычно спокойный и выдержанный посол Иван Федорович Товарков на сей раз явился из Новгорода в Москву взволнованным и категоричным:

– Ни слова, ни грамоты, – доложил он государю, – но один только меч может смирить новгородцев.

Тут же назначил Иоанн заседание расширенной боярской думы, призвав в столицу своих братьев, святителей, бояр, воевод. Обычных мест в его приемной посольской палате не хватило, и потому были установлены дополнительные лавки. Народу набилось столько, что меньшим людям из дальнего конца комнаты приходилось привставать, чтобы видеть происходящее впереди.

Иоанн явился в парадном одеянии – парчовой, унизанной дорогими каменьями и подбитой по низу соболями распахнутой ферезее с откидными рукавами. Из-под нее виднелся длинный охабень с огромным количеством пуговиц, поверх которого красовалось ожерелье – пристяжной стоячий воротник-козырь, изукрашенный вышивкой и сверкающими каменьями. Стройность его фигуры подчеркивал драгоценный золотой пояс.

Рядом с великим князем сидел столь же нарядный наследник – тринадцатилетний сын Иван Молодой, на первых местах – митрополит Филипп и четыре брата Иоанна: его погодок Юрий, два Андрея – Большой и Меньшой, и Борис Васильевичи. Чуть поодаль разместились московский голова Иван Владимирович Ховрин и его брат-казначей Дмитрий. Тут же – знатнейшие бояре и воеводы: князья Федор Давыдович Палицкий, Иван Иванович Ряполовский с сыном Семеном, Юрий Патрикеевич Литовский с сыном Иваном, дядя Иоанна Михаил Андреевич Белозерский с сыном Василием Верейским, Оболенский-Стрига, достаточно молодой еще и красивый князь Данила Холмский и много других славнейших русских воевод. Прибыли на совет и служившие Москве татары – царевичи Даньяр и Муртаза. Из женщин присутствовала одна только вдовая великая княгиня Мария Ярославна в своем обычном темном одеянии. Рядом с государем и возле всех дверей, замерев, стояли телохранители – рынды.

Иоанн сам открыл совещание, рассказал, как обстоят дела со строптивым Великим Новгородом. Он перечислил обиды, которые причинили новгородцы Московскому княжеству – оскорбление послов и посадников, отказ платить дань, порубежные грабежи. И, конечно, остановился на самом главном:

– Думают, видно, граждане Новгорода Великого, что слабосильное у нас государство, что не можем мы за свои интересы постоять, что нет у нас мочи призвать их к порядку?! Нарушили они все уставы старинные, все правила и традиции, заключили договор с королем Казимиром, по которому признали его своим господином и покровителем, обязались дань платить ему всем народом, наместника и судей от него принимать, доходы его королевства да княжества Литовского приумножать. Пятьсот лет и четыре года со дня крещения были новгородцы за великими князьями русскими, православными. Ныне же, за двадцать лет до скончания седьмого тысячелетия, восхотели отступиться за латинского короля. Не иначе как дьявол их попутал! Пытался образумить я изменников – грамоты посылал, уговаривал, увещевал, предупреждал. Все тщетно! Пренебрегли они и моими убеждениями, и митрополита Филиппа, изменили старине, закону, вере нашей православной. Вот и собрал я вас, чтобы предложить на ваш суд измену новгородскую. Решите братья, что делать будем!

Государь закончил речь, откинул назад голову и несильно хлопнул ладонью по ручке своего кресла. Серо-голубые глаза его сверкали, как поверхность отполированного кинжала.

Отовсюду послышались твердые решительные голоса:

– В поход! В поход на Новгород! Да будет война! К оружию!

Выслушав эти голоса, Иоанн властно поднял правую руку, и все замолкли.

– Но вспомним – на дворе весна, сейчас для новгородцев начинается самое благоприятное время, земля их окружена реками и озерами, болотами непроходимыми. Если же еще и лето выдастся дождливым, мы просто завязнем в новгородской сырости вместе с войсками и обозами, никого это не пугает? Может, до осени поход отложим?

– Нет, нельзя откладывать! – послышались опять же единодушные возгласы со всех сторон.

– Не будем здесь новгородского веча устраивать. Я хочу ваши личные мнения услышать. Что ты скажешь, Данила Дмитриевич, тебе идти с передовыми полками, не побоитесь утонуть в болотах новгородских? – обратился государь к князю Холмскому – своему ровеснику и двоюродному брату, молодому еще, но уже прославившемуся во многих походах против татар и литовцев талантливому полководцу.

Холмский встал со своего места, близкого к государеву. На плечи его была наброшена роскошная, отделанная горностаем приволока – длинный боевой плащ, сколотый на груди жемчужной застежкой, под ним виднелся нарядный камзол, затянутый на талии золотым поясом. Данила был столь красив, что женщины на улице заглядывались на него. Высокий, безупречной формы лоб его обрамлялся легкими русыми кудрями. Прямой с легкой горбинкой нос, большие спокойные светло-карие глаза, мужественный подбородок с небольшой, аккуратно подстриженной бородой – все в нем было прекрасно и совершенно, словно природу в момент его создания осенило вдохновение, и она вложила в свое творение не только талант, но и душу. Внешность Данилы соответствовала и его храбрости, и таланту полководческому. Он был находчив, сообразителен, в бою смел и решителен. Воины любили его и готовы были следовать за ним куда угодно.

Данила Холмский был прямым потомком великих князей и тверских и московских. Его матерью была родная сестра великого князя Василия Темного, то есть родная тетка Иоанна, а отцом – внук великого князя Тверского Михаила. Все это прибавляло ему уверенности и достоинства, которые проявлялись во всех его жестах и поступках. Кто видел Данилу в бою, тот знал – там он быстр, резок, тверд. Здесь, в думе, это был совсем другой человек – неспешный, рассудительный, в чем-то безмятежный. Спокойно обведя своим приветливым взглядом присутствующих, да так, что каждому казалось, что Данила именно его обласкал, он заметил:

– Считаю, что откладывать поход нельзя. Во-первых, зло, подобное новгородскому, должно пресекаться сразу. Во-вторых, нас не ждут так быстро, – это дает нам великое преимущество. И Казимир Литовский, даже если захочет, не успеет помочь. Ну, а болота как-нибудь преодолеем. Господь в нашем правом деле поможет нам.

Холмский слегка поклонился сначала Иоанну, потом остальным членам думы и сел на место.

– Что ты думаешь, Федор Давыдович? – обратился Иоанн еще к одному своему полководцу, князю по прозвищу Пестрый из рода Палицких, потомку великого князя Московского Всеволода Большое Гнездо.

Федора Давыдовича Иоанн помнил с детства. Это был один из немногих бояр, служивших еще его отцу. Здесь же находились и двое других старейшин – князья Иван Иванович Ряполовский и Юрий Патрикеевич Литовский, но Иоанн спросил именно Пестрого, так как хотел подчеркнуть его ценность как первого своего полководца.

Поднялся невысокий худощавый пожилой человек с залысинами на большом лбу, с удивленно приподнятыми бровями, глубокими морщинами возле глаз, губ, какие оставляет частая улыбка. Живые темно-синие глаза его выглядели гораздо моложе и говорили о неиссякаемой энергии.

– Я за немедленный поход, – заявил он твердо. – Новгород – слабая держава, и вольность ей только во вред. Постоянно там бунты и междоусобицы, каждый себе господин, потому нет никакого порядка. А заводилами, как правило, – крикуны. Кто громче кричит – тот и прав. Вот и вся их свобода. Мы с твоим батюшкой дважды на Новгород в походы ходили. И чем кончалось? Чуть силу завидят – хвост поджимают и бегут мириться, выкуп предлагают, в ногах валяются. Батюшка твой, добрая душа, сразу и замирялся с ними. Они на все условия соглашались, землями да серебром откупались. А сейчас, видно, доброту твою и терпимость за слабодушие приняли – надо им место их указать. Новгород – был, есть и должен остаться владением великокняжеским!

– А ты что скажешь, Иван Иванович? – обратился Иоанн, наконец, и к старому боярину, князю Ряполовскому, тому, что в детстве спас его из Троицкой лавры и укрыл в своем имении. Он, как и Федор Давыдович, происходили от Всеволода Большое Гнездо, а стало быть, также приходился дальним родичем государю.

Встал, как и предыдущие воеводы, немолодой уже, почти седой, но все еще крепкий человек с усталым бледным лицом, с припухшими от нездоровья, но все еще проницательными, умными глазами.

– Я уж свое, кажется, отвоевал, мой государь, – поклонился он Иоанну. – А если б силы были, тоже пошел бы с вами. Думаю, сын мой Семен не подведет меня, верно послужит тебе в походе. Тоже считаю, что откладывать дело не стоит, момент сейчас подходящий, на границах пока спокойно, казанцы, как будто, надолго притихли, ордынцы между собой дерутся, король Казимир – неважный вояка, вряд ли он сразу решится на поход против Москвы. К тому же на каждый свой шаг он должен у сейма разрешение да деньги выпрашивать, согласовывать да кланяться. К тому же он сейчас, после смерти чешского короля Юрия, никак престол его не разделит, хочет там сына своего посадить Владислава, а ради того должен с Матвеем Венгерским воевать, там силы нужны. Не до Новгорода ему. Думаю, более удобного времени, для того чтобы всеми силами двинуться на изменников, у нас еще не было. А отложимся до зимы – трудно сказать, как дело к тому времени повернется… С Богом!

