– Тут есть одно устройство, с помощью которого можно, скажем так, делать разные вещи. Не сильно сложные, да и сырье для этого нужно, но кое–что я нам для дороги подготовил. Удобная одежда и обувь вместо того рванья, в которое мы сейчас одеты, и то, что позволит нам не добывать себе еду воровством. – он кинул мне небольшой холщовый мешочек.
Я открыл его и высыпал содержимое себе на ладонь. Там были бриллианты самого разного размера – от совсем мелких до таких, которые не стыдно было бы вставить в парадный ханский жезл.
– Ого! – я восхищенно присвистнул. – А они настоящие?
– Конечно. Я бы предпочел монеты, чтобы не возиться с продажей, но золота у меня нет, а эти камешки можно делать из обычного угля. Теперь оружие. У нас такая вещь используется для развлекательных состязаний, но для меня подойдет.
Ганту достал из свертка железный по виду отполированный цилиндр, в два пальца толщиной и в пол–локтя длиной, взмахнул им – и он мгновенно разложился во внушительный прут размером почти с человеческий рост. Маг усмехнулся, одним взмахом снова укоротил его до прежнего состояния и заткнул за пояс, а из следующего свертка вынул кулон в виде небольшого металлического шарика на металлической же цепочке и торжественно повесил его мне на шею.
– Единственный найденный тут мною амулет достается тебе. И не вздумай спорить – я умею ловить стрелы на лету, а у тебя это не выйдет при всем желании. Помнишь те пузыри, которыми мы прикрывались от верных на аль–хирской площади? Я настроил амулет так, что когда он почувствует, что в тебя летит что–то маленькое на большой скорости, наподобие стрелы, он сам накроет тебя таким пузырем на короткое время, достаточное, чтобы отбить летящий снаряд. Конечно, возможности его не безграничны и после примерно пятидесяти отраженных стрел он сутки будет отдыхать, прежде чем заработает вновь, так что учитывай это. Ну и, наконец, на память о Ксенне. – Ганту протянул мне два темных как ночь коротких кинжала с волнистыми лезвиями. – Ее оружие осталось в тронном зале Мекки, но я сделал примерно такие же, насколько я их запомнил.
– Спасибо тебе. – я задумчиво провел пальцем по холодному металлу лезвия. – Все–таки жаль, что я не смог узнать ее как следует. Я имею в виду, узнать как свою сестру, а не как девушку, которую я пытался спасти от ханского правосудия. Мне кажется, она была хорошим человеком, несмотря на то, что ее вырастили убийцей. В этом же нет ее вины?
– Трудно сказать… – Ганту задумался. – Понимаешь, если мы начнем говорить о том, каков человек от природы и каким его сделало то, что окружало с рождения, мы запутаемся в противоречиях. С одной стороны, от природы человек появляется в этом мире орущим и ничего не понимающим младенцем и все, что нужно знать, узнает от тех, кто его окружает. А с другой – даже родные братья, которых окружают одни и те же люди, могут вырасти совершенно разными. Несомненно, тут происходит сложное взаимодействие между способностями и предрасположенностями ребенка и тем, как им дает развиться окружение. Но мы не можем даже приблизительно понять все эти запутаннейшие хитросплетения, а потому лучше всего не обвинять и не оправдывать человека чужим влиянием, а принимать его таким, какой он есть. И оценивать его поступки, а не то, что их породило.
– Ганту, мне кажется, я не понял и половины того, что ты сказал. Но с тем, что человека надо принимать прямо таким, каков он есть, я согласен. А еще мне кажется, что ты все–таки скучаешь по Ксенне.
– Да. – маг уверенно кивнул головой. – Пусть она была, на мой взгляд, слишком жестока и слишком легко забирала чужие жизни, но она была умным человеком. И со своими понятиями о чести и долге. Это все и помогло ей отказаться от слепой веры, в которой она росла с детства. А возьми любого Верного – ты хоть сто раз покажи ему, что их жрецы обычные мошенники, хоть тысячу раз объясни, что Саги всего лишь сборник нелепых сказок, но он все равно будет без всяких сомнений верить, выдумывая для своей веры одну отговорку за другой, да еще и возненавидит тебя за то, что ты говоришь ему правду. Ксенна была выше на голову почти любого человека, живущего в вашем мире. А то, что она нашла в себе силы победить страх смерти ради поступка, который считала правильным – сделало ее лучше человека из мира нашего. Воистину, Ксенна оказалась выше той богини, которой поклонялась всю свою жизнь…
– Да, эта ее Великая Мать тот еще был фрукт. – согласился я. – Я, если честно, не очень хорошо понимаю то, что она делала. Ведь, казалось бы, ты прожил нормальную по продолжительности человеческую жизнь. Для чего так хвататься за возможность продолжить ее сверх того, особенно если это превратит тебя в какого–то злобного демона, требующего от поклоняющихся тебе человеческих жертвоприношений?
– Конечно, ты не поймешь этого, Ахмар. Человек всегда ценит то, что ему доступно и не может полностью понять то, чего у него нет. Ты, например, тоже не объяснишь дикарю, почему мясо надо готовить на костре, когда можно просто вцепиться в сырой кусок зубами и съесть. Для вас нормален срок обычной человеческой жизни и потому вы цените его, но для нас, имеющих возможность прожить до тысячи лет, меняя тела словно одежду, смерть через пару сотен лет – все равно как для вас смерть лет в десять, и воспринимается как трагедия. Пока у тебя чего–то нет, ты живешь спокойно, но когда у тебя появляется возможность получить то, что можешь – ты будешь цепляться за любой вариант. Если не хватит совести – за абсолютно любой. Особенно если это – возможность твоего существования, потому как большей ценности не было и никогда не будет, как бы не шло прихотливое развитие человеческой истории.
– Ты так говоришь, Ганту, – хмыкнул я, – словно одобряешь поступок своей соплеменницы.
– Нет. – покачал головой в отрицательном жесте маг. – Я его понимаю, но не одобряю. Одобряю я то, что сделала Ксенна.
Назира.
Рашад схватил меня за руку, когда я проходила мимо, направляясь в гостевой зал. Вечер только начинался, но отдельные любители запретных услад уже пробрались в наш укромный подвальчик и, заняв столы, требовали вина и дев. Надо выбрать себе того, кто выглядит пощедрее прочих, и увести его с собой, лучше бы – на всю ночь. Все равно большую часть времени гость, успевший к тому времени выпить немало алого вина, проспит беспробудным сном, а плата за то, что я столько времени провела с ним, будет достаточно велика, чтобы Рашад был доволен и позволил мне днем отдыхать, а не заниматься домашними делами.
– Постой! – толстячок сильно дернул меня за руку. – Иди в зеленую залу, там у нас сегодня много гостей и девушки не справляются. И будь пообходительней да полюбезней – нас сегодня посетил один из тех людей, которым мы обязаны своим спокойным существованием.
Я молча кивнула и прошла по едва освещенному коридору до комнаты, вход в которую был прикрыт зеленой занавесью. Отодвинув ее, я вошла внутрь. О, тут уже все было в полном разгаре. Пятеро человек сидело, скрестив ноги, на мягких подушках вокруг скатерти, уставленной блюдами с едой и кувшинами с вином. Ярко горели светильники, бросая отблески света на зеленую драпировку стен, в воздухе разливался аромат благовоний. Трое девушек уже были там, сидя промеж гостей, и одной из них человек в белом одеянии жреца Одена лил вино в рот прямо из кувшина.
– О, еще одна… – пробормотал он, увидев меня, слегка заплетающимся языком и я поняла, что жрец уже успел и сам порядочно поднабраться. – Проходи, садись, уважь добрых верных.
Я сделала шаг вперед, и тут сидящий по левую руку от него мужчина перестал терзать баранью ногу и поднял голову, чтобы рассмотреть, кто к ним вошел. И тут же словно паралич сковал все мое тело, а ноги стали противно–ватными, так что я даже покачнулась, еле устояв на месте.
Майсур!
