Война с саламандрами

– Ошеломлен, – подсказал пан Бонди.

– Ja, richtik^[37]. Ошеломлен. И так это у меня засело в голове, что я задержался там с моим судном еще на день. И вечером опять отправился туда, в Девл-Бей, и опять смотрел, как акулы жрут моих ящерок. В ту ночь я поклялся, что так этого не оставлю. И им я тоже дал свое честное слово, пан Бонди. «Tapa-boys, – сказал я, – captain И. ван Тох обещает вам здесь, под этими огромными звездами, что он вам поможет».

4. Коммерческое предприятие капитана ван Тоха

Капитан ван Тох рассказывал с таким пылом и увлечением, что волосы у него на затылке взъерошились.

– Ja, сэр, я дал такую клятву. С той поры я, брат, не имел ни минуты покоя. В Паданге я взял отпуск и послал господам в Амстердаме сто пятьдесят семь жемчужин – все, что мне натаскали мои зверьки. Потом я разыскал одного такого парня: это был даяк, shark-killer^[38], он убивал акул в воде ножом. Страшный вор и убийца этот даяк. Вместе с ним на маленьком tramp^[39] я вернулся опять на Танамасу и говорю – мол, теперь, fella^[40], ты будешь тут своим ножом убивать акул. Я хотел, чтобы он истребил там акул и мои ящерки обрели покой. Он был такой разбойник и язычник, этот даяк, что tapa-boys были ему нипочем. Черт или не черт, это было ему все равно. А я тем временем производил observations и experiments^[41] над lizards. Постой-ка, у меня есть судовой журнал, в котором я каждый день делал записи.

Капитан вытащил из нагрудного кармана объемистую записную книжку и начал ее перелистывать.

– Какое у нас сегодня число? Ага, двадцать пятое июня. Возьмем тогда, например, двадцать пятое июня. Это было, значит, в прошлом году. Да, вот оно. «Даяк убил акулу. Lizards страшно интересуются этой дохлой дрянью. Тоби…» Это был маленький ящерка, замечательно умный, – пояснил капитан, – пришлось дать им имена, понимаешь? Чтобы я мог писать о них в этой книжке. Так вот: «Тоби сунул пальцы в рану, нанесенную ножом. Вечером они носили сухие ветки для моего костра». Ну, это вздор, – буркнул капитан, – я поищу какой-нибудь другой день. – Скажем, двадцатое июня, a? «Lizards продолжали строить»… этот… этот… как это называется – jetty?

– Плотину?

– Ja, плотину. Такая dam^[42]. Они строили тогда новую плотину в северо-западном углу Девл-Бей. Это, брат, была замечательная работа, – пояснил капитан. – Настоящий breakwater.

– Волнорез?

– Ja. Они клали на той стороне свои яйца и хотели, чтобы там были спокойные воды, понимаешь? Они сами придумали сделать такую dam; но я тебе скажу, ни один чиновник или инженер из Waterstaat^[43] в Амстердаме не мог бы сочинить лучший план для подводной плотины. Замечательно искусная работа; вот только вода портила им дело. Они роют себе под водой такие глубокие ямы под берегом и живут в этих ямах. Страшно умные зверьки, сэр, совсем как beavers.

– Бобры?

– Ja, эти большие крысы, которые умеют устраивать запруды на реке. А у ящерок там было множество плотин и плотинок, в Девл-Бей; такие ровные-ровные dams, что твой город. Ну и под конец они задумали перегородить плотиной весь Девл-Бей. Ну так вот. «Научились выворачивать камни рычагами, – продолжал читать капитан. – Альберту – это был один tapa-boy – раздавило при этом два пальца». «Двадцать первого. Даяк сожрал Альберта. После этого ему было плохо. Пятнадцать капель опия. Обещал больше этого не делать. Целый день шел дождь… Тридцатое июня. Lizards строили свою плотину. Тоби не хочет работать…» И умница же это был! – с восхищением пояснил капитан. – Умные-то никогда не хотят работать. Он постоянно вытворял какие-нибудь проказы, этот Тоби. Что поделаешь, ящерки тоже бывают очень разные. «Третьего июля. Сержант получил нож». Это был такой большой, сильный ящерка, этот Сержант. И очень ловкий, сэр. «Седьмого июля. Сержант убил ножом cuttle-fish» – это, понимаешь, рыба, которая гадит таким темно-бурым – слыхал?