Один за другим вставали бояре и воеводы, и все были единодушны: изменники государства и отступники от Бога должны немедленно поплатиться за предательство. В думе царило небывалое единодушие и вдохновение. Князья, еще недавно кичившиеся своей независимостью, считавшие каждый себя в душе равным Иоанну, здесь внезапно ощутили свое единство и силу. Они оказались под одной властной и праведной рукой, и это не обижало, напротив, вселяло ощущение какого-то общего государственного величия, мощи и рождало гордость от причастия к этому величию, к этой неодолимой мощи.

Сразу же после думы Иоанн собрал дьяков и продиктовал письма для тех князей и воевод, кто не был приглашен или не смог прибыть на заседание думы. Советовался с опытными полководцами, как лучше сформировать полки, кто их возглавит, по каким дорогам кому двигаться. Старым воеводам пути на Новгород были хорошо известны, они стали прекрасными советчиками – и Ряполовский, и Патрикеев, и, конечно, Федор Давыдович Палицкий.

Уже на следующий день, 23 мая 1472 года, новгородцам были отправлены разметные грамоты. В Псков с приказом также послать Новгороду объявление о войне поскакал Якушка Шатобальцев. Псковское войско должен был возглавить сам великокняжеский наместник, воевода Федор Юрьевич Шуйский. Дважды туда и обратно летали в эти дни гонцы в Тверь: Иоанн убеждал союзника Михаила Тверского действовать с ним заодно и получил твердое его обещание помочь. 31 мая, в пятницу, к Вятке с небольшим отрядом отправился воевода Борис Слепец Тютчев, он должен был собрать там тоже рать и идти с ней на Двинскую землю, которая подчинялась Новгороду. Гонцы мчались также в Устюг к тамошнему князю Василию Федоровичу Образцу с наказом отправляться с войсками на Двину, на соединение с князем Борисом Волоцким и вятичами. Остальные князья и наместники спешно выехали в свои вотчины – готовить в поход полки и дружины.

Естественно, забурлила Москва. День и ночь съезжались сюда из ближних и дальних владений князья и служилые люди с полным обмундированием, орудием и войском. Их размещали по московским и пригородным дворам и монастырям, по чинам и званиям – кого и у бояр в самом городе, кого – у простых людей. Основные полки по традиции размещались в пригороде, разбивали шатры. Братья Иоанна имели в крепости собственные дворы – они со своими воеводами и слугами стояли у себя.

На Троицыной неделе, в четверг, 6 июня на рассвете из Москвы к Русе двинулось передовое войско во главе с красавцем-воеводой Данилой Дмитриевичем Холмским и опытным Федором Давыдовичем Пестрым. Все шло по своему отлаженному порядку. Уходило одно войско – в Москве начинало собираться другое на освободившиеся квартиры, корма. Великий князь сам смотрел, как одеты воины, чем вооружены, не обижены ли кем. Из Городца-Касимова прибыла татарская конница с царевичами Даньяром и Айдаром – сыновьями умершего два года назад Касима из казанских царей. Еще отец Иоанна Василий Темный взял этого Касима к себе на службу – защищать восточные рубежи своих владений от татарских набегов и дал ему в кормление Городец на Оке, куда охотно съезжались жить соплеменники царевича. С их легкой руки к этому поселению вскоре накрепко прилепили новое название – Касимов. Теперь там наместником стал сын покойного царевич Даньяр, и Иоанн был весьма доволен его службой.

Великий князь вместе с Даньяром в сопровождении рынд, но уже без парадных посольских топориков, а с обычными саблями и ножами на поясах, выехал смотреть прибывшее татарское воинство, расположившееся в специально построенных для них дворах на Ордынке. Здесь останавливались и огромные татарские посольства, и приезжие из Орды купцы с конями на продажу, другие торговцы. Для более знатных татар, для того же царевича Даньяра, был особый двор в самом городе. Оттуда и ехали великий князь с царевичем на смотрины. Гость неплохо говорил по-русски, и хотя сам Иоанн понимал татарский язык, они предпочитали общаться на московском наречии. Кони у касимовских воинов были справными; непоседливые, горячие всадники выглядели веселыми, сытыми и довольными, оружие – кривые татарские сабли и колчаны со стрелами, копья и бердыши – всего было в достаточном количестве, все готово к походу.

– Ну как, бойцы, хорошо кормят и принимают вас тут? – спросил Иоанн, не слезая с коня, группу татар, что-то оживленно обсуждавших на своем наречии за столами во дворе под ярким июньским солнышком. Они угощались некрепким медом, который, однако, приводил этот и без того живой народ в еще более оживленное состояние.

– Ай, спасиба, спасиба, – узнав прибывших, заговорили они наперебой по-русски.

Вскакивая из-за столов и кланяясь, они снимая по своему обычаю головные уборы – тюбетейки – расшитые круглые шапочки, которые надевали под шлемы и шапки, не снимая даже в жару. – Вся харошая, харошая, – добавил один из них.

– Готовы в поход? Все есть для победы?

В ответ посыпались дружные односложные ответы, что все в порядке.

– Что ж, молодцы. Будете хорошо воевать, награду получите – серебро, деньги! А теперь отдыхайте с дороги – скоро снова в путь.

– Поехали, Даньяр, в Кузнецкую слободу, я покажу тебе, как наши мастера военное снаряжение готовят, небось, интересно?

– Да, да, поехали, – согласился его узкоглазый, низенького росточка напарник с плоским широким лицом, с черной короткой бородой и черной же косой, торчащей из-под заломленной сверху шапки.

Они выехали из двора, и на хорошей скорости направились по просторным цветущим московским улицам, где из-за каждого забора выглядывали ветки яблонь и вишен, прикрывающих своей зеленью одно- и двухэтажные деревянные избы и хоромы с многочисленными дворовыми постройками. Из-под ног выпрыгивали, кудахтая, куры и, стараясь не терять достоинства, отбегали важные гуси. Встречный народ, издали рассмотрев ярко одетых рынд, снимал шапки и низко кланялся своему государю. То там, то тут, на всех холмах и пригорках возвышались над деревьями и над всем остальным позолоченные купола многочисленных храмов и колоколен.

Переехали новый деревянный мост через Москву-реку, потом совсем небольшой, но столь же надежный и прочный через Неглинку, и вскоре выбрались на улицу без мостовых и настилов с растущей кое-где травой на дороге, с пылью и чумазыми ребятишками у заборов. Тут зелени было поменьше, а дома стояли плотнее, ближе друг к другу. Все чаще встречался трудовой народ, мастеровые. Послышались удары по наковальне, появились лавчонки с военным товаром. Возле прочного забора, из-за которого виднелась лишь красная крыша, Иоанн остановился, спрыгнул с коня, отдал поводья рынде. Даньяр поспешил сделать то же самое. Их быстро заметили, ворота гостеприимно распахнулись и какой-то мужичок, кланяясь, пригласил войти. Они прибыли в великокняжеские мастерские.

В просторной избе, в центре стояли на отдаленном расстоянии друг от друга две наковальни с печами, вдоль стен – рабочие столы и широкие полки, на них и на полу был навален металл и готовые разнообразные детали.

У одной из наковален шла напряженная работа. Мастер с подвязанным впереди кожаным фартуком левой рукой держал клещами небольшую раскаленную плоскую деталь, второй бил по ней молотом, сплющивая в тонкую пластинку. В стороны отлетали живые искорки. Охладив деталь в чане с водой, мастер кидал ее в большую коробку и тут же из рук подмастерья брал новую, уже разогретую на огне. Этот процесс снова и снова повторялся, завораживая и примагничивая к себе взгляды зрителей. Труженики не замечали высоких гостей, увлеченные своей работой. Посетители здесь были явлением привычным.

У второй наковальни также стоял кузнец средних лет и тихонько постукивал молотком по маленьким разогретым колечкам. За столами у стен, рядом с окнами, еще несколько мужиков, кто стоя, кто сидя на лавках, что-то кропотливо монтировали, клепали. Увидев великого князя с гостем, мастера кланялись, старший тут же приблизился, всем своим видом давая понять, что готов услужить своему господину.

– Показывай, хозяин, как заказ мой выполняешь, чем похвастать можешь перед гостем!

– Пойдемте, мой господин, – снова поклонился хозяин мастерской и повел посетителей через боковую дверь в соседнюю палату-склад, отгороженную от первой капитальной кирпичной стеной.

Даньяр сразу же обратил внимание на то, что это было одно из немногих в Москве зданий, сделанное полностью из кирпича. Словно прочитав его мысли, Иоанн похлопал рукой по перегородке:

– Недавно тут пожар был, погорела старая мастерская, так мы решили новую из камня соорудить. Второй год стоит – удобно, искры не боится. Тут немало ценностей хранится.