Czytaj książkę: «Песнь Лиры», strona 5

– Думаешь, твои игрушки остановят древнюю силу, предатель? – Мирон даже не обернулся, его пальцы продолжали взламывать защитные печати устройства. – Ещё одна печать, и никакие накопители не спасут вас от мощи, которую я получу!

Тьма в углах зала сгустилась, словно древние тени тоже пробуждались от долгого сна. Лира чувствовала, как сапфир Шекны на её груди пульсирует всё чаще, предупреждая об опасности. В глубине Резонатора что-то изменилось – металл начал петь на частоте, от которой выступала кровь из носа, а кристаллы затуманивались изнутри чем-то похожим на чёрный дым.

– Последняя печать поддаётся! – в голосе Мирона звенело торжество. Он вдавил пальцы в контрольную панель, и та вспыхнула багровым. – Древняя мощь наконец-то…

– Нет! – Эрик оттолкнулся от колонны, его руки двигались с невероятной скоростью, завершая активацию накопителей. – Корин, держи периметр! Лира, помнишь формулу? Треугольник должен замкнуться!

Нильс метнулся к ближайшему накопителю, но Корин взмахнул посохом, и воздух между ними загустел, превращаясь в стену чистой силы. Сиган попытался зайти с другой стороны, его тёмная магия змеилась по полу подобно живым теням.

Лира поняла замысел Эрика за миг до того, как он это произнёс. Накопители – три точки, три источника силы. Эрик создавал не защиту. Он готовил ловушку.

– Не дайте ему закончить! – прохрипел Харитон, формируя копьё из кристаллического льда.

Но было поздно. Эрик коснулся последнего накопителя, и по его телу пробежала волна света, словно его кожа на миг стала прозрачной, обнажая сеть сияющих линий внутри.

– Прости, Лира, – его голос звучал странно спокойно. – Я должен был научить тебя большему, но время… время всегда против нас.

Свечение усилилось, и Лира увидела, как энергетические потоки от накопителей потянулись к Эрику, превращая его в живой узел силы. Он не пытался направить или контролировать её – он позволял ей течь сквозь себя, отдавая взамен свою жизненную энергию.

Мирон развернулся от Резонатора, впервые в его глазах мелькнул страх: – Что ты делаешь? Это же…

– Я создал накопители, – перебил его Эрик, его кожа теперь светилась подобно звёздам. – И я знаю единственный способ превратить их в то, что сильнее твоего Резонатора.

Пространство вокруг Эрика исказилось, преломляя свет подобно кристаллической призме. Энергетические потоки от накопителей переплетались в его теле, превращая каждую клетку в проводник древней силы. Воздух наполнился запахом озона и чем-то ещё – древним, непознаваемым, похожим на аромат грозы в горах.

– Накопители никогда не предназначались для хранения энергии, – голос Эрика звучал на грани слышимости, словно каждое слово существовало одновременно здесь и в ином измерении. – Они были созданы как ключи. А любой ключ требует жертвы.

Сапфир Шекны на груди Лиры вспыхнул с такой силой, что она почувствовала его жар даже сквозь одежду. Кристалл в мече отозвался, высвобождая волну чистейшей энергии. Узоры на полу, казавшиеся простыми украшениями, начали светиться, образуя сложную матрицу силовых линий.

Мирон отшатнулся от Резонатора: – Ты спятил! Слияние накопителей с живой материей высвободит…

– Именно то, что необходимо, – Эрик повернулся к Лире, его глаза теперь светились подобно двум звёздам. – Смотри внимательно, девочка. Когда энергия хлынет через меня, у тебя будет лишь один шанс. Твой меч… – его голос дрогнул от напряжения, – он настроен на частоту древних печатей. Удар должен прийтись в точку схождения потоков.

Харитон и Нильс бросились вперёд, но было поздно. Тело Эрика начало растворяться в потоках света, превращаясь в живой энергетический узел. Каждая линия его лица, каждый шрам от работы с кристаллами светился изнутри всё ярче, пока человеческие черты не стали неразличимы в этом сиянии.

– Учитель! – крик Мирона потонул в нарастающем гуле энергии.

Лира видела это словно в замедленной съёмке: как последние черты человеческого растворяются в свете, как энергетические потоки сплетаются в геометрически совершенную структуру, как древние зеркала начинают вибрировать в унисон с этой трансформацией. Она поняла: Эрик не просто отдавал свою жизнь – он превращал её в ключ, способный запечатать то, что пытался пробудить Мирон.

Сквозь ослепительное сияние она различила последнюю улыбку на лице мастера: – Помни порядок активации, Лира. Внешний контур, потом внутренний… Как…

Его голос оборвался, растворяясь в потоке чистой энергии. Там, где секунду назад стоял человек, теперь пульсировало ядро силы, удерживаемое в узлах пересечения потоков от трёх накопителей. Зал наполнился звуком, похожим на пение кристаллов, но более глубоким, более древним – словно сама реальность резонировала с последним даром мастера накопителей.

Время застыло в хрустальной чистоте момента. Лира ощутила, как сапфир Шекны на её груди раскалился добела, словно впитывая отголоски жертвы Эрика. Кристалл в мече завибрировал на той же частоте, создавая между ними мост чистой энергии. В этот миг она поняла – кристаллы откликались не на магию, а на самопожертвование, на готовность отдать всё ради высшей цели.

Мирон развернулся к Резонатору, его пальцы заплясали над контрольной панелью: – Нет! Я не позволю его жертве разрушить всё!

Печати на древнем устройстве вспыхнули багровым, когда последний барьер пал под натиском его воли. Резонатор задрожал, выпуская в пространство волны искажённой энергии. В его сердцевине формировалось что-то чуждое, нечеловеческое – сила, запечатанная древними по причине, которую Лира теперь начала понимать.

– Лира! – голос Корина прорезал какофонию энергий. – Используй то, чему научил тебя Эрик!

Она шагнула вперёд, чувствуя, как кристаллы в её снаряжении пульсируют всё сильнее, готовые высвободить накопленную мощь. Внешний контур, потом внутренний – последние слова учителя эхом отдавались в её сознании.

Сапфир Шекны вспыхнул первым, его свет слился с энергетическим узлом, в который превратился Эрик. Кристалл в мече откликнулся, соединяя три точки в пространстве – прошлое, настоящее и будущее, сплетённые в один удар.

Лира прыгнула вперёд, впуская в себя поток силы. Меч в её руках превратился в луч чистого света, когда она обрушила его на точку пересечения энергетических линий. Сапфир Шекны взорвался на её груди, высвобождая всю накопленную за века мощь. Кристалл в мече пошёл трещинами, принимая на себя отдачу удара.

Время растянулось. Лира видела, как кристаллы в её снаряжении рассыпаются, превращаясь в звёздную пыль. Видела, как эта пыль сливается с энергетическим узлом Эрика, создавая барьер между измерениями. Видела, как Резонатор содрогается, его структура искажается под напором сдерживающей силы.

Мирон закричал – не от боли, от осознания. Его творение рассыпалось, погребая под собой мечты о безграничной власти. Древняя сущность, почти пробудившаяся от его действий, соскользнула обратно в пустоту, запечатанная жертвой учителя и силой кристаллов.

Последний аккорд силы прокатился по залу, и наступила тишина. Тишина звенела в ушах подобно далёкому колоколу. Пыль медленно оседала в лучах света, проникающих сквозь трещины в древнем своде. Там, где стоял Резонатор, теперь зияла выжженная воронка, окружённая паутиной чёрных линий – следами искажённой энергии.

Лира опустилась на колени, всё ещё сжимая рукоять меча. Кристалл в клинке превратился в мёртвое стекло, лишённое внутреннего сияния. На месте сапфира Шекны остался лишь след, похожий на морозный узор.

Корин склонился над поверженным Мироном, который лежал у края воронки, глядя в пустоту остекленевшими глазами. – Он жив, – голос старого мага звучал устало. – Но его разум… возможно, ему повезло не помнить то, что он почти пробудил.

Харитон и Нильс исчезли – должно быть, бежали, когда поняли, что их затея провалилась. Сиган лежал без движения у дальней стены, оглушённый отдачей от разрушенного Резонатора.

В центре зала, где сплетались силовые линии накопителей, медленно таял сгусток света – последний след присутствия Эрика.

– Он знал, – Лира с трудом поднялась на ноги. – Всё это время знал, что так закончится.

Корин кивнул: – Дар предвидения – не всегда благословение. Особенно когда видишь свой конец и понимаешь, что это единственный путь.

Лира протянула руку к затухающему свечению, но её пальцы прошли сквозь него, не встречая сопротивления. В воздухе закружились искры – всё, что осталось от человека, научившего её понимать силу кристаллов.

– Мама… – голос Лиры дрогнул. – Теперь я не смогу…

– Твоя мать бы гордилась тобой, – Корин положил руку ей на плечо. – Ты выбрала защитить мир, а не свои желания. Это самая сложная битва, и ты её выиграла.

Последние искры света растаяли в воздухе. Древние зеркала потускнели, превращаясь в простое стекло. Магия покидала это место, оставляя после себя лишь тени и память.

Лира посмотрела на свой меч, теперь обычный клинок без следа магии: – Что будет дальше?

– Жизнь, – Корин поднял с пола осколок кристалла, который тут же рассыпался в пыль. – Она всегда находит путь. Даже после самой тёмной ночи.

Они медленно двинулись к выходу из зала, оставляя позади руины древней силы и эхо несбывшихся надежд. Где-то в глубине лабиринта ещё ждала своего часа мать Лиры, но теперь путь к ней придётся искать иначе. Без магии кристаллов, без силы древних артефактов – только с верой в то, что любовь находит дорогу даже там, где магия бессильна.

Глава 8. Возвращение

Предрассветный туман стелился над полями Элдвуда, окутывая деревянные дома призрачной дымкой. Первые лучи солнца едва касались соломенных крыш, создавая иллюзию, будто дома парят в молочно-белом море. Лира остановилась на холме, глядя на родную деревню – такую знакомую и одновременно неуловимо изменившуюся за время её отсутствия.

Корин встал рядом, опираясь на посох. В утреннем свете было особенно заметно, как постарело его лицо за последние дни. Глубокие морщины залегли у глаз, а в густой бороде серебра стало больше, чем прежде. Он смотрел не на деревню, а куда-то вдаль, туда, где южная дорога терялась в утреннем мареве.

– Всегда странно возвращаться домой другим человеком, – его голос звучал глухо, словно из глубины колодца. – Особенно когда дом остался прежним.

Лира провела рукой по рукояти меча – теперь просто куска металла без искры магии. Пустота в том месте, где раньше пульсировал кристалл, казалась почти осязаемой.

– Ничего уже не будет прежним, – она сглотнула комок в горле. – Даже дом.

Они медленно спустились с холма. Трава под ногами была влажной от росы, а воздух наполнен ароматами летних трав и дымом первых утренних очагов. У околицы Корин остановился, его пальцы крепче сжали посох.

– Дальше наши пути расходятся, Лира.

Она знала, что этот момент неизбежен, но всё равно оказалась не готова. Повернулась к нему, пытаясь найти правильные слова, но они застряли где-то между сердцем и губами.

– Мира ждёт, – Корин смотрел на юг. – Даже если я не смогу её исцелить, я должен быть рядом. Как отец.

Лира кивнула, чувствуя, как предательски щиплет в глазах:

– Я понимаю.

– Знаешь, – Корин повернулся к ней, в его глазах отражалось восходящее солнце, – иногда самый большой подвиг – это просто быть рядом с теми, кого мы любим. Даже когда не можем их спасти.

Его слова повисли в утреннем воздухе, наполненные тяжестью невысказанной правды. Лира смотрела на его морщинистое лицо, запоминая каждую черту – человека, который учил её не только сражаться, но и понимать цену каждой битвы.

– Спасибо, – она запнулась, пытаясь вместить в одно слово всю глубину благодарности. – За всё.

Корин улыбнулся – той редкой, чуть кривоватой улыбкой, которая делала его похожим на мудрого лесного духа:

– Живи, Лира. Что бы ни случилось дальше – просто живи.

Он развернулся и зашагал по южной дороге. Его фигура, ссутулившаяся под тяжестью прожитых лет и грядущей потери, постепенно растворялась в утреннем тумане. Лира стояла у околицы, пока последние отзвуки его шагов не стихли в предрассветной тишине.

Где-то в глубине деревни запел первый петух. Его крик разорвал утреннюю дымку, возвращая мир к жизни. Лира глубоко вдохнула знакомый до боли воздух родного Элдвуда и сделала первый шаг к дому, где ждала умирающая мать.

Элдвуд просыпался медленно, как старый кот на солнце. В окнах один за другим загорались огоньки, из труб поднимались тонкие струйки дыма. На центральной площади уже суетились первые торговцы, расставляя лотки с товаром. Привычная картина, повторявшаяся день за днём, сколько Лира себя помнила. Но сейчас каждая деталь отзывалась в сердце острой болью – словно она смотрела на мир сквозь треснувшее стекло.

Знакомые улочки петляли между деревянными домами, утопающими в зелени садов. Каждый поворот, каждое дерево хранило отпечаток её детства – вот здесь она впервые упала с забора, там, у старой липы, училась держать меч, а на той поляне мать учила её различать целебные травы. Воспоминания накатывали волнами, путая прошлое и настоящее.

От рыночной площади доносился запах свежего хлеба – старый Томас, как всегда, растопил печь первым. Раньше этот аромат заставлял её желудок требовательно урчать, но сейчас только усиливал тошноту, поднимавшуюся к горлу. Лира свернула в переулок, избегая встреч со знакомыми лицами. Ещё не время для разговоров и объяснений.

Отцовская кузница показалась из-за поворота – приземистое здание с почерневшими от копоти стенами и широкими воротами. Обычно в это время оттуда уже доносился звон молота, но сегодня кузница молчала. Это молчание било набатом в ушах.

У калитки Лира замерла, собираясь с силами. Старые петли скрипнули, когда она толкнула створку – тот же звук, что и всегда, но теперь в нём слышалась погребальная песнь. Дорожка к дому заросла травой – отцу было не до сада последнее время.

На крыльце её ждал Олаф. Он стоял, прислонившись к косяку, скрестив на груди мощные руки кузнеца. Его лицо, обычно подвижное и живое, застыло каменной маской. Только в глазах плескалась такая боль, что Лира едва не отшатнулась.

– Дочка, – его голос был хриплым, словно он долго молчал.

Одно слово, а в нём – целая бездна невысказанного. Лира шагнула вперёд, и отец обнял её – крепко, почти до хруста костей. От него пахло железом, дымом и отчаянием.

– Не успела, – она выдохнула эти слова куда-то в его плечо.

– Она ждёт, – Олаф отстранился, держа дочь за плечи. – Держится. Всё это время держится, чтобы проститься.

Лира кивнула, не доверяя своему голосу. Вместе они поднялись по скрипучим ступеням. Каждый шаг давался с трудом, словно на плечи давила вся тяжесть мира. У двери в комнату матери Олаф сжал её плечо и отступил, позволяя войти одной.

За порогом её встретила тишина – густая, вязкая, пахнущая травами и воском погребальных свечей.

Комната матери встретила Лиру сумраком и запахом высушенных трав. Травы висели пучками под потолком – мята, чабрец, ромашка – их тени на стенах напоминали причудливых птиц, застывших в полёте. Солнечный луч, пробившийся сквозь неплотно задёрнутые шторы, высвечивал пылинки в воздухе, превращая их в крошечные звёзды.

Анна лежала на кровати у окна – там, где любила сидеть долгими вечерами, глядя на сад. Болезнь истончила её черты, сделав похожей на фарфоровую статуэтку, но не смогла стереть той внутренней силы, что всегда отличала целительницу Элдвуда. Её огненно-рыжие волосы, теперь с проседью, разметались по подушке подобно закатным лучам.

– Я ждала тебя, – голос Анны был тих, но в нём всё ещё звучала прежняя мелодичность. – Присядь рядом, доченька.

Лира опустилась на край кровати, боясь потревожить хрупкий покой этого момента. Тонкие пальцы матери нашли её руку – удивительно тёплые, словно болезнь не смогла добраться до этого последнего проявления жизни.

– Ты изменилась, – Анна всматривалась в лицо дочери с той пронзительной внимательностью, что была её особым даром. – В твоих глазах теперь живёт древняя мудрость. И боль.

– Мама, я… – слова застряли в горле.

– Тише, – Анна слабо улыбнулась. – Я вижу всё в твоём взгляде. Кристаллы больше не существуют, верно?

Лира кивнула, чувствуя, как по щекам катятся горячие слёзы:

– Я должна была спасти тебя. Я пыталась…

– И спасла, – Анна сжала её пальцы чуть крепче. – Не меня – нечто большее. Иногда наш долг требует от нас самой страшной жертвы – отказаться от того, что любим больше всего.

