В День святого Валентина всё получилось совсем неудачно, и теперь, на восьмое марта, Тихонов не хотел повторять старые ошибки. В тот раз он сочинил стих для Серёгина, чтобы он анонимно адресовал его Дуне Субботиной. Так уж было принято у них в школе – в этот день посылать анонимные валентинки. Причём Гришиной он ничего не послал, а вот для Серёгина постарался. И напрасно. Дуне Субботиной стих совсем не понравился.

На перемене она подошла с клочком бумаги прямо к Тихонову, потому что все знали, кто основной поэт в школе, и спросила с красным от гнева лицом, так что каждая веснушка засияла:

– Ты накалякал?

Дуня Субботина занималась борьбой и была очень крупной девочкой. Крепкая, коренастая, каждая нога толщиной с тихоновский торс. Никто не хотел с ней ссориться, потому что не известно было, чем всё закончится. Впрочем, Тихонов знал, чем – она его побьёт.

И вот она стояла перед ним, смотрела снизу вверх так, словно смотрит сверху вниз, и мощные её руки были готовы порвать его на части.

– Ты? Давай, говори!

– Это от Серёгина пришло, – уклончиво вымолвил Тихонов и потупился.

Субботина перевела взгляд на Серёгина. Тот ещё ничего не понял, но когда она сделала в его направлении несколько цепких борцовских шагов, он бросился бежать.

– Дуня, – крикнул он из конца коридора, – но сочинил-то Тихонов! Я же хотел как лучше, хотел тебе приятное сделать…

Субботина вновь обернулась к Тихонову, но тот уже мчался к лестнице.

– Уроды! – закричала Субботина и, подумав секунду, рванула за Тихоновым.

От звука её тяжелых шагов, которые били по лестнице, словно молоты, Тихонову стало не по себе.

– Дуня, прости, – прокричал он вниз, перегнувшись через перила, – я не хотел тебя обидеть!

Но она не собиралась вступать в переговоры. Видя, что она в исступлении, он решил пойти на хитрость. Было одно место, где она не стала бы его искать – это мужской туалет. Но сначала надо оторваться, чтобы она не знала, где он спрятался, иначе туалет стал бы для него тюрьмой.

Прыгая через две ступеньки, он взлетел на четвёртый этаж, пулей промчался по коридору и ворвался в мужской туалет рядом с кабинетом английского. Там уже притаился Серёгин. Вид у него был жалкий.

– Господи, – воскликнул он, – ну ты меня напугал! Я думал, это Субботина!

– Очень надеюсь, она не станет проверять туалеты, – перекрестился Тихонов, – иначе мы встретим здесь свой конец.

– Двусмысленно ты про конец высказался, Тихон, страшные картины в голове возникают! Впрочем, она на всё способна!

В коридоре раздались шаги. Друзья притихли, круглыми от страха глазами глядя друг на друга. Неизвестный прошёл мимо.

– Тихон, ты зачем меня Субботиной сдал? – спросил Серёгин шёпотом.

– Да я подумал, что это ты меня сдал. Откуда она узнала, что я сочинил?

– А кто у нас в школе ещё сочиняет…

– Ну да, ну да… Слушай, Серый, а что ты в ней нашёл? Блин, она же страшная, как бегемот, и эта стрижка под горшок…

Серёгин хмуро посмотрел в сторону.

– Ну а мне нравится, – твёрдо сказал он. – О вкусах не спорят. Не хуже твоей Гришиной.

– Ну в таком случае иди, поговори с ней. Объяснись. И за меня замолви словечко. А то я в школу больше не приду. Стрёмно.

– Ты серьёзно?

– Конечно. Она уже, наверно, и успокоилась немножко. Так обычно бывает: человек сначала горячится, а потом успокаивается и добреет, – Тихонов старался говорить уверенно. – Просто скажи, что она тебе нравится, и все сразу норм будет.

– Ладно, – согласился Серёгин, с сомнением глядя на Тихонова.

– Ну, давай, иди.

– Ну, я пошёл.

– Ну, иди. Чего стоишь?

– Да иду я, иду…

– Давай, давай, Ромео! Надеюсь, Джульетта не оторвёт тебя яйца.

– Не, Тихон, я не пойду.

– Да ладно, шучу. Давай.

