Ксенна.
Мы вихрем пронеслись через ярко и богато убранные коридоры дворца, забежали в одну из комнат и, выпрыгнув в окно, оказались в дворцовом саду. Сзади уже доносились шум и крики – верные поняли, что произошло, и начали погоню. Но немного времени у нас еще есть, и его непременно нужно использовать. Хвала всем богам, пока что нас никто не заметил, и если мы сейчас так же незаметно покинем дворец, эти фанатики решат, что сам Локи помог нам исчезнуть. Правда, сад окружала стена, огромная, прямо как в моем недавнем сне, но Ганту, судя по всему, это ничуть не смущало. Не сбавляя шаг, он подбежал к ней и, без видимых усилий, подпрыгнул и повис, ухватившись рукой за ее верх.
– Ну же, давай сюда! – прошептал он, протянув мне руку, а когда я ухватилась за нее, добавил. – Готова?
– Готова. – и Ганту в тот же миг перебросил меня через стену, как будто и не было в моем теперешнем теле никакого веса.
Приземлилась я в аккурат на пятерых караульных, обходящих вверенную им территорию. Пока трое из них барахтались, сбитые мною с ног, я резкими ударами разбила кадыки двум другим, выхватила у одного из них саблю и в виртуозном развороте вспорола ею горло обоим сразу. В этот миг на головы уже начинающей подыматься с земли троице грохнулся Ганту, но он убивать никого не стал – просто приложил с силой каждого головой о мощенную булыжником мостовую, встал, отряхнулся и побежал вперед. Я без лишних слов последовала за ним.
Переулочки, переулочки, переулочки, закрытые ставнями окна, запертые на засовы двери, редкие прохожие, все больше женщины, почему–то закутанные в белую ткань с головы до пят – непривычно тихий, как будто вымерший город мелькал у меня перед глазами. Тут впереди послышались громкие крики, и Ганту, высадив плечом ближайшую дверь, резво забежал внутрь дома. Я метнулась туда же, попытавшись захлопнуть за собой то, что осталось от двери.
Внутри было темно и сильно пахло ладаном и сандалом. Мы быстро миновали узкий коридор, снося все на своем пути, и, резво перебежав через внутренний дворик, ворвались в комнату. Там под потолком коптили воздух несколько масляных светильников, освещая довольно странную картину. На ярком парсском ковре восседал, откинувшись на гору подушек, заплывший жиром лысый толстяк, а перед ним стояла, почему–то совсем без одежды, девочка десяти – двенадцати лет. Я тут же рванула ее к себе, приставив к ее горлу острие сабли.
– Не вздумай кричать, или я убью твою дочь!
– Ксенна, ты чего? – Ганту с недоумением смотрел на меня. – Это же Верные! Это не его дочь, это его жена и ему абсолютно наплевать, даже если ты разрежешь ее прямо тут на мелкие кусочки.
– Проклятье! – я с силой толкнула девчонку на толстяка и поспешила за уже выбегающим из комнаты стариком. В следующей комнате было окно, и Ганту, предварительно выглянув в него, выпрыгнул на улицу. Какое–то время мы бежали по ней, а затем мой проводник резко остановился и с довольным возгласом нырнул в какую–то сумрачную подворотню. Там он присел на корточки и зашарил руками по земле.
– Вот оно! – Ганту разгреб кучу тряпья и мусора, под которой обнаружился накрытый досками узкий лаз, уводящий куда–то вглубь. – Это, конечно, не катакомбы, но в этом подвале мы сможем спокойно переждать денек. Лезь вперед, а я прикрою все это за нами.
Шириной лаз был немногим больше плеч Ахмара, потому протискиваться внутрь я предпочла ногами вперед. Ноги довольно скоро повисли в воздухе безо всякой опоры и мне пришлось прыгать в пустоту. Пол, оказавшийся ближе, чем я думала, больно ударил по пяткам.
– Отойди в сторону, я прыгаю. – в отверстии наверху маячила голова Ганту.
Я осторожно поползла в темноту, ощупывая руками воздух перед собой. Затем сзади что–то хлопнуло, шлепнуло – и наступила темнота и тишина.
– Ганту, ты тут? – спросила я у темноты.
– Конечно тут. Сейчас, подожди… – я почувствовала, как он схватил меня за руку. – Давай вот сюда, к стеночке, тут есть на что присесть.
