Каждый час ранит, последний убивает

3

Габриэль сел за руль своего внедорожника и выехал на ближайшую дорогу. Он решил направиться в сторону перевала. Быть может, незнакомка прибыла сюда на машине; если это так, нужно поскорее избавиться от ее автомобиля. Внедорожник преодолел перевал и покатился вниз. Через три минуты Габриэль его увидел. Сразу за поворотом – заглохшая за деревом «ауди». Спортивная модель с помятым бампером. Незнакомка, вероятно, забыла пристегнуться, отсюда и глубокие ссадины у нее на лбу.

Габриэль довез машину на тросе до дома и затолкал в самую глубину старого гаража. Он все внимательно осмотрел и нашел в салоне флешку, которую положил в карман, пустую пачку «Кэмела» и три зажигалки. Ничего особенного. Он запомнил номера машины и закрыл ворота гаража.

Теперь в округе не осталось ни одного следа девушки.

* * *

Габриэль закурил. Начинался вечер, ночь обещала быть ледяной. Голодные хищники скоро выйдут из своих нор. Охотиться, выслеживать добычу. Находить и разрывать зубами. Иногда еще живую. Таковы правила игры.

Побеждает сильнейший.

Габриэль затушил окурок в старой пепельнице и пошел обратно в дом. Просмотрел флешку на компьютере. Одна музыка. Дурная музыка.

Он отправил мейл, надеясь, что его знакомая по номеру сможет определить владельца машины.

Потом он осмотрел карманы куртки девушки. Мужской куртки, слишком большой для нее. Карманы были пусты. Ни зацепки, никакого начала истории. Ему хотелось бы узнать, как ее зовут, чем она живет. Что-нибудь, что позволило бы ему сказать несколько прощальных слов, когда он будет ее хоронить. Он отправился в комнату, включил свет, осторожно приблизился к кровати.

Лицо незнакомки покрылось потом, под закрытыми веками двигались глазные яблоки. Габриэль положил руку ей на лоб, тот горел. Состояние девушки ухудшалось, рана была тяжелой. Ей бы к хирургу, в операционную. То, чего он не мог ей предложить.

Лучше бы она появилась в каком-нибудь другом доме.

Габриэль придвинул к кровати кресло, сел. Он долго наблюдал, как девушка борется за свою жизнь.

Но скоро она умрет.

Нужно, чтобы она умерла.

Если она выживет, Габриэль сделает то, что следует. Когда и как, этого он еще не решил. Но время у него было. Время, которое уже ничего не значило. Которое служило только для того, чтобы увериться, что боль и воспоминания длятся вечно.

А ведь они могут и исчезнуть.

Незнакомка была красива. Ее смуглая кожа сияла, когда девушку сотрясала лихорадка. Габриэль отбросил простыню. Незнакомка вздрогнула, со всех сторон ее обступил холод. На борьбу с ним она потратила последние силы и, вероятно, скоро отправится в мир иной.

У нее были длинные стройные ноги, изящные щиколотки. На внутренней стороне бедра – многочисленные синяки. Габриэль не сомневался в том, что стало им причиной. Дело рук мужчины.

На ее теле виднелись следы и других пыток, более ранних. Шрамы по всему телу. Следы побоев, ожогов, плохо зажившие раны.

Ее кожа рассказывала об ужасах, которые проступали на ней рельефом.

Он на несколько минут ушел, затем вернулся с маленьким полотенцем и тазиком с холодной водой. Осторожно умыл девушку ледяной водой. Незнакомка стала стучать зубами, дрожать, как осиновый лист.

Габриэль снял с нее футболку, провел мокрым полотенцем по всему телу.

– Нет… – прошептала она, – нет…

Он снова закрыл простынкой и одеялом ее замерзшее тело. Страдающее и уязвимое.

Агонизирующее.

Габриэль видел не одну агонию. И никогда не отворачивался.

Никогда.

Он пристегнул ее наручниками за запястье к перекладине кровати и вышел из комнаты.

4

Полночь. Сефана и Тьерри наконец легли спать. Но Тама не спит, несмотря на то что проработала пятнадцать часов. Она думает о своей родине, о своем отце, Азхаре.

Отец выкинул ее из своей жизни, как выбрасывают мусор на помойку. Более того, он заработал на ней денег – за всю работу, что она тут делает уже год. И сколько еще это продлится?