– Ок, я пошёл.

Серёгин ушёл. Тихонов подошёл к окну и стал ждать. Четырнадцатое февраля, совсем зима, город со всем содержимым – как селёдка под шубой. Всё замело снегом, мы под тяжёлым серым куполом, и уже сумерки, несмотря на середину дня. А где-то там, за этим куполом, витает в небе весна, и может быть, даже стучится в него.

И Тихонову показалось, что он слышит далёкий стук. Неужели весна? Или Субботина головой Серёгина об стену? Он не думал, что у них дело обойдётся мирно. Но хоть она выпустит пар…

Выждав десять минут, он вышел из туалета, настороженно оглядываясь по сторонам. На четвёртом этаже никого. Спустился на третий – там тоже. И на втором пусто. Но на первом он наконец увидел их.

Они стояли напротив раздевалки, держась за руки, и о чём-то мирно беседовали. Серёгин был красный, то ли от стыда, то ли от пощёчины. Он ей что-то быстро и с жаром говорил, она смотрела на него и кивала. И вдруг Субботина улыбнулась. В этот самый миг Тихонов с удивлением обнаружил, что она совсем не страшная.

8 марта

– Тихон, ну мне очень надо! Пожалуйста! – умолял Серёгин.

– Нет, не проси. Ты помнишь, что тогда было? У меня после того случая добавилось седин… И не только на голове.

– Да ладно, она потом сказала, что ей даже понравилось!

– Серый, ключевое слово здесь «потом». А в тот самый момент чуть не пролилась наша кровь.

– Ну вот ты гад…

– Извини. Да и вдохновения у меня сегодня чёта нет… Без вдохновения ничего не напишешь. Ты сам попробуй напиши!

– Я не умею.

– Вот и я сегодня не умею…

На самом деле Тихонов не был честен с Серёгиным. И Субботину он больше не боялся. Она, как говорится, сменила гнев на милость. Вот она, сила поэзии! Теперь при встрече она всегда ему мило улыбалась, вызывая ревность Серёгина. И совершенно напрасно, Тихонов не имел никаких планов на её счёт. Хотя однажды произошёл странный случай. Как-то она подошла к нему на перемене и спросила загадочно:

– Лёш, а ты когда-нибудь целовался?

И твердо так при этом поглядела ему в переносицу.

Он решил, что она сейчас его поцелует (ну и пусть, лишь бы не задушила в крепком объятии). Но невдалеке околачивался Серёгин, Гришина, да и вообще полшколы. К тому же он так смутился, что вдруг, сам не зная зачем, сказал:

– В смысле?

На этом их разговор закончился.

Так вот, сочинять для Серёгина он не хотел, потому что собирался сочинять для Гришиной. Восьмое марта нельзя было просто так проигнорировать, она бы ему не простила.

Первым уроком стояла литература – отличная возможность отдаться музам! Тем более, у Надежды Павловны случилось что-то с левой ногой – она была от ступни до колена забинтована, и она проводила урок, сидя за столом. Сегодня они обсуждали «Грозу» Александра Островского.

Тихонов раскрыл тетрадь на одной из последних страниц, взял ручку и устремил свой взор вверх. Там, под потолком, висели портреты известных литераторов. Выглядели они совсем непочтенно, потому что школьники заплевали их жеваной бумагой. Тихонов и сам принимал участие в этом акте неуважения к классикам, но теперь жалел о содеянном. Вот так, творишь, творишь прекрасное, а потом, спустя десятилетия какие-нибудь школьники вспомнят о тебе лишь затем, чтобы заплевать твой портрет.

Что ж, – подумал он, – так и должно быть! Новое приходит на смену старому и сметает его. Всё проходит. Екклесиаст, твою мать!

Повернув голову вбок, он мог видеть Гришину. Она задумчиво смотрела в окно, совсем не слушая Надежду Павловну. О чем она думает, о чём мечтает? Не о нём ли? И в этот миг ему на ум пришла первая строфа, а за ней потихоньку стали складываться и остальные. Не иначе, Музы витали над его головой, осеняя крылами! Музы благоволят влюблённым.

О, Катерина!

Как у Островского в «Грозе»

Ты имя носишь.

Что в этой взбалмошной козе? –

Меня ты спросишь.

Да, ничего.

