Мир без конца

Помимо всего прочего мост оказался слишком коротким. Когда-то он, несомненно, обоими концами выходил на сушу, но то ли река стала шире, то ли, что скорее, повозки и людские ноги за десятилетия и столетия разбили берег, так что теперь приходилось брести к мосту и сходить с него в липкую грязь.

Керис заметила, что Мерфин изучает конструкцию моста. Она знала этот его взгляд: он размышлял о том, почему мост не падает. Девушка часто подмечала, как Мерфин пристально смотрит на что-то, будь то какая-то часть собора, незнакомый дом или творение Божье: скажем, терновник в цвету или парящий в небе ястреб. В такие мгновения юноша замолкал, его острый взор устремлялся в никуда, будто он всматривался во мрак, пытаясь разгадать, что там таится. Если она спрашивала, куда он смотрит, он отвечал, что старается постичь суть вещей.

Проследив теперь его взгляд, Керис попробовала догадаться, что именно заинтересовало Мерфина в конструкции старого моста. Тот имел шестьдесят ярдов в длину, моста длиннее девушка еще не видала. Настил подпирали два ряда могучих дубовых быков, похожих на колонны, что выстроились по обе стороны главного нефа собора. Из пяти пар опор береговые устои на отмелях были довольно короткими, а три пары основных быков взмывали на пятнадцать футов над уровнем воды.

Каждая опора состояла из четырех скрепленных вместе бревен, которые обжимал каркас из деревянных реек. По преданию, для этих трех пар быков король подарил Кингсбриджскому аббатству двадцать четыре лучших английских дуба. Между собой опоры соединялись положенными в два ряда балками. Более короткие бревна лежали поперек, образуя настил, а сверху на них настелили продольные доски – полотно моста. По обе стороны вдоль полотна тянулись деревянные поручни – мнимая преграда от падения в реку. Раз в несколько лет какой-нибудь пьяный крестьянин сваливался с моста на повозке и тонул вместе с лошадью.

– Что ты там рассматриваешь? – спросила Керис.

– Трещины.

– Я не вижу никаких трещин.

– Балки по обе стороны основного быка потрескались. Недаром Элфрик укрепил их железными скобами.

Теперь и Керис заметила плоские металлические крепы, прибитые поверх трещин.

– Ну и что?

– Я не понимаю, отчего появились трещины.

– А это важно?

– Конечно.

Мерфин был не особенно разговорчив этим утром. Девушка хотела было узнать, что стряслось, но не успела.

– Твой отец идет, – сказал Мерфин.

Керис обернулась к улице. Два брата являли собой странную картину. Высокий Антоний, брезгливо подобрав полы облачения, старательно обходил лужи, его бледное лицо человека, непривычного к нахождению вне стен дома, искажала гримаса отвращения. Эдмунд, старший по возрасту, но более крепкий на вид, краснолицый и с длинной косматой седой бородой, шагал по грязи, приволакивая увечную ногу, что-то настойчиво внушал приору и оживленно жестикулировал. Глядя на отца издали, как смотрел бы незнакомец, Керис всегда остро ощущала, как она его любит.

Подойдя к мосту, братья не подумали оборвать спор.

– Ты только посмотри на эту очередь! – воскликнул Эдмунд. – Сотни людей до сих пор не попали на ярмарку и не торгуют на ней! Уверяю тебя, половина из них найдет продавцов и покупателей прямо в очереди, они совершат сделку и отправятся домой, даже не въехав в город!

– Это запрещено законом, – возмутился Антоний.

– Пойди и скажи это им, если сможешь перейти мост. Только ты не сможешь, он слишком узкий! Послушай, Антоний, если флорентийцы уедут, ярмарка умрет. Наше с тобою благосостояние зависит от этой ярмарки. Нельзя допустить, чтобы она совсем захирела!

– Мы не можем заставить Буонавентуру приезжать сюда.

