Басни

Лев и Комар

 
          Бессильному не смейся
     И слабого обидеть не моги!
Мстят сильно иногда бессильные враги:
Так слишком на свою ты силу не надейся!
     Послушай басню здесь о том,
Как больно Лев за спесь наказан Комаром.
     Вот что́ о том я слышал стороною:
Сухое к Комару явил презренье Лев;
Зло взяло Комара: обиды не стерпев,
Собрался, поднялся Комар на Льва войною.
Сам ратник, сам трубач пищит во всю гортань
И вызывает Льва на смертоносну брань.
     Льву смех, но наш Комар не шутит:
То с тылу, то в глаза, то в уши Льву он трубит!
И, место высмотрев и время улуча^[44],
          Орлом на Льва спустился
     И Льву в крестец^[45] всем жалом впился.
Лев дрогнул и взмахнул хвостом на трубача.
Увёртлив наш Комар, да он же и не трусит!
Льву сел на самый лоб и Львину кровь сосёт.
Лев голову крутит, Лев гривою трясёт;
     Но наш герой своё несёт:
То в нос забьётся Льву, то в ухо Льва укусит.
          Вздурился Лев,
     Престрашный поднял рёв,
     Скрежещет в ярости зубами
     И землю он дерёт когтями.
От рыка грозного окружный лес дрожит.
Страх обнял всех зверей; всё кроется, бежит:
     Отколь у всех взялися ноги,
Как будто бы пришёл потоп или пожар!
          И кто ж? Комар
     Наделал столько всем тревоги!
Рвался, метался Лев и, выбившись из сил,
О землю грянулся и миру запросил.
Насытил злость Комар; Льва жалует он миром:
Из Ахиллеса^[46] вдруг становится Омиром^[47],
               И сам
Летит трубить свою победу по лесам.
 

Крестьянин и Лисица

 
«Скажи мне, кумушка, что у тебя за страсть
               Кур красть?»
Крестьянин говорил Лисице, встретясь с нею.
          «Я, право, о тебе жалею!
          Послушай, мы теперь вдвоём,
Я правду всю скажу: ведь в ремесле твоём
          Ни на волос добра не видно.
Не говоря уже, что красть и грех и стыдно,
          И что бранит тебя весь свет;
               Да дня такого нет,
Чтоб не боялась ты за ужин иль обед
          В курятнике оставить шкуры!^[48]
          Ну, стоют ли того все куры?» –
          «Кому такая жизнь сносна?»
               Лисица отвечает:
«Меня так всё в ней столько огорчает,
          Что даже мне и пища не вкусна.
Когда б ты знал, как я в душе честна!
     Да что же делать? Нужда, дети;
Притом же иногда, голубчик-кум,
          И то приходит в ум,
Что я ли воровством одна живу на свете?
Хоть этот промысел мне точно острый нож». —
               «Ну, что ж?»
Крестьянин говорит: «коль вправду ты не лжёшь,
          Я от греха тебя избавлю
          И честный хлеб тебе доставлю;
Наймись курятник мой от лис ты охранять:
Кому, как не Лисе, все лисьи плутни знать?^[49]
     Зато ни в чём не будешь ты нуждаться
И станешь у меня как в масле сыр кататься»^[50].
          Торг слажен; и с того ж часа́
          Вступила в караул Лиса.
Пошло у мужика житьё Лисе привольно; –
     Мужик богат, всего Лисе довольно;
          Лисица стала и сытей,
          Лисица стала и жирней,
Но всё не сделалась честней:
Некраденый кусок приелся скоро ей;
     И кумушка тем службу повершила,
          Что, выбрав ночку потемней,
     У куманька всех кур передушила.
 
 
          В ком есть и совесть, и закон,
          Тот не укра́дет, не обманет,
          В какой бы ну́жде ни был он;
          А вору дай хоть миллион –
          Он воровать не перестанет.
 

