Дара

Глава 10. Справедливость

За спиной послышался топот копыт. Лохем обернулся, автоматически опуская руку на рукоять меча.

Движение это плавное, слитное, еще не успело закончиться, как воин увидел догоняющего его брата.

– Зачем ты здесь? – хмурясь спросил мужчина.

– Я не вернусь, – прошли те времена, когда старший брат командовал им. Темная ярость, отнимающая остатки разума, билась в его глазах.

– Ты не убийца, – Гарон вытащил из-за пазухи жетон и швырнул его Лохему. Рядом гарцевал второй конь. У седла привязаны седельные сумки.

– Я бы и так добрался, – Лохем продолжал хмуриться не понимая.

– Не сомневаюсь, но потом тебе придется потом исчезнуть на какое-то время,– Гарон бросил ему поводья.

– Что сказал отец?

– Отцу не до тебя.

Лохем по-прежнему не понимал, – А как же Жетон? Как ты его получил? Он именной?

– Нет, – осклабился брат, – Ты же не кровник. Но в мире всё очень условно. И всегда есть много путей к цели. Вопрос, –  захочешь ли ты пройти этими путями.

Лохем одним движением взлетел на лошадь, пришпорив коня.

– Ну, я понял, – задумчиво протянул Гарон и двинулся следом.

До Города они добрались быстро.

– Начинай, – скомандовал воин, – Ты должен открыть нам вход в Город.

– Не могу, ответил Гарон, – отец клялся моим именем.

– А моим?

– Твоим нет.

Лохем почувствовал странное облегчение.

– Убирайся! – бросил он через плечо. Когда вершится Справедливость, – для зрителей мест нету, – Ты или со мной, или против меня!

Он поднял руку с зажатым в ней жетоном к небу, и дождавшись звука копыт, пущенного галопом коня, взвыл:

– Справедливости! Я требую Справедливости! – глаза застилала кровавая пелена, -

– Именем убитой любимой! – горло перехватило, но он выдохнул и эти слова:

– Именем опозоренной сестры! – и выдернул меч из ножен:

– Пусть свершится правосудие! И да не останется здесь кровника, который вернёт долг! И да примет Всевышний жертву!

Глава 11. Страх

Я сидела в своём шатре, ослепшая и оглохшая. Под веками до сих пор плясали огненные круги.

В ушах набатом грохотало сердце.

Отец никогда не наказывал меня за непослушание, но лучше бы наказывал. Наказание выдержать зачастую было бы проще.

Сквозь накрывший меня ужас в мозг просочилась мысль, – а если я ослепла навсегда? И страх, как когда-то в детстве, накрыл меня ледяной волной.

Периодически в моей жизни случались события, выходящие за рамки обычной скучной рутины.

Как-то утром, племя, на входе в стан, встречало возвращавшихся после Ритуала. Новых Хавартов. Рабов и пришлых, которые прожив год в стане, решили стать частью народа. Тех, кто принял Свет.

Отец шёл первым, опираясь на посох.

Последним шел Врачеватель, держа под руку мужчину, глаза которого были закрыты полоской ткани.

Мы, дети, увидев их еще издалека, в нетерпении приплясывали возле ворот. За стан нам ходу не было.

Вечером должен был состояться праздник объединения племени, и мы встречали новых соплеменников, как героев. Сегодня вечером Вождь будет давать им Имена.

Я бросилась к отцу, обнимая его и хватаясь за край его ритуальных одежд; засмеялась, показывая пальцами на странного человека:

– Отец, зачем вы ему глаза завязали? Как же он будет ходить? Он же так ничего не видит!

Отец посмотрел на меня сверху вниз и погладил по голове,

– Все наоборот, – сказал он.

– Глаза не видят, поэтому и завязаны.

Я все еще не понимала,

– Почему, отец? Почему не видят? – отец грустно вздохнул:

– Потому что они увидели сразу слишком много.

–Какой глупый! Он ослеп от этого? – воскликнула я,– И зачем нам слепой? Почему вы его не оставили пустыне, если он не принял Свет?

– Он принял Свет, родная, – отец прижал меня к себе, – Но нельзя взять больше, чем можешь унести. Нужно было вовремя закрыть глаза.

– Отец, ему можно как-то помочь?

– Врачеватели попытаются, но это не в руках людей. Глаза его целы, – отец задумчиво перебирал мои кудряшки,

– То, что он увидел, закрыло всё. Увидев единожды, – развидеть нельзя, – он опять вздохнул, – Слава, Милосердному, что душа не сгорела!

А потом заглянул мне в глаза своим сияющим взглядом,

– Пойди-ка, прибери в его шатре, чтобы ему было там удобно, когда он вернется после лечения.

Я не поняла, – А как я пойму, что ему удобно, а что нет? И почему я? Я не хочу! Сколько мне там нужно убираться? Это наказание? Когда я могу вернуться?

Отец усмехнулся, – Нет на свете наказаний. Есть лишь не сделанные вовремя исправлена. Ты сама это скоро поймешь. А вернешься, как только захочешь.

К шатру, который стоял на краю стана, в месте, отведенном для новых Хавартов, меня привёл Рам.

Привёл и сел на циновку под навесом.

– Рам, ты что, не поможешь мне? – спросила я возмущенно.

– Не-а, – ответил старший брат, – Ты же знаешь отца. Он сказал, что помочь должна ты. Значит это должна быть только ты.

Мальчик сорвал травинку, сунул в рот, располагаясь поудобнее. – Я подожду тебя.

– Но я же маленькая!

Рам удивленно поднял бровь,– Тебе почти десять, Дара! И вчера ты сбежала купаться в пустыню! В тот водопад, про который никому не рассказываешь. Кстати, неделю назад его там не было! – он почесал за ухом,

– Так что вперед! Отец же сказал, – вернешься, когда захочешь, – Рам уже вытянулся на циновке, -Не трусь! Я уверен, что это будет быстро.

Снаружи шатер был совсем маленький. Жилище на одного. Ну что там прибирать? Очаг, лежанка, место для еды?

Я отодвинула ткань, делая шаг внутрь. Пахло старыми шкурами и пылью.

Полог опустился за спиной. На меня обрушилась Тьма.

– Рам, что случилось? – крикнула я. В ответ не донеслось ни звука.

– Рам, ты меня слышишь? – развернувшись, я попыталась нащупать выход. Выхода не было.

По позвоночнику пополз страх. Как может быть настолько темно? Ведь снаружи день. Должен же быть хотя бы отблеск тлеющих углей в очаге или свет от отверстия над ним? Не было ничего. Кромешная темнота.

Я начала впадать в панику, хватая ртом воздух. В ушах зазвенело.

 Я ОСЛЕПЛА? И начиная в это верить, – закричала, заплакала навзрыд, заметалась по теперь казавшемуся огромным помещению, спотыкаясь и падая, сбивая по пути какие-то предметы, колотя руками в стены шатра, требуя спасти меня, выпустить.

Сколько продолжалась моя истерика, я не знаю. Устав метаться и рыдать, упав в очередной раз, я уже не встала. Свернувшись клубком тихо скулила, – Я хочу вернуться! Пожалуйста! Я! Хочу! Вернуться!

Злость победила страх, – Думай, Дара! Раз отец сказал, что можно вернуться, когда захочешь значит так оно и есть.

Осталось понять, почему это не происходит. И я стала думать, поднимаясь и потихоньку на ощупывая одной рукой пространство вокруг себя, а второй начиная раскладывать вещи, подтаскивая к стенкам шатра все, что можно было убрать из-под ног, чтобы снова не упасть.

В какой-то момент подумала, – А как Хаварт найдет, что я куда распихала? – и начала снова, от входа, нащупав кольца занавеси. Занавеси, которая не открывалась!

Решила идти по кругу, – так проще всего: место, где снять обувь; сундук для одежды; тюфяк для сна, – подушку в дальний край, чтобы случайно не встать ногами; столик, чтобы положить книгу, – расстроилась, зачем ему теперь книга? И опустилась на колени,

– Милосердный! Дай ему возможность читать книгу! Зачем книга слепому? Он так хотел учиться! Для тебя это так просто! Дай ему ЭТУ возможность! Ты большой, сильный! Ты всё можешь! Уменьши ему наказание! Он не хотел! Это по незнанию! Правда-правда! – мне было ужасно жаль этого незнакомого нового Хаварта, привезенного из похода вместе с другими рабами в стан около года назад.

