Окно потемнело и наступила тишина.
– Теперь ты понимаешь, что произошло, Ксенна? – решил наконец–то нарушить долгое молчание Ганту. – Я подозревал это с тех пор, как ты рассказала мне про Старших Сестер и про то, для чего было нужно Святилище, и увы, мои опасения оправдались. Ваша богиня родом из нашего мира и то, что она тут наделала… Хотя, знаешь, я ведь понимаю, через что ей пришлось пройти. Это страшное чувство полного одиночества, когда вокруг тебя чужой мир и надежда на возвращение ничтожна и призрачна… И у меня были свои демоны, Ксенна, и они шептали мне, что раз уж мне осталось недолго, так к чему жить жизнью помойной крысы, не лучше ли будет употребить свои знания на то, чтобы стать частью окружающего мира, каким–нибудь великим жрецом Верных, никому не раскрывающему своего лица по велению Одена – не сомневаюсь, что я мог бы это сделать. Но я вспоминал, частью какой системы насилия мне бы пришлось стать при этом – и демоны отступали. А вот она не смогла… И хотя я понимаю, что она пережила, я никогда не смогу понять и принять ее выбор. Забирать людские жизни, забирать их обманом – это настолько мерзко и подло, что даже она это понимала, пытаясь обвинить других в своем падении…
– Конечно я все понимаю, маг, – я нашла в себе силы рассмеяться, – ведь и я сама поступила так же, забрала обманом чужую жизнь, чтобы спасти собственную. Но судьба дала мне второй шанс и теперь я хочу доказать, что я лучше и выше той, которой я всю жизнь поклонялась. У тебя все готово?
– Да. – кивнул он мне в ответ. – Я настроил механизм переноса так, чтобы он усыпил тебя, а дальше я уже смогу убрать тебя из тела Ахмара. Тебе достаточно просто сесть в левое кресло святилища, обо всем остальном я позабочусь. Но знаешь… Если ты сейчас просто соберешься и уйдешь отсюда, я не буду сильно осуждать тебя. Не после того, что мы только что увидели.
Я встала и подошла к выходу из комнаты. Дверь услужливо исчезла в стене, позволяя мне пройти. Налево по коридору, еще одна дверь пропускает меня в Святилище. Там, в дальней стене дверь, а за дверью жизнь. Но не моя. Я сажусь в кресло и метал приятно холодит мое тело. Передо мной появляется Ганту и в последний раз вопросительно смотрит мне в глаза. Я киваю в ответ. Он нажимает что–то на подлокотнике кресла, и я чувствую, как мое сознание начинает затухать, как будто сильный–сильный сон внезапно овладел мною.
– Прощай, Ганту. – шепчу я одними губами.
– Прощай, Ксенна. – отвечает он мне.
Темнота.
Часть четвертая: конец времен.
Путь к спасению.
Говорил вам Оден – и вы не слушали. Взяли вы слова Его и извратили в Скверне, возжаждав даров мира сего. Но теперь даю вам Саги новые, что проросли Льдом в моем сердце, и говорю вам – есть мир другой, но только избранные попадут туда. Потому внимайте сейчас словам, которые принесли новые посланники Его – слова эти будут не о войне и крови, но о мире и любви.
Назира.
– Сколько он дал тебе, шлюха? И это все? Ты принесла мне эти жалкие гроши? – Рашад отвесил мне звонкую оплеуху. – Значит ты плохо старалась и не доставила господину нужного удовольствия! Иди, приведи себя в порядок и снова в зал. Клянусь Оденом, если ты за сегодняшний вечер не принесешь мне хотя бы половину тех денег, что я трачу на твое содержание, я велю отхлестать тебя, да хорошо посыпать раны солью, чтобы джинны нерадивости и непослушания покинули тебя! Ну почему я так добр, что кормлю за свои кровные эту шайку погрязших в скверне девиц, не умеющих даже заработать себе на кусок хлеба? Ведь говорила мне мама: «Рашад, мальчик мой, ты слишком добр и люди всегда будут пользоваться этим…»
Толстяк опять завелся. Видит Лед, он может просто бесконечно нахваливать себя и ругать всех окружающих. Как бы мне хотелось сейчас… Но нельзя. Ничего нельзя. Потому что меня нет. Как и всех девушек, которые живут в этом доме.