Воспитание Льва

 
Льву, Кесарю^[51] лесов, Бог сына даровал.
     Звериную вы знаете природу:
У них, не как у нас – у нас ребёнок году,
Хотя б он царский был, и глуп, и слаб, и мал;
               А годовалый Львёнок
          Давно уж вышел из пелёнок.
Так к году Лев-отец не шуткой думать стал,
     Чтобы сынка невежей не оставить,
          В нем царску честь не уронить,
И чтоб, когда сынку придётся царством править,
Не стал бы за сынка народ отца бранить.
Кого ж бы попросить, нанять или заставить
Царевича Царём на-выучку поставить?
          Отдать его Лисе – Лиса умна,
     Да лгать великая охотница она;
               А со лжецом во всяком деле мука. —
Так это, думал Царь, не царская наука.
     Отдать Кроту: о нём молва была,
     Что он во всём большой порядок любит:
          Без ощупи шага не ступит
          И всякое зерно для своего стола
          Он сам и чистит, сам и лупит;
               И словом, слава шла,
Что Крот великий зверь на малые дела:
Беда лишь, под носом глаза Кротовы зорки,
          Да вдаль не видят ничего;
Порядок же Кротов хорош, да для него;
А царство Львиное гораздо больше норки.
Не взять ли Барса? Барс отважен и силён,
     А сверх того, великий тактик он;
          Да Барс политики не знает:
     Гражданских прав совсем не понимает,
Какие ж царствовать уроки он подаст!
Царь должен быть судья, министр и воин;
     А Барс лишь резаться горазд:
Так и детей учить он царских недостоин.
Короче: звери все, и даже самый Слон,
          Который был в лесах почтён,
          Как в Греции Платон^[52],
     Льву всё ещё казался не умён,
               И не учён.
По счастью, или нет (увидим это вскоре),
          Услышав про царёво горе,
     Такой же царь, пернатых царь, Орёл,
               Который вёл
          Со Львом приязнь и дружбу,
Для друга сослужить большую взялся службу
     И вызвался сам Львёнка воспитать.
          У Льва как гору с плеч свалило.
И подлинно: чего, казалось, лучше было
Царевичу царя в учители сыскать?
          Вот Львёнка снарядили
               И отпустили
          Учиться царствовать к Орлу.
Проходит год и два; меж тем, кого ни спросят,
О Львёнке ото всех лишь слышат похвалу:
Все птицы чудеса о нём в лесах разносят.
     И наконец приходит срочный год,
          Царь-Лев за сыном шлёт.
Явился сын; тут царь сбирает весь народ,
          И малых, и больших сзывает;
          Сынка целует, обнимает,
И говорит ему он так: «Любезный сын,
По мне наследник ты один;
Я в гроб уже гляжу, а ты лишь в свет вступаешь:
     Так я тебе охотно царство сдам.
          Скажи теперь при всех лишь нам,
          Чему учён ты, что ты знаешь
И как ты свой народ счастливым сделать чаешь?» –
«Папа́», ответствовал сынок: «я знаю то,
          Чего не знает здесь никто:
          И от Орла до Перепёлки,
          Какой где птице боле вод,
          Какая чем из них живёт,
          Какие яйца несёт,
И птичьи нужды все сочту вам до иголки.
Вот от учителей тебе мой аттестат:
          У птиц недаром говорят:
          Что я хватаю с неба звёзды;
Когда ж намерен ты правленье мне вручить,
          То я тотчас начну зверей учить
                    Вить гнёзды».
Тут ахнул царь и весь звериный свет;
          Повесил головы Совет,
     А Лев-старик поздненько спохватился,
          Что Львёнок пустякам учился
          И не добро он говорит;
Что пользы нет большой тому знать птичий быт,
Кого зверьми владеть поставила природа,
И что важнейшая наука для царей:
          Знать свойство своего народа
          И выгоды земли своей.
 

Дерево

 
     Увидя, что топор крестьянин нёс,
«Голубчик», Деревцо сказало молодое:
«Пожалуй, выруби вокруг меня ты лес,
          Я не могу расти в покое:
          Ни солнца мне не виден свет,
     Ни для корней моих простору нет,
     Ни ветеркам вокруг меня свободы,
Такие надо мной он сплесть изволил своды!
Когда б не от него расти помеха мне,
Я в год бы сделалось красою сей стране,
И тенью бы моей покрылась вся долина;
А ныне тонко я, почти как хворостина».
          Взялся крестьянин за топор,
               И Дереву, как другу,
               Он оказал услугу:
Вкруг Деревца большой очистился простор;
     Но торжество его недолго было!
          То солнцем дерево печёт,
          То градом, то дождём сечёт,
И ветром, наконец, то Деревцо сломило.
«Безумное!» ему сказала тут змея:
          «Не от тебя ль беда твоя?
Когда б, укрытое в лесу, ты возрастало,
Тебе б вредить ни зной, ни ветры не могли,
     Тебя бы старые деревья берегли;
А если б некогда деревьев тех не стало,
          И время их бы отошло:
Тогда в свою чреду, ты столько б возросло,
          Усилилось и укрепилось,
Что нынешней беды с тобой бы не случилось,
И бурю, может быть, ты б выдержать могло!»
 