Не знаю, как ему удавалось видеть хоть что–то в этой кромешной тьме – я до конца нашего пребывания в этом подземелье, как ни напрягалась, не смогла различить ни лучика света. А Ганту, судя по всему, неплохо тут ориентировался. Он довел меня до стенки и мы уселись, как я поняла, на какой–то старый, полуистлевший и довольно сырой матрас. Старый маг молчал, и я решила сама начать разговор.
– Ганту, ты не сердись, что я поступила не так, как мы договаривались и метнула второй кинжал в этого высокомерного павлина. Я просто не могла удержаться – оба потомка шакала Абд–Одена были передо мной! О, если бы я могла вернуться во времени вспять и пустить кровь ему самому! Тогда все могло бы сложиться по другому… Я ведь вижу, на что похожи города Верных – это пристанища тишины и скорби, страха и уныния. Не скажу, чтобы я особо посещала города Империи во времена Ханов – но даже мне это понятно. Безмолвные пугливые женщины, закутанные в белое тряпье с головы до ног, трусливые и слабые мужчины, берущие в жены беспомощных детей, все они в любой момент могут быть подвергнуты страшным пыткам по прихоти своих жрецов – и сами же радостно будут смотреть, как истязают других! Жестокость и трусость смешана в них, и жизнь их, должно быть, похожа на жизнь пауков в банке, что кусают друг друга, но разбегаются от яркого света или громких шагов. И все это из–за одного человека, отравившего их жизнь на столетия вперед!
– Ох, Ксенна, Ксенна… – прервал меня голос из темноты. – Я не сержусь на тебя. Ты просто пылкое дитя своего времени и своего мира – не от того, что глупая, нет, просто не знающая, не понимающая и потому действующая неразумно. Ты думаешь, убей ты в свое время Абд–Одена на аль–хирской площади, что–то бы сильно изменилось? Людьми правят идеи, а личности могут только громко об этих идеях кричать. Убьешь одного – проповедником идеи станет другой, а из погибшего сделают очередного святого. Который даже после смерти будет помогать распространению идеи, породившей и погубившей его. Ты ужасаешься тому, что Империя Льда более жестока, чем Песчаная Империя? Это несомненно, Ксенна, но подумай о том, что если бы люди не привыкли за многие столетия подчиняться Ханам, они бы не подчинились так беспрекословно внезапно появившимся Верным. Увы, вам еще очень–очень много лет предстоит брести в тьме невежества без надежды на освобождение. Все, что вы можете пока делать – это менять одну несвободу на другую…
– А когда все поменяется, маг? – спросила я темноту. – Что должно произойти, чтобы все люди стали свободными и счастливыми? Разве не нужна для этого именно идея – идея, которая достучится до каждого и изменит мир?
– И это вы пройдете когда–то. Будете выдумывать разумные и безумные идеи, которые должны осчастливить всех. Но это лишь шажок вверх от идеи Верных – просто счастье для всех будет обещано не на небесах, после смерти, а в недалеком будущем. А в целом все останется тем же – обязательные заветы и рецепты, следуя которым каждый будет счастлив. И обернется все тем же – фанатизмом, насилием и кровью. Пока вы не поймете, что счастье для всех нельзя строить ни в коем случае, что счастье – оно для каждого свое, и единственное, что нужно всем людям для возможности искать свое счастье – это свобода.
– Но ведь свобода – это же тоже идея?
– А ты умна, Ксенна, очень умна для своего времени! – в голосе Ганту чувствовалось одобрение. – Конечно, свобода, это тоже идея. Мы не должны про это забывать. Но в этом мире нет ничего простого и однозначного. Человек не может жить без идей и любая идея будет использовать его – все так. Но некоторые идеи позволяют и человеку получать от них выгоду, а это уже скорее похоже на сотрудничество. Свобода – это именно такая идея, от которой можно получить много, отдавая ей мало, по сравнению с тем, что от нас требуют другие идеи, конечно же. Но и существовать этой идее непросто – для нее нужны особые условия.
– Какие? Люди могут что–то для этого делать? Просто я слушаю тебя, Ганту, и мне кажется, что ты говоришь о том, что мы бессильны что–то изменить.