Увидев меня, он сначала оторопел, а потом громко расхохотался, шлепая себя руками по бедрам.
– Так вот в каком притоне ты доживаешь свои дни, дикарка! Клянусь Оденом, тут для тебя самое подходящее место! Вина? – и он протянул мне кувшин, а я стояла, боясь от страха даже пошевелиться.
– Ты ее знаешь, Майсур? – пьяным голосом, слегка растягивая слова, обратился к нему жрец.
– Да, друг, я ее знаю. Она когда–то была моей сестрой, не родной, конечно же – отцу на старости лет пришла в голову блажь приютить у себя грязную бедуинку. Он даже выдал ее замуж за своего друга, но после свадьбы выяснилось, что девушка осквернена, что и неудивительно – всем известно, что эти пустынные дикари рождаются в скверне и в ней же живут всю свою жизнь. Ее, конечно, должны были забить камнями, как велят Саги, но отец упросил муршида сохранить ей жизнь, отдав за это немало золота. Я думал, что он тайно отпустил ее и она убежала к своим вонючим бедуинам, но, клянусь Оденом, этот мудрый старик поступил верно, продав ее в самый грязный притон Нечистого Квартала. – Майсур снова расхохотался а затем внезапно помрачнел. – Жаль только, что отец так и не смог пережить позора, который эта оскверненная принесла всем нам своим падением. Через полгода он ушел к Одену…
– Да упокоит его Лед… – привычно пробормотал жрец.
– А ее мать до сих пор живет с нами из милости, хотя давно бы пора выгнать ее вон к дикарям из ее клана. Но что поделаешь, я добрый человек и продолжаю кормить ее в память об отце, хоть и никогда не мог понять этот его странный выбор. – продолжил Майсур и каждое его слово словно протыкало ледяными иглами мое сердце. – Вот такая история, друг. Думаю, ты мог бы сделать из нее отличную проповедь.
– Но не буду. – ответил ему служитель заплетающимся языком и захихикал. – Не к чему простолюдинам знать о наших маленьких слабостях, вроде этого подвальчика и о том, как туда попадают девы. Да, слаб человек, как про то и говорят Саги, и подвержен соблазнам… Но Оден милосерден и простит нам это мимолетное падение, если всю свою остальную жизнь мы будем следовать по Его пути!
– Так выпьем же за это! – прорычал сидящий от него справа бородатый загорелый мужчина, по виду – зажиточный торговец, и, одним глотком осушив свой кубок, рухнул на спину и остался так лежать, не подавая больше никаких признаков жизни. Остальные четверо при виде этого громко расхохотались и тоже отпили из своих кубков.
– А вообще, раз уж она здесь, – задумчиво проговорил Майсур, глядя на меня, – надо бы оценить, что нам прислал владелец заведения. Уважает ли он нас, или пытается подсунуть первое, что попалось под руку? Ну–ка, дикарка, раздевайся!
Мне хотелось повернуться и бежать, бежать отсюда на край земли, как можно дальше от этого мерцания света, запахов сандала, вина и жаренного мяса, от этих пьяных лиц и сальных усмешек, но я не могла даже пошевелиться от испуга, а Майсур продолжал смотреть на меня, язвительно улыбаясь.
– Ты что, не слышала что я сказал, шлюха? Или мне нужно позвать твоего хозяина, чтобы он определил, сколько ударов плетью ты заслуживаешь за непочтительное обращение с его гостями? Раздевайся, живо!
От его окрика я вздрогнула, словно меня на самом деле огрели кнутом, и трясущимися руками стала развязывать узлы, скреплявшие мое одеяние. Оно шуршащим потоком рухнуло на пол с моих плеч и я осталась совершенно обнаженной. Даже на то, чтоб прикрыться руками, у меня не было ни сил, ни смелости.
– А она хороша! – восхищенно протянул жрец, ощупывая меня своим умаслившимся взглядом.
– Ну так чего ты, друг, возьми ее прямо тут! Вон там в углу есть место, а нам ты не помешаешь. – Майсур по–свойски хлопнул его по плечу.