Он был настолько запуган, и забит, что долгое время все считали его немым. Если бы не огромный рост и сильные руки, – его можно было принять за подростка. До такой степени он был худ, угловат, и смешон в бесконечных попытках ссутулиться, уменьшиться, – что привлекал еще большее внимание. Одежда висела на нём мешком, черные длинные волосы собраны сзади в хвост. Когда он отмылся, грязно-серый цвет кожи оказался просто смуглым.

Край забрал его к себе на кузницу и сделал подмастерьем, заодно научив читать.

И всегда этот странный человек или работал, или читал. Наверное, по ночам еще и спал, но мы, дети, этого не видели.

Я еще поплакала и на ощупь обошла шатёр снова, отодвинув тюфяки подальше от очага, собрав с земли рассыпавшиеся плошки поставив их на низкий стол. Круг замкнулся. Вроде бы все. Оказалось, что я стою перед занавесью, ощупывая кольца. И потянула в сторону, открывая выход.

Рам приподнялся на локте, удивленно вглядываясь мне в лицо:

– Ты плакала? Я не слышал. И как ты умудрилась так перемазаться за несколько минут?

Я остолбенела, – За несколько минут? За сколько за несколько? – брат хмыкнул, – Ну не знаю, – за пять?

Слезы подступили к моим глазам, – Какие пять, Рам? Это длилось целую вечность!

Брат приобнял меня, слегка щелкнув по носу, – А неприятные вещи всегда длятся долго, не замечала? Научись делать из них приятные, и будет куда как проще.

Круги перед глазами перестали мелькать. Я сидела, погруженная в воспоминания, успокаиваясь, расслабляясь, и вдруг, на самом краю сознания раздался Голос:

– Справедливости! Я требую Справедливости! – он волной поднимался внутри, сметая всё.

– Именем убитой любимой! – ужас от осознания неотвратимости охватил меня,

– Именем опозоренной сестры! – я бросилась к выходу из шатра, спеша выбраться за пределы стана, пока Лохем не закончил призыв.

Глава 12. Резня

Я бежала по направлению к Городу, ведомая медальоном Князя. Медальоном, который взяла не зная зачем. Подумала тогда, – Свадебный подарок? Что ж открыто не вручает?

И зажала в кулаке, уходя вслед за отцом.

Сейчас же неслась, сбивая ноги в кровь, задыхаясь, запоздало поняв, что выскочила, не покрыв голову от солнца, в легких сандалиях, не взяв с собой даже воду. Впрочем, это меня как раз мало тревожило. Поиск воды никогда не занимал более получаса. В крайнем случае, притяну воду с неба, – подумала я.

Пустыня была мне родной. Я знала, почему не поет утром свою предрассветную песню птица, или не вылезает из норы дикобраз; где отложила яйца пустынная гадюка и под каким камнем прячется от жары скорпион. Это был мир, в котором я выросла, а благодаря объяснениям Рама, который мог общаться с каждым на его языке, я довольно сносно знала повадки обитателей, живущих за границей стана. Внутри никаких опасных животных отродясь не было.

Город, по сравнению с этим моим родным миром был чем-то чуждым, непонятным. Камень давил на меня. А Тьма, которой он был напитан, – душила.

Я почувствовала его раньше, чем увидела. По запаху гари. Подойдя еще ближе, увидела всполохи пламени, поднимающегося за городской стеной.

Силы были на исходе. Я жалела, что не взяла лошадь. Хотя кто бы мне её дал?

Путь оказался гораздо длиннее, чем я ожидала. Вчера дорога домой показалась совсем короткой. Сидя на лошади вместе с Дарином, я не обратила внимания на то, сколько мы ехали. Прятала лицо на его груди, хотела спрятаться от мыслей. Да разве от них спрячешься?

Губы Князя, – нежные, настойчивые, что сводили меня с ума ночью, – на утро они были сжаты в полоску. Жесткую, упрямую. Как вкусно они целовали ночью, какие слова шептали, – утром эти губы не произнесли ни слова.

Я была в замешательстве. Не понимала своих чувств. Ночь, которая перевернула весь мой мир, казалась сейчас ненастоящей, выдуманной. Хотя разве такое выдумаешь?