Солнечный луч переместился, теперь освещая лицо Анны, и Лира увидела в её глазах отражение той силы, что всегда восхищала её в матери – способность принимать неизбежное с достоинством.

– Помнишь сказку о фениксе, что я рассказывала тебе в детстве? – голос Анны стал едва различимым.

– О птице, что возрождается из собственного пепла?

– Да, – лёгкая улыбка тронула бледные губы. – Но не только. О выборе, что она делает каждый раз – сгореть, чтобы мир мог продолжать жить. Ты сделала тот же выбор, доченька. И я горжусь тобой.

За окном пел жаворонок – простая, чистая песня новому дню. Лира держала руку матери, чувствуя, как утекают последние песчинки времени, отпущенного им для прощания. В этой комнате, пропахшей травами и воском, где она провела столько счастливых часов, училась искусству целительства, впитывала материнскую мудрость, теперь училась самому сложному – отпускать.

– Я люблю тебя, – прошептала Лира, и эти простые слова вместили в себя всё, что она хотела сказать.

Анна улыбнулась в последний раз – той особенной улыбкой, что всегда была предназначена только для дочери:

– Я знаю, родная. Я всегда буду с тобой. В каждом рассвете, в каждом дуновении ветра, в каждом твоём вздохе…

Её голос растаял в утреннем воздухе, как тает предрассветный туман. Рука в ладони Лиры стала невесомой, а потом безвольной. Солнечный луч, словно поняв, коснулся лица Анны, на миг окружив её голову нимбом золотого света, а потом медленно погас, будто само солнце склонилось в прощальном поклоне.

Лира сидела неподвижно, держа руку матери, пока та не остыла окончательно. В открытое окно влетал тёплый летний ветер, играя с травами под потолком. Их тени на стенах теперь казались не птицами, а письменами на неизвестном языке – последним посланием от той, что научила её всему самому важному.

За дверью слышались тяжёлые шаги отца – он ждал, давая дочери время проститься. Жизнь в Элдвуде продолжалась: доносился далёкий шум рынка, голоса соседей, мычание коров, которых выгоняли на пастбище. Но для Лиры в этот момент существовала только эта комната, этот последний луч солнца и остывающая рука той, что подарила ей жизнь и научила быть сильной.

Сумерки опустились на Элдвуд подобно тяжёлому покрывалу, окутывая деревню густыми синими тенями. В такой час обычно в окнах загорались тёплые огни, а из печных труб поднимался дым вечерней трапезы. Но в доме Лиры царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием свечей в комнате матери и глухими ударами молота из кузницы.

Отец ушёл туда сразу после того, как они подготовили тело к погребению. В тусклом свете дня его движения были механическими, лишёнными той живости, что всегда отличала мастера-кузнеца. Он не проронил ни слова, только сжал плечо дочери и растворился в полумраке своего убежища.

Лира стояла у окна в своей старой комнате, глядя на отблески огня из кузницы. Каждый удар молота отдавался в груди глухой болью, словно отец выковывал не металл, а их новую реальность – жизнь без той, что была сердцем этого дома.

Сквозь щели в ставнях пробивался тёплый вечерний ветер, принося запахи летних трав и далёкой грозы. Где-то в глубине сада запела малиновка – та самая песня, что мать так любила слушать по вечерам. Лира прикрыла глаза, позволяя воспоминаниям нахлынуть подобно приливной волне.

Вот мать учит её различать травы по запаху, её пальцы нежно разминают листья мяты. "Каждое растение поёт свою песню, – говорит она, – нужно только научиться слушать." Вот они вместе развешивают букеты для просушки, и пучки трав кружатся в лучах заходящего солнца как экзотические танцоры. Вот мать склоняется над больным ребёнком, и её руки светятся тёплым целительным светом…

Удары молота стихли. В наступившей тишине особенно остро ощущалось отсутствие привычных звуков – материнского напевного голоса, шороха её платья по половицам, тихого звона склянок с лечебными настоями. Дом словно затаил дыхание, став непривычно большим и пустым.

Лира спустилась по скрипучей лестнице, каждая ступенька которой хранила отпечаток её детских ног, и вышла во двор. Вечерний воздух был густым от надвигающейся грозы. В траве мерцали первые светлячки, их тусклое сияние напомнило о погасших кристаллах.