– Зато можем сделать нашу ярмарку привлекательнее ширингской. Нужно объявить о намерениях прямо сейчас, на этой неделе, убедить всех, что наша шерстяная ярмарка жива. Нужно сказать, что мы снесем этот старый мост и построим новый, в два раза шире. – Эдмунд резко повернулся к Мерфину: – Сколько времени понадобится на строительство, паренек?

Мерфин слегка смутился, но ответил:

– Труднее всего будет найти дерево. Нужны очень длинные стволы, хорошо просушенные. Дальше начнется установка быков на дне реки. Это не так-то просто, потому что работать придется в проточной воде. Потом плотницкие работы. Может быть, к Рождеству справимся.

– Ты ведь не можешь обещать, что Кароли изменят свое решение, если мы построим новый мост, – заметил Антоний.

– Они изменят, – с силой сказал Эдмунд. – Это я обещаю.

– Все равно не могу помочь, у меня нет денег.

– Ты не можешь не построить мост! – крикнул суконщик. – Иначе разоришься сам и погубишь весь город.

– Хватит споров, брат. Я даже не знаю, где найти средства для восстановительных работ в южном приделе.

– Так что же ты собираешься делать?

– Положусь на Господа.

– Пожинает плоды тот, кто полагается на Господа и сеет. А ты не сеешь.

Антоний явно разозлился.

– Я знаю, тебе трудно это понять, Эдмунд, но Кингсбриджское аббатство не купеческая лавка. Мы славим Бога, а не зарабатываем деньги.

– Тебе недолго останется славить Бога, если кушать будет нечего.

– Господь не попустит.

Красное лицо олдермена побагровело от гнева, сделалось даже отчасти лиловым.

– Когда ты был маленьким, дело нашего отца кормило тебя и одевало, обеспечивало средствами на учебу. Когда ты подался в монахи, твоими кормильцами стали жители этого города и окрестные крестьяне, которые несут повинности, платят десятину, налоги на рыночные лотки, мостовщину и невесть еще какие подати. Всю жизнь ты жил, как блоха, на спинах тружеников. А теперь у тебя хватает духу говорить нам, что Господь все устроит.

– Не забывайся, брат, ты близок к святотатству.

– Это ты не забывай, что я знаю тебя с рождения, Антоний. Ты всегда обладал особым даром увиливать от труда. – Эдмунд, столь часто срывавшийся на крик, теперь говорил очень тихо. Керис знала: это верный знак того, что отец в бешенстве. – Когда требовалось выгребать отхожее место, ты шел спать, чтобы отдохнуть перед учебой. Дар нашего отца Богу! У тебя всегда было все лучшее, хоть ты и пальцем не пошевелил ради этого. Сытная еда, теплая комната, лучшая одежда – я был единственным мальчишкой, который донашивал вещи младшего брата!

– А ты до сих пор мне этого не простил.

Керис увидела долгожданную возможность остановить ссору.

– Послушайте, наверняка же есть какое-то решение. – Оба брата уставились на нее, пораженные тем, что она позволила себе их перебить. – Скажем, мост могут построить горожане.

– Глупость какая, – отозвался Антоний. – Город принадлежит аббатству. Слуга не благоустраивает дом хозяина.

– Но если они попросят вашего разрешения, у вас нет причин отказать.

Приор возразил не сразу, и Керис было воспрянула духом, но Эдмунд покачал головой.

– Не думаю, что смогу убедить горожан вложить деньги. В конечном счете новый мост, конечно, в их интересах, но люди очень неохотно думают наперед, когда им предлагают расстаться с деньгами.

– Ага! – вскричал Антоний. – А меня-то ты призываешь думать наперед.

– Ты ведь у нас имеешь дело с вечной жизнью. Как никто другой, ты обязан уметь смотреть не только на неделю вперед. Кроме того, с каждого, кто пересекает мост, аббатство получает пенни. Ты вернешь свои деньги, а когда ярмарка оживет, даже получишь прибыль.

– Дядя Антоний ведает духовными делами, поэтому, наверное, считает, что это не его дело, – вставила Керис.