Две ночи назад ей приснился ужасный кошмар, в котором Азхар разрезал ее на куски, чтобы скормить своим сыновьям. Тама сердится на себя за то, что так плохо думает об отце, но ничего не может с этим поделать.

Она устала, так устала. Но уснуть не получается. Ночью в голову лезут тысячи мыслей, налетают со всех сторон, как туча ос, и ей не удается отмахнуться от них, прогнать прочь.

Она думает, что раз она оказалась здесь, значит она сделала что-то плохое, допустила ужасный промах. Что была недостаточно хорошей, или недостаточно красивой, или недостаточно сильной. А может быть, все вместе. Что Азхар не гордился ею. Она повторяет себе, что, так или иначе, она заслужила это наказание.

Тетя Афак часто ей повторяла, что в жизни каждый имеет только то, что заслуживает.

Тама поднимается, приоткрывает дверь и, задержав дыхание, прислушивается. Ни света, ни звука. Тогда она тихо закрывает дверь, садится на кровать и зажигает свою маленькую лампу. Потом вынимает из коробки Батуль и сажает ее на край матраса. Батуль – это имя, которое она дала своей кукле. Потому что в школе так звали ее лучшую подругу.

– Тебя тоже выбросили на помойку, – шепчет она. – Но я тебя спасла…

Батуль смотрит на нее полным мудрости взглядом. Тама пытается расчесать ей волосы, чтобы та стала посимпатичнее. Несмотря на то что волос у нее осталось не так уж и много.

– Знаешь, однажды отец приедет за мной. Когда я буду достаточно наказана. Но не волнуйся, я тебя здесь не брошу. Ты поедешь со мной! Увидишь, моя страна – красивая. Там солнца больше, чем здесь…

Она берет куклу на руки и гасит свет.

Кошмары не так страшны, если разделить их на двоих.

* * *

– Подойди, – приказывает Сефана.

Я кладу тряпку, которой протираю пыль, и приближаюсь к ней. Она силой усаживает меня и берет ножницы. Я все поняла, поэтому закрываю глаза и сжимаю кулаки. Коса у меня спускается до талии. Сефана отрезает ее под корень.

Мне хочется плакать, но я сдерживаюсь.

– Вот, так-то лучше! – удовлетворенно восклицает Сефана. – Можешь идти дальше работать. И подмети тут!

Я беру швабру из постирочной и собираю с пола собственные волосы. Адина наблюдает за мной и презрительно улыбается. Мы практически одного возраста, но она выше меня. Вероятно, потому, что ест столько, сколько хочет.

Утром я слышала, как эта язвочка сказала матери, что я симпатичнее, чем она. Что у меня более красивые волосы, что они более блестящие и длинные, чем у нее. Она даже поплакала и потопала ножкой.

Впервые в жизни я испытала новое странное чувство. Сильнее ярости. Желание изуродовать Адину ножницами. Порезать ей щеки, а может, и глаза выколоть…

Позже я узнаю, что это чувство называется ненавистью.

5

Темнота медленно уступала место еще несмелому свету. Все более яркому. Сегодня небо тоже будет безоблачным. А воздух холодным.

Габриэль открыл глаза. Первый взгляд – на незнакомку. Она все еще дышала, ночь не забрала ее с собой.

Он поднялся с кресла, потянулся, вышел из комнаты. В столовой при виде обожаемого хозяина завилял хвостом Софокол. Габриэль погладил его несколько раз и выпустил на улицу. Пошевелил угли в камине и сделал чаю.

Выпил две чашки, наблюдая, как над Севеннами всходит солнце. Ему никогда не надоест этот особенный момент. Этот пейзаж, чья красота очаровывала его каждый день. Здесь можно было позабыть об уродстве мира, о трусости людей. Или их жестокости. Забыть о гнусности, об убогости, о том, чего уже не вернуть.

Здесь Габриэль мог забыть о том, кем он являлся. На мгновение, на несколько секунд, но и на это он когда-то не надеялся. Совсем не надеялся…

Софокл медленно поднялся по ступенькам и улегся рядом с Габриэлем. Его хозяин посмотрел на него и улыбнулся. В глазах этого пса было столько любви. Столько мудрости. Столько понимания и прощения.

Софоклу только что исполнилось одиннадцать лет. Ему повезло – он застал Лану.

Габриэль не хотел думать о дне, когда Софокла не станет. О дне, когда это ничем не обоснованное восхищение и эта безграничная любовь уйдут в небытие.