– Это и так и не так. Люди могут приблизить время свободы, но не так, как они привыкли добиваться всего остального. Свободу не завоюет воин, не принесет ее на кончике меча – так даруют не свободу, а рабство. Свобода – это роскошь, недоступная нищим, голодным и озлобленным. Ее ростки начнут пробиваться у вас только тогда, когда людям будет выгоднее сотрудничать друг с другом, а не грабить и убивать ближнего своего. Изобретатели, ремесленники и торговцы – вот кто своим ежедневным трудом приближает это время. Не смотри на меня с таким удивлением! – воскликнул маг и слышать это в полной темноте было очень странно. – Я понимаю, ты привыкла к тому, что в вашем мире власть и могущество находится в руках воинов и царей и сама их суть в возможности убить несогласного. Но просто вспомни о том, что наш маленький Красный Орден, в котором не было и трех десятков человек, мог легко подчинить себе всю вашу Империю; если сильно постараться – даже никого не убивая.
– Потому что у вас были эти ваши артефакты! – воскликнула я.
– Ага. – тут же согласился Ганту. – И их придумали наши изобретатели, сделали наши ремесленники и продали нам наши торговцы. И каждый получил от этого выгоду. А самое главное – только такое свободное общество, как наше, вообще может их сделать. Даже если я подробно расскажу любому вашему царю, как мы их изготавливаем, он не сможет все это повторить. У вас цепочка изготовления вещей очень простая – чтобы сделать меч, кто–то должен добыть железо, кто–то – топливо для горна, а кто–то – отковать сам меч, причем все это при необходимости сделает и один человек. А создание любого нашего артефакта – дело необычайно сложное. Тысячи мудрецов должны открыть истины, которыми воспользуется один мудрец, миллионы ремесленников должны сделать механизмы, которыми воспользуется десяток ремесленников, тысячи торговцев доставят механизмы и знания мудрецам и ремесленникам, а готовый артефакт от них – к тебе в дом. Если все эти люди будут получать от этого выгоду – они сами будут работать самым наилучшим образом, но если ты попытаешься заставить их работать силой – начнут делать свое дело все хуже и хуже, что в конце концов разорвет во многих местах эту цепь из миллиона звеньев и вся затея закончится неудачей. Мы сильнее вас не потому, что между нами тысячелетия – это все ничтожная секунда перед лицом миллиона лет, что человеческий род живет на белом свете. Мы сильнее потому, что свободны. Потому что только свободные люди, сотрудничая друг с другом могут создавать мощь и богатство, которые и не снились тем, кто умеет лишь убивать и отбирать. Подумай сама – если ты, угрожая мечом, отберешь у ближнего десять драхм, то ничего к ним при этом не прибавится, а только перераспределится, и сколько бы вы их друг у друга не отбирали, их не станет больше. Двадцать драхм всегда будут для вас неосуществимой мечтой, пока вы не поймете, что их нужно создать, а это можно сделать только сотрудничая друг с другом по доброй воле, как свободные люди.
– Ха! – воскликнула я. – А что тогда вообще будет удерживать твоих свободных людей от того, чтобы пойти, убить соседа и завладеть его деньгами? Пусть их не станет больше вообще, но ведь их совершенно точно станет больше у меня и это уже вполне веская причина.
– А вот скажи мне, Ксенна, – довольно ехидно донеслось из темноты, – а почему ты не пытаешься убить меня прямо сейчас, чтобы, допустим, завладеть моими лохмотьями? У тебя же станет от этого больше имущества, так чего же ты медлишь?
– Ага, станет… – проворчала я недовольным тоном. – Во–первых, скорей уж ты меня убьешь, а если и не убьешь, так на шум прибегут верные и прибьют нас обоих. А во–вторых, самое главное – мне нужно от тебя, чтобы ты сделал то, что нужно, когда мы дойдем до Святилища. Это для меня гораздо ценнее твоих дырявых обносков.
– Вот, ты сама же и ответила на свой вопрос. Свободные люди не будут убивать друг друга почем зря при двух условиях. Первое, как ты и сказала, человек должен знать, что его настигнет наказание за такие действия. И в нашем мире есть такое ремесло, как защита чужой жизни и имущества. Преступник знает, что его будут искать заинтересованные в его наказании люди. И второе – тебе должно быть невыгодно убивать человека, ибо ты скорее всего получишь больше выгоды за всю свою жизнь, сотрудничая с ним, чем убив его и один раз забрав его золото. И вот для этого общество должно быть очень развитым и от того – очень богатым. Свобода обеспечивает развитие, но и развитие обеспечено свободой. Только вместе могут продвигаться они, потихоньку, шажок за шажком, делая всех людей свободнее и богаче.