– Но он хозяин города! – отрезал Эдмунд. – Только он может это сделать! – Тут суконщик спохватился, сообразив, что дочь не стала бы возражать ему без причины. – А ты, собственно, что задумала?

– Допустим, горожане оплатят строительство моста, а мостовщина пойдет на оплату займа?

Олдермен открыл рот, но не нашел, что ответить.

Керис посмотрела на Антония.

– Когда аббатство возникло, – изрек приор, – единственным источником его доходов был мост. Я не могу отказаться от этих денег.

– Но подумайте, сколько вы получите, если шерстяная ярмарка и воскресный рынок начнут возрождаться! Это ведь не только мостовщина, но и налоги с лотков, и доля с каждой сделки, заключенной на ярмарке, и пожертвования собору.

– А еще продажа твоих же товаров – шерсти, зерна, кожи, книг, статуй святых… – добавил Эдмунд.

– Ты все подстроил! – Антоний устремил обвиняющий перст в сторону брата. – Ты подучил дочь, что нужно говорить, и вон того парня уболтал. Сам он ни за что не выдумал бы этакую хитрость, а твоя дочь всего лишь женщина. Да, это твоих рук дело. Обычный заговор, чтобы лишить меня мостовщины. Что ж, он провалился. Слава богу, я не дурак!

Приор развернулся и пошлепал прочь по грязи.

– Не понимаю, как мой отец мог породить на свет такого безмозглого упрямца. – С этими словами Эдмунд тоже заковылял прочь.

Керис повернулась к Мерфину:

– Что скажешь?

– Не знаю. – Юноша усердно прятал глаза. – Пожалуй, пойду работать.

Он ушел, не поцеловав ее на прощание.

– Ну и ну, – проговорила Керис, когда юноша уже не мог ее услышать. – Что с ним такое?

8

Граф Ширинг приехал в Кингсбридж во вторник ярмарочной недели. Его сопровождали сыновья, другие родичи и свита из рыцарей и оруженосцев-сквайров. Высланные вперед люди заблаговременно расчистили подступы к мосту, и уже за час до прибытия графа мост перекрыли, чтобы Ширингу не пришлось ронять достоинство, дожидаясь права пересечь реку вместе с простолюдинами. Свита носила черно-красные цвета и проскакала через город под развевающимися знаменами, а из-под лошадиных копыт на горожан летела вода и грязь. Граф Роланд сильно преуспел за последние десять лет: при королеве Изабелле и ее сыне Эдуарде III – и он хотел, чтобы все об этом знали, как свойственно сильным мира сего.

В свите графа был и Ральф, отпрыск сэра Джеральда и брат Мерфина. Когда Мерфин подался в подмастерья к отцу Элфрика, Ральф сделался сквайром при графе Роланде и с тех самых пор радовался жизни. Его кормили и одевали, учили ездить верхом и драться на мечах, он много времени проводил на охоте, за играми и развлечениями. За шесть с половиной лет никто ни разу не попросил его что-либо прочитать или написать хотя бы словечко. Следуя за графом мимо скученных лотков шерстяной ярмарки, ловя одновременно завистливые и испуганные взгляды горожан, он жалел торговцев, которым приходилось возиться в грязи ради каких-то жалких пенни.

Граф спешился у дома приора, с северной стороны собора. Его младший сын Ричард тоже соскочил с коня. Ричард был епископом Кингсбриджа, и вообще-то собор являлся его храмом, однако епископский дворец находился в графском городе Ширинг, в двух днях пути от Кингсбриджа. Это вполне устраивало епископа, чьи обязанности были не только религиозными, но и политическими, да и монахи ничуть не возражали, довольные тем, что за ними надзирают не слишком строго.

Ричарду исполнилось всего двадцать восемь лет, но его отец был близок к королю, так что возраст епископа не имел никакого значения.

Остальная свита направилась к южной части соборного двора. Старший сын графа Уильям, лорд Кастер, велел сквайрам поставить лошадей на конюшню, а с полдюжины рыцарей разместились в госпитале. Ральф поспешил помочь сойти с лошади жене Уильяма, леди Филиппе. Он пестовал в сердце безнадежную любовь к этой высокой красивой женщине с длинными ногами и пышной грудью.

Когда о лошадях позаботились, Ральф отправился навестить отца с матерью. Те проживали на иждивении монастыря в наемном домике у реки в юго-западной части города, где постоянно витала вонь дубилен. Подходя к дому, Ральф вдруг понял, что ежится от стыда под красно-черным нарядом. Хорошо, что леди Филиппа не видит, как низко пали его родители.

Он не навещал родителей с год и теперь сразу заметил, как они постарели. Материнские волосы серебрились обильной сединой, а отец постепенно терял зрение. Ральфа угостили монастырским сидром и земляникой, которую мать сама собрала в лесу. Отец пришел в восторг от ливрейных цветов.

– Граф еще не сделал тебя рыцарем? – нетерпеливо спросил он.

Каждый сквайр стремился стать рыцарем, но Ральф жаждал этого повышения особенно сильно. Отец не смирился с унижением десятилетней давности, когда обстоятельства вынудили его согласиться на иждивение монахов. В тот день в сердце Ральфа словно вошла заноза, и боль не утихнет до тех пор, пока он не восстановит семейную честь. Впрочем, не все сквайры становились рыцарями, и тем не менее, отец всегда рассуждал так, будто для Ральфа рыцарство было лишь вопросом времени.

– Пока нет, – ответил Ральф. – Но, похоже, мы скоро двинемся воевать с французами, и будет повод себя проявить. – Он старался говорить небрежно, чтобы родители не догадались, сколь отчаянно он мечтает отличиться в сражении.

Мать пришла в ужас.

– Почему короли всегда воюют?

Отец засмеялся.

– Мужчины созданы для битв.

– Неправда, – резко ответила леди Мод. – Я в муках рожала Ральфа вовсе не для того, чтобы он сложил голову под французским мечом или пал от арбалетного болта в сердце.

Отец пренебрежительно махнул рукой и спросил у сына:

– Почему ты считаешь, что будет война?

– Король Филипп Французский отнял Гасконь.

– Вот оно что. Этого мы, конечно, потерпеть не можем.

Английские короли на протяжении нескольких поколений правили областью Гасконь на западе Франции. Они даровали торговые привилегии купцам Бордо и Байонны, и те вели дела не столько с Парижем, сколько с Лондоном. Но все равно в тех краях было неспокойно.

Ральф прибавил:

– Король Эдуард отправил посольство во Фландрию, желая заключить союз.

– Союзники могут захотеть денег.

– Потому-то граф Роланд и приехал в Кингсбридж. Король хочет взять в долг у наших купцов.

– Сколько?

– Поговаривают о двухстах тысячах фунтов со всей страны, в счет будущих налогов на шерсть.

Мать ровно произнесла:

– Как бы король своими налогами не уморил торговцев шерстью до смерти.

– У торгашей куча денег, – возразил отец. – Только погляди на их наряды.

В голосе сэра Джеральда сквозила горечь. Ральф обратил внимание, что сам рыцарь одет в поношенную полотняную рубаху, а обут в старые башмаки.

– В любом случае, им нужно, чтобы французский флот перестал мешать торговле.

Весь прошлый год французские корабли устраивали набеги на южное побережье Англии: грабили порты и сжигали суда в гаванях.

– Французы нападают на нас, мы нападаем на них, – проговорила мать. – Ради чего?

– Женщинам этого не понять! – бросил рыцарь.

– Чистая правда, – едко отозвалась леди Мод.

Ральф сменил тему:

– Как там мой брат?

– Стал хорошим ремесленником, – ответил отец.

Ральфу подумалось, что таким тоном барышник убеждает, будто малорослый пони – как раз то, что нужно женщине.

Мать добавила:

– Он положил глаз на дочь Эдмунда-суконщика.

– На Керис? – Ральф улыбнулся. – Да, она всегда ему нравилась. Детьми мы играли вместе. Она всегда норовила командовать и глазки строила, а Мерфин ей вечно потакал. Он собирается жениться?