– И то правда. – ответил белый, опираясь на него, чтобы встать на ноги, а затем, слегка покачиваясь, подошел ко мне.
Жрец схватил меня за руку и потащил в угол комнаты, где стоял небольшой столик. Немного подумал и, видимо решив, что не стоит заниматься таким делом с символом Одена на шее, снял с себя золотую цепочку с висевшим на ней кристаллом соли. Аккуратно положил ее на столик, а затем, развернув меня к себе спиной и с силой наклонив так, что голова моя легла на столешницу, немного пошуршал своим белоснежным одеянием и начал задуманное.
Я почти ничего не чувствовала. Негромкие шлепки сзади, яростное сопенье жреца, да тихое позвякивание цепочки с кристаллом, сотрясавшейся вместе со мной и столиком от размеренных толчков. Я смотрела на соль, на символ Льда, что даровал нам Оден, чтобы мы не забывали о нем даже вдали от благословенного Севера, земли Его, и мысли бешено прыгали в моей голове, сливаясь в один безмолвный крик.
«Владыка Оден, Отец наш небесный! Видишь ли ты, что творят называющие себя Верным, видишь ли ты дела тех, что должны наставлять других, но сами погрязли в Скверне?! Саги твои извратили они своим толкованием, разрешив себе жить в пороке, служа джиннам, что поработили их! Локи в душе их, Скверна в очах их, а дела их злы и мерзки! Долго ли ты будешь терпеть это? Почему не пришлешь нам нового Вестника, что пройдет по Империи студеной вьюгой, карая нечестивцев?! Ответь мне, Отец!»
И вдруг я почувствовала, словно добрая любящая рука легла мне на голову, и мягкий голос произнес так, что услышала только я: «Терпи, дочь моя возлюбленная. Придет время, и я накажу слуг Скверны и вознагражу праведников, и никто не уйдет от суда Моего.»
Я буду ждать, Владыка Оден, я буду ждать!
Ксенна.
Я вдруг поняла, что я есть. Вокруг полная темнота и я ничего не чувствую, но раз я думаю, значит я – есть. Почему?
Впереди что–то тускло засветилось алым цветком. Я сосредоточилась, и вот – темнота потихоньку начала развеиваться, исчезать, испаряясь, словно утренняя роса на солнце, обнажая то, что было скрыто за ней.
Костер.
Я сижу у костра, надо мной темное ночное небо, покрытое несчетным количеством ярких звезд, во все стороны до горизонта расстилается безбрежная пустыня. Красно–желтое пламя пляшет передо мной, а дым щекочет мне ноздри и заставляет слезиться глаза.
Так значит, посмертие все–таки существует? Ну что же, пожалуй, оно мне нравится. Спокойно сидеть у костра, любуясь пляшущими языками пламени и бриллиантовой россыпью звезд – разве это не то, что заслуживаем мы после тяжелого и бурного пути жизни? Теперь я наконец–то могу отдохнуть…
Но вот звезды начинают пропадать с неба, одна за другой, а потом и костер заметно тускнеет – все снова начинает обволакивать мягкими лапками темнота, скрывая от меня этот странный и спокойный мир. Потихоньку все исчезает, словно гаснет свеча, освещающая комнату. Вот уже почти ничего не видно…
Темнота…
Ахмар.
– Ганту, скажи, а ты не мог вместо нескольких бриллиантов наколдовать нам парочку удалых коней? Мы уже Оден знает сколько времени тащимся по этим проклятым пескам, которым не видно ни конца ни края!
– А? – ответил маг, поворачиваясь, и я вздрогнул. Никак не могу привыкнуть к его новому лицу. Перед отъездом Ганту торжественно вошел в комнату, держа это самое лицо в руках и радостно заявил, что прятаться под капюшоном ему больше не придется. Лицо напоминало мягкую маску, на ощупь словно действительно сделанную из настоящей кожи и волос, и когда он натянул ее, намотав поверх на голову чалму, передо мной предстал пожилой мужчина сорока лет, с пышной седой бородой и невыразительными чертами лица – типичный мелкий купец, проводящий большую часть жизни на спине своего верблюда.