– Каракатица?

– Ja, она самая. «Двадцатое июля. Сержант убил ножом большую jelly-fish» – это такая сволочь, тело как студень, и жжется, как крапива. Мерзкое животное. А теперь внимание, пан Бонди. «Тринадцатого июля. – Это у меня подчеркнуто. – Сержант убил ножом небольшую акулу. Вес – семьдесят фунтов». Вот как, пан Бонди! – торжественно воскликнул капитан И. ван Тох. – Здесь это записано черным по белому. Это и есть великий день. Точно, тринадцатого июля прошлого года. – Капитан закрыл записную книжку. – Я ничуть не стыжусь, пан Бонди; там, на берегу Девл-Бей, я упал на колени и заревел от самой искренней радости. Теперь уж я знал, что мои tapa-boys не дадут себя в обиду. Сержант получил за это отличный новый гарпун – гарпун, брат, лучше всего, если хочешь охотиться на акул, и я ему сказал: be a man^[44], Сержант, и покажи tapa-boys, что они могут обороняться. И вот, брат, – воскликнул капитан, вскочив с места и ударив по столу от восторга, – через три дня там плавала огромная дохлая акула, full of gashes – как это называется?

– Вся израненная?

– Ja, сплошные дыры от ударов гарпуна. – Капитан глотнул пива с такой жадностью, что в горле у него заклокотало. – Вот оно как, пан Бонди. Тогда только я и заключил с tapa-boys… ну нечто вроде договора. То есть я как бы дал им слово, что если они будут доставлять мне жемчужницы, я им буду давать за это гарпуны и knives, то есть ножи, чтобы они могли защищаться. See? Это честный бизнес, сударь. Что поделаешь, человек должен быть честным даже с животными. И я дал им еще немного досок и две железных wheelbarrows…

– Ручные тележки. Тачки.

– Ja, такие тачки. Чтобы они могли возить камни на плотину. Им, бедняжкам, приходилось таскать все в своих лапах, понимаешь? Ну, словом, массу вещей они получили. Я бы не хотел их надувать, вовсе нет. Постой, парень, я тебе что-то покажу.

Капитан ван Тох одной рукой подтянул свой живот кверху, а другой извлек из кармана брюк холщовый мешочек.

– Вот здесь, – сказал он и высыпал содержимое мешочка на стол.

Там было около тысячи жемчужин самой различной величины: мелкие, как конопляное семя, немного побольше, величиной с горошину, несколько огромных, с вишню; жемчужины безупречно круглые, как капля, жемчужины бугорчатые, жемчужины серебристые, голубые, телесного цвета, желтоватые, отливающие черным и розовым. Г.Х. Бонди был словно зачарован; он потерял всякое самообладание, перебирал их, катал по столу кончиками пальцев, сгребал обеими руками.

– Какая красота, – восторженно прошептал он. – Капитан, это – как в сказке!..

– Ja, – невозмутимо ответил капитан. – Красиво. А акул они убили около тридцати за тот год, что я провел с ними. У меня здесь все записано, – сказал он, похлопывая по нагрудному карману. – Зато сколько ножей я им дал, и пять штук гарпунов. Мне ножи обошлись почти по два американских доллара a piece, то есть за штуку. Очень хорошие ножи, парень, из такой стали, которую не берет никакая rust.

– Ржавчина?

– Ja. Потому что это для работы под водой, для моря. Ну, и батаки тоже стоили мне кучу денег.

– Какие батаки?

– Да туземцы на том острове. У них такая вера, будто tapa-boys – это черти, и они страшно их боятся. А когда увидели, что я с их чертями разговариваю, хотели убить меня. Целыми часами звонили в колокола, чтобы отогнать, значит, чертей от своего кампонга. Ужасный тарарам подняли. Ну а потом каждое утро приставали ко мне, чтобы я им заплатил за этот набат. За то, что они трудились, понимаешь? Что и говорить, эти батаки – отчаянные жулики. Но с tapa-boys, сэр, с ящерками, можно бы сделать честный бизнес. Очень хорошее дело, пан Бонди.

Г.Х. Бонди все происходящее казалось сном.

– Покупать у них жемчуг?

– Ja. Только в Девл-Бей уже никакого жемчуга нет, а на других островах нет никаких tapa-boys. В этом-то вся суть, парень.

Капитан И. ван Тох раздул щеки с победоносным видом.

– Это и есть то большое дело, которое я обмозговал. Послушай, – сказал он, тыча в воздух толстым пальцем. – Ведь этих ящерок стало гораздо больше с тех пор, как я взял их под защиту! Они могут теперь обороняться. You see? А? А дальше их будет еще больше! Ну, так как же, пан Бонди? Разве это не замечательное предприятие?

– Я все еще не понимаю, – неуверенно произнес Г.Х. Бонди, – что вы, собственно, имеете в виду, капитан?

– Ну, перевозить tapa-boys на другие жемчужные острова, – выложил наконец капитан. – Я заметил, что ящерки не могут сами переплывать открытое море в глубоких местах. Они немножко плавают, немножко ходят по дну, но на большой глубине для них слишком большое давление: они чересчур мягкие, понимаешь? Но если бы у меня было судно, в котором можно было бы устроить резервуар, такой бассейн с водой, то я мог бы перевозить их, куда хочу, see? И они искали бы там жемчуг, а я бы ездил к ним и привозил им ножи и гарпуны и всякие прочие вещи, в которых они нуждаются. Эти бедняжки там, в Девл-Бей, так рас… распоросились… а?

– Расплодились.

– Ja, так расплодились, что им уже почти нечего жрать. Они едят мелких рыбешек, моллюсков и водяных жуков… Но могут жрать и картошку, и сухари, и всякие обыкновенные вещи. Этим можно было бы их кормить в резервуарах, на судне. А в подходящих местах, где не очень много людей, я пускал бы их в воду и устраивал бы там такие… такие фермы для моих ящерок. Потому что я хотел бы, чтобы они могли прокормиться, эти зверьки. Они очень славные и умные, пан Бонди. Вот увидишь их, парень, сам скажешь: хэлло, captain, полезные у тебя зверьки. Ja. Люди ведь теперь с ума сходят по жемчугу, пан Бонди. Вот это и есть тот большой бизнес, что я придумал.

Г.Х. Бонди был в нерешительности.

– Мне очень жаль, капитан, – начал он, – но я, право, не знаю…

Лазурные глаза капитана И. ван Тоха подернулись влагой.

– Это плохо, братец! А я бы тебе оставил все эти жемчужины, как… как залог за то судно. Сам я купить судно не могу. А я знаю очень подходящую посудину в Роттердаме. На дизеле…

– Почему вы не предложили это дело кому-нибудь в Голландии?

Капитан покачал головой.

– Я, брат, знаю этих людей. С ними об этом говорить нельзя… А я, пожалуй, – задумчиво прибавил он, – возил бы на этом судне и другие вещи, всевозможные goods^[45], и продавал бы их на тех островах. Да, я бы это мог. У меня там куча знакомств, пан Бонди. А при этом я мог бы иметь у себя на судне такие резервуары для моих ящерок…

– Гм, об этом еще можно подумать, – размышлял вслух Г.Х. Бонди. – Дело в том, что как раз… Ну да, нам нужно искать новые рынки для нашей промышленности. Случайно я говорил об этом на днях с несколькими лицами… Я хотел бы купить один или два парохода, один для Южной Америки, а другой для восточных стран…

Капитан ожил.

– Вот за это хвалю, пан Бонди! Суда теперь страшно дешевы, можешь купить их хоть целую гавань…

Капитан ван Тох пустился в технологические объяснения, где и за какую цену продаются всякие vessels, boats и tank-steamers^[46]. Г.Х. Бонди не слушал капитана; он только рассматривал его. Г.Х. Бонди умел разбираться в людях. Ни на одно мгновение он не принимал всерьез ящериц капитана ван Тоха; но сам капитан стоил внимания. Честный человек, да. И знает тамошние условия. Сумасшедший, конечно. Но чертовски симпатичен. В сердце Г.Х. Бонди зазвенела какая-то фантастическая струна. Корабли с жемчугом и кофе, корабли с пряностями и всякими благовониями Аравии! Г.Х. Бонди ощутил то странное, необъяснимое волнение, которое обычно предшествовало у него всякому важному и удачному решению; это можно было бы выразить в словах:

«Сам не знаю почему, но я, кажется, за это возьмусь». А тем временем captain ван Тох своими огромными лапами чертил в воздухе силуэты судов с awning-decks и quarterdecks^[47], – превосходные суда, братец…

– Знаете что, капитан ван Тох, – сказал вдруг Г.Х. Бонди, – зайдите ко мне через две недели. Мы возобновим тогда разговор о пароходе.

Captain ван Тох понял, как много значат эти слова. Покраснев от радости, он вымолвил только:

– А как ящерки – смогу я их возить на моем пароходе?

– Разумеется. Только… пожалуйста, никому о них ни слова. Люди подумают, что вы спятили… и я заодно с вами.

– А жемчуг вам можно оставить?

– Можно.

– Ja, только я должен выбрать две жемчужины покрасивее, надо послать их кое-кому.

– Кому?

– А таким двум редакторам, парень. Ja, черт подери, постой-ка!

– Что?

– Как их звали, черт подери?

Капитан ван Тох растерянно моргал своими лазурными глазами.

– Такая, брат, глупая у меня голова… Уже забыл, как звали этих двух boys…

5. Капитан И. ван Тох и его дрессированные ящерицы

– Провалиться мне на этом месте, – воскликнул человек на набережной в Марселе, – если это не Иенсен!

Швед Иенсен поднял глаза.

– Постой, – сказал он, – и помолчи, пока я тебя не узнаю.

Он прикрыл глаза рукой.

– «Чайка»? Нет. «Императрица Индии»? Нет. «Пернамбуко»? Нет. А, знаю! «Ванкувер». Лет пять тому назад на «Ванкувере», в пароходстве «Осака-лайн», Фриско. А зовут тебя Дингль, бродяга ты этакий, и ты ирландец.

Человек оскалил зубы и подсел к шведу.

– Right^[48], Иенсен. И, кроме того, пью любую водку, когда угощают. Ты где теперь?

Иенсен показал кивком:

– Крейсирую на линии Марсель-Сайгон. А ты?

– А я в отпуске, – похвастал Дингль, – еду домой посмотреть, сколько у меня прибавилось детей.

Иенсен глубокомысленно покачал головой.

– Значит, тебя опять выставили. Так? Пьянство в служебное время и тому подобное. Если бы ты, брат, посещал YMCA, как я…

Дингль ужаснулся.

– Здесь тоже есть YMCA?

– Да ведь сегодня суббота, – проворчал Иенсен. – А где ты плавал?

– На одном трампе, – уклончиво ответил Дингль. – Разные острова там, на юге.

– Капитан?

– Некий ван Тох. Голландец или что-то в этом роде.

Швед Иенсен задумался.

– Капитан ван Тох… Я с ним тоже плавал несколько лет тому назад. Судно – «Кандон-Бандунг». Рейс – от черта к дьяволу. Толстый, лысый и ругается даже по-малайски, чтобы крепче получалось. Знаю хорошо.

– Он уже тогда был такой сумасшедший?

Швед покачал головой.

– Старый Тох – all right^[49], братец.

– Возил он тогда уже с собой ящериц?

– Нет… – Иенсен стал припоминать: – Что-то я уже слышал об этом… в Сингапуре. Какой-то враль молол там языком на этот счет.

Ирландец слегка обиделся.

– Это совсем не вранье, Иенсен. Это святая истина насчет ящериц.

– Тот, в Сингапуре, тоже божился, что это правда, – проворчал швед. – И все же получил по рылу! – прибавил он с победоносным видом.

– Дай же я тебе расскажу, в чем тут дело, – упорствовал Дингль. – Уж кому знать, как не мне. Я эту мразь видел собственными глазами.

– Я тоже, – пробормотал Иенсен. – Почти совсем черные, рост – около метра шестидесяти, с хвостом, и ходят на двух ногах. Знаю.

– Отвратительные, – передернулся Дингль. – Все в бородавках, дружище! Матерь божия, я бы к ним не притронулся. Они, наверное, ядовитые!

– Почему? – буркнул швед. – Я, брат, служил как-то на судне, которое возило людей. И на верхней и на нижней палубе – везде люди. Женщины, и все такое прочее. И танцуют, и играют в карты… я там был кочегаром, понимаешь? Ну, а теперь скажи мне, олух, что ядовитее?

Дингль сплюнул.