– Думаю, да, – ответила Мод. – Когда закончится срок ученичества.

– Ну, нахлебается. – Ральф встал. – Где он сейчас?

– Работает в северной части собора, – ответил отец. – Хотя время обеденное…

– Я поищу его.

Ральф расцеловал родителей и вышел.

Он вернулся в аббатство и прошелся по ярмарке. Дождь прекратился, сквозь тучи пробивалось солнце, лужи посверкивали бликами, от мокрых навесов поднимался пар. Сквайр углядел знакомый профиль, и ровное биение его сердца на мгновение прервалось. Прямой нос и сильный подбородок леди Филиппы он узнал бы всегда и везде. Она была старше Ральфа – по его догадкам, лет двадцати пяти. Супруга лорда стояла у лотка с мерами итальянского шелка, и Ральф позволил себе насладиться видом ее округлых бедер, обтянутых легким летним платьем, потом отвесил чрезмерно вычурный поклон.

Филиппа покосилась на него и слегка кивнула.

– Красивая ткань, – выдавил он, пытаясь завязать разговор.

– Да, красивая.

В это мгновение появился невысокий юноша с нечесаными волосами цвета моркови – Мерфин. Ральф страшно ему обрадовался.

– Это мой умный старший брат, – представил сквайр.

Мерфин сказал леди Филиппе:

– Купите бледно-зеленый. Он подходит к вашим глазам.

Сквайр моргнул. Мерфину не следовало столь вольно обращаться к леди.

Однако Филиппа, кажется, не оскорбилась, хотя в ее голосе прозвучал мягкий упрек:

– Если мне понадобится мнение мальчика, я спрошу своего сына.

Но свои слова она сопроводила улыбкой, которую вполне можно было счесть почти игривой.

– Это же леди Филиппа, дурак! – укорил Ральф. – Прошу прощения за дерзость брата, миледи.

– Как зовут твоего брата?

– Я Мерфин Фицджеральд^[19]. К вашим услугам в любое время, когда потребуется совет насчет шелка.

Ральф схватил брата за руку и поволок прочь, пока Мерфин не ляпнул еще какую-нибудь глупость.

– Не знаю, как тебе это удается, – проворчал он раздраженно и вместе с тем с завистью. – Шелк подходит к ее глазам, говоришь? Брякни я что-либо подобное, она велела бы меня высечь.

Ральф несколько преувеличивал, но Филиппа и вправду имела склонность карать даже за намек на дерзость. Сквайр не знал, радоваться или сердиться тому, что леди столь мягко отнеслась к Мерфину.

– Но это же я, – ответил брат. – Мечта любой женщины.

Ральф уловил горечь в его словах и уточнил:

– Что-то не так? С Керис поцапался?

– Я выкинул глупость. Потом расскажу. Пошли погуляем, пока солнце не скрылось.

Ральф заметил лоток, с которого монах с пепельно-белыми волосами продавал сыр.

– Гляди-ка. – Он подошел к лотку: – Выглядит вкусно, брат. Откуда сыр?

– Мы сами делаем его в обители Святого Иоанна-в-Лесу. Это скит Кингсбриджского аббатства. Я тамошний настоятель, меня зовут Савл Белая Голова.

– Прямо слюнки потекли. Обязательно купил бы, но граф не дает сквайрам денег.

Монах отрезал от сырной головы кусок и передал Ральфу.

– Прими бесплатно, во имя Иисуса.

– Спасибо, брат Савл.

Уже отойдя, Ральф усмехнулся:

– Видишь? Это так же просто, как отобрать яблоко у ребенка.

– Ага, и почти так же достойно восхищения, – ответил Мерфин.

– Вот глупец – раздает сыр всем, кому достанет ума сочинить слезливую историю!

– Наверное, считает, что лучше прослыть глупцом, чем отказать в еде голодному.

– Ты сегодня прямо язва. Почему тебе можно дерзить леди, а мне не позволено выпросить у глупого монаха кусок сыра?