Тебе в подмётки

Она, конечно, не годится.

Я предложил бы ей колготки

Чтоб удавиться.

Но ты прекрасна!

Нету слов,

О, Катерина.

Я для тебя хоть сам готов

Быть мягкою периной.

Тихонов посидел ещё некоторое время, напряжённо глядя в листок. Нет, больше ничего в голову не приходило. Значит, это всё, что он хотел сказать. Как она к этому отнесётся? Невозможно предсказать! Вроде бы про любовь, да не совсем… И причём здесь Островский… Блин, но Музам не прикажешь! Что велят, то и пишешь…

На перемене он не вышел из класса. Вторым уроком был русский, в этом же кабинете, поэтому все оставили свои вещи на партах. Дождавшись, когда Гришина уйдет, он встал и невзначай подошёл к её парте. Её соседка, Даша Данилова, к счастью тоже вышла, но некоторые по-прежнему сидели на своих местах и могли заметить то, что он делает. Поэтому он какое-то время задумчиво смотрел в окно, засунув руки в карманы и легко покачиваясь. Наконец ему показалось, что на него не смотрят, и он быстро сунул свёрнутый в трубочку листик в её пенал. Затем развернулся и, неумело насвистывая, направился к выходу. Вроде никто ничего не заметил.

Как правильно пить водку

– Ого, как достал? – удивился Массажин, рассматривая содержимое рюкзака Тихонова. Там лежали две бутылки водки.

– Надо знать места! Ну что, пошли во двор?

– Может, после уроков? А то вдруг химичка настучит? – забеспокоился Денисов.

– Да ладно, химичке пофиг! Она наоборот счастлива будет, что нас нет! – презрительно сказал Массажин. – А потом, последним, физра. Что мы там не видели?

– Согласен, – кивнул Серёгин.

– Значит, во двор! – подытожил Тихонов. – Из вас кто-нибудь водку пил уже?

Все усердно задергали головами, как бы говоря: ещё бы, спрашиваешь! Только Денисов честно признался:

– Я нет.

– Ты ещё скажи, что ты девственник! – засмеялся Серёгин.

– Ладно, не важно, – Тихонов не хотел застрагивать тему девственности. Он был уверен, что все они девственники, но, ясное дело, признаваться в этом никто бы не захотел, дойди разговор до конкретики.

Они вышли из школы и направились в тенистый двор напротив, плотно заставленный старыми кирпичными домами, выкрашенными жёлтой краской, теперь уже поблекшей. Во дворе росли березы и клены, и хотя на их ветвях едва набухли почки, они служили неплохой маскировкой от прохожих. Есть в городских двориках какой-то секрет, неуловимая тайна, невидимое послание. Они явно что-то скрывают, как будто в их недрах зарыто сокровище, но карты ни у кого нет. Оно манит и заставляет трепетать душу, намекая на что-то очень важное – так, что даже сердце начинает биться чаще.

– А закусь есть? – спросил Массажин. – Мы так что ли водку будем хлестать?

– У меня сигареты есть. Будем закуривать, – сказал Серёгин.

– Эдак мы проблюёмся, – нахмурился Тихонов.

– Я тоже взял сигареты, у отца стащил, как ты просил, – Денисов достал из кармана пачку. – И ещё у меня бутеры с колбасой и сыром есть. И яблоко.

– Ого! – обрадовался Массажин, – цены тебе нет!

– Хорошей женой будешь, хозяйственной, – согласился Серёгин.

– Да пошёл ты…

Они встали у скамейки неподалёку от детской площадки. Детей, к счастью не было, старушек, любящих посидеть у подъездов, тоже. Глядя на эту площадку, Тихонов произнёс:

– Когда-то и мы были детьми!

– Ой, Тихон, не начинай умничать! – поморщился Денисов. – Мы даже не выпили ещё.

– А стаканы, я надеюсь, есть? – вдруг вспомнил Массажин.

Нет, стаканов не было. И никто уже не собирался бежать искать их по магазинам. Что ж, значит, придётся пить из горла.

Тихонов свернул крышку с бутылки. Его ноздрей тотчас коснулся этот невероятно тошнотворный запах, и он ощутил позыв в желудке. Только не нюхать, – сказал он себе, – а то до питья дело не дойдёт.