– Ну что же… Мне кажется, я понимаю о чем ты. Но ты живешь в вашем волшебном мире, а я – в нашем суровом, и кроме как убивать – ничего не умею. Может быть, для тебя это все глупость и жестокость, пусть тебе не понравятся мои слова, но я все равно рада, что отправила обоих потомков Абд–Одена к их поганому предку!
– Вообще–то, Ксенна, – в голосе Ганту звучала неприкрытая усмешка, – ты не убила Фейсала. Я видел, как твой кинжал отскочил от его груди – скорее всего, он носит под одеждой какую–то защиту. Но не расстраивайся так – как я тебе уже говорил, ни жизнь, ни смерть Фейсала особо ничего не изменит в мире, где людьми управляют идеи…
Фейсал.
Все складывалось как нельзя лучше. Демоны улизнули, жрецы засыпали весь дворец солью под зачитывание Саг, распорядители обмывали тело брата, подготавливая его к погребению, а лекари заботились о чудом выжившем будущем Властителе, смазывая мое тело благоуханными маслами и отпаивая горькими настоями трав. Блаженство… Блаженство победителя! Все было не напрасно. Я всегда знал, что судьба человека в его собственных руках. Я мог довольствоваться своей участью – и до конца жизни оставаться лишь братом Властителя, прозябая в тени безвольной марионетки, пляшущей в руках облаченных в белые одежды кукловодов. Но я не таков! Еще несколько дней – и вся Империя будет принадлежать мне, а уж там я позабочусь о том, чтобы вписать свое имя в скрижали истории. Кровью, самой отборной кровью сынов пустыни будет оно записано там! И даже столетия спустя все будут помнить о Фейсале Великолепном, который подчинил себе Миср и Парсу, утихомирил и обложил данью нубийцев, а возможно, даже предпринял дерзкую вылазку за северное море и завоевал прибрежные города бледнокожих христианских варваров… Но тут мои мечтания были прерваны самым дерзким и нахальным образом.
В комнату без стука вошел старичок в белых храмовых одеждах и жестом велел врачам и массажистам выйти. Шакалы решили показать мне свою власть? Хорошо, пусть попробуют. Пусть сразу поймут, что я не тот безвольный хлюпик, которым они вертели долгие десятилетия.
– Чего тебе? – обратился я к незваному гостю так, словно он был дворцовой обслугой. – Тебя прислали обсудить детали похорон? Или церемонию благословления Властителя?
– Нет, о многоуважаемый Фейсал. – склонился передо мной старичок в низком поклоне, затем, осмотревшись по сторонам и убедившись, что в комнате больше никого нет, продолжил. – Меня прислал верховный жрец Храма, чтобы обсудить с будущим Властителем грядущую политику Империи. Храм считает, что…
– А кто сказал тебе, о многоуважаемый шакал, что будущий Властитель будет принимать во внимание мнение Храма? – я посмотрел в его глаза и с издевкой в голосе продолжил. – Увы, мой любимый брат покинул нас, а я считаю, что Империей должны править не жрецы, а ее Властитель – как считал и мой предок Абд–Оден, да упокоит его Лед.
– Мне сказала об этом обычная веревка. – ответил мне жрец и вытянул вперед руку, которую до этого держал за спиной.
Проклятье! Проклятье, проклятье, проклятье! Сердце застыло, сжатое в моей груди невесть откуда взявшейся ледяной дланью, а на лбу выступил холодный пот. Старикашка в своей лапе сжимал ту самую веревку, которой были связаны демоны и без труда было понятно по ее ровным краям, что она была разрезана – лишь на самом кончике среза топорщились лопнувшие волокна. Ну нет, они не отберут так просто у меня мое торжество! Миг – и я уже на ногах, держу жреца за горло, прижав его спиной к затейливому сине–зеленому орнаменту стены, а вторая рука сжимает клинок над его головой.
– Говори! – прохрипел я, приблизив острие клинка к его глазу. – Говори, кто еще об этом знает!
– Все, кому это необходимо. – в его отрешенном лице не было страха. – И не забывай, что это одна из двух веревок, что ты велел перерезать. Вторая тоже у нас. Потому советую тебе убрать оружие и спокойно выслушать, чего ждет от тебя Храм.
– Вы ничего не докажете… Вы просто стая трусливых шакалов! – я швырнул старика на пол и отвернулся от него. – Если вы хоть заикнетесь об этом – клянусь Оденом, я объявлю вас всех еретиками и велю разогнать Храм, а жрецов казнить на его белых ступенях! Я потомок Абд–Одена, и народ будет на моей стороне!