Мерфин усмехнулся, удивив Ральфа:

– Прямо как в детстве, а?

– Точно!

Сквайр не знал, злиться на брата или махнуть рукой. Тут к ним подошла красотка с яйцами на подносе: стройная, с маленькой грудью под домотканым платьем, – и Ральфу сразу представилось, что груди у нее белые и круглые, как эти яйца. Он улыбнулся девушке, хотя не собирался ничего покупать.

– Сколько?

– Пенни за дюжину.

– Хорошие?

Девушка кивнула на соседний лоток:

– Вон от тех куриц.

– А петух у курочек был что надо?

Мерфин в притворном отчаянии от выходки брата закатил глаза, но девушка усмехнулась и включилась в игру:

– Еще бы, сэр.

– Значит, курочкам повезло?

– Не знаю.

– Ну конечно, откуда же. Девушки в этом ничего не смыслят.

Ральф окинул торговку оценивающим взглядом: светлые волосы, вздернутый носик, на вид лет восемнадцать.

Девушка хлопнула ресницами.

– Пожалуйста, не смотрите на меня так.

Ее позвал крестьянин, стоявший у лотка, – несомненно, отец:

– Аннет! Иди сюда.

– Так тебя зовут Аннет, – подхватил Ральф.

Девушка сделала вид, что не слышит отца.

– Кто твой отец?

– Перкин из Уигли.

– Правда? Мой друг Стивен – лорд Уигли. Он тебя не обижает?

– Лорд Стивен справедлив и добр, – ответила девушка как положено.

– Аннет! Ты мне нужна, – вновь позвал отец.

Ральф понимал, почему Перкин зовет дочь. Он, конечно, не против, чтобы графский сквайр женился на Аннет: для девушки это неплохая партия, – но опасается, что сквайр просто позабавится с нею, а потом бросит. Что ж, он прав.

– Не уходи, Аннет из Уигли.

– Не уйду, пока не купите то, что я продаю.

– Что одна, что другой, – проворчал Мерфин.

– Да брось ты яйца, – посоветовал Ральф, – идем со мною. Прогуляемся по бережку.

Между рекой и стеной аббатства тянулся широкий берег, в это время года усеянный полевыми цветами и поросший кустарником, и там часто прогуливались влюбленные парочки.

Но Аннет оказалась не такой уж простушкой.

– Отцу не понравится.

– Да брось ты.

Крестьянину непросто возражать сквайру, особенно если сквайр носит ливрею могущественного графа. Поднять руку на одного из графских слуг означало оскорбить самого вельможу. Перкин, конечно, попытается отговорить дочь от безрассудств, но удерживать силой не станет – это чревато неприятностями.

Но у Перкина нашелся спаситель. Молодой голос произнес:

– Привет, Аннет, все в порядке?

Ральф обернулся на этот голос и увидел перед собою паренька лет шестнадцати, ростом почти с себя, широкоплечего и с крупными кулаками. Этот негаданный избавитель Аннет был воистину хорош обликом, с правильными чертами лица, словно высеченными из камня соборным ваятелем. Густые рыжеватые волосы сочетались с наметками бороды того же оттенка.

Сквайр спросил:

– Ты кто, черт подери?

– Вулфрик из Уигли, сэр. – Юноша был почтителен, но не робок. Он вновь повернулся к Аннет: – Я пришел помочь тебе продавать яйца.

Крепкое плечо юнца вдруг очутилось между Ральфом и Аннет, и Вулфрик недвусмысленно дал понять, что намерен оберегать девушку и оттеснить Ральфа. Вышло довольно дерзко, и Ральф начал злиться.

– Отойди, Вулфрик из Уигли. Тебя сюда не звали.

Вулфрик бесстрастно посмотрел на сквайра.

– Я помолвлен с этой женщиной, сэр. – Опять в его почтительном тоне не сыскалось и тени робости.

– Истинная правда, сэр, они собираются пожениться, – вставил Перкин.