Он закинул голову, шумно выдохнул, поднёс горлышко к губам и, не дыша, залил в рот приличную порцию, потом проглотил.

– Сигарету! – просипел он, протягивая бутылку следующему.

Несмотря на все предосторожности, вкус водки всё равно чувствовался. Сначала она обожгла пустой желудок, потом отозвалась в горле и отдалась в носу невыносимой ядовитой горечью. С чем можно сравнить послевкусие водки? Только со стоячими носками, – подумал Тихонов.

Он жадно закурил, борясь с тошнотой. Но на второй затяжке его отпустило.

– Фу, – сказал он, – хорошо.

– Чётко ты, – сказал Серёгин. – Даже не поморщился.

– Дело мастера боится, – кивнул Тихонов.

Следующим пил Денисов. Он отпил крошечный глоток и сразу набросился на бутерброд.

– Ну, слабак! – сказали ему остальные. – Мы б с тобой в разведку не пошли!

– Я бы с вами тоже. Ужрётесь, неси потом вас обратно.

– Это мы посмотрим, кто ужрётся! Ты только хлебай нормально, а не так, для отмазки!

– Да меня от одного запаха воротит, как хлебать!

– Как Тихон.

– Парни, постойте, – сказал авторитетно Тихонов. – Перед тем как пить, выдохните и дыхание задержите. Потом всё одним глотком, и резко опять выдохните. Сразу легче станет.

Массажин последовал его рекомендациям.

– Да, так легче, – согласился он.

Серёгин тоже справился без мучений.

– Дайте я ещё раз, а то первый не в счёт, – попросил Денисов.

Ему дали, и он выпил, но всё равно скривился.

– Ща стошнит, – кисло прошептал он.

– Держи в себе, держи! – закричали ему.

И тут снизошла благодать. Всё тревоги и неприятные мысли вмиг растаяли в сигаретном дыму. Водка начала действовать, в теле разлилось приятное тепло, а дух воспрянул радостным возбуждением. Дружба, любовь к миру и острое желание поделиться всем этим друг с другом переполняли их юношеские сердца.

– Хорошая водка, – сказал вдруг Денисов, усаживаясь на скамеечку.

– На, покури, – предложил ему Серёгин.

– Не хочу. Не люблю запах.

– Ну и дурак, – дружелюбно заметил Серёгин и сел рядом.

Тихонов с Массажиным тоже уселись, с трудом втиснувшись на короткой скамейке.

– Да, неплохая, – со знанием дела подтвердил Тихонов. – Даже не сблевал никто. Парни, а вы когда-нибудь задумывались, в чём смысл жизни?

Вечное возвращение

Когда вторая бутылка была выпита уже наполовину, Серёгин с Массажиным куда-то пропали. Не было ясности куда – то ли они собирались вернуться, то ли нет. Они вдруг исчезли, как будто их унесло отливом, смыло в океан городских просторов. Тихонов помнил только, что Массажин, перед тем как пропасть, сидел очень тихий и бледный. А Серёгин наоборот шумел и всё повторял:

– Не дело, что мы тут без девушек! Не дело!

А потом их не стало.

– Я думаю, их похитили инопланетяне, – сказал пьяный Денисов. – В прошлом году на озере в Карелии я видел НЛО.

– Если Серёгина, то инопланетянки.

Радостный вдохновенный хмель прошёл, уступив место тяжелому опьянению. Не то чтобы у Тихонова испортилось настроение, но бодрости и лёгкости больше не было. Ему уже не хотелось беззаботно летать в облаках и блаженно смотреть на простых смертных. Теперь он как будто спустился в Аид и узрел оборотную сторону жизни, её негативные стороны.

– Денисов, а ты когда-нибудь задумывался о тщете бытия?

– Нет, – тяжко ответил Денисов. Он сидел осовелый, безуспешно пытаясь сфокусировать взгляд в одной точке.

Тихонов понял, что его друг не в форме и надо его возвращать к жизни. Он по опыту знал, что если хочешь расшевелить пьяного человека, нет ничего лучше увлекательной беседы. Разговоры о тщете явно были не самым удачным вариантом. И тут ему пришла в голову неплохая мысль. Не так давно он вычитал у Ницше одну идею, которая основательно его потрясла.