– Если бы это были кайманы, я, брат, ничего бы не сказал. Я тоже как-то возил змей для зверинца – оттуда, из Банджермасина. Ну и воняли! Но ящерицы… Иенсен, уж слишком они странные звери. Днем-то еще ничего, днем все это сидит в таких бассейнах с водой; но ночью оно вылезает – топ-топ, топ-топ… Все судно ими кишмя кишит. И оно становится на задние ноги и поворачивает голову за тобой вслед… – Ирландец перекрестился. – Цыкает на человека – тс-тс-тс, как шлюхи в Гонконге. Прости меня, господи, только я думаю, что тут дело нечисто. Если бы не так туго было с работой, я бы там и часа не оставался, Иенсен. Ни единого часа.

– Ага, – сказал Иенсен. – Так вот почему ты возвращаешься к маменьке?

– Отчасти… Приходилось чертовски пить, чтобы вообще выдержать там, а ты сам знаешь, капитан насчет этого строг! Вот был тарарам, когда я одну из этих тварей пнул ногой. Ну да, пнул, да еще, брат, с каким удовольствием! Даже хребет перешиб. Ты бы посмотрел, что было со стариком! Посинел, схватил меня за горло и швырнул бы в воду, не окажись тут штурман Грегори. Знаешь его?

Швед кивнул головой.

– «Хватит с него, сэр», – сказал штурман и вылил мне на голову ведро воды. И в Кокопо меня списали. – Дингль плюнул, и плевок пролетел в воздухе длинной дугой. – Старику эта мразь дороже людей. Знаешь, он учил их говорить! Ей-богу! Запирался с ними и часами разговаривал. Я думаю, он их дрессирует для цирка. Но самое странное то, что он их потом опять пускает в воду. Остановится у какого-нибудь дурацкого островка, болтается в шлюпке вдоль берега и измеряет глубину; а потом запрется там, где эти резервуары, откроет люк в борту и выпускает свою мразь в воду. А оно, брат, скачет через окошечко – одно за другим, как дрессированные тюлени, штук десять-двенадцать… А ночью старый Тох отправляется на берег с какими-то ящиками. Что там, в этих ящиках, – никто не знает. Потом двигаем дальше. Вот так обстоят дела со старым Тохом, Иенс. Странно. Чересчур странно! – В глазах Дингля мелькнуло выражение ужаса. – Боже всемогущий, Иенс, до чего мне было жутко! Я пил, брат, пил как сумасшедший. А когда оно ночью топало по всему судну и служило на задних лапах… и цыкало: тс-тс-тс, так и я иногда думал: эге, братец, это у тебя с перепою! Со мной это уже было однажды во Фриско, помнишь, Иенсен? Но тогда мне везде мерещились пауки. «Делириум», – говорили врачи в Sailor hospital^[50]. Но потом я спросил толстого Бинга, видел ли он тех чудовищ, и он сказал, что видел. Собственными глазами, говорит, подглядел раз, как один ящер взялся за ручку двери и вошел в каюту к капитану. Но не знаю… Этот Джо тоже жутко пил. Как ты думаешь, Иенс, у Бинга тоже был делириум или нет? Как ты думаешь?

Иенсен только пожал плечами.

– А немец Петерс рассказывал, будто на островах Манихики он отвез капитана на берег, а потом спрятался за скалами и стал смотреть, что там старый Тох делает со своими ящиками. Так он, брат, говорит, что эти ящеры сами пооткрывали их, когда старик дал им долото. А знаешь, что было в ящиках? Оказывается, ножи, дружище. Такие длинные ножи, гарпуны и тому подобное. Я, правда, Петерсу не верю, у него очки на носу, но все-таки это странно. Ты как думаешь?

У Иенсена вздулись жилы на лбу.

– Я думаю, – буркнул он, – что твой немец сует свой нос в дела, которые его совсем не касаются. Понял? И скажу тебе, что я ему этого не советую.

– А ты ему напиши, – усмехнулся ирландец. – Самый точный адрес – пекло, наверняка дойдет. А знаешь, что меня удивляет? Старый Тох время от времени навещает своих ящериц в тех местах, где он насажал их. Ей-богу, Иенс. Вечером приказывает отвезти себя в шлюпке на берег и возвращается только к утру. Так вот, скажи-ка мне, Иенс, ради чего ему туда ездить? И скажи мне, что спрятано в посылочках, которые он отправляет в Европу? Смотри – вот такие маленькие посылочки страхует на тысячу фунтов.