– Не лезь ты ко мне со своими крестьянскими бреднями, – презрительно бросил Ральф, раздосадованный дерзостью простолюдинов. – Плевать я хотел, жена она этому чурбану или нет.

Еще не хватало, чтобы всякая шваль указывала, что ему делать.

– Пойдем, Ральф, – вмешался Мерфин. – Я есть хочу, а Бетти Бакстер вон там торгует горячими пирогами.

– Пирогами? – переспросил брат. – Я больше люблю яйца.

Он взял с подноса Аннет яйцо, с намеком его погладил, затем положил обратно и дотронулся до левой груди девушки. Та была твердой на ощупь и вправду имела форму яйца.

– Что вы делаете? – возмущенно воскликнула Аннет, но даже не подумала отодвинуться.

Ральф легонько сдавил ее грудь.

– Проверяю товар, который ты продаешь.

– Уберите руки.

– Потерпи, красотка.

В этот миг Вулфрик пихнул сквайра.

Ральфа застали врасплох. Он никак не ожидал, что крестьянин посмеет прикоснуться к нему. Сквайр пошатнулся, оступился и грохнулся наземь. Услышав, как в толпе зрителей кто-то рассмеялся, удивление сквайра сменилось осознанием унижения. Он вскочил вне себя от бешенства.

Меча при нем не было, но на поясе висел длинный кинжал. Однако недостойно нападать с клинком на безоружного крестьянина, этак можно лишиться уважения рыцарей графа и других сквайров. Придется наказать Вулфрика кулаками.

Вышедший из-за прилавка Перкин быстро заговорил:

– Это нелепое недоразумение, сэр, он не хотел, ему очень жаль, уверяю вас…

А вот Аннет ничуть не испугалась: похоже, все происходящее ей очень нравилось, – и воскликнула:

– Ах, мальчишки!

Ральф пропустил эти возгласы мимо ушей. Он сделал шаг навстречу Вулфрику и занес правый кулак. Когда противник вскинул руки, прикрывая лицо, Ральф вонзил левый кулак ему в живот.

Вопреки ожиданиям, мышцы у крестьянского парня оказались крепкими. Правда, Вулфрик все же скрючился, морщась от боли, и обе его руки легли на живот. Правым кулаком Ральф от души врезал крестьянину по лицу, угодив в скулу. Удар отдался болью в пальцах, зато сердцу стало намного приятнее.

К изумлению сквайра, Вулфрик ударил в ответ.

Вместо того чтобы повалиться на землю и замереть в ожидании пинков, крестьянин изо всех сил врезал Ральфу правой рукой. Сквайру почудилось, будто его нос взорвался кровью и болью. Ральф взревел от гнева.

Вулфрик попятился, словно сообразив, что натворил, опустил руки и выставил вперед ладони в просительном жесте.

Но просить пощады было поздно. Ральф обрушил на него град ударов, бил по лицу и телу, удары сыпались один за другим, а Вулфрик лишь неуклюже защищался, то подставляя руку, то пригибая голову. Продолжая колотить крестьянина, Ральф мимолетно подивился, почему тот не убегает: верно, рассчитывал отделаться наказанием сейчас и избежать худшей участи впоследствии. А парень-то с норовом, и оттого Ральф разозлился пуще прежнего и принялся бить крестьянина с удвоенной силой. Его душила ярость и одновременно переполнял восторг.

– Ради бога, хватит! – Мерфин попытался успокоить брата, положил руку ему на плечо, но Ральф отмахнулся.

Наконец руки Вулфрика бессильно обвисли, он зашатался; красивое лицо заливала кровь, глаза заплывали. Когда он упал, Ральф принялся пинать его ногами. Тут объявился коренастый мужчина в кожаных штанах, который властно распорядился:

– Довольно, юный Ральф, не убивай юношу.

Узнав городского констебля Джона, Ральф процедил:

– Он напал на меня!

– Но больше ведь не нападает, не так ли, сэр? Гляньте-ка, он валяется на земле с закрытыми глазами. – Джон встал перед Ральфом. – Я бы на вашем месте обошелся без расследования коронера^[20].