Почему он выбрал меня? Украл, не побоявшись гнева детей пустыни? Прошел Ритуал, не боясь смерти. Он… любит меня? Разве возможно полюбить кого-то не зная? В чём подвох? Чего я не знаю? Да и в общем-то, что я знаю? Мало. Очень мало. По законам Тьмы он теперь мой муж?

У темных свой закон, – закон Справедливости: “Твоё-твоё, моё-моё”. Ворам рубили руки; клятвопреступникам, – языки. Тот, у кого не было дома в Городе, не мог там остаться на ночь. Тот, у кого не было заработка, очень быстро оставался и без дома, а потом изгонялся стражниками за городскую стену.

Почему же я сейчас бегу, туда, где люди живут по всем этим диким законам и где находится человек, связанный со мной лишь тонкой полоской тьмы? Почему не дожидаюсь обряда единения в своем шатре? Ведь отец обещал. Он поклялся!

В первое мгновение, когда отец приносил клятву, я вспыхнула, – почему меня никто не спрашивает? Потом подумала, – наверное отец решил избавить меня от лишних терзаний, приняв решение за меня.

А сейчас вдруг остановилась, осознав то, что не давало мне покоя все эти сутки, зудело назойливой мухой на краю сознания. Отец поклялся пятерыми ПРИСУТСТВОВАВШИМИ братьями. Лохема с ними не было.

Я стояла перед городской стеной, борясь с накатывающей дурнотой. Все пространство перед входом было усеяно телами. Мужчины, женщины, дети – все безоружные. В длинных белых рубахах. Когда-то белых.  Живых среди них не было.

Почему столько крови? Ведь Лохем говорил, что если приходится убивать, то делать это нужно быстро, одним ударом, не заставляя человека мучиться больше, чем ему приходится, принимая смерть?

Зарыв рот руками, пытаясь сдержать, подступающую к горлу тошноту, я бросилась вперед, к воротам, стараясь смотреть лишь прямо перед собой.

Подойдя к арке ворот, – застыла, не решаясь войти. Город всегда был закрыт для чужаков. Зловеще заскрежетала решетка над головой.

– Именем Милосердия! – я сделала шаг в арку, и решетка поехала вниз, ускоряясь. Где-то скрежетала разматывающаяся цепь.

– Принимая имя Княгини Этого Города! … – зубья застыли над головой, рывком, останавливаясь, –  и я шагнула в Город.

На дрожащих ногах, медленно, делая маленькие шаги и чувствуя, как течет сила, поднимаясь от ступней вверх. Черная тяжелая сила. Сила, бросившаяся в виски ненавистью. Понимая, что стою босая, на мостовой из черного камня, я замерла. Камень питал меня?

Легкие сандалии не выдержали этой дороги, и я вынуждена была выбросить их, проделав большую часть пути босиком. За все это часы я сделала лишь одну остановку в пути, и та была вынужденной. В последний момент, услышав стук приближающихся копыт, я едва успела спрятаться за камнем от проносящегося мимо всадника. Гарон гнал лошадь галопом, оставляя облако пыли за собой. А я замерла, глядя ему вслед в недоумении. Он был в Городе? Зачем?

 Улицы были залиты кровью. Кровью, по которой я скользила босыми ногами. Кровью, которая текла, впитываясь в черный камень. Повсюду валялись трупы.

Я бежала наверх, к площади, спотыкаясь о тела и молясь, чтобы мой брат был жив. Мне не было никакого дела ни до этого странного города, ни до его порядков. Лишь мысль, глупая, и неуместная, билась в висок – «Почему? За что?» –  и тьма, обжигающая запястье, показывала мне путь.

Князь лежал рядом с жертвенником. В груди его торчал кинжал.

И я опустилась на колени, понимая, что опоздала. Подол моей юбки был испачкан кровью, ноги разбиты, но все это было не важно. Я опоздала. В груди билась боль.

Избавления не было. Лишь безысходность, которая как воронка, разрасталась в груди. Моё детство, закончившееся лишь два дня назад, увело за собой и несостоявшуюся юность. Все, о чем я мечтала, – ухаживания, ожидание счастья, первый поцелуй, влюбленность, обряд единения, связывающий меня с мужем, – все что должно было со мной случиться, – не случилось!  А то, что случилось, – уместилось в три дня.