– Дэн, а ты никогда не думал, что эта наша жизнь будет повторяться вечно вновь и вновь? Мы уже проживали её бесконечное количество раз в прошлом и будем проживать в будущем.

– В смысле? – чуть оживился Денисов. – Это как?

– А вот так. Во всех деталях, во всех подробностях, опять и опять, всё то же самое. Так же, как и сейчас, мы с тобой сидели уже на этой скамейке, говорили о том же самом, делали то же самое! И будем снова. Вечно.

– Ужас. Это плохая тема.

– Почему?

– Ну а ты сам прикинь. Сколько мы всякой фигни сделали? И теперь не поправишь, каждый раз будешь делать то же самое. Скажем, пригласила меня в гости Маша Петрова, когда у неё родителей не было. А я отказался, как дурак. И вот теперь у меня никогда в вечности не будет шанса попасть к ней домой!

– Тебя приглашала Петрова? – воскликнул Тихонов немного с завистью.

– Было дело… Так, по-твоему, из-за того, что я отказался в самый первый раз в начале вечности, я всегда буду отказываться?

– Тут все сложнее. У вечности нет начала. Поэтому не было первого раза, когда ты отказался. Ты отказывался бесконечное число раз в прошлом.

– Нет, Тихон, мне не нравится этот сюжет. Слишком мрачно, – Денисов оперся локтями на колени и низко свесил голову.

– Но есть и плюсы! – Тихонов почувствовал, то надо срочно его взбодрить. – Это стимул всегда поступать правильно. Если все повторяется, надо вести себя так, чтобы потом не жалеть об оставленных в вечности плохих делах!

– Не, не работает, – возразил Денисов. – Раз уж всё повторяется, то от тебя ничего не зависит. Чтобы ты ни выбрал, всё предопределено твоим выбором в прошлых жизнях.

А он прав, – подумал Тихонов. – Похоже, фигню придумал Ницше.

– Знаешь, Дэн, но всё же иногда так бывает, когда что-то происходит, а тебе кажется, что это уже было, и даже, что ты знаешь, что вот-вот прямо через секунду произойдёт. Ну вот у меня сейчас так. Такое ощущение как будто мы с тобой уже в точности так сидели, и то, что я говорю, уже говорил.

– Дежавю это называется.

– Да, точно. Значит, может, и правда, было уже всё?

– Может, – кивнул Денисов. – А что, тебе кажется, сейчас произойдёт?

– Ты всё-таки пойдёшь к Петровой в гости.

Тихонов ухмыльнулся и поднял с земли бутылку водки. Мир вокруг погрузился в зыбкий туман: вроде и видно хорошо, но только в пределах фокуса, а всё остальное расплывается и тает.

– Будешь, Дэн?

– Нет, попозже.

– А я буду, – и Тихонов опрокинул в себя бутылку.

Выпито было слишком много, и нарастало смутное опасение, что это может закончиться плохо. Он закурил и уставился на детскую площадку. Там появились дети, девочка, мальчик и мама. Дети бегали по городку, скатывались с горок, гнались друг за другом и о чём-то таком своём разговаривали, на языке, слабо доступном для взрослых.

Денисов издал странный утробный звук вроде стона. Тихонов заторможено перевел взор на друга – тот совсем погрустнел.

– Дэн, ты чего?

Денисов что-то невнятно пробурчал, и вдруг его вырвало прямо под ноги. Потом ещё раз.

– Перепили, – сказал Тихонов.

– Ой, да что это вы! – послышался рядом знакомый голос. Тихонов поднял голову и увидел Машу Петрову. Она взволновано смотрела на Денисова. – Что ты с ним сделал, Алексей?

Таким она тоном произнесла это «Алексей», что ясно было – она уже обвинила его во всем и считает конченым подонком.

– Я ничего с ним не делал, он просто выпил лишнего.

Она села на корточки напротив Денисова и заглянула ему в глаза:

– Дэнчик, ну как ты? Зачем столько пить?

– Ну, нам весело было, – ответил за него Тихонов.

– Я не с тобой разговариваю! Споил бедного мальчика!

Денисов игриво хмыкнул.

– Ты идти можешь? – продолжала Петрова. – Пойдём ко мне, я тебя отмою хоть!