Но ведь смерть была частью жизни. Особенно жизни Габриэля. Смерть была его тенью, его двойником. Она ходила за ним по пятам, сопровождала каждое его движение.

Смерть была его роком.

Его проклятьем.

6

– А я скоро пойду в школу?

Тама наконец осмеливается задать этот вопрос, который вот уже несколько недель постоянно крутится у нее в голове. Сефана ошарашенно смотрит на нее, как будто ей только что сообщили, что пришельцы захватили Париж. Потом снова сосредотачивается на своем маникюре, не считая даже нужным отвечать.

– Так скоро? – повторяет Тама.

– Ты слишком тупая! – вздыхает Сефана. – Ты им в школе не нужна. Иди лучше работай.

Тама возвращается в кухню. Вечером Шарандоны ждут гостей. Важных гостей. Так что нужно готовить на десятерых.

До их прихода Сефана закроет Таму в постирочной, чтобы девочку никто не увидел. Она сама будет подавать блюда на стол и гордо расхаживать между гостями, бахвалясь, что приготовила все сама. Ей наговорят комплиментов, скажут, какая она великолепная хозяйка.

Тама берет средство для мытья посуды и поднимает крышку кокотницы. Она поливает фрикасе ягненка чистящим средством, тщательно перемешивает и сразу же возвращает крышку на место. Затем она готовит закуску – великолепный салат, в который добавляет секретный ингредиент.

Целую баночку перца.

* * *

Из постирочной я слышу, как гости расходятся.

Из своей каморки я слышу все или почти все. Все, что происходит в кухне и в столовой. Так что я знаю, что месье Шарандону пришлось заказывать пиццу, после того как они попробовали мой салат и мое фрикасе!

Да, кстати, мне жаль, что ягненок умер просто так. Что он закончит жизнь в мусорном ведре. Но что такое желудки Шарандонов, если не мусорные ведра?

Это бедное животное в общем похоже на меня. Я тоже родилась просто так. Чтобы закончить жизнь в мусорном ведре.

Зажигается свет, и дверь моей клетки открывается. Я думала, это Сефана, но на пороге стоит ее муж.

– Иди сюда!

Я знаю, что меня накажут. Наверное, заставят спать в гараже. Ничего, переживу.

Он хватает меня за руку и тащит в кухню. Сефана смотрит на происходящее, у нее на лице застыла ярость.

– Ты что натворила? – кидает мне Шарандон. – Сегодня у нас были мой директор и коллеги с работы! Что они обо мне подумают?

Что ты полный дурак, Тьерри Шарандон! – первое, что приходит мне в голову. Но я проглатываю слова и стираю с губ улыбку.

– Эта дрянь специально так сделала, – говорит Сефана. – Чтобы нас на посмешище перед друзьями выставить!

Шарандон с силой встряхивает меня, как будто собирается оторвать руку.

– Я отобью у тебя желание смеяться надо мной! – орет он.

Мне страшно, но я ни о чем не жалею. Он хватает меня за волосы и тащит к плите. Зажигает самую большую конфорку, ждет, пока та нагреется. Потом берет мою правую ладонь и прижимает ее к конфорке.

Ужасная, чудовищная боль. Ее не описать словами.

К горлу подкатывает тошнота, крутит живот, дыхание прерывается. Я пытаюсь высвободиться, ору от боли. Но вырваться из рук мучителя невозможно. Я кручусь во все стороны, задыхаюсь от собственного крика.

Наконец Шарандон отпускает меня и толкает к столу. Усаживает на стул, не дает встать, удерживая за плечи. Мои страдания невыносимы, кожа на ладони полопалась.

– Мне кажется, она голодна! – говорит он жене.

Пока Шарандон удерживает меня на месте, Сефана заставляет меня проглотить десяток столовых ложек фрикасе.

Я задыхаюсь. Плачу. Умираю.

Чтобы меня не стошнило, Шарандон закрывает мне рот своей грязной рукой.

– Все ясно, сучка? – изрыгает он. – Еще раз сделаешь, в огонь мордой ткну!

Он него несет вином, глаза налились кровью.

– Проси прощения! – добивает меня Сефана. – Сейчас же!

Шарандон убирает руку, я дрожу всем телом.

– Давай, проси прощения! – повторяет Сефана.

– Простите! Простите! Простите…

7

Мама садилась рядом со мной, брала меня за руку и просила закрыть глаза. И ее обволакивающий голос нежно баюкал меня, унося в страну сновидений.