– Локи знает сколько времени. – продолжил Ганту. – Ты же хотел выругаться? Значит надо было упомянуть Локи, а не Одена. Что до твоего вопроса, то нет, не мог. Даже если забыть о том, что кони куда как сложнее устроены, то все равно бриллианты я сделал из угля, а чтобы сделать коня, мне нужно было бы найти где–то большой кусок мяса. А единственный кусок мяса поблизости, и весьма изнеженный и назойливый кусок мяса, могу заметить – это ты. Потерпи немного. Нам остался один дневной переход до Карйат ал-Фау, там мы продадим один из камешков и в ан-Нибадж отправимся уже верхом. И вообще, ты же хотел приключений?
– Приключений, а не этого! – я пнул ногой верхушку очередного бархана, куда мы как раз забрались, и песок струйками потек по склону вниз. – Мне нравится мерить пустыню копытами коня, который несет меня к лихим битвам, а не собственными ногами. Сражаться с гнусными злодеями, а не вездесущим песком, который скрипит на зубах и порошит глаза. Двигаться к…
– А еще в твой набор приключений входит непременная победа, синеокая гурия и бутыль доброго вина в финале, я угадал? – маг усмехнулся, а затем посмотрел вдаль и помрачнел. – Что–то мне кажется, и кони и приключения сами нашли нас. Ждем тут.
И уселся прямо на гребень песчаного холма, свесив ноги вниз. Я осмотрелся вокруг, ничего не увидел, но счел за лучшее последовать его примеру и присел рядом. Через несколько минут на горизонте появилось едва различимое облако пыли, затем на его фоне появились черные точки – прямо на нас несся отряд всадников. Когда они подъехали поближе, стало понятно, кто это.
– Бедуины? – спросил я Ганту, который безмятежно сидел на склоне холма и, шевеля ногам, пускал вниз волны песка одну за одной.
– Ага, они. Воины пустыни. Насколько я понимаю, они для вида приняли религию Верных и те отстали от них, но продолжают жить все той же удалой разбойничьей жизнью, какой жили и при Ханах и за много столетий до Песчаной Империи.
– Помню–помню. Нам частенько приходилось высылать солдат, чтобы призвать этих мародеров к соблюдению имперских законов. Правда, всегда ненадолго. Рано или поздно они вновь начинали нападать на караваны торговцев или грабить дома на окраинах городов. Видимо, это у них в крови и тут уже ничего не поделать.
Пока мы переговаривались, бедуины, которых было чуть поменьше десятка, подъехали вплотную и окружили полукругом холм, на котором мы сидели. Затем один из них, очевидно, главарь, привстал на стременах и, сдернув с нижней части лица куфию, обратился к нам.
– Вы вступили на землю клана Аль–Маази без приглашения, путники. – его громкий гортанный голос разносился. казалось, по всей пустыне. – Но мы простим вам вашу дерзость и оставим в живых, если вы отдадите нам все ценные вещи и оружие, что имеете при себе. Мы будем даже столь милосердны, что укажем вам дорогу к ближайшему селению, или оазису, где вы можете дождаться попутного каравана, если вы заблудились.
– Скажи мне, уважаемый, – крикнул ему в ответ Ганту, подымаясь на ноги. – у кого ты купил весь этот песок, раз хочешь теперь продать нам право ходить по нему?
– Мой клан живет тут сотни лет и я не буду спорить с тобой, житель города. Просто скажи, ты отдашь мне свое золото сам, или мне придется обшаривать в его поисках твой труп?
Ганту молча покачал головой из стороны в сторону в отрицательном жесте и вожак, точно так же молча, накинул куфию назад на лицо и взмахнул рукой. В тот же миг мир вокруг меня окрасился в голубоватый цвет и звонко тренькнула, отлетая прочь, стрела – видимо, сработал амулет. Я вскочил на ноги и увидел что Ганту сжимает в руках другую стрелу, которая, очевидно, предназначалась ему. Бедуины шумно загалдели, тыча в нас пальцами и крича что–то о джиннах, но вожак мигом усмирил бунт.
