Собор у моря

Арнау оттолкнул ее с недовольной гримаской. Бернат вымыл свой палец в речушке, обмакнул его в смесь и повторил все заново. После нескольких попыток Арнау открыл ротик и стал сосать отцовский палец, пока не насытился; потом малыш закрыл глаза и заснул.

Бернат тоже перекусил – съел немного солонины. Ему очень хотелось отдохнуть, но впереди был долгий путь.

В пещеру Эстаньолов – так называл ее отец Берната – они добрались через несколько часов, когда уже опустились сумерки. До этого Бернат сделал еще одну остановку, чтобы накормить Арнау. Входить в пещеру нужно было через расщелину, спрятанную среди камней. Бернат, его отец, а также дед закрывали ее изнутри стволами деревьев, если нужно было поспать, спрятавшись от непогоды или диких зверей в те дни, когда они выходили поохотиться.

Он зажег огонь у входа в пещеру и вошел туда с факелом, чтобы убедиться, что она не занята каким-нибудь животным. Уложив Арнау на тюфяк, сделанный из мешка, расстеленного на сухих ветках, он снова покормил его. Малыш не сопротивлялся и после еды крепко заснул, как и Бернат, который, совершенно обессилев, даже не притронулся к солонине. «Здесь мы в безопасности», – подумал он, прежде чем закрыть глаза и засопеть в такт с сыном…

Льоренс де Бельера вместе со своими людьми бросился в погоню, как только кузнец обнаружил мертвого подмