Далёкие раскаты грома разрывали летнюю тишину ночи, пробивали крышу прохудившегося сарая и скрывали за собой надрывные детские слезы еще не созревшего юноши.

Кусок оборванной верёвки с неровной петлёй валялся посреди размокшей соломы, лампочка болезненно мигала, то потухая на несколько долгих секунд, то тут же вспыхивая вновь и не принося с собой облегчения. Лампа размеренно покачивалась размахивая неровно оборванной верёвкой, а табуретка отлетела на другой конец сарая.

Знай он об этом, то не ужинал бы так плотно.

– А ты чего тут сидишь? Хочешь схватить воспаление лёгких? Ты ведь только выздоровел. Не заставляй маму еще больше за тебя переживать.

Дверь негромко скрипнула, впуская внутрь свет от уличного фонаря. Электрификация очень быстро добралась до их небольшого городка, и теперь скрыться было гораздо труднее, чем в детстве. Теперь приходилось забиваться в угол, подтянув к себе колени и обхватив их руками, надеяться, что получится слиться с этим дурацким старым сундуком по соседству.

– Не хорошо молчать, когда с тобой разговаривают, Билли, или ты забыл все свои манеры?

Манеры. Манеры не помогали, когда тяжёлая рука отца снова замахивалась, чтобы отпечататься следом на его щеке. Манеры кричали зажмуриться и отвернуться, чтобы она не видела его распухших от слез глаз и раскрасневшегося лица. Губу все еще саднило, и стекающие слезы раздражали израненную кожу. Жирный тупой урод, которому достанется все, – да, его отец снова был прав.

Та солома, что не успела промокнуть от льющегося с небес дождя, негромко зашуршала, когда она подошла к нему и опустилась рядом, приобнимая за плечи. Анна была слишком хорошей, слишком похожей на ангелов. Маргарет, она… она была сильной и упёртой, прячущейся в коконе своих эмоций и за масками общественного приличия. Маргарет была слишком взрослой, чтобы возиться с ним, у неё была своя семья и успешный муж-банкир. Анна же была совершенной. В ней не было ни одного изъяна, ни одного греха, который можно было бы исповедать приходскому священнику.

И теперь даже ангел его покинул.

– Почему ты плачешь? – Анна мягко развернула его к себе, разглядывая внимательным взглядом небесно-голубых глаз лицо.

– Он… он… – воздух застрял в горле, не давая сказать, а те немногие звуки, что вырывались из него, тонули в скрипе раскачивающейся лампы.

– Он снова тебя ударил?

Снова. Опять. В очередной раз. Какое это имело смысл сейчас? Их редкие встречи с сестрой растворялись в памяти разъярённым лицом отца, когда он снова позволял себе начать разговаривать за столом без разрешения. А короткая поездка уже практически закончилась – возвращаться в школу было невыносимо, но все же лучше, чем провести еще хоть один день в этом доме. Они встретятся с Анной только через полгода, на Рождество. Наверняка, тогда все уже будет по-другому…

Он всхлипнул, снова отворачиваясь от сестры, но она перехватила его лицо за подбородок и развернула к себе заглядывая в глаза.

– Ну ты чего? – Анна искренне удивилась, а ее тёплая ладонь, горячая на фоне ледяных слез, погладила его по щеке. – Такие милые мальчики, как ты, Билли, не плачут. Они разбивают девичьи сердца. Вырастешь, от невест отбоя не будет, вот увидишь. К тому же, кто тогда будет играть со своим маленьким племянником или племянницей?

– Я жирный тупой урод. – Слова гулко заклокотали слезами и ударились в заложенный нос, вылетел из него сипом.

Анна улыбнулась, прижав к себе.

– Ты милый пухлый подросток, которому еще только предстоит вырасти. Вспомни нас с Мэгги в твоём возрасте. Ты просто должен это пережить, Билли. Впереди тебя ждёт прекрасная счастливая жизнь.

Она отпрянула от него, с улыбкой разглядывая. Наклонившись, Анна оставила на его лбу тёплый поцелуй и прижала к груди. Всхлипы тонули в приятной шершавой ткани ее блузки, дрожали ещё детскими плечами и прорывали себе путь наружу снова закровоточившей губой. Анна успокаивала его, гладила по спине и шептала что-то на ухо, но он слышал только своё разрывающееся от боли сердце и слова отца…

…пока рука Анны не замерла на его спине, а дыхание не стало тише. Он знал, что она заметила. Там, в самом центре сарая, оборванная верёвка кричала лучше любых слов, что так и не смогли сорваться с его языка. И все же секундная задержка Анны сменилась мягким движением ладони по его взъерошенным волосам, мокрым от дождя, и еще более крепкими объятиями сестры.

– Это останется нашим маленьким секретом. Я никому не расскажу. Обещаю.

Шёпот ее голоса раздался у него над самым ухом, навсегда впечатываясь в память раскалённым железом. Их маленький секрет был большой трагедией для молодого сердца. И все же рядом с Анной становилось спокойней. Он обязательно поговорит с ней снова – когда увидится на Рождество.

– Отец тебя любит…

…просто он никогда не умел выразить свою любовь.

– Никогда не замечал в тебе такой склонности к сентиментальности. К слову, как продвигается твоё маленькое расследование, мой дорогой… – низкий мужской голос раздался совсем рядом, там, где еще недавно до него доносился сопрано его сестры, – Билли?

Уилл вскинул голову, тут же столкнувшись не с тёплыми голубыми глазами Анны, а с двумя холодными серебристыми льдинками Алана. Забавно, у обоих имена начинаются на «А», но только от взгляда Маккензи хочется собственноручно вырыть могилу, лечь внутрь и попросить присыпать себя землицей, чтобы никогда больше не просыпаться. Отпрянув от Алана, Уилл отполз в угол, заметив, что теперь он выглядел взрослым, а его детский костюм: рубашка и бриджи на подтяжках, – увеличились вслед за ним. Он походил скорее на студента на Хэллоуин, нежели на взрослого мужчину, но этого оказалось достаточно, чтобы привести Уильяма в чувства.

– Да иди ты, – раздражённо выплюнул он, отирая со щёк мокрые дорожки.

Появление Алана сбило весь мелодраматичный настрой и желание порыдать в грудь сестры.

– Сколько в голосе драмы! – недовольно цокнул Алан, закатив глаза. – Никогда не думал пойти на актёрское?

– Нет. – Уилл шмыгнул носом, отерев рукавом рубашки потёкшую под ним влагу. – Не буду отбирать у тебя хлеб. Ты и так не можешь нормально найти себе работу. А с повышением конкуренции – совсем сдашь позиции. Да и возраст у тебя уже не тот.

Светлая бровь Алана недломленно выгнулась, и он, отряхнув колени, с громким кряхтением поднялся на ноги, нависнув над Уиллом огромной жёлтой горой в цветочек.

– Тебя Эйлин укусила или что? Обычно шутки про возраст это по ее части. Знала бы она, что ошибается на пару… – Алан сложил на груди руки и скривил задумчивое выражение, взмахнув одной из кистей, словно пытался что-то прикинуть в уме, – миллиардов лет.

– А тебе совсем скучно в тюрьме, что ты решил докапываться до меня в моем же кошмаре?!

Алан осклабился. Ответа Уиллу уже не требовалось: быстро сменившееся скучающее выражение лица Маккензи намекало на то, что ему действительно нечем заняться, поэтому он вновь пришёл по грешную душу Уилла. Алан с громким хрустом распрямил спину, повёл плечами, а затем опустил их с силой мешка с картофелем, упавшего к его ногам. Взгляд метнулся на оборванную верёвку, и Маккензи коротко кивнул в ее сторону подбородком.

– А это… – Алан покосился на Уилла, сунув руки в карманы, – действительно было?

Когда-нибудь щеки Уильяма перестанут вспыхивать каждый раз, как Алан попадал своим невидимым луком меткости в болезненные мишени на его теле. Когда-нибудь он не будет так болезненно реагировать на простые вопросы любопытства, раздирающего Алана Маккензи. Когда-нибудь. Но сейчас он снова почувствовал, как кровь прилила лицу, раздражая кожу под глазами, натирая ее изнури и пульсируя в маленьких сосудах. Слишком яркие ощущения для сна. Это ведь был сон?

Это ведь правда был сон?

И Уильям мог в любой момент его прекратить?

– Конечно нет! – он подпрыгнул, как от воткнутого в пятую точку маленького гвоздя, и подорвался на ноги. – Ты должен знать, как работают сны. Ты ведь их придумал!

– Технически, – драматично вздохнул Алан и помолчал несколько секунд, нагнетая волнение внутри Уилла, – нет. Это не моя заслуга. Всегда считал сновидения пустой тратой человеческих ресурсов. Мозг может совершать невероятные вещи, – он подошёл к стоящему рядом высокому деревянному ящику и присел на его край, закинув ногу на ногу, – производить сложные расчёты, но вместо этого предпочитает преобразовывать все потаённые страхи и пережитые эмоции во что-то нереальное. Вот скажи, разве можно всерьёз воспринимать сны с летающими свиньями и ластоногими кенгуру? Кажется, Эйлин как-то рассказывала, что за ней во сне гонялся парящий в небе огромный глаз, все время напевающий «Вот еще один обратился в пыль».

Не будь сейчас Уильям слишком занят тем, чтобы придумать, как выгнать Алана из своего сна и нормально поспать оставшиеся несколько часов, он бы заценил уровень абсурдности снов младшей из семьи Маккензи. Однако он был слишком хорошо знаком с анамнезом Эйлин и забирал ее с вечеринок достаточно часто, чтобы подозревать, что летающий глаз был навеян ей чем-то тяжелее пива.

Удивительно, но присутствие Алана Маккензи во снах Уильяма каждый раз ухудшало качество сна – Алан тянул из него силы, всасывал их маленькими струйками, оставляя после себя на коже Уилла глубокие сизые мешки под глазами. Он даже начал пользоваться косметикой – помогало слабо, но не вызывало у медсестёр столько вопросов из списка «Что доктор Белл делал на прошлой неделе?».

В сарае стало слишком тихо. Уильям хватался за грудь, сжимал пальцами отвлажневшую рубашку и тяжело дышал. Ему не хватало воздуха. Увеличившиеся в размерах детские ботинки на его ногах промокли – кажется, он случайно высунул ступню из-под одеяла. Да и окно на ночь стоило все-таки оставить открытым. Жара его душила. Но не настолько, как взгляд болтающего ногами на ящике Алана Маккензи. Наконец, его друг спрыгнул на землю и через одно быстрое моргание оказался уже перед Уильямом, запрокинув голову и заглядывая в глаза.

– Нужно поторопиться.

– Прости что? – медленно, по слогам переспросил Уилл. – Я только прибыл в этот мир! Я только вновь вернулся к этой идиотской работе надзирателя в этой чёртовой секте так, чтобы никто не задавал мне больше лишних вопросов, а ты говоришь мне поторопиться?! – Он взмахнул руками, взывая к здравому смыслу Маккензи, но не увидел в глазах ничего, кроме насмешливой издёвки. – Прошло три дня, Алан! Три чёртовых дня, за которые я успел сходить на большее количество совещаний, чем за всю свою жизнь. А теперь ты приходишь и мешаешь мне упиваться собственными страданиями? И почему на тебе платье моей сестры?!

Уилл только сейчас заметил идиотское жёлтое платье в мелкий белый цветочек, внатяжку облегающий плечи Алана. Квадратная талия сразу переходила в бедра, а из-под подола неожиданно выглядывали волосатые мужские икры. Довершал все белый форменный воротничок вокруг жилистой шеи Маккензи. Он мог бы уверенно претендовать на звание лучшей ученицы школы, если бы не выглядел как хулиган-переросток, примеривший одежду девочки, что ему нравится.

– Потому что я и есть твоя сестра! – слишком радостно для своего положения воскликнул Алан и сразу же притих. – То есть не совсем она. Я лишь образ, который ты сам себе представляешь. Мы ведь сейчас в твоей голове. Можешь представить меня любимым порно-актёром или, – он взмахнул рукой, выводя ею круг в воздухе, – тем милым мальчиком из кофейни напротив дома. Я видел, как он строил тебе глазки.

– Вот еще! Ничего он мне не строил!

– Ах точно, – Алан с важным видом вскинул указательный палец, – он сразу перешёл к решительным действиям и дал номер своего телефона.

Если это и был сон Уилла, то управлял им точно не он. Последние минут пять мысль, что в его руке огромный и немного бесполезный по точности автомат Томпсона, не помогала материализовать оружие, чтобы расстрелять Алана – или все-таки просто его образ? – на месте.

Глубоко вздохнув, Уилл рассеянно почесал переносицу и покачал головой.

– Прекрати. Пожалуйста.

– Нет, это весело, – расплылся в едком оскале Алан. – Но, увы, в этом сне мальчик-бариста будет выглядеть, – он обвёл взглядом окружающую обстановку, – не очень уместно, поэтому довольствуйся своей сестрой. Хотя сеновал наверняка где-то тут поблизости, – хохотнул Алан, заигрывающе поиграв светлыми бровями. – И к слову тебе идут эти бриджи. Очень… стильно.

Ответить на это Уилл не успел: за спиной у него что-то зашуршало, а первые крики петухов подходили скорее на переливы колокольчиков нежели на птицу, которой хочется за настырность оторвать голову, лишь бы только она заткнулась.

Алан продолжал стоять прямо перед ним, запрокинув голову и раскачиваясь с пятки на носок. Алан продолжал стоять прямо перед ним и лыбиться, теребя рукава жёлтого платья, от которого неожиданно пахнуло свежей выпечкой и горячим кофе. Далёкие раскаты грома теперь походили на тихое шуршание мыши, а сарай вокруг них начал медленно раскучиваться по спирали. Удивительно, но ни одна коробка, ни одна соломинка не покинула своего места, а идиотская верёвка продолжила покоиться посреди сарая напоминая о произошедшем.

Или ему это все то же привиделось?

Рука сама дёрнулась к шее, обхватывая ее и несильно сжимая. Лёгкое чувство кашля неожиданно вернулось, стоило Уильяму вспомнить о нем, а пальцы нежно поглаживали кожу, пока взгляд продолжал сверлить кусок переплетённых нитей. Он помнил, как пришёл в сарай, он помнил как притащил идиотскую табуретку с собой… Взгляд заметался по помещению, но ее нигде не было. Во рту пересохло, и ладонь только сильнее сжала шею, возвращая в чувство низким грудным кашлем.

– Катись уже нахрен из моего сна, Алан, – прохрипел Уилл, через силу опустив руку. – Пока я не представил тебя в образе дождевого червя. Будет интересно распилить тебя на несколько частей лопатой и наблюдать, как они извиваются.

– Согласен. Но тогда вместо одного меня будет целых четыре, а то и пять! – нараспев протянул Алан и, крутанувшись на каблуках, отошёл обратно к коробкам. – И мы все будем говорить одновременно.

Схватившись за голову и зарывшись пальцами в волосы, Уильям надрывно простонал и осел на усыпанную соломой землю. Спасения от Алана не было нигде: ни во сне, ни в душе, ни даже в могиле, из которой он тебя непременно достанет при большом желании. Алан Маккензи был вездесущим, и если бога в их мире не было, то Алан успешно справлялся с ролью надоедливого посланника небес, у которого на все была одна и та же отговорка про «неисповедимость» и «профнепригодность».

Которой он и сам любил частенько пользоваться, недоговаривая, обманывая и скрывая от Уильяма слишком многое, чтобы доверять ему по своей воле.

Но почему-то осознание этого накатывало на Уильяма, только когда он переступал границу миров. Реальность окатывала его, как водопад, смывая с кожи липкий туман наваждения Алана и заставляя выпутываться из илистой сети его цепких рук, желаний и капризов.

Сарай кружился вокруг него. Уильям вскинул голову, но единственным, что оставалось неподвижным – был стоящий посреди помещения Алан. Он смотрел на Уилла своими бледными водянистыми глазами, но теперь не разглядывал ни его одежду, ни его лицо – он смотрел сквозь него, как делал это каждый раз, когда рассказывал о ней.

Интересно, он когда-нибудь относился к Уильяму так же, как он относится к Алану?

Он когда-нибудь задумывался, сколько боли причиняет своим безразличием?

Губы Уилла скривились в усмешке: Алан Маккензи был слишком занят делами вселенной, чтобы обращать внимание на столь низменные человеческие проблемы. Весь мир – его игрушка, а Уилл – просто кукла с набитой соломой головой и шарнирными конечностями, выверни некоторые из которых и он уже никогда не сможет подняться.

«Он слишком эгоистичен, чтобы о таком думать…»

Все резко остановилось. Взгляд Алана отстранённый смягчился, и Маккензи шагнул в сторону Уилла, сложив за спиной руки. Он слегка наклонил голову на бок, как заинтересованный чем-то щенок, и, прежде чем сарай потянулся темным туманом пробуждения, до Уильяма донёсся расплывчатый тихий голос Алана:

– Поторопись, Уилл. Все становится действительно слишком серьёзно…

– Проснись и пой, Уильям Белл! Тебя ждёт еще очень много дел. А вот я ждать в отличие от них не люблю.

Кто-то дёрнул штору и в глаза Уиллу ударил яркий солнечный свет. Зажмурившись он перевернулся на другой бок и накрылся одеялом с головой, надеясь хоть таким образом спастись от наглого нарушителя его спокойствия. Но вместо того, чтобы оставить Уильяма и дальше нежиться в кошмарах, чья-то рука бесцеремонно схватила его за одеяло и стянула его вместе с Уиллом на пол, несмотря на недовольное бурчание.

Шарль Делакруа никогда не отличался правилами приличия и завалиться посреди ночи в чужую спальню было для него чем-то настолько же простым, как для Уильяма прооперировать перекатывающееся под руками сердце или наощупь найти в мышцах пулю. Шарль Делакруа хорошо делал в этой жизни только две вещи: руководил вручёнными ему сотрудниками Ордена и занимался сексом. Возможно, между этими двумя фактами была определённая связь, но Уильям не горел желанием проверять на себе.

– Знаешь, я всегда считал вас другими.

Голос Шарля раздался над ухом копошащегося в одеяле Уилла. Кажется, он случайно попал ногой в пододеяльник и теперь не мог выпутаться из этого тканевого монстра.

– О чем ты? – голова Уилла наконец смогла выглянуть из-под безразмерного куска одеяло, и он сонно-рассеянным взглядом слипающихся от влаги глаз попытался сфокусироваться на маячившем перед ним лице Шарля.

Француз улыбнулся и отпрянул, отряхнув с пиджака пылинки. Занятно. Он уже оделся.

– Вы, – он ткнул в Уилла пальцем, – американцы, обычно слишком замкнутые в себе пуритане. По крайней мере все, кого я встречал были именно такими.

– Уверен, если забраться в заброшенную французскую деревушку, тебя примут за дьявола и сожгут тут же на костре.

Уильям попытался снова выбраться из одеяла, но только несколько раз раздражённо взмахнул руками и обессиленно рухнул на пол, сдаваясь на волю этому жестокому миру. Ему давно не было так же спокойно, как сейчас, лёжа на полу посреди прохладной спальни закутанным в глупое одеяло. Без бубнежа Алана над ухом. Без его ехидных комментариев. Уилл даже не чувствовал на себя его пристального вездесущего взгляда. Казалось, Алана Маккензи никогда не было в его жизни, а Уиллу всего лишь двадцать лет и впереди у него еще вся жизнь. Он давно не чувствовал себя так же умиротворённо, пускай ему и снился кошмар, половины из которого он уже не мог вспомнить.

Кроме Алана в жёлтом платье в цветочек.

– Очень… забавно, – цокнул Шарль и, ленивой походкой проплыв к вычурному старинному креслу, рухнул в него, закинув ногу на ногу. Он смотрел на вертящегося на полу Уилла, сцепив перед собой руки в замок, а затем неожиданно спросил: – Кому ты мстишь?

Уильям замер, нахмурился и с недоверием покосился на Шарля, вопросительно выгнув одну бровь и стряхивая с руки пододеяльник.

– Мщу?

– Да. Ты всегда такой… – Шарль замер, обдумывая подходящий эпитет, и его лицо едва не засветилось, когда он подскочил в кресле, подобрав нужное определение, – напряженно-сосредоточенный. Обычно с таким лицом люди кому-то мстят. Ну, – он подался вперёд и насмешливо поманил Уилла к себе жестом, как маленького щенка, – кто заставил тебя ощетиниться? Уверен, у тебя должна быть веская причина. Иначе бы ты не пришёл… ко мне. К слову сказать, я весьма удивлён твоему неожиданному возвращению. И даже не через пять лет.

Впервые за многие годы Уилл действительно почувствовал себя пристыженным и даже опустил взгляд, продолжая свою проигрышную борьбу с одеялом.

– Прости.

– Ни записки, ни сообщения. Даже рапорт не написал, хотя обещался! – обиженно вскинулся Шарль, но тут же обмяк в кресла, махнув на Уилла рукой. – Исчез с радара и теперь всего лишь говоришь «прости»? Чем вы там занимаетесь в американском департаменте? Если ты из него, конечно.

– Что за идиотские вопросы? – раздражённо рявкнул Уилл. – У тебя есть что мне сказать? Тогда говори, а не устраивай театральное представление. Ненавижу, когда со мной играют в загадки.

Уилл наконец смог выбрать из одеяла и теперь пытался рукой нащупать закинутую под кровать одежду. Плохая привычка, за которую ему всегда влетало сначала от нянечек, потому от матери, а в последние годы еще и от Эйлин Маккензи, для которой уборка квартиры превращалась в самый сложный квест в жизни. Ни Уилл, ни Алан никогда не отличались порядком в комнатах, а потому недовольное ворчание младшей по дому всегда сопровождало их воскресный вечер.

В субботу Эйлин никогда из принципа не убиралась, но не по религиозным взглядам, а из-за похмелья. В воскресенье утром же она просто предпочитала валяться в постели или куда-то нестись по своим супер-важным театральным делам. Так что каждый последний вечер недели оказывался для семьи Маккензи-Белл маленьким понедельником.

Штаны наконец были найдены с другой стороны кровати, и Уилл, поднявшись на ноги, несколько раз встряхнул их от налетевшей за ночь пыли. Рубашка оказалась закинута на спинку стула, а носки сюрреалистично распластались на краю старинного камина, напоминая собой знаменитую картину про течение времени. Он даже смог отыскать подтяжки, обмотанные вокруг бюста какой-то дамы. Кидать хмурые, полные гнева взгляды в сторону Шарля у Уильяма не было никакого настроения, но все же он фыркнул в его сторону, как обиженная лошадь, которой единственной не досталась в стойле морковка.

Шарль в ответ на это только улыбнулся и в примирительном жесте вскинул руки.

– Остынь, – мурлыкнул он, – я пошутил. Твоё досье чисто, как мысли Бертрана после ночной смены в лазарете. Даже не к чему придраться. Похвально. Я и то не так безгрешен, как вы, мсье Бельфлёр.

Уловить толстую иронию в голосе Шарля было несложно, и все же Уильям нашёл в себе силы не отвечать. Он уже успел полностью одеться: затягивал потуже свободный узел галстук, поправлял разметавшиеся волосы в аккуратную причёску и скептичным взглядом оценивал отросшую за несколько дней щетину, рефлекторно чеша ее пальцами. Он выглядел слишком неопрятно, чтобы исправить что-то в своём внешнем виде. И это ему даже нравилось. Помятый пиджак, заляпанная кофейными пятнами рубашка и носок, сквозь дыру в котором он то и дело пальцем касался замшевой подложки ботинок. Он чувствовал себя слишком… знакомо и одновременно чуждо, но не сопротивлялся этому, позволяя тонким нитям свободы просачиваться сквозь его кожу.

В последний раз оценив свой «студенческий» вид, Уилл схватил с камина пачку сигарет и, игнорируя прожигающий взгляд Шарля, направился прочь из комнаты, остановившись только когда голос француза раздался у него за спиной.

– Ты куда?

– Я… – Уильям повёл головой, морщась от телевизионного шума в ушах. – Мне нужно работать. Если хочешь поговорить по душам – давай как-нибудь в другой раз. Если я выживу.

Дожидаться тирады Шарля о безумстве согласия на эту авантюру, Уилл не стал, хлопнув дверью и тут же свернув на узкую винтовую лестницу, пробитую прямо в стене. Помещения Ордена пробуждали в Уильяму неведомую доселе клаустрофобию, а отсутствие поручней просило натравить на местное руководство инспекцию по охране труда.

Пальцы скользили по мокрым стенам, ноги едва не съезжали по покрытым мхом и слизью ступеням, а последние Уильям решил просто перепрыгнуть, опасаясь за свою жизнь: края камней стесались настолько, что их едва ли можно было назвать острыми или покатыми. Нет, это был один большой спуск, прокатиться на котором у Уилла не было желания. Он знал, куда идёт. Точнее, он знал, где он должен сейчас оказаться, иначе никогда себе этого не простит. Возможно, у Алана Маккензи было специфичное видение отцовства – губы Уилла исказились в едкой усмешке при мыслях хоть о каком-нибудь видении Алана, – но он все же оставался для Эйлин единственным кровным родственником. Пусть даже к нему она приходила со своими проблемами намного реже, чем к «дяде Уиллу».

– Разрешение?

Пробасив, охранник возник перед Уиллом внезапно, намекая на начало коридора, чьи непосредственные владельцы питали особую слабость к секретности и тайнам. Мужчина был на голову выше Уильяма, что уже было подвигом при росте последнего, а его тёмная мантия смешно доходила лишь до щиколоток, словно он снял ее с какого-то школьника и нацепил на себя.

Закатив глаза, Уилл вытащил из кармана пропуск, тут же ткнув им в лицо охраннику.

– Доступ первого уровня. Поэтому, если не против, – Уилл приподнялся на цыпочках и заглянул за его спину, – я пройду. Мне нужно заполнить документы. Разумеется, в случае если вы не хотите сделать это сами или нести ответственность перед мсье Делакруа за сорванную операцию. Так что лучше отойдите в сторону и не мешайтесь.

Уильям говорил холодно и отстранённо – как это обычно делало с ним его собственное начальство то в больницах, то в армиях, то дома, требуя тройную гавайскую с двойным слоем пепперони. Уилл старался держаться, сжимал бьющиеся мелкой дрожью пальцы в кулаки и слегка толкнул отошедшего в сторону охранника плечом, вскинув гордо подбородок. Шагать так, словно вместо позвоночника у тебя раскалённая кочерга, которая ни в коем случае не должна коснуться органов, было намного проще, чем нажать на дверную ручку палаты и толкнуть кусок пластика внутрь, чтобы наконец увидеть ее.

– Эйлин.

Американские горки были более милосердны к Уильяму, чем его глаза в этот момент. Дыхание перехватило, а внутри все резко замерло и полетело вниз, как будто он катился в машине на большой скорости с горы, на которую до этого с таким трудом съезжал. Пальцы цеплялись за ручку, перебирали по ней заледеневшими кончиками и отдавались в остальном теле электрическими разрядами. Лёгкий порыв ветра, как от мантии, пробежался по волосам Уилла, и он попытался повернуть голову, но чья-то невидимая рука схватила его за загривок и щипком сжала кожу, как мать-кошка сжимает в зубах котёнка. Уилл не мог пошевелиться. Его пальцы сами разжались, а затем ноги, не сгибаясь в коленях, неуклюже понесли его в центр комнаты, позволив двери, грохоча, закрыться. Мышцы сводило судорогой, язык распух во рту, грозя вывалиться сквозь плотно сжатые губы, и Уильям чувствовал себя ожившими рыцарскими доспехами, которые никто не смазывал уже несколько столетий.

Когда же он оказался около койки Эйлин, его ноги так же неуклюже согнулись в коленях – рукам пришлось вцепиться в них и надавить изнутри, выгибая сустав, и тело Уильяма плюхнулось на простынь в ногах девушки. Он хотел бы что-нибудь сделать, но его тело сопротивлялось, мышцы напряглись до предела, а попытки повернуть голову приводили только к болезненным спазмам в шее.

Алан Маккензи был здесь.

И он был не слишком доволен поведением Уильяма.

– Я… – Уилл почувствовал, как мышцы его рта напрягаются, а затем горло самое делаем нервное движение, проталкиваю слюну глубже в гортань, – не привык это говорить, но видимо пора начинать. Мне жаль. Того, что с тобой случилось. Того, что с тобой еще случится. И того, что происходит. – Рука поднялась, и тело Уилла, подавшись корпусом вперёд, опустило ладонь на светлые волосы. – Все должно было быть не так, но я, кажется, снова облажался. Хреновый из меня отец, правда? – усмешка вышла неожиданно горькой, но скорее всего лишь потому, что это был голос Уильяма. – Хотя кружку «лучший папа в мире» я все еще не разбил. Правда не представляю, где она валяется. Последний раз видел ее лет пять назад. Прости, соврал, что все еще из неё пью, когда ты не дома. Ты сильная. Возможно, даже слишком для того, кто только учится всему в этом мире. И возможно, это приведёт к некоторому… насилию. Но ты справишься. Ты всегда справлялась.

Рука Уилла гладила Эйлин, как послушную собаку, ждущую от хозяина сладкую косточку. Смотреть на лежащую на койке девушку было больно. Горький комок подкатывал к горлу Уилла, но он не мог его сглотнуть, пока Алан бы этого не захотел. Белая повязка на глазах не скрывала ран на коже и кровавых подтёков на щеках. Обычно румяная кожа побледнела, а дышала Эйлин практически незаметно. До такой степени неразличимо, что стоящая в палате тишина позволяла определить это только по тихому сопению девушки. И иногда раздувающимся от воздуха ноздрям. Эйлин казалась Уильяму беззащитной пациенткой, которой было нужно срочно оказать помощь, но он мог лишь наблюдать за очередным витком семейной драмы Маккензи.

И, к слову, он был бы не против, посвяти его в это чуть подробней.

«Что… О чем ты говоришь?»

«Личность Эйлин – иллюзия, – голос Алана, мягкий и приглушенный, прокатился по телу Уильяма едва различимыми волнами. – Роскошь, которой я позволил ей обладать. Но чем дольше она в этом мире, те тоньше грань между ней и мной. И они сами поспособствовали этому. Ее зрение – лишь отголосок моей слепоты. Когда-нибудь она лишилась бы его окончательно, но мне хотелось, чтобы она запомнила мир так, как его видят люди. Теперь же… – он замолчал на мгновение, в котором Уилл неожиданно почувствовал слишком много тепла, чтобы не дотронуться до собственного лба. – Теперь же она экстерном закончила несколько классов и ближе ко мне, чем я сам из прошлого.»

Слышать Алана таким – было редкостью. Видеть же его в подобном состоянии оказалось на деле восьмым чудом света из семи.

«У нас гости…»

Контроль над телом вернулся к Уиллу слишком резко, и он едва не повалился вперёд, но вовремя схватился рукой за каркас кровати, подскочил на ноги и схватил висящую в ногах карту Эйлин именно в тот момент, как дверь в палату распахнулась и на пороге возникла облачённая в официальную форму Ордена Саша. Не будь Уильяму все равно, он бы тоже примерил выданную белоснежную форму координатора, начищенные до армейского блеска сапоги и даже поморщился бы от переливающихся золотом эполетов, кажущиеся ему архаичной вкусовщиной. Он смог бы даже простить галифе, вид которых навевал Уильяму непонятные воспоминания – с ними явно было связано что-то важное, но разум упорно отказывался раскрывать все карты прошлого.

Саша же стояла в серой форме, сложив за спиной руки и приподняв одну из бровей с видом величайшего разочарования и удивления одновременно. Юбки были не самым практичным видом одежды, но Орден решил, что узкий «карандаш» – самый подходящий вариант для беготни за монстрами по городу без остановки. В остальном же, форма Саши напомнила выданную ему. Разве что эполетов не было – вместо них серые погоны с тремя золотыми полосами и имперским черным орлом. Кажется, форму координаторов делали с надеждой, что монстры заметят их первыми и у остальной команды будет время сбежать. Иначе Уильям никак не мог объяснить этот ужасающий сознание белый цвет и золото.