Я наклонилась к своему несостоявшемуся мужу, вглядываясь в лицо. Может быть он еще дышит? На левой руке – наручень, скрывающий метку. Потянула за него. Метка была. Слегка выцветшая, она доказывала, что мы все еще связаны. И я заплакала, прижимая браслет к груди; внутри поднималась злость.

За спиной раздался стук копыт. Я обернулась, вскакивая. На площадь вошел мой брат, ведя коня под уздцы.

– Ты убил моего мужа? – я смотрела на Лохема в упор, сверху вниз. Он остановился, не приближаясь,

– Он не муж тебе!

Я усмехнулась, – Ты, видимо, много пропустил вчера!

Лохем смотрел в упор, – Он не принял твой Свет!

Я вскинулась, – Зато я приняла его Тьму, – не отводя взгляда, я всматривалась в такое знакомое, родное лицо, – За что ты убил его, Лохем?

Он казалось, удивился, – Я? С чего ты взяла? Я охочусь за Колдуном. У меня есть жетон лишь на одно убийство.

Я не понимала, – А кто сотворил все это? Почему по улицам этого Города текут реки крови?

Брат смотрел на меня твердо, – Здесь Тьма пытается вернуть себе власть, Дара! –  и повторил,

– У меня есть жетон лишь на одно Убийство.

А я, глядя в глаза человеку, которого знала с первого дня своей жизни, выдохнула, – Не верю!

А потом, надев браслет Князя на руку, опустилась на колени, потянувшись к рукояти кинжала, рывком вытаскивая его из раны.

– Не смей этого делать! – крикнул Лохем.

– Хорошо, что он внизу, – подумалось мне.

Быстро, чтобы не передумать, я резанула себя по левой ладони, прикладывая её к ране своего мужа, а правой, с зажатым в ней кинжалом, указывая на брата,

– Стой, где стоишь! – и подняла кинжал к небу,

– О Милосердный, соедини две наши жизни! – налетел порыв ветра,

– Смешай две наши силы! – небо стало стремительно чернеть, закрывая солнце.

– Пусть воды небесные смешают нашу кровь и смоют преступления этого Города! – над головой сверкнула молния.

– Дай спастись спасенным! И пусть земля примет наше единение! – с неба упали первые тяжелые капли дождя.

– Это прошу я, Йошевет! – над головой загрохотало.

Я наклонилась, чтобы поцеловать Рэдгара в губы, и вновь встала во весь рост подставляя лицо дождю,

– Я принимаю своего мужа Светом, так же как он принял меня Тьмой! – казалось небо раскололось. Ко мне по лестнице несся Лохем.

– Ненормальная, –  орал он, – что ты делаешь?  Он же мертвый! – на нас обрушился ливень.  Молния ударила в жертвенник. А я ослепла и оглохла. Казалось наступил конец света.

И теряя сознание, почувствовала, как Лохем подхватывает меня, заворачивая в плащ.

– Откуда у него плащ? – подумала я, проваливаясь в черноту. И уже не видела, как брат бежал, поскальзываясь вниз, по ступеням, резким свистом подзывая лошадь, чтобы запрыгнуть в седло. Площадка с жертвенником превратилась в эпицентр грозы. Молнии били в черный камень, казалось желая расколоть его. Ливень расползался во все стороны. Туча набухала, разрастаясь, собирая в себя, казалось бы, всю черноту камня под ней.

Лишь раз Лохем оглянулся, когда уже запрыгнул в седло. Оглянулся и опешил на миг.

В ослепительной вспышке молнии он увидел совершенно пустую площадку с расколотым на части жертвенником. Князя у жертвенника не было. Ослепленному, на миг ему показалось, что Колдун шагнул из ниоткуда, поднимая что-то с пола.

Но в данный момент все это было уже не важно.

Лохем пустил коня в галоп. Боясь, что не успеет вырваться из Города; боясь, что не успеет спасти сестру… Потому что воды Милосердия страшнее меча Справедливости и будучи призванными кровью, они сметают все на своем пути.

Глава 13. Потоп

– Это моя вина, – твердил я себе, –  Что мародеры, вернувшиеся из пустыни, перебили горожан, ослабленных Ритуалом.