Гуси

 
          Предлинной хворостиной
Мужик Гусей гнал в город продавать;
     И, правду истинну сказать,
Не очень вежливо честил свой гурт гусиной:
На барыши спешил к базарному он дню
      (А где до прибыли коснётся,
Не только там гусям, и людям достаётся).
          Я мужика и не виню;
Но Гуси и́наче об этом толковали
     И, встретяся с прохожим на пути,
          Вот как на мужика пеняли:
«Где можно нас, Гусей, несчастнее найти?
          Мужик так нами помыкает,
И нас, как будто бы простых Гусей, гоняет;
     А этого не смыслит неуч сей,
          Что он обязан нам почтеньем;
Что мы свой знатный род ведём от тех Гусей,
Которым некогда был должен Рим спасеньем:
Там даже праздники им в честь учреждены!» –
     «А вы хотите быть за что отличены?»
Спросил прохожий их. – «Да наши предки…» – «Знаю,
          И всё читал: но ведать я желаю,
          Вы сколько пользы принесли?» –
          «Да наши предки Рим спасли!» –
     «Всё так, да вы что сделали такое?» –
«Мы? Ничего!» – «Так что́ ж и доброго в вас есть?
               Оставьте предков вы в покое:
               Им по делом была и честь;
     А вы, друзья, лишь годны на жаркое».
 
 
Баснь эту можно бы и боле пояснить –
               Да чтоб гусей не раздразнить.
 

Свинья

 
Свинья на барский двор когда-то затесалась;
Вокруг конюшен там и кухонь наслонялась;
     В сору, в навозе извалялась;
В помоях по уши до сыта накупалась:
          И из гостей домой
          Пришла свинья-свиньёй.
«Ну, что ж, Хавронья, там ты видела такого?»
          Свинью спросил пастух:
          «Ведь и́дет слух,
Что всё у богачей лишь бисер да жемчу́г;
А в доме, так одно богатее другого?»
Хавронья хрюкает: «Ну, право, порют
                           вздор.
     Я не приметила богатства никакого:
     Всё только лишь навоз да сор;
А, кажется, уж, не жалея рыла,
          Я там изрыла
     Весь задний двор».
 
 
Не дай Бог никого сравненьем мне обидеть!
Но как же критика Хавроньей не назвать,
     Который, что́ ни станет разбирать,
Имеет дар одно худое видеть?
 

Муха и дорожные

 
В июле, в самый зной, в полуденную пору,
     Сыпучими песками, в гору,
     С поклажей и с семьёй дворян,
          Четвёркою рыдван^[53]
               Тащился.
Кони измучились, и кучер как ни бился,
     Пришло хоть стать. Слезает с ко́зел он
          И, лошадей мучитель,
С лакеем в два кнута тиранит с двух сторон:
А легче нет. Ползут из колымаги вон
Боярин, барыня, их девка, сын, учитель.
     Но, знать, рыдван был плотно нагружён,
     Что лошади, хотя его трону́ли,
Но в гору по песку едва-едва тянули.
Случись тут Мухе быть. Как горю не помочь?
Вступилась: ну жужжать во всю мушину мочь;
          Вокруг повозки суетится;
     То над носом юлит у коренной^[54],
          То лоб укусит пристяжной,
То вместо кучера на ко́злы^[55] вдруг садится,
               Или, оставя лошадей,
И вдоль и поперёк шныряет меж людей;
Ну, словно откупщик на ярмарке, хлопочет,
          И только плачется на то,
               Что ей ни в чём, никто
               Никак помочь не хочет.
Гуторя слуги вздор, плетутся вслед шажком;
Учитель с барыней шушукают тишком;
Сам барин, позабыв, как он к порядку нужен,
Ушёл с служанкой в бор искать грибов на ужин;
И Муха всем жужжит, что только лишь она
          О всём заботится одна.
Меж тем лошадушки, шаг за шаг, понемногу
          Втащилися на ровную дорогу.
«Ну», Муха говорит: «теперя слава богу!
Садитесь по местам, и добрый всем вам путь;
          А мне уж дайте отдохнуть:
          Меня насилу крылья носят».
 
 
Куда людей на свете много есть,
Которые везде хотят себя приплесть
И любят хлопотать, где их совсем не просят.
 

Орёл и Паук

 
               За облака Орёл
          На верх Кавказских гор поднялся;
          На кедре там столетнем сел
И зримым под собой пространством любовался.
Казалось, что оттоль он видел край земли:
Там реки по степям излучисто текли;
          Здесь рощи и луга цвели
          Во всём весеннем их уборе;
     А там сердитое Каспийско Море,
Как ворона крыло, чернелося вдали.
«Хвала тебе, Зевес, что, управляя светом,
Ты рассудил меня снабдить таким полётом.
Что неприступной я не знаю высоты»,
          Орёл к Юпитеру^[56] взывает:
«И что смотрю оттоль на мира красоты,
          Куда никто не залетает». —
«Какой же ты хвастун, как погляжу!»
Паук ему тут с ветки отвечает:
«Да ниже ль я тебя, товарищ, здесь сижу?»
     Орёл глядит: и подлинно, Паук,
     Над самым им раскинув сеть вокруг,
               На веточке хлопочет
И, кажется, Орлу заткать он солнце хочет.
          «Ты как на этой высоте?»
          Спросил Орёл: «и те,
Которые полёт отважнейший имеют,
          Не все сюда пускаться смеют;
А ты без крыл и слаб; неужли ты дополз?» –
     «Нет, я б на это не решился». —
     «Да как же здесь ты очутился?» –
     «Да я к тебе же прицепился,
И снизу на хвосте ты сам меня занёс:
Но здесь и без тебя умею я держаться;
И так передо мной прошу не величаться;
И знай, что я…» Тут вихрь, отколе ни возьмись,
И сдунул Паука опять на самый низ.
 