– А родители твои не против будут, если ты пьяного заблёванного мужика домой приведёшь? – спросил Тихонов.

– Они уехали в гости до вечера.

Она помогла Денисову подняться, и он, опираясь на её руку, безропотно побрёл с ней.

– Пока, Дэн, – крикнул ему Тихонов.

За беляшами

– Парни, идём за беляшами? – предложил Серёгин после физики.

– Идём, – нехотя согласился Тихонов.

Беляши он на самом деле хотел, но проблема в том, что их нужно было воровать. А вдруг поймают? – каждый раз переживал он. Это же будет кошмар какой позор… Но ведь не откажешься, сразу скажут:

– Ага, зассал!?

Беляши с мясом продавались в столовой института напротив школы. Их выкладывали в больших оловянных ёмкостях поверх витрин с тарелками, так что всякий мог свободно брать и класть на свои подносы. О, этот запах! Уже при входе в институт веяло свежесваренным в масле тестом с фаршем. Коричневые, жирные, блестящие, лежали они аппетитной горкой, и прямо-таки просили: «Съешь меня!» От их вида у него текли слюни и расширялись зрачки. Боже, как в эти мгновения он жаждал беляша, как будто нет на свете ничего заманчивее и вкуснее! Если бы его сейчас спросили: «Тихонов, ты что выбираешь, беляш или поцелуй Кати Гришиной?», то он ответил бы не сразу. Он бы засомневался, хотя в итоге, конечно, выбрал бы Гришину. Но это был бы горький поцелуй.

– Ребза, свежие! – обрадовался Массажин. Он это определил, конечно, по запаху. Беляши хороши только горячие, сразу с огня. Когда они подстынут, то теряют пятьдесят процентов вкуса.

Друзья встали в очередь, которая медленно двигалась вдоль салатов, супов, вторых блюд, компота и хлеба. Тихонов снял с плеча рюкзак, расстегнул молнию, и понёс его в левой руке. Поравнявшись с заветным подносом, он оценил обстановку на предмет свидетелей: весь обслуживающий персонал был занят в стороне. Тогда он быстро протянул правую руку и с предательской дрожью захватил сразу три беляша и бросил их в рюкзак на тетради и учебники. А дерзну! – подумал он и сгрёб ещё три штуки. Застегнув рюкзак, он торопливо вышел из очереди и направился к выходу. Там он остановился, чтобы подождать приятелей.

Спустя минуту появились Массажин и Серёгин. Первый взял всего два беляша, второй вообще один.

– Блин, – сказал Серёгин, – я, как ты, три схватил и два уронил на пол! Пришлось уходить.

– А Титяев-то где?

– Зажопили?

– Да вон он идёт!

– Титяй, ты чего долго так?

– Засекли меня, пришлось платить! – вздохнул он. – Это ты, Серёгин, виноват, поднял переполох, и продавщица прибежала, когда я только за беляши схватился.

Отойдя во двор и устроившись на лавочке, они принялись за еду. Тетради, дневник и учебники в рюкзаке Тихонова выглядели теперь отвратительно – в больших сальных пятнах. А что делать? В карманы беляши прятать неудобно, много не влезет, за пазуху бросать – ещё противнее будет.

– Черт, горячо, – сказал Серёгин и снял с головы шапку-пидорку, чтобы обхватить ею беляш.

– Серёгин, ты дикарь, – возмутился Тихонов. – Кто же это беляши во время еды пидорками держит?

– Я, – спокойно ответил Серёгин.

Остальные с осуждением покачали головой, как бы говоря: какое варварство!

– Блин, двадцать первый век на дворе! – вздохнул Массажин, перекидывая беляш из руки в руку, чтобы не обжечься.

– А я утилитарист, – возразил Серёгин. – По мне, что приносит пользу, то оправданно.

– Так ты ж потом эту пидорку на голову наденешь!

– Так не сальной ж стороной!

Беляши и правда были горячи, масло обжигало губы и пальцы.

– Такая гадость, – сказал Титяев, – и чего вы в них находите?

– Титяй, – возразил Серёгин, – просто твой беляш купленный, понимаешь? Поэтому и не вкусный.

– Верно, – кивнул Тихонов, – купленные я бы ни за что есть не стал. Это уже не то! На, бери у меня, они все честно стыренные!