Это я невольно открыл им вход несколько часов назад, войдя с Жетоном в Город. Совершенно обезумевшие от желания любой ценой уничтожить ересь и вернуть в Город Справедливость, науськанные Жрецом, они начали резню, начиная с тех, кто не успел вернуться в город, волной растекаясь от крайних домов к центру.

Колдун тоже был в Городе. И я чувствовал это всем своим нутром воина, но ведомый жетоном, безрезультатно мечась из дома в дом, никого не нашел.

 Иногда мне казалось, что я вижу боковым зрением край черного плаща, или слышу звук удаляющихся шагов, но может это был морок? Наваждение? Черный камень прятал своего Колдуна.

Я шел за амулетом, впитавшим кровь Лейлы, зная, что убийца совсем рядом. Кровь, требующая отмщения, – не ошибается. Да и Дарин подтвердил.

Дарин, который вечно ноет о милосердии и шарахается от вида крови, сказал мне утром,

– Лейлу убил Колдун. Он давно задумал соблазнить ее.

Я не хотел знать подробностей. Внутри раненой птицей билось сердце. Дышать я мог через силу. Поэтому и сорвался. Поэтому и не дождался отца.

Много городов я видел, и много разных народов.

Наше племя, кочуя по огромной равнине, предлагало мир всем, кто согласен был жить в мире.

Вождь спокойно относился к любым обычаям, верованиям и традициям. Лишь садился на входе в гостевой шатер у входа в стан и рассказывал новым соседям, пришедшим за бесплатным угощением, -об устройстве мира, о Свете, без которого непонятно, что такое Тьма, о том, что картина мира у каждого своя, нарисованная внутри, в соответствии со свойствами души. И каждый видит мир по-своему, как в зеркале, выплескивая наружу то, что живет у него внутри.

Но бывало, что после первого же знакомства с местными обычаями, отец вызывал воинов и отдавал приказ сравнять поселение с землей.

Были случаи, когда запрещалось брать даже пленных. Вождь, стоя на холме, поднимал руку с именем Неназываемого, призывая его Гнев, а посохом направляя небесный огонь.

И тогда мы уничтожали все и всех, оставляя за собой лишь руины.

Все в моей жизни было просто и ясно. Те, у кого был шанс жить в соответствии с Законом Света, получали его. Те, чьи души погрузились во мрак Тьмы, не способные к изменениям, питающиеся от самых грязных, самых темных сущностей – уничтожались.

Отец говорил, – Не нужно давать гнили разрастаться. Её нужно просто уничтожить.

Так ушли в небытие поселения, где жители приносили в жертву детей, бросая их в пламя жертвенника, и считая, что так они продлевают себе годы жизни, – принося в жертву жизнь чужую. И те, кто ели от живого, считая, что принимают жизненную силу жертвы, молящей о смерти, мучающейся в агонии жертвы, сходящей с ума от боли.

Отец говорил, – Ничто не создано зря. Но если направление изначально неверное, то суть нужная превращается в суть разрушительную. А если это возводится в культ, то зло отдельное становится злом повсеместным.

 Мы могли быть беспощадными, если это было необходимо. Беспощадными, но не жестокими. Бесстрашными и справедливыми. Именно эти три составляющие и определяют суть Воина. Убей врага, спаси друга и не бойся смерти.

Здесь же все было странно. Очень странно.

Я слышал звуки борьбы, крики детей, но, когда заворачивал за угол, наталкивался лишь на чей-нибудь труп.

Пробираясь к центру города, сужая круг поиска, я мучился вопросом, – было ли происходящее с жителями той самой мерой Справедливости, которую они заслужили?

 Почти полдня я рыскал по городу в бесплодных поисках.

Внутри нарастало неприятное ощущение опасности. А ощущениям своим я привык верить с детства. Это не раз спасало мне жизнь и научило доверять интуиции так же, как и глазам.

Сейчас, идя за невидимой нитью вверх по петляющим улицам, я боялся. Чего? не знаю. Казалось, Город обступает меня, смотрит в спину, следит сквозь закрытые ставни домов. Но когда я распахивал какую-то из дверей, то находил лишь пустое жилище. Каменный мешок, окна которого зачастую находились под потолком.