 
     Как вам, а мне так кажутся похожи
     На этаких нередко Пауков
Те, кои без ума и даже без трудов,
Тащатся вверх, держась за хвост вельможи;
          А надувают грудь,
Как будто б силою их бог снабдил орлиной:
     Хоть стоит ветру лишь пахнуть,
     Чтоб их унесть и с паутиной.
 

Собака

 
     У барина была Собака шаловлива,
Хоть ну́жды не было Собаке той ни в чём:
          Иная бы таким житьём
          Была довольна и счастлива
          И не подумала бы красть!
     Но уж у ней была такая страсть:
     Что́ из мясного ни достанет,
               В минуту стянет.
          Хозяин сладить с ней не мог,
               Как он ни бился,
     Пока его приятель не вступился
     И в том ему советом не помог.
«Послушай», говорит: «хоть, кажется, ты строг,
     Но ты лишь красть Собаку приучаешь,
          Затем, что краденый кусок
               Всегда ей оставляешь.
     А ты вперёд её хоть меньше бей,
               Да кражу отнимай у ней».
     Едва лишь на себе Собака испытала
               Совет разумный сей, —
          Шалить Собака перестала.
 

Квартет

 
          Проказница-Мартышка,
               Осёл,
               Козёл,
          Да косолапый Мишка
     Затеяли сыграть Квартет.
Достали нот, баса^[57], альта^[58], две скрипки
     И сели на лужок под липки, —
     Пленять своим искусством свет.
Ударили в смычки, дерут, а толку нет.
«Стой, братцы, стой!» кричит Мартышка:
                                    «погодите!
Как музыке итти? Ведь вы не так сидите.
Ты с басом, Мишенька, садись против альта,
          Я, прима^[59], сяду против вторы^[60]
     Тогда пойдёт уж музыка не та:
          У нас запляшут лес и горы!»
          Расселись, начали Квартет;
          Он всё-таки на лад нейдёт.
          «Постойте ж, я сыскал секрет»,
     Кричит Осёл: «мы, верно, уж поладим,
               Коль рядом сядем».
Послушались Осла: уселись чинно в ряд;
     А всё-таки Квартет нейдёт на лад.
Вот, пуще прежнего, пошли у них разборы
И споры,
          Кому и как сидеть.
Случилось Соловью на шум их прилететь.
Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить
                                     сомненье:
«Пожалуй», говорят: «возьми на час терпенье,
Чтобы Квартет в порядок наш привесть:
И ноты есть у нас, и инструменты есть:
          Скажи лишь, как нам сесть!» –
«Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье
          И уши ваших понежней»,
          Им отвечает Соловей:
          «А вы, друзья, как ни садитесь,
          Всё в музыканты не годитесь».
 

Листы и Корни

 
          В прекрасный летний день,
          Бросая по долине тень,
Листы на дереве с зефирами шептали,
Хвалились густотой, зелёностью своей
И вот как о себе зефирам толковали:
«Не правда ли, что мы краса долины всей?
Что нами дерево так пышно и кудряво,
          Раскидисто и величаво?
          Что́ б было в нём без нас? Ну, право,
Хвалить себя мы можем без греха!
          Не мы ль от зноя пастуха
И странника в тени прохладной укрываем?
          Не мы ль красивостью своей
     Плясать сюда пастушек привлекаем?
У нас же раннею и позднею зарёй
          Насвистывает соловей.
               Да вы, зефиры, сами
          Почти не расстаётесь с нами». —
«Примолвить можно бы спасибо тут и нам»,
Им голос отвечал из-под земли смиренно.
«Кто смеет говорить столь нагло и надменно!
          Вы кто такие там,
Что дерзко так считаться с нами стали?» –
Листы, по дереву шумя, залепетали.
«Мы те»,
          Им снизу отвечали:
     «Которые, здесь роясь в темноте,
     Питаем вас. Ужель не узнаёте?
Мы корни дерева, на коем вы цветёте.
          Красуйтесь в добрый час!
Да только помните ту разницу меж нас:
Что с новою весной лист новый народится;
          А если корень иссушится, —
          Не станет дерева, ни вас».