Влюбленности

Лара Шульц

Влюбленности

Влюбленность – сильное положительно окрашенное чувство, направленное на другого человека. Сопровождается сужением сознания, следствием чего может быть искаженная оценка объекта влюбленности. Чувство существует как фаза, протекающая всегда в конечный период времени. Множественного числа не существует.

Автор неизвестен

МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ

Он мог позвонить вечером и сказать:

«Выйди на балкон – у меня для тебя подарок.»

 Я выходила. А потом:

«Посмотри на закат. Это тебе про тебя.»

В Англии особые драматичные закаты. Они всегда про что-то. В них всегда какая-то история, а не просто красиво. Это может быть огненная лава в фиолетовом море, в которой плещутся драконы вокруг лодки. Или множество алых полос, которыми темпераментные художники перечеркнули Вселенную. Или огромная птица, из крыла которой мелкими облаками разлетаются розово-серые перья.

Тот, который мне в подарок, был про вихрь. Или про пуховый плед. Облака ветром разметало в мелкий узор и закружило вокруг солнца. И это облачное покрывало медленно накрывало ярко-оранжевый круг, пока не убаюкало его под колыбельную птиц и не скрыло до рассвета.

***

Его зовут Артур. Ему двадцать восемь. Он закончил Королевский музыкальный колледж в Лондоне. Играет на флейте в собственном симфоническом оркестре и два раза в неделю учит детей музыке в студии своего дома. Занимается йогой – у озера, на своей земле он построил деревянное пространство для практик и медитаций и открыл его для мастеров и учеников. Он – про неспешность и постоянство даже на своем Harley-Davidson. Владеет вегетарианским кафе в Вейбридже – одном из самых понтовых мест в графстве Сарри. По пятничным вечерам превращает кафе в бар, играет на гитаре и поет свои песни. Они классные, и в них много шотландского. А еще он записывает ноты на бумажных салфетках, когда к нему приходит мелодия. Музыку слушает на виниловых пластинках. По пятницам я бывала на его концертах. Иногда с подругами. Они ржали надо мной и гадали, на сколько же лет он меня младше – на десять? На пятнадцать? На двенадцать. А еще он любит ветер. Как выяснилось.

***

Я приехала в Англию на полгода, чтобы быть ближе к дочери и написать книжку. Дочь поступила в Вестминстерский колледж – мне было непривычно пусто без нее, и я сначала свободной птицей летала между домом в Москве и любимыми европейскими городами. Нет, я не убегала от страха одиночества – я желала новых эмоций, новых сюжетов и вдохновения. Я много писала, не распрямляла свои кудри, выгуливала все свои сто миллионов белых кроссовок, белых маек и песочных тренчей всех возможных оттенков. И пыталась забыть своего мужчину. Или понять. Или все изменить. Или начать сначала.

А потом решила остановиться.

Лондон – мой самый любимый после Москвы. Он – как музей, где все про вечное. Когда мне нужно заземлиться и напиться энергией постоянства, я возвращаюсь сюда. Мне нравится британская вековая традиция замирания жизни для чаепития. Нравится нелепый золотой верблюд, который сидит на крыше старого дома рядом с железной дорогой на перегоне между станциями Воксолл и Ватерлоо. Нравятся четко нарисованные облака в небе, как в фильмах Миядзаки, нравятся запахи тканей в старинных магазинах, в которых продается школьная форма, библиотеки, в которых есть кафе. Нравится утренний шум центрального Лондона, традиции субботних утренних выходов отцов с детьми на спортивные занятия и то, что по выходным не принято балбесничать. Нравятся пятничные загулы в пабах и воскресные семейные бранчи. Все то, что не меняется никогда. Еще нравится дождь, который пылью сыпется на тебя со всех сторон и даже снизу. Нравится, что вечерами воздух настолько плотный и вкусный, что трудно дышать. Нравится, как одеваются пожилые джентльмены в песочного цвета брюки и мягкие кашемиры. Нравится утренняя традиция одиноких леди покупать кофе и печенье себе и своим собакам, а потом завтракать вдвоем за столиками на улице. Нравится, что в каждом городке есть место, где, как будто планета закругляется – как на рисунках Экзюпери.

***

В этот раз я поселилась в до мозга костей английском Эпсоме – маленьком городе в Сарри в 25 километрах от Лондона, который знаменит горькой эпсомской солью для похудения и скачками на ипподроме Эпсом Даунс. Я жила на третьем этаже кирпичного квартирного дома – с красивым въездом через кованные ворота, клумбами и старым парком с белками и лисами. Под моими окнами весной цвели магнолии и сакура, в окна спальни стучался старый-престарый клен, а на балконе росли туи в горшках, за которыми мой лэнд-лорд умолял ухаживать. Я пила с ними кофе по утрам и читала им вслух, чтобы практиковать свой английский. А после коллекционировала новые города в графстве и разные кафе для завтрака и работы.

В день нашего знакомства с Артуром я завтракала с подругой у нее дома в Вейбридже перед моей встречей в издательстве в центре Лондона. И остановилась на минуту у красивого кафе Hot dog, чтобы взять кофе с собой. Окна от пола до потолка, плетеные стулья на улице и фиолетовая дверь. Бросила машину рядом на парковке и вбежала внутрь – к стойке бара с красивым парнем в белой рубашке.

«Привет. Мне большой американо, пожалуйста, с собой».

Он сказал, чтобы я присела, а то от меня дует.

Я спросила:

«В каком смысле?»

А он:

«В смысле, из машины – за кофе – потом снова побежишь в машину. Как ветер.»

Я через паузу спросила:

«…И?»

Он ответил:

«Пить кофе на ходу – дурацкая американская привычка. Ты же не американка. Сядь за стол, вон тот – у окна, спокойно выпей. Поедешь потом.»

И добавил:

«Пожалуйста».

Я сказала, что у меня машина на парковке, которую я не оплатила. Он проводил меня к столу, взял ключи от моего «Мини», оплатил полчаса парковки и бросил чек на торпеду под стекло – как это принято в Англии. Сварил кофе мне и себе. Спросил разрешения присесть.

Он был высокий и худой как олененок. Огромные голубые глаза, белоснежная кожа с детским румянцем и огненно-рыжие ухоженные волосы, закрывающие шею.

«Вот теперь – привет. Твое имя?»

Я представилась. Спросила его.

«Чарльз Артур Кинг».

Я сказала, что имя как у короля.

«На самом деле, как у спаниеля. Поэтому если захочешь, чтобы кто-то с милой внешностью рассмешил тебя дома – пригласи в гости. Откликаюсь на Артура.»

Поинтересовалась, в его ли спаниельскую честь названо кафе?

«Конечно. Что ты предпочитаешь на завтрак?»

Я ответила, что книжку. А потом спросила:

«А ты?»     

«Сигарету. И тебя. Приедешь завтра?»

***

Я приехала.

На завтрак были картофельные вафли, хумус, свежие багеты, сконы, деревенское сливочное масло, тосты, чатни из манго, морковный сок, винтажный чеддер и кофе. Я спросила

«А где фасоль?»

 Он ответил, что там же, где шапка-ушанка – где туристы.

Вейбридж – не туристический. Он элегантный, в нем пахнет деньгами. Здесь холеные богатые дамы носят днем украшения и делают макияж. А мужчины, даже если расслабленные, то все равно целеустремленные.

Артур здесь родился и вырос в одном из огромных тюдоровских домов с парком и озером – недалеко от того, в котором жил Джон Леннон. Сын оксфордского ученого-математика из обычной богатой английской семьи, Артур учился в одной из лучших местных частных школ, играл на флейте и в гольф за школьную команду. Потом уехал в Лондон учиться на композитора – потому что там, в Королевском колледже, учились его любимые Бенжамин Бриттен и Эндрю-Ллойд Уэббер. Потому что там мечтала учиться его мама. Она была скрипачкой, умерла 10 лет назад. В ее честь они с отцом учредили стипендии для талантливых детей – академическую и музыкальную. В мамину честь Артур создал оркестр, с которым выступает по субботам. Я спросила, почему он занимается с детьми музыкой. Он ответил, потому что каждому человеку нужны дети. Зачем построил пространство для йоги? Потому что на районе больше нет ни одного такого с видом в вечность. Зачем кафе? Потому что любит наблюдать за людьми. Почему вегетарианское? Потому что ненавидит мертвые запахи. Свои сольные концерты – потому что должны же люди слушать хорошую музыку. Все здесь, в Вейбридже, потому что здесь корни. Потому что здесь осталась мама. Потому что жизнь, которую ты хочешь, нужно создавать вокруг себя – только глупцы бегут за тем, что сотворили другие. Поэтому он ни разу не выезжал за пределы Королевства. Совершенный представитель английской нации, он как Маленький принц жил на своем личном астероиде и каждый день делал его лучше.