Дома были устроены странно. Желоба, идущие с внешней стороны стен, на уровне крыш, похоже, в сезон дождей, приводили воду по специальной трубе в подвальное помещение. Выше этажом располагалось жилище, несколько спален, общий зал. За отдельной загородкой – отхожее место. Куда они девают испражнения и отходы? Кажется, выливают прямо на улицу. Рядом с каждым выходом из дома на задний двор зияло отверстие трубы, утопленной в камне. Оттуда доносился неприятный запах

 Очень хотелось пить, Солнце клонилось к закату. Обыскав все дома вокруг, успокаивая коня, которого вёл в узде, дрожащего все сильнее, прядающего ушами и желающего вырваться, я наконец вышел на центральную площадь.

Вышел, чтобы в очередной раз не успеть.

Дара склонилась над лежащим рядом с жертвенником Князем. С такого расстояния не было понятно, жив ли мужчина. Но рукоятка ножа, торчащего из груди, – это всегда плохо.  Остановив меня силой Ритуала, призвала Меру Милосердия, объединив свою жизнь с жизнью Князя, – сумасшедшая! Зачем она это сделала? Ведь какой был прекрасный повод оставить всю эту историю здесь навсегда.

Если бы я знал тогда, что, проходя через арку входа, она еще и объединила себя с Черным Городом!

Хорошо, что не знал.

Ругая себя на все лады за промедление, выдергивая плащ из седельной сумки, я успел лишь взбежать по ступеням подхватить потерявшую сознание сестру. Ударила ли в неё молния? Или обморок был следствием обряда?

Никогда еще мертвого не связывали с живым.

Судя по тому, что я видел в городе, жители прошли Ритуал. Оставалась маленькая надежда, что Князь, приняв Свет, положил свою судьбу на чашу весов Милосердного. И Дара, притянув Благодать, смогла спасти его.

Но сейчас это уже не узнать. Нужно было спасаться. Место, в котором сходятся две меры суда Неназываемого, – обычно гибнет, не выдерживая силы огня Справедливости, заливаемого водами Милосердия.

У меня было лишь несколько минут, пока туча, все разрастаясь и набухая, обрушивалась ливнем на все новые и новые улицы, гася пожары, смывая кровь с улиц. Еще немного и здесь будет потоп.

Сделав последний рывок сквозь полуоткрытый створ ворот, слыша, как решетка с лязгом опускается за моей спиной, как падают ворота, запечатывая город, я проехал еще немного и остановился за городской стеной

Очень хотелось верить, что дождь не выйдет за пределы города. Нужно было время, чтобы осмотреть сестру, перевязать ей рану, и привести в чувство.

Напрасно. Туча, разбухая на глазах, ливнем обрушилась на пустыню. Я изо всех сил пришпорил коня, и повернул его к убежищу, радуясь, что отец не передумал и не забрал у меня путеводный медальон. Путь предстоял не близкий.

К убежищу мы добрались лишь под утро. Туча шла за нами попятам, расширяясь, обрушивая всю свою ярость на пустыню. Нас задевало лишь краем. Иногда, оглядываясь, я видел сквозь черноту всполохи молний и стену дождя Конь шарахался от каждого раската грома. Счастье еще, что молнии били сзади. Мы бы никогда не выбрались.

 Дара металась у меня руках, не приходя в себя, и страшно было даже на секунду ослабить хватку, чтоб она не выскользнула из его рук. Вымокшие насквозь, промерзшие, мы тем не менее не имели ни малейшей возможности ни остановиться, ни спешиться. Положим, слезть еще можно. Но я не представлял, как залезать на лошадь с бесчувственным телом сестры на руках.  Так и ехал сквозь стену дождя, в кромешной тьме, двигаясь медленно, ведомый лишь путеводной нитью и опытом коня.

И уже тысячу раз пожалел, что не поехал в стан, непрерывно твердя себе, что желание отца спрятать Дару было первоначальным, а значит верным.

Девушка пришла в себя лишь раз, незадолго до рассвета, и, заглядывая ей в глаза, едва различимые под низко опущенным капюшоном, радуясь, что она жива и молясь, чтобы все поскорее закончилось, я спросил,

– Дара, ты можешь остановить дождь? Похоже, эта туча, что ползет вместе с нами, – тянет из тебя силы.

Девушка посмотрела на меня мутным, полным боли взглядом,

– У меня нет больше власти над водой.

И я решил оставить её в покое, думая, что сестра бредит.