 
Ох, дожди, дожди, дожди,
Деточки крестьянские,
Ох, папаша Бузекри,
Хлеба испеки… И пораньше испеки
Моих деток накорми.
 

Тогда меня еще не звали Тамой.

Я ничего не знала о жизни.

 
Я рисую папу,
Я рисую маму
Разными мелками,
Разными мелками.
 
 
Я рисую знамя
Высоко на скалах,
Я художник, ах-ах,
Я художник, ах.
 

Тогда я засыпала с улыбкой.

Наверное, потому, что ничего не знала о жизни.

8

Вторая ночь около нее.

Около этой девушки, которая боролась за собственную жизнь. Иногда она на несколько секунд открывала глаза, и ее полный ужаса взгляд встречался с его взглядом. Потом ее веки опускались, и она снова погружалась в забытье.

Иногда вскрикивала. Иногда стонала. Иногда произносила несколько слов, которые было не разобрать.

Она бредила.

Габриэль мог часами оставаться в комнате и наблюдать за ней, но ничего не делал для того, чтобы ей помочь. Потому что не забывал, что эта девушка должна умереть.

Он, кстати, уже начал рыть ей могилу – чуть выше по склону, в лесу. Идеальное место на ближайшие века.

Он мог бы приблизить ее конец, задушить ее подушкой или сдавить тонкую шею.

Она была легкой добычей.

Но желания укоротить их встречу у него не было. И пока девушка сражалась со смертью, Габриэль пытался представить ад, через который она прошла, чтобы очутиться здесь. Он ничего о ней не знал. И в конце концов, это было, вероятно, и к лучшему.

9

Тама уже месяц оборачивает вокруг правой руки чистое полотенце и закрепляет английской булавкой. Ожог никак не заживает. Надо сказать, что ей не дают никаких лекарств. Никаких мазей.

Никакого облегчения.

Только немного холодной воды и старое полотенце.

Каждый вечер она снимает эту непритязательную повязку и осматривает обожженную до кости ладонь. Боль уже не такая сильная, как в начале, но она еще не прошла. Постоянная ноющая боль.

С того дня Тама держится подальше от греха. Она уже не осмеливается задавать какие-либо вопросы или снова испортить ужин. Девочке не хочется, чтобы ей изувечили и вторую руку.

Когда она подает ужин, Шарандон смотрит на нее с улыбочкой. И Тама опускает голову.

Она поняла, что этот мужчина и его жена имеют над ней полную власть. Власть над жизнью и смертью. Тама поняла, что принадлежит им. Что они могут ее убить и бросить тело в какую-нибудь реку. Что будет дальше?

Тама вспоминает, как однажды возвращалась из деревни и шла по обочине дороги с тетей Афак. И увидела на асфальте раздавленную машиной зверушку. Тама помнит, что спросила у тети, останется ли зверушка так и лежать и разлагаться под солнцем, или кто-нибудь ее похоронит.

Тама чувствует себя, как то несчастное животное. Если Шарандоны ее убьют, тело ее будет медленно разлагаться в какой-нибудь канаве и никто не удосужится предать его земле.

Да и кому она будет нужна? Отцу, конечно. Тете Афак, скорее всего.

Тама цепляется за эту мысль, как за ветку дерева, тонкую ветку, но которая все же удержит ее от падения в пропасть.

* * *

Примерно раз в месяц, в какой-нибудь будничный вечер, папа идет звонить Шарандонам из телефона-автомата. Сефана рассказывает ему, что я подрастаю, что со здоровьем все благополучно. Говорит, что в школе у меня дела не очень, что я не слишком способная, но что все будет хорошо. Потом она включает громкую связь и передает трубку мне. Конечно, она внимательно слушает все, что я рассказываю отцу. И лучше мне не жаловаться.

Как-то я осмелилась спросить, когда он за мной приедет, потому что мне так хотелось вернуться на родину. Я ему призналась, что во Франции мне не слишком нравится. Тогда отец пришел в настоящую ярость. Он сказал, что мне выпала невероятная удача, что я просто неблагодарная девчонка, и напомнил, что в деревне все живут в полной нищете. Сказал, что Сефана – истинная благодетельница, что нашей семье сильно повезло, ведь она приютила меня у себя дома и отказывает себе в чем-то, когда каждый месяц высылает ему десять евро на то, чтобы он мог растить сыновей.