Он был созерцателем организованной им жизни других – а где-то там, внутри него, невидимо кипела его собственная. Он был одиночкой, не допускавшим к себе никого ближе границ созданного для них пространства.

Я спросила, влюблен ли он? Он ответил, что конечно. В танцы Барышникова, оперу, музыку Шопена, черных котов, пианино Марты Аргерих и гитару Кирка Хэммета, голос Нины Симон, белый цвет, перьевые ручки, свечи, виски и сигареты, запах ванили, мотоцикл, шпионские романы Джона Ле Карре, Тома Уэйтса и теплый ветер в лицо. В свой дом и свою землю.

Он спросил, влюблена ли я? Конечно, я тоже. В истории, от которых дух захватывает. В поступки. Полутона. В героев своих книжек. В тренчи. Скорость. Перемены и переезды. Черный кофе. Фрэнсиса Андервуда. Скандинавские детективы. В то, чтобы быть за рулем. И у руля. В страсть. В «Происхождение всех вещей» Элизабет Гилберт, все романы Ю Несбе и голос Леонарда Коэна. А еще в руки своего мужчины. И свою тоску по нему. И, что уж там, в фильм «Любите ли вы Брамса?» с Ингрид Бергман и Энтони Перкинсом. Он спросил, не сорок ли мне случайно в таком случае лет – ну, как в «Брамсе» у Саган? Я кивнула. Он восхищенно присвистнул. Как в кино. И это был прекрасный звук.

***

Так я перестала коллекционировать кафе и города для завтраков.

Мы встречались каждое утро ровно в 9.00 у него в Hot dog. Завтракали до 10. В его свободные часы днем я придумывала нам маршрут и занятия, и мы куда-нибудь ехали на его мотоцикле или моей машине. Очень скоро этих свободных часов для меня в его расписании стало больше.

В Бруклэндсе, на старейшей трассе для кольцевых гонок, мы тестировали новые тачки и ездили наперегонки. В дюнах на берегу северного моря гуляли босиком и смотрели, как волны сливаются с солнцем и превращаются в кипящее золото. Ходили в кинотеатр смотреть спектакль «Ромео и Джульетта» и слушать «Турандот». Фотографировали разноцветных птиц в лесу в Сассексе. По пятница ели фиш-энд-чипс в кафе на Тотэнэм кресчент – только там его умели готовить правильно: из пикши, не из трески. Кормили прирученных лис у него дома и медитировали с видом на озеро. Праздновали Рождество со специальным кексом из сухофруктов и орехов – поливали его коньяком и поджигали. Приносили белые гвоздики на могилу его мамы. Лепили вареники, жарили русские оладьи и смотрели японское кино по ночам в моей квартире. Ездили в Лондон на электричке, читали по ролям купленные в вокзальном магазине книжки и выдумывали истории про пассажиров. Путешествовали по Хайлэндс в Шотландии, сидели на обрыве над облаками, смотрели в бесконечность и подолгу молчали. Каждый о своем. Я тогда спросила, та ли у него жизнь, которую он хотел? Знает ли, что будет дальше?

Я вот всегда знала. С 12 лет – что стану писателем. Что точно выберу длинный и сложный путь, чтобы больше пережить. Я выдумывала для себя разные циклы и роли и исполняла их – была журналистом, работала в казино, была просто женщиной потрясающего мужчины – взрослого, могущественного, красивого и гениального. Свои сорок лет я мечтала встретить богатой женщиной, искупавшейся во всех своих профессиональных амбициях, молодой и красивой. Любимой и влюбленной. Свободной настолько, чтобы подарить той девочке, что в 12 лет писала в тетрадях сказки о любви, жизнь писателя. И вечно летать по всему миру. И вечно влипать в новые истории.