Истории тут у всех разные. Некоторые действительно подпали под скверну сами, изменив мужу или уступив своей первой юной любви. Но большинство все же, как и я – пали жертвами тех, кто вручил свою грязную душу Локи. И я верю, что отец мой небесный Оден все знает и видит. И рассудит всех своим судом. Только надежда на это и удерживает меня – ведь так легко раздобыть яду у старого Касима или снять шелковый шнур, на котором держатся подобия перегородок между нашими кроватями, и… Но я знаю, что Верному запрещено отбирать у себя жизнь, которую дал ему Оден. Нельзя владеть тем, что не твое, а жизнь каждого из нас принадлежит Отцу нашему. И я буду терпеливо ждать. Ждать, пока перед взором Его не предстану я и Майсур, и увидит господин наш в наших сердцах все, что произошло на самом деле. И тогда обнимет меня Оден и упокоит, а Майсура низвергнет в обитель Локи на вечные муки!
Майсур – это мой брат. Брат по отцу, а матери у нас с ним разные. Ближе к сорока годам мой отец смог накопить достаточно денег, чтобы обзавестись второй женой, выкупив себе девушку у кочевников, временами наведывающихся в ан-Нибадж на торги. Понятное дело, что и Давия, его первая жена, и ее дети невзлюбили бедуинку, а потом, когда на свет появилась я, щедро поделились своей ненавистью и со мной. Открыто действовать при отце они не могли, а потому лили свой яд исподтишка. Щипки, шлепки, разговоры громким шепотом о дикарях–кочевниках, которые хоть и делают вид, что верят в Одена, но втихую наверняка устраивают свои ритуалы, поклоняясь Локи и его джиннам. Но, по правде говоря, я привыкла к этому с самого детства, а потому просто старалась не обращать на них внимания, зная, что каждый рано или поздно получит по заслугам. Да и мать тихо жила своей жизнью, проводя все время в хлопотах по хозяйству и не пытаясь наладить отношения со старшей женой. Лишь иногда, когда придирки домашних было почти невозможно терпеть, она садилась на закате у окна, сажала меня на колени и, гладя по голове, рассказывала о великой пустыне, глядя на опускающийся за горизонт багровый диск солнца. Я любила ее рассказы. Один из них я запомнила почти слово в слово, и он до сих пор поддерживает меня в самые тяжелые и страшные мгновения.
«Жил когда–то в стародавние времена в пустынном клане Джобайн юноша по имени Калаб, и вот, возлюбил он всем сердцем прекрасную девушку, что звали Бахира. Но беден был Калаб и не мог дать брачного выкупа родителям невесты, а между тем, сжигала его любовь изнутри все сильнее с каждым днем. И вот, однажды, решил он – если нет мне больше покоя на белом свете и нет надежды получить когда–либо прекрасную Бахиру, то не стоит мне и жить. На рассвете собрался он в тайне от всех и без еды и воды отправился в пустыню на своем верном скакуне. Скакал он день, скакал второй, потому как решил забраться настолько далеко внутрь песков, что никогда бы уже не смог возвратиться назад. Но на исходе второго дня его верный конь по имени Джавад, что был из колена Кохейлан Аджуа, вдруг по своей воле развернулся и, не слушая поводьев, понес Калаба назад. Тогда соскочил с него юноша и пошел дальше пешком в пустыню, чтобы умереть там. Так и шел он какое–то время, пока не заметил, что Джавад вернулся и идет рядом с ним. Попытался Калаб прогнать благородного скакуна, чтобы не обрекать вместе с собой на смерть и его, но конь лишь отбегал подальше, а потом снова следовал по пятам своего хозяина. Так и брели они вместе по барханам, а концу третьего дня упал Калаб на песок, обессиленный голодом, жаждой и нестерпимо палящим солнцем. И тут же рядом с ним на песок лег и Джавад, готовясь умереть рядом с ним.
И тут стало стыдно юноше и понял он свое малодушие. Вместо того, чтобы как настоящий мужчина сразиться с судьбой и получить то, что ему нужно, решил он стать трусом, что губит не только свою жизнь, но и жизнь верного скакуна. И как только подумал он об этом, как поднялся на ноги Джамал и, схватив хозяина зубами за одежду, приподнял его, ставя на ноги. Понял Калаб, что пытается сказать ему конь, и из последних сил забрался в седло, после чего скакун повез его назад. Но когда приехали они на место последней стоянки, то увидели лишь брошенные шатры и мертвые тела – за это время напали на них воины враждебного клана и убили всех мужчин, женщин же увели в рабство. День и ночь отдыхали юноша и конь, а после кинулись в погоню.
И вот, когда подъезжали они уже к шатрам врагов, послышались громкие крики и музыка – это прекрасную Бахиру пытались силой выдать замуж за наиболее отличившегося при набеге воина. И заржал тогда Джавад и ворвался в свадебный шатер, разбивая копытами черепа врагов, Калаб же, спешившись, достал свою саблю и тоже вступил в бой. Когда же убили они пять десятков человек из бывших там, остальные, решив что их атакует целое племя, испугались и бежали в пустыню, бросив добычу. Тогда взял Калаб Бахиру за руку и объявил своей женой, она же с радостью поцеловала устами своими, прельщающими всех смертных, своего спасителя. И жил с тех пор Калаб долго и счастливо, и не одну еще жену взял за себя, род же его стал могуч и поныне слава о нем гремит среди пустынных воинов.»
Каждый раз, вспоминая эту историю, я думаю о том, что не бывает безвыходных ситуаций и что всегда лучше продолжать надеяться, чем безропотно умереть. А еще я вспоминаю пустыню.
Мне самой никогда не доводилось бывать там, из нашего города пустыня маячила тонкой желтой полоской на самом краю земли, но когда я слушала истории, что рассказывала мне мать… О, я словно видела все это наяву! Безбрежный, бескрайний океан песка, по которому степенно бредут торговыми судами караваны верблюдов и стремительно проносятся боевыми галерами конные отряды. Сжигающий все живое полуденный зной, от которого ты словно сам рассыпаешься песком, и нежная прохлада ночи, бодрящая тебя, словно глоток студеной воды из заветного оазиса. И жизнь людей, что стали частью пустыни, стали песком, который ветер играючи носит с бархана на бархан, не оставляя в покое ни на миг. Вот так, в череде домашних дел и редких сказок матери шло мое детство… И кончилось оно в один миг.
Когда отцу исполнилось пятьдесят, он одряхлел настолько, что уже не мог сам управлять хозяйством. Почти безвылазно он сидел в своей комнате, читал Саги и, как поговаривали боязливым шепотом слуги, по ночам пил запретные вина. Заправлять всем стал Майсур, его старший сын, и ничего хорошего это ни мне, ни матери не сулило. Доля домашних дел, что мы должны были делать, значительно увеличилась, а когда пришел сезон выпаса овец, Майсур сказал, что я отправлюсь с ним на дальние пастбища в предгорья, помочь в подсчете стада. Услышав об этом, я даже обрадовалась – настолько мне уже опостылела рутина домашних хлопот, да и возможность увидеть что–то новое будоражило сердце девочки, не ступавшей ногой дальше привычного пути из дома на базар, да еще, изредка, во время больших проповедей – на главную площадь. Когда я покидала ан-Нибадж на спине небольшого серого ослика, неторопливо следовавшего по пятам коня Майсура, сердце мое пело. А потом был первый привал.
– Ну что, бедуинка, – сказал мне сводный брат, закончив есть похлебку, приготовленную мною на маленьком походном костре, – ты же знаешь о том, что дикари должны слушаться Верных и исполнять каждое наше желание?
– Я такая же Верная, как и ты. – ответила я ему, глядя вниз и стараясь говорить смиренным голосом. – Я так же верую в Одена и Лед, а что до бедуинки, то не забывай, что половина крови, текущей в моих жилах, это кровь твоего отца. Я уважаю тебя как своего брата и как старшего сына, но, пожалуйста, не смей…
И тут страшный удар обрушился на меня, а за ним еще один и еще. Я сжалась в комочек, пытаясь закрыться, а Майсур бил меня что есть мочи, вымещая на мне всю свою злость, всю обиду за мать, весь свой гнев на отца, нашедшего ей на замену более молодую и красивую пассию.
– Вот так–то, дикарка. Знай свое место, грязная пустынная крыса! А теперь, – я почувствовала, как он рывками пытается задрать подол моей абайи, – ты получишь то, что тебе причитается!
Я поняла, что он собирается сделать, и дикий страх скрутил меня всю, сжал и завязал в узелок, не давая ни вздохнуть, ни убежать. Я не видела ничего, кроме земли перед глазами, не слышала ничего, кроме отчаянного стука моего сердца и не чувствовала ничего, кроме жадно шарящих по мне рук. А затем резкая боль пронзила меня снизу вверх, разрывая на части, закрывая собой весь мир и не желая прекращаться…
Когда я пришла в себя, было уже утро и Майсур взнуздывал своего коня. Увидев, что я очнулась, он подошел и, склонившись надо мной, схватил меня за подбородок и повернул голову так, чтобы я смотрела прямо ему в глаза.
– Теперь послушай, что я скажу, бедуинка. Ты сама понимаешь, что никто не поверит, если ты решишься рассказать о том, что произошло. И я обещаю тебе, что если ты попробуешь даже намекнуть об этом любой живой душе, – он вытащил из–за пояса большой нож, которым на заднем дворе разделывали овец, – я убью твою мать. Ты все поняла? Теперь собирайся, нам пора в путь.
Словно со стороны я наблюдала за тем, как я оправляю платье, собираю вещи, сажусь на ослика и покорно отправляюсь вслед за Майсуром. Две недели длилась наша поездка, и каждый наш привал повторялось то же самое, кроме времени, что мы провели с пастухами, пасшими отцовские стада. И каждую ночь после этого я представляла, как тихонько подымаюсь и исчезаю в ночной мгле, но вспоминала глаза Майсура и его большой нож – и оставалась лежать на месте, скукожившись тугим клубочком под колючим одеялом из верблюжьей шерсти.
Когда мы вернулись, мать, увидев меня, побледнела, а затем опустила взгляд вниз. Мне кажется, она каким–то образом поняла, что со мной произошло. Но что она могла поделать? Одна в чужом городе, в семье, где ее ненавидят, хрупкий цветок пустыни, чахнущий рядом с отшельником–отцом. Она не могла мне помочь и стыдилась этого. Мать стала избегать меня и никогда больше уже не рассказывала мне сказок о пустыне. Мне иногда снилось, что она снова сажает меня на колени и, поглаживая волосы, шепчет свои удивительные рассказы – и тогда я просыпалась и тихо плакала до самого утра, моля Одена наказать Майсура за то, что он сделал со мной и с моей жизнью.
Но моя чаша еще не была испита до дна. Через пару месяцев в гости к отцу зашел его старый знакомый, торговец пряностями, переехавший недавно в ан-Нибадж. Отец по такому случаю даже вышел из своей комнаты и устроил для всех торжественный ужин. Затем торговец наведался еще раз, и еще, а через полгода отец собрал всех в большой комнате и объявил, что моя свадьба назначена на праздник Дня Искупления.
– Басим хороший человек и я его давно знаю. – в голосе отца чувствовалась радость и гордость за меня. – Он уже мудр и опытен и будет тебе хорошим мужем. А две его жены научат тебя всему, что нужно знать хозяйке дома. Я уж было думал, что слишком стар для того, чтобы увидеть твою свадьбу, но Оден милостив ко мне и я теперь даже надеюсь увидеть детей, что ты подаришь своему новому мужу. Скажи мне, ты рада, Назира?
За спиной отца стоял Майсур и улыбался. На поясе у него висел тот самый нож.
– Конечно я рада, отец. – ответила я и опустила глаза. Я знала, что меня ждет.
Не помню, как прошло время до свадьбы. Я ходила, не замечая ничего вокруг и молила Одена послать мне смерть, смерть, что избавит меня от позора, а мою мать – от угроз Майсура. Но Оден не услышал меня и старый муршид провел обряд у алтаря, а затем, обсыпаемая солью и цветами я вошла в дом своего мужа.
А ночью он понял, что я осквернена.
Так меня еще никто и никогда не бил. Я лежала на полу спальни, усыпанном лепестками алых роз, и считала удары, ожидая последнего, что наконец–то прекратит все мои мучения. Но его не последовало. Вместо этого меня выволокли на улицу, и протащив под проливным дождем по всему городу, оставили у отцовского дома, привязав для вида веревкой к дверной ручке. Тела своего я уже не чувствовала. Крупные капли падали на меня сверху, временами попадая в глаза, но у меня не было сил даже прикрыть веки. «Словно отец наш небесный плачет обо мне», – устало подумала я, – «Ведь он же знает, что моей вины в этом нет. Когда–нибудь наступит утро и все закончится. Все наконец–то закончится…»
Пришла я в себя, как выяснилось потом, через две недели, уже тут, в веселом подвальчике Нечистого Квартала. Я лежала на кровати, а передо мной стоял низенький толстячок в пестрой одежде, брезгливо искривив свое безусое и безбородое лицо.
– Проснулась наконец! – яростно затараторил он, увидев мой взгляд. – Я Рашад и я теперь твой хозяин до конца твоей никчемной жизни. Чего ты так уставилась? Ты оскверненная и тебя должны были забить камнями. Фактически, ты уже мертва и тебя нет ни для кого на этом свете. Просто я – заметь, за большие деньги – выкупил тебя у твоей семьи, ну, и муршиду там перепало немного. Теперь ты будешь эти деньги отрабатывать. Верным тоже нужно расслабляться после трудного дня, а если такие как ты существуют, значит на то есть воля Одена, хе–хе. Так что давай быстрее приходи в себя и твои новые подруги обучат тебя всему, что нужно. И не вздумай лежать тут с таким болезненным видом! Я потратил кучу денег на твоего лекаря и если через пару дней его чудесные и дорогие снадобья не подействуют, я буду лечить тебя сам – своей любимой кожаной плетью!
Так и началась моя новая жизнь. Жизнь, что должна быть хуже смерти для верной дочери Одена, хотя я и ловлю себя иногда на мысли, что тут мне лучше, чем в родительском доме. По крайней мере в те дни, когда гости щедры и Рашад доволен. Может, он и прав, и если я тут, значит Оден решил, что так для меня будет лучше? Ведь на все, что происходит на этом свете, есть его воля.
Ахмар.
Ну, что я могу сказать? Что я удивился, когда после того, как я усадил Ксенну на кресло в ее странном святилище, сам сел напротив, как она и сказала, почему–то потерял сознание, а очнувшись, обнаружил себя в совершенно другом месте, где компанию мне вместо моей прекрасной неистовой воительницы составлял маг, которого на моих глазах жгли Верные на аль–хирской площади? Пожалуй, слово «удивился» будет слишком тусклым и блеклым для выражения того, что я почувствовал в этот момент. Я покрутил по сторонам головой, выпучив глаза, а затем выдал магу самую правдоподобную из версий, пришедших мне тогда в голову.
– Мнэээ… Мы в Красной Цитадели? Вы спасли Ксенну?
– Ох, Ахмар… – покачал головой маг и я вдруг понял, что он как–то слишком сильно постарел со времен нашей последней встречи. – Мне многое, очень многое нужно тебе рассказать. Устраивайся поудобнее и слушай.
Он говорил подряд несколько часов, и рассказ его был так невероятен, что я заподозрил, что Красный из–за чего–то повредился рассудком. Или поврежусь рассудком я, если попытаюсь поверить в то, что он мне тут наговорил.