– Когда это сыны пустыни боялись песчаных демонов? Вперед, воины! – и, пришпорив коня, поскакал, огибая холм, чтобы взобраться позади нас по более пологой его стороне. Остальные с громкими выкриками поскакали за ним следом.
Мы с Ганту развернулись, готовясь встретить нападение кочевников. Маг разложил свой железный прут, а я вытащил из–за пояса два черных как ночь кинжала. Бедуины, во главе с вожаком, уже подскакали почти вплотную, как вдруг Ганту сорвался с места и, быстро пробежав вперед, великолепным ударом снизу вверх в подбородок выбил своим шестом главаря из седла с такой силой, что он пролетел с десяток локтей, прежде чем рухнуть на землю. Маг, не теряя времени, схватился за холку лошади поверженного противника и одним прыжком вскочил в седло. И тут время для меня словно замедлилось – я увидел, как сзади Ганту один из бедуинов натягивает лук, готовясь отправить стрелу ему прямо в спину. Уже не надеясь ни попасть ни успеть, я метнул в него кинжал, и он неожиданно вонзился ему прямо в лоб, войдя в череп по самую рукоятку. Кочевник рухнул набок, запутавшись в стременах, и его конь еще некоторое время несся вперед, вспахивая волочащимся телом, словно плугом, песок пустыни, а затем, не чуя правящей руки, остановился. А на меня тем временем уже несся следующий противник, грозно размахивая саблей. Но мне он показался на диво неуклюжим – я легко проскользнул под его рукой и, схватив бедуина за кисть, вскочил на коня позади него, одновременно заворачивая ему руку за спину. Кочевник вскрикнул и выронил меч, а я приставил ему к горлу кинжал, и, отпустив его руку, перехватил поводья и натянул их, заставив коня остановиться, после чего спихнул бедуина на землю и поскакал назад к магу. Ганту, тем временем, успел выбить из седла еще двоих и горделиво сидел на коне перед оставшейся троицей разбойников, поигрывая своим железным прутом. Бедуины, судя по всему, уже не горели желанием сражаться – они натянули поводья коней и переглядывались друг с другом, пытаясь понять, что им теперь делать.
– Убирайтесь прочь! – зычно крикнул Ганту. – На закате вернетесь за своими.
Кочевники без лишних слов развернули коней и умчались вдаль, оставив за собой облако поднявшегося из–под копыт песка. Я подъехал к мертвому бедуину и, спешившись, вытащил из его головы свой кинжал, а затем снова вскочил в седло.
– Нет, я все понимаю, Ахмар. – обратился ко мне маг и вдруг громко и заразительно рассмеялся. – Ты, конечно, хотел коней, но излагай в следующий раз свои желания поподробней, чтобы судьба не посылала нам вдобавок к коням едущих на их спинах разбойников, хорошо?
– Хорошо. – я приосанился и торжественным голосом заявил. – Итак, судьба, я желаю, чтобы Ганту попал домой, чтобы в следующем городе я наконец–то основательно напился, чтобы я повстречал прекрасную гурию, ну и, чего уж там, пусть я стану божеством и мне все будут поклоняться вместо этого дурацкого Одена.
– Однако, от скромности тебе не умереть. Но спасибо, что хоть про меня не забыл. – маг покачал головой и отправил коня вперед. – Еще до вечера мы будем в Карйат ал-Фау, ночь передохнем и отправимся в ан-Нибадж. И если все будет хорошо, уже через неделю доберемся до развалин Аль–Хиры.
– А как именно ты собираешься проводить там раскопки? – спросил я, отправляя своего скакуна вслед за конем Ганту. – Вряд ли верные так легко разрешат тебе делать что–то на проклятых развалинах, которые они наверняка должны охранять.
– Я думал об этом. – донесся до меня крик мага. – Можно попробовать устроиться в ту же самую охрану, а можно попытаться проделать все под покровом ночи. Самое главное для нас сейчас – добраться туда, а там уже сообразим, что нам делать. Так что пришпорь коня и хорош болтать!