– Не в этом случае, Фейсал, не в этом случае. – донесся из–за спины противный голос жреца. – Ты теперь убийца потомка Абд–Одена, убийца родного брата. Более того – ты заключил сделку с демонами Локи, продал свою душу, предав Одена и Лед. Никто не пойдет за тобой, кроме твоих личных воинов, да и среди них большинство от тебя отвернется, узнав, что именно произошло. Ты действительно войдешь в историю, как того всегда хотел – все муршиды долго будут поминать Фейсала Братоубийцу, читая детям проповеди о коварстве Скверны и о множестве путей, по которым она может войти в людские души! И не смей больше клясться именем Одена, нечистый, ты вовеки отлучен от него! Ты предал своего предка и своего господа, и твое посмертное наказание уже определено. Но ты можешь пока выбирать, какова будет твоя жизнь – мучительная смерть презираемого отщепенца или почетное управление Империей под мудрой опекой жрецов, знающих волю Льда. Ты держишь сейчас в руках нить собственной жизни – смотри, не оборви ее сгоряча, ибо сделать ее целой уже ни у кого не получится.
– Как же ты гнусен, старик, впрочем, как и все твои собратья! Если ты считаешь меня оскверненным – то как ты можешь разговаривать со мной и предлагать мне спасение, чтобы моими руками править Империей? Скажи мне, разве ты не предаешь сейчас Одена? – я повернулся и взглянул в глаза уже поднявшегося на ноги жреца.
– Хоть это и не твоего ума дело, так и быть, я поясню. Мы – те, кому Лед открыл свою волю, мы знаем, что есть истина и что есть погибель. Скверна легко проникает в души людские, и потому должны мы пасти народ жезлом железным, ведя его туда, куда указал нам Оден и открыли на своих священных страницах Саги. Это – главное, и если нам приходится на пути своем использовать тех несчастных, что подпали под власть Локи, то ничего дурного в том нет. Напротив, даже победу скверны над твоей душой мы обратим скверне же на погибель, и твоими руками будет исполняться воля Одена, пусть и против воли твоей. Кроме того, ты тоже можешь одуматься и, отринув Локи, принять Одена всем сердцем твоим. Пусть и не сразу, как и твой брат.
– Как брат?! – его слова поразили меня до глубины души.
– Ты думаешь, Фейсал, твой брат по своей воле выполнял все, что ему говорил Храм? – жрец ухмыльнулся. – О нет, после смерти вашего отца он тоже попытался было править по своему разумению, совершая ошибки, что могли открыть дорогу Локи к человеческим душам и погубить Империю. Пока мы не узнали о… Нет, наверное я пожалею тебя и не буду говорить, какой грех жил в его душе. Скажу лишь, что Саги велят за такое казнить без промедления. Но мы рассудили, что казнь потомка Абд–Одена только ослабит империю и внесет смуту и шатание в народ. И предложили ему тот же выбор, что сейчас предлагаем тебе. И он выбрал жизнь, Фейсал, и стал таким, каким ты его знаешь. Но через время даже в его одержимую скверной душу проник свет Одена, и он покаялся в грехах, отрекся от них – понятное дело, это не отменило его посмертное наказание, но я думаю, что милостивый отец наш смягчит его муки. Ты тоже можешь придти на этот путь. Потому как велика любовь Одена к детям своим и милость его безгранична даже к падшим. Волею его мы протягиваем тебе сейчас руку и предлагаем путь спасения. Подумай. Я приду завтра, чтобы узнать, какой ответ ты дашь Храму.
И, взглянув на меня в последний раз, он вышел, тихо притворив за собой дверь. Я подошел к висевшему напротив ложа зеркалу в дорогой золотой оправе с вкраплениями чистой воды граненных бриллиантовых кристаллов. Из него на меня смотрел затравленным взглядом красивый мускулистый мужчина – но он был бледен и сломлен, руки его дрожали, губы были искусаны, а волосы – всклокочены. Ну как тебе, Фейсал Великолепный? Ты не хотел жить в тени марионетки жрецов – а теперь сам станешь марионеткой на троне, послушной каждому велению Белого Храма. Ты всю жизнь презирал своего брата – а теперь сам станешь таким же, как и он. Ты мечтал его убить – а убил самого себя, убил прежнего свободного и гордого Фейсала. Я поздравляю тебя с этой победой!
И я с силой ударил прямо туда, откуда на меня смотрела безжалостная правда…