– Так, погоди. – сказал я, когда маг наконец–то закончил. – Значит, ты хочешь сказать мне, что Ксенна моя сестра, которая привела меня в Святилище чтобы забрать мое тело, но пока она его забирала прошло полторы сотни лет, Верные одержали верх и стали править Империей. Затем Ксенна узнала, что я ее брат и ты помог ей вернуть мне тело обратно, а еще ты гость из другого мира, как и ксеннина Великая Мать. И ты серьезно думаешь, что я этому поверю? Знаешь, мне более логичной представляется другая версия. Например, вы обнаружили святилище и убили защищавшую его девушку, пока я был без сознания, а потом похитили меня и увезли к себе в Цитадель, чтобы сохранить все в тайне. По крайней мере в моем предположении меньше нестыковок и несуразностей, чем в том бреде, что ты пытаешься мне подсунуть!
– Увы, но все, что я рассказал тебе это чистая правда. – сказал старик, разводя руками. – А что тебе кажется прямо совсем несуразным?
– Ну, начнем с самого очевидного. Ты сказал, что мы в Святилище, но это не так. Это место не похоже на ту пещеру, куда привела меня Ксенна, но зато здорово напоминает внутренние покои вашей цитадели!
Маг молча отошел к дальней стене и что–то на ней нажал. И тут вдруг все стены, пол и потолок покрылись ровными трещинами, разделились на кусочки и стали вращаться, еще миг – и мы действительно оказались в пещере Святилища, каким я его и запомнил, и даже кресло, на котором я сидел, стало на вид и на ощупь абсолютно каменным, как и то, что стояло напротив него.
– Ладно, это был хороший фокус… – я задумался. – А почему прошло столько лет? Для чего это Ксенна решила дожидаться, пока безумные фантики не сожрут Империю и не установят на ее землях свои правила?
– А Ксенна и не собиралась ждать так долго. Насколько я понял, пока разбирался во всех здешних механизмах, произошла неполадка, что совсем неудивительно, учитывая сколько тут всему лет. Тело, куда помещается сознание, на время этого перемещения закрывается, скажем так, пузырем, охраняющим его от мира и замедляющим все, что происходит в теле. Из–за ошибки этот пузырь исчез не через пару минут, как должен был, а через пару столетий.
– Хорошо, допустим. Я все равно не разбираюсь в ваших механизмах, в ваших амулетах, которые тоже механизмы, да и в вас самих, если уж на то пошло, так что обмануть меня тут очень легко. Но то, что Ксенна была моей сестрой! Послушай, маг…
– Ганту. – перебил он меня и вдруг улыбнулся. – Ксенна звала меня Ганту.
– Хорошо, пусть будет Ганту. Так вот, Ганту, если бы я увидел в александрийском театре представление элладского трагика о потерянных в детстве брате с сестрой, которые по прошествии лет внезапно встретились, я бы кинул в актеров куском тухлой рыбы. Это уже настолько заезженная история, что давно набила всем оскомину и говорит нам только о том, что автору лень было выдумать что–то новое. Почему ты думаешь, что я поверю, услышав ее из твоих уст?
– А почему ты решил, Ахмар, что многократное повторение истории говорит о том, что она не может произойти по–настоящему? Откуда же должны были все эти авторы взять эту историю, как не из жизни?
– Возможно, ты прав, и такое действительно происходит. Но это слишком маловероятно, чтобы могло произойти со мной!
– О, это хороший пример ошибок в мышлении. – старый маг усмехнулся. – Представь себе, что ты обронил золотой динарий на дорогу, по которой в день проходит тысяча человек. У каждого из них ровно один шанс из тысячи, чтобы найти монету. Ничтожно мало, не так ли? Но ведь один из них все равно рано или поздно ее найдет. Так что, по твоему он должен, зажмурившись, отбросить ее прочь со словами «я не мог найти эту монету, потому как это было маловероятно»? Редкие события невероятны для тех, с кем они не происходят, Ахмар, но для кого–то они неизбежно будут реальностью, что с ними случилась.
– Проклятье, и как у тебя гладко все выходит! Но я все равно не могу до конца поверить в то, что ты мне рассказал. Что у меня появилась и исчезла сестра, что Империи давно не существует, что где–то рядом есть целый мир, жители которого могут становится у нас богами и магами… Чудеса и приключения, о которых я мечтал всю свою жизнь? Вот только они совсем не чудесны и я не уверен что желал бы, чтобы они приключились именно со мной..