Конечно, папа не знает, что месье Шарандон хвастается тем, что зарабатывает десять тысяч евро в месяц и что десять евро – это для него сущий пустяк.

Я извинилась перед отцом, и когда он повесил трубку, Сефана дала мне пощечину. Она сказала, что, если я еще раз так сделаю, они вообще запретят мне с ним разговаривать.

10

В среду днем идет дождь. Осенний дождь, от которого жизнь становится еще грустнее.

Сефана повезла Вадима к педиатру. Она закрыла Таму в постирочной и оставила кучу неглаженого белья. Дочери Сефаны и Эмильен играют в столовой, Тама слышит, как они ругаются. Они постоянно на что-то жалуются, кажется, им вечно чего-то не хватает. А у Тамы нет ничего, кроме нескольких дышащих на ладан мечтаний да смутных воспоминаний, которые ей ничем не могут помочь. Старая обезображенная кукла, картонная коробка и пара-тройка дырявых платьев.

Им лень ходить в школу, а она мечтает об учебе.

Тама их не понимает.

Вдруг она слышит, как они подходят к ее каморке. Потом щеколда скользит в сторону, и дверь в ее норку открывается. Старшая, Фадила, смотрит на нее и улыбается:

– Пошли с нами играть, Тама?

Девочка так удивлена, что ничего не отвечает. Потом она обретает дар речи.

– Но мне нельзя, – говорит она. – У меня тут работа.

– Мама придет только часа через два!

Тама медлит. Если Сефана увидит, что она развлекается, вместо того чтобы работать, ее снова накажут.

– Ну давай же… Если мама вернется, мы скажем, что сами тебя уговорили.

Тама выключает из розетки утюг и приходит к ним в кухню. Фадила хватает ее за руку и тащит в дальнюю комнату. Спальню девочек. Это большая комната с двухъярусной кроватью, двумя письменными столами, книжными полками, полными игрушек сундуками.

Со всем тем, чего у Тамы никогда не будет.

Фадила пододвигает ей стул и приглашает присесть. Она с ней мила, и в конце концов Тама соглашается.

– Во что мы будем играть? – спрашивает она, застенчиво улыбаясь.

– В отличную игру, увидишь!

У Фадилы в руках отрез черной ткани, она обходит Таму, чтобы завязать ей глаза.

– А теперь ты будешь пробовать всякую всячину и угадывать, что это…

Тама кивает.

– Если угадываешь, зарабатываешь одно очко. Не угадываешь, исполняешь желание. Ясно?

– Ясно.

– Открывай рот.

Она снова слушается. Фадила кладет ей на язык что-то сладкое, вкусное.

– Ну, что это?

– Гм… нуга?

– Ага! – восклицает Адина. – Один-ноль.

Тама улыбается, потом проглатывает лакомство. Это нуга из Марокко, чей вкус погружает ее в воспоминания. Она давно уже не ела ничего подобного.

– Давай, вторая попытка! – заявляет Фадила.

Тама открывает рот даже до того, как ее об этом просят. В ноздри бьет неприятный запах, на языке – ложка. Рот заполняет ужасный вкус. К горлу подкатывает тошнота, пальцы судорожно сжимаются. Дети смеются, а она выплевывает эту гадость, которую они пытались заставить ее проглотить. Она встает со стула и срывает повязку.

– Ты жрала дерьмо Вадима! – зло смеется Фадила.

Тама видит, что на ковре валяется грязный памперс, и смотрит на трех злобно хохочущих детей. Она бежит в кухню, открывает кран и прополаскивает рот. Когда она выпрямляется, они стоят прямо за ней.

– Возвращайся в комнату, мы еще не закончили, – приказывает ей Фадила.

– Нет, меня ждет работа.

Фадила вынимает из кармана какой-то блестящий предмет. Тама узнает карманные часы, которые обычно выставлены в гостиной за стеклом.

– Это отцовские, – напоминает Фадила. – И если не будешь делать, что я тебе говорю, я их разобью и скажу, что это ты… Папа так рассердится, что прибьет тебя!

Фадила кладет часы на пол и ставит на них ногу.

– Ну как? – говорит она с дьявольской усмешкой.

На секунду Тама теряет дар речи. Однажды она слышала, как Шарандон рассказывал о том, что эти часы перешли ему по наследству от отца и что они были ему очень дороги. Так что да, за эти часы он способен убить ее.

– Что вам еще от меня нужно? – со страхом спрашивает она.