Вулфрика окружили люди: Перкин, раскрасневшаяся от возбуждения Аннет, леди Филиппа и несколько зевак.

Упоение битвы покинуло Ральфа, нос болел зверски. Дышать он мог только ртом и ощущал привкус крови.

– Эта скотина сломала мне нос, – прогундосил сквайр, и голос у него был как у человека с тяжелой простудой.

– Значит, его накажут, – отозвался констебль.

Подошли двое мужчин, схожих с Вулфриком телосложением. «Отец и старший брат», – догадался Ральф. Бросая сердитые взгляды на сквайра, они помогли Вулфрику встать на ноги.

– Сквайр ударил первым, – заговорил Перкин, толстяк с хитрым лицом.

– Этот крестьянин толкнул меня! – возразил Ральф.

– Сквайр оскорбил невесту Вулфрика.

– Что бы там сквайр ни сказал, Вулфрику следовало подумать, прежде чем поднимать руку на слугу графа Роланда, – рассудил констебль. – Полагаю, граф потребует сурового наказания.

Отец Вулфрика подал голос:

– Скажи-ка, констебль Джон, разве вышел новый указ, что отныне людям в ливреях закон не писан?

Небольшая толпа зрителей, что уже успела собраться, встретила эти слова одобрительным гулом. Молодые сквайры частенько вели себя вызывающе и нередко избегали наказания, поскольку носили цвета какого-нибудь барона, что глубоко оскорбляло законопослушных торговцев и крестьян.

– Я невестка графа и все видела, – вмешалась леди Филиппа. Она говорила негромко, мелодично, но уверенно, как человек, облеченный властью. Ральф ждал, что она его защитит, но вместо того леди сказала: – Мне грустно это признавать, но вина лежит исключительно на Ральфе. Он распускал руки совершенно недопустимым образом.

– Благодарю вас, миледи, – почтительно отозвался констебль Джон, а потом, обращаясь уже только к ней, понизил голос: – Но думаю, графу не понравится, если крестьянский сын избегнет наказания.

Филиппа задумчиво кивнула:

– Пожалуй, нам ни к чему долгое разбирательство. Посадите парня в колодки на двадцать четыре часа: в его возрасте это не повредит, – но все будут знать, что справедливость восторжествовала. Граф останется доволен, ручаюсь вам.

Джон медлил. Ральф видел, что ему не нравится получать приказы от кого-либо, кроме хозяина города, то бишь приора Кингсбриджа, однако решение Филиппы, несомненно, подходило всем заинтересованным сторонам. Сам бы Ральф, конечно, предпочел, чтобы Вулфрика высекли, но подозревал, что выглядит в глазах других вовсе не героем, а если потребует более сурового наказания, может выйти еще хуже.

Наконец Джон произнес:

– Что ж, леди Филиппа, будь по-вашему, если вы берете на себя эту ответственность.

– Беру.

– Хорошо.

Констебль взял Вулфрика за руку и повел прочь. Крестьянин быстро пришел в себя и шагал твердо. За ним двинулись родичи. Пока он будет сидеть в колодках, они наверняка станут носить ему еду и воду и будут отгонять всех, кому захочется над ним потешиться.

Мерфин спросил у Ральфа:

– Ты как?

Сквайру казалось, будто его лицо вспухло, точно переполненный мочевой пузырь. Глаза заплыли, все болело, говорить получалось лишь гундосо.

– Порядок. Лучше не бывает.

– Пошли найдем монаха, пусть осмотрит твой нос.

– Не надо. – Ральф не боялся драк, но терпеть не мог врачебные штучки: все эти кровопускания, банки, вскрытия нарывов. – Мне нужна лишь бутылка крепкого вина. Отведи меня в ближайшую таверну.

– Ладно, – буркнул Мерфин, но не пошевелился, продолжая коситься на брата.

– Что уставился? – спросил тот.

– А ты не меняешься.

Ральф пожал плечами:

– Разве кто-нибудь меняется?