– Я понимаю, что тебе нужно все обдумать и осознать. – маг подошел к стене и вновь мановением руки превратил пещеру в светлую комнату, обделанную металлом и стеклом. – Идем, я покажу тебе комнату, где жила Ксенна. Там есть все, что тебе сейчас нужно – вода, еда и удобное ложе. А я пойду готовиться к своему собственному долгому пути. Через пару дней поговорим снова.
Ганту не обманул – в комнате, куда он меня привел сквозь волшебные двери, раскрывающиеся сами собой, действительно все это было, а сверх того еще много других чудесных вещей, которые маг мне показал. Затем он ушел, а я шлепнулся на мягкое ложе, которое как будто начало обволакивать меня снизу, и попытался навести порядок в своих мыслях, метавшихся у меня в голове подобно табуну перепуганных насмерть лошадей. Ксенна, Верные, горящая Аль–Хира, мы несемся напролом к призрачному спасению, потом бредем к нему же из последних сил – и вдруг бац! Ксенны больше нет, Империи больше нет, ничего из того, что я знал, больше нет, вокруг неизвестный мир победивших фанатиков и красный маг рассказывает мне, что это я нашел на дороге золотую монету! Да к джиннам такие находки! Ну что, Ахмар, не хотелось тебе спокойной жизни? Ну так получи чего желал! Ведь мог бы не встревать в неприятности, не лезть к ханскому двору и жить припеваючи довольным столичным купцом…
Так, стоп! Хватит ныть, дружище. Если бы ты выбрал спокойную жизнь, то просто стал бы очередной жертвой Верных, когда они громили Аль–Хиру, не разбирая, кто прав, кто виноват. Ты, считай, уже живешь сверх положенного, да еще и можешь увидеть будущее – ну чем не золотая монета, найденная на дороге счастливчиком, пусть и одна сторона ее заляпана кровью. И вообще, почему здесь так жарко?
Я развязал пояс, собираясь скинуть верхнюю одежду, и из–под него выпал сложенный во много раз кусок бумаги. Я развернул его, и гладкой вязью черных букв со мной заговорила Ксенна.
«Ну здравствуй, братик! Прискорбно, что поговорить мы теперь можем только так, да и ты не сможешь мне ответить, но что поделать? У тебя, конечно, есть веские причины ненавидеть меня, но я собираюсь расплатиться с долгами и надеюсь, что ты простишь меня за все. И за то, что фактически убила тебя, и за то, что когда–то давно пообещала никогда не бросать тебя, а потом нарушила свое обещание. Не знаю, помнишь ли ты это, но эти проклятые сны о каком–то странном зеленом лесе давно преследовали меня, пока маг не рассказал мне правду и я не смогла вспомнить хотя бы один эпизод из нашего с тобою детства полностью. Ганту не врет, ты действительно мой брат, а я твоя сестра, что так паскудно с тобой поступила. Я бы написала, что мне жаль, но теперь я поняла, что жалеть ни о чем не нужно. И вот теперь, не жалея и не терзаясь, я ухожу. Кстати, я неплохо натренировала твое тело, поддерживай его в форме. Ты теперь не важный ханский чиновник, а мир вокруг суров и безумен. Найди в нем себе место.
Прощай.»
Ну и дела… Я снова рухнул на кровать и глубоко задумался. Позже, когда Ганту вернулся, я показал ему это письмо. Старый маг внимательно прочел его, а после одобрительно покивал головой.
– Забавный способ передать письмо, оставив его самому себе. Ксенна.. – он на мгновение словно о чем–то задумался и глаза его затуманились. – И теперь я понимаю, почему она мне все–таки поверила. Видимо, вспомнила что–то из вашего детства. Это ее и изменило…
– Если честно, – прервал я его, – я не очень представляю себе изменившуюся Ксенну.
– О, не бойся, изменилась она только по отношению к тебе. Всех остальных она продолжала так же радостно резать на мелкие кусочки, пусть и не с таким остервенением, как раньше. Я же рассказывал тебе, как мы, убегая, спалили пол-Зафарры? Но довольно о прошлом. Пора обсудить будущее. Я обещал, что дам тебе провизии и покажу путь в относительно спокойную Парсу. Еще дам денег на первое время и расскажу про одну вещь, которая, скажем так, может с тобой произойти. И про то, как жить в сегодняшнем мире, пока ты не унесешь ноги подальше от Верных. А потом двинусь по своему пути.
– Ты возвращаешься домой?
– Ох, если бы. – Ганту тяжело вздохнул. – Видишь ли, Айя, ну, она же Великая Мать, основательно тут похозяйничала. Половину одних механизмов она разобрала, чтобы починить другие, а кое–что просто разрушила без всякой видимой цели. Я попытался отправить весточку домой, но это устройство в таком состоянии, что надежда на то, что мое послание там прочитают, очень мала, а на то, что я смогу получить ответ, надежды нет вовсе. Для ремонта же мне нужно то, что в вашем мире не найти.
– И что ты собираешься делать?
– Отправлюсь к развалинам Аль–Хиры. Возможно, когда наши уходили, они не стали все полностью уничтожать, а просто взорвали Цитадель, завалив подземные катакомбы, что под ней были. Если они и вправду уцелели, то есть шанс, что в них я найду то, что мне нужно. Боюсь, это единственное, что я могу попытаться сделать. – Ганту печально усмехнулся. – Конечно, если я не решу стать Великим Отцом и основать секту имени себя.
– Послушай! – неожиданная мысль пришла мне в голову. – А давай я пойду с тобой! Тебе ведь пригодится помощник, хотя бы для того, чтобы таскать камни и разбирать завалы. А я хоть чем–то отблагодарю тебя – ведь это ты помог вернуть мне мою жизнь. Отправим тебя домой, а там я уже махну к парсам или еще куда–нибудь. Ну, что скажешь?
Маг серьезно задумался. Видно было, что он старательно взвешивает про себя все за и против.
– Пожалуй, в этом есть смысл. – промолвил он наконец. – Я обещал Ксенне позаботиться о тебе, а путь мой будет сопряжен с опасностями, но, пожалуй, ты будешь в еще большей опасности, выйдя сейчас в мир Верных без присмотра. Конечно, я расскажу тебе, что возможно, но всех ситуаций не предусмотришь, особенно когда дело касается общения с фанатиками. Стоит тебе, например, упомянуть в разговоре Уззу или Аль–Лат – и ты, считай, уже разрезан на части, а раны твои посыпают солью…
– Солью?! Ты шутишь? Вижу, что нет… Клянусь богами, да эти верные точно обезумели!
– Кстати, за упоминание богов во множественном числе – тоже. – Ганту усмехнулся, а потом добавил уже серьезно. – Так что приучайся не упоминать в разговоре богов вообще, или упоминай Одена и Лед. Но я еще расскажу тебе все. А пока пойду собираться дальше. Через пару дней выдвигаемся, но не валяйся все это время ленивым тюфяком, а прислушайся к совету Ксенны и тренируйся. Впереди у нас действительно много испытаний.
С этими словами маг вышел, а я, по здравом размышлении, решил, что ленивый тюфяк – не такая уж плохая форма существования. Должен же я набраться сил перед походом, или нет? Но время, одинаковое тут ночью и днем, тянулось и тянулось, маг все не возвращался, а я обнаружил, что меня поразила бессонница. Я подолгу не мог заснуть, а проспав минут двадцать, снова открывал глаза и лежал на спине, уставившись в белый потолок. Так я и страдал неизвестно сколько времени, о чем не преминул пожаловаться Ганту, когда он наконец появился, держа в руках какие–то свертки.
– Я надеюсь, мы уже отправляемся? Я тут ужасно сплю, вернее сказать, почти не сплю вообще. Думаю, мне нужен свежий воздух.
– Не спишь? – маг с интересом поглядел на меня. – Это хороший знак.
– Что значит хороший знак?! – его слова меня весьма удивили.
– Неважно. Потом расскажу. Смотри лучше, что я принес.
И он принялся разворачивать свои свертки, хвастаясь их содержимым, словно мальчишка – своими сокровищами.