Он же никогда не хотел кем-то стать. Он всегда хотел что-то делать. Он всегда был собой – рыжим олененком в белой рубашке с музыкой в голове в своей единственной точке мира. Все так как он хотел? Нет, все так как он хочет сейчас. Что будет дальше? Дальше все просто будет – это же Англия.

***

Наши отношения не вписывались ни в какие шаблоны – ни английские, ни русские. Мы не были любовниками, не были приятелями. Мы просто были вместе и без ума друг от друга. Я называла его Принцем. Он меня – Ветром. Он любил мне что-нибудь рассказывать –

«давай я тебе что-нибудь расскажу – послушаем, наконец, идеальный английский».

 А я обожала записывать его истории и на русском читать ему вслух. Он говорил, что это звучит ужасно. Как грохот промокшего барабана, толпа из тысячи человек, мычание быка, топот копыт и стая летящих птиц одновременно – примерно так, как древние легенды описывают звуки ветра. Ему нравилось учить меня медитировать и удерживать на одном месте. Мне – срывать его с привычного курса и мчаться по новому. Он коллекционировал шутки про русских. Я – про англичан. Ему больше всего нравилась про

«на ипподром женщинам из русских селений вход воспрещен».

 Мне – про

«джентльмены, это частная драка или каждый может присоединиться?»

 Еще он надеялся, что я останусь. Я же знала наверняка, что уеду.

***

Накануне отъезда я спросила его, как принято прощаться и как это на самом деле – уходить по-английски? Он сказал, что главное – ничего не делать до тех пор, пока англичанин сам что-нибудь не сделает.

Была пятница. Февраль. Через месяц расцветут магнолии.

Он приехал ко мне с двумя бутылками английского игристого, двумя бокалами, двумя сумками индийской еды и сказал, что останется на ночь. Он налил нам по первому бокалу – сухое, ледяное, как ежик впивающееся в язык и горло. Он спросил:

«Тебе нравится?»

 Да, невероятное.

«Слишком предсказуемое.»

 Мы вышли на балкон смотреть на небо. Было холодно. Он спросил:

«Что видишь?»

 Я видела стаю золотых рыб.

«Странно. Я вот вижу римскую армию. Пойдем есть».

 Мы молча съели панир с пряной лепешкой. Залпом выпили по второму бокалу. Мы смотрели друг на друга – но впервые не улыбались и не знали, о чем говорить. Я спросила, чем он станет заниматься в освободившиеся «наши» часы.

«Стану играть в теннис и думать о своей бессмертной душе.»

 Я сказала, что он сейчас, кажется, все портит.

«Единственное, что может что-то испортить в Англии – это погода.»

 И потом:

«А ты меня бросаешь!»

 И поцеловал в губы. Долгим жестким поцелуем, который не допускал ответа.

«Это кто-то изобрел, чтобы прекращать бессмысленные разговоры. А ты о чем подумала?»

 Он налил нам по третьему бокалу и снова вышел на балкон. Я тоже. Он поднял лицо к небу и закрыл глаза. Я обняла его и прижалась лбом к его спине. Не знала, что сказать. Поэтому говорила как в плохом кино: что буду очень скучать, что мы не потеряемся, что будем писать друг другу письма. Что это было прекрасное время и что я еще сто раз прилечу.

«Конечно, прилетишь – у тебя здесь дочь.»

Я обняла его еще крепче.

***

«Когда мы не заметили тот момент, когда могли влюбиться? Я же не настолько англичанин, чтобы хотеть быть тебе только другом.»

Я не помню момента, который мы упустили. Нет, его не было. Я иногда думала – какой он без одежды? Длинный, тонкий, крепкий и идеальный – как гоночный английский Vanwall 1958 года. А в сексе? Скорее всего, одержимый. При всей своей внешней сдержанности он писал страстную музыку, играл на гитаре как дьявол. Да и мотоцикл, прямо скажем, не для снеговиков.

Да, одержимый – тот, который не спрашивает разрешения, не закрывает глаза, активен до изнеможения и не сдерживает крик. Без стеснений, без пауз, без церемоний. После которого, выровняв дыхание