– Мы просто хотим поиграть, вот и все! Садись.

Фадила убирает часы в карман. У Тамы нет иного выбора – надо слушаться. Она садится и ждет дальнейших инструкций. Фадила на мгновение исчезает и возвращается с веревкой. Они привязывают Таму к стулу и срывают с нее одежду. Она совершенно голая, абсолютно одна, она во власти их хотя и ограниченного, но опасного воображения. Они покрывают ей волосы клеем, лицо воском, сердце – стыдом.

Это только начало.

Дети играют со мной.

Я так желала этого с момента моего прибытия сюда.

Но я никогда не думала, что стану их игрушкой.

Папа, за что?

* * *

Тама готовит еду, когда в кухне появляется Шарандон. Он кладет разбитые часы на стол и страшно смотрит на нее.

– Это не я их разбила, – говорит Тама.

– Неужели? И кто же?

– Фадила.

Голос старшей дочери доносится до его ушей:

– Вот же врунья!

Крик Фадилы звучал так честно, что Тама на мгновение и сама чуть не поверила ей.

Пощечина. Такая сильная, что Тама теряет равновесие и падает на стул. Поднимаясь, она видит, как перед глазами лопаются маленькие яркие мыльные пузырьки.

А еще она видит, как Шарандон расстегивает ремень.

– Я отучу тебя врать!

Минуту спустя она оказывается лежащей на кухонном столе. На обнаженную спину обрушивается ремень, обрушивается столько раз, что ей уже не сосчитать.

Вероятно, потому, что она умеет считать только до двадцати.

К горлу подступают слезы, но она их сдерживает. Как и крик.

Когда Шарандон наконец останавливается, девочка не двигается.

– Одевайся – и марш подавать на стол! – приказывает мужчина. – Я голоден…

Он исчезает в столовой, и пока Тама надевает рубашку, она слышит, как Шарандон разговаривает с женой:

– Не кормить ее, договорились?

Никакой еды в течение минимум двух дней. Вот что ее ждет, а еще будет гореть спина, это пострашнее, чем пустой желудок.

Едва Тама приехала в этот проклятый дом, как сразу поняла, что Шарандон – человек несдержанный. За прекрасным респектабельным фасадом скрывался монстр с бесконтрольными припадками ярости. Тама никак не может забыть день, когда он забил лопатой кошку только из-за того, что бедное животное куснуло Адину, которая пыталась ее поймать. Шарандон набросился на кошку, и то, что Тама тогда увидела в его взгляде, она видела каждый раз, когда он наказывал ее. Холодное нездоровое удовлетворение.

Тама часто повторяет себе, что, если бы ее не было в этом доме, он бы отводил душу на своей жене или детях.

Да, Тама уверена. Однажды он убьет ее. Как убил ту бедную кошку.

Без сожаления. Без угрызений совести.

* * *

Около десяти тридцати вечера Таме наконец разрешается идти спать. Спина страшно болит, девочке снова не уснуть. Ей кажется, что какой-то когтистый демон безостановочно терзает ее.

Сидя на своем убогом ложе, она рассматривает настольную лампу. Глиняная ножка, бледно-розовый абажур, Таме очень нравится эта лампа. Ее теплый свет – одна из немногих вещей, которые ее успокаивают.

Она слышит звуки фильма, значит Шарандоны ложатся спать. Они всегда быстро засыпают. Вероятно, совесть у них чиста…

В доме наступает тишина, Тама не выключает лампу. Отдохнуть она может только ночью, но, кроме того, ночь – единственный момент, когда ей ничего не угрожает.

Спустя несколько мгновений она слышит раздающиеся в кухне легкие шаги, потом кто-то осторожно три раза стучит в ее дверь. В дверном проеме показывается лицо Адины. Девочка приближается, у нее в руках тюбик с кремом.

– Это тебе, – шепчет она. – Для спины…

Тама так удивлена, что ничего не отвечает.

– Сними-ка футболку.

Адина аккуратно наносит крем на горящую кожу. Когда она заканчивает, Тама снова надевает футболку.

– Только никому не говори, – просит Адина. – Договорились?

– Конечно, не волнуйся… Спасибо.

– Спокойной ночи! – говорит Адина и на цыпочках выходит из постирочной.

– Спокойной ночи!

Дверь закрывается, и Тама поворачивается на бок, а затем выключает свет. Она тут же с улыбкой засыпает.