– Откуда ты знаешь? – еще более хмуро спросил швед.

– Да вот знаю, – уклончиво ответил Дингль. – А как ты думаешь, откуда старый Тох возит этих ящериц? Из Девл-Бей. Из Чертова залива, Иенс. У меня там есть один знакомый, он агент, человек с образованием, так он мне говорил, брат, что это вовсе не дрессированные ящерицы. Куда там! Пусть малым детям рассказывают, что это просто животные. А нам, брат, пусть зубы не заговаривают. – Дингль многозначительно подмигнул. – Вот какие дела, Иенсен… А ты мне говоришь, что captain van Toch – all right!..

– Ну-ка, повтори еще раз! – угрожающе прохрипел огромный швед.

– Был бы старый Тох all right, не развозил бы чертей по всему свету… и не запускал бы их всюду на островах, словно блох в шубу. За то время, Иенс, что я плавал с ним, он перевез их несколько тысяч, не меньше. Старый Тох продал свою душу, браток. И я знаю, чем ему черти платят. Рубины, жемчуг и тому подобное. Можешь не сомневаться, даром он не стал бы это делать.

Иенс Иенсен побагровел.

– А тебе-то что? – рявкнул он, стукнув кулаком по столу. – Занимайся своими проклятыми делами!

Маленький Дингль испуганно подскочил.

– Ну, чего ты… – смущенно залепетал он. – Что ты так вдруг… Я ведь только рассказываю, что видел. А если хочешь, так все это мне только померещилось. Только ради тебя, Иенсен… Пожалуйста, могу сказать, что это бред. Иенсен, ты же знаешь, со мной было уже такое во Фриско. «Тяжелый случай», – говорили врачи в Sailor hospital. Ей-богу, брат, мне показалось, что я видел ящериц, или чертей, или еще что-то такое. А на самом деле ничего не было.

– Было, Пат, – мрачно сказал швед, – я их видел.

– Нет, Иенсен, – убеждал его Дингль. – Это у тебя был просто делириум. Старый Тох – all right, но… ему не следовало бы развозить чертей по свету. Знаешь что? Когда я приеду домой, закажу мессу за спасение его души. Провалиться мне на этом месте, Иенсен, если я этого не сделаю.

– По нашей религии, – меланхолически протянул Иенсен, – этого не полагается. А как ты думаешь, Пат, помогает, если отслужить за кого-нибудь мессу?

– Чудесно помогает!.. – воскликнул ирландец. – Я слышал на родине не раз, что это помогало… ну, даже в самых тяжелых случаях! Против чертей вообще и… тому подобное, понимаешь?

– Тогда я тоже закажу католическую мессу, – решил Иенс Иенсен. – За капитана ван Тоха. Но я закажу ее здесь, в Марселе. Я думаю, что вон в том большом соборе это можно сделать дешевле, по оптовой цене.

– Может быть, но… ирландская месса лучше. У нас, брат, такие монахи, что почище всяких колдунов будут. Прямо как факиры или язычники.

– Слушай, Пат, – сказал Иенсен, – я бы тебе дал двенадцать франков на мессу. Но ты ведь парень непутевый, пропьешь…

– Иенс, такого греха я на душу не возьму. Но постой, чтобы ты мне поверил, я напишу на эти двенадцать франков расписку. Хочешь?

– Это можно, – сказал швед, который во всем любил порядок.

Дингль раздобыл листок бумаги, карандаш и занял этими принадлежностями почти весь стол.

– Что же мне тут написать?

Иенс Иенсен заглянул ему через плечо.

– Сначала напиши сверху, что это расписка.

И Дингль медленно, с усилием, высовывая язык и слюнявя карандаш, вывел:

– Так правильно? – неуверенно спросил Дингль. – А у кого из нас должен остаться этот листок?

– У тебя, конечно, осел ты этакий, – не задумываясь ответил швед. – Это делается, чтобы человек не забыл, за что он получил деньги.

Эти двенадцать франков Дингль пропил в Гавре и вместо Ирландии отправился оттуда в Джибути. Короче говоря, месса отслужена не была, вследствие чего естественный ход событий не нарушался вмешательством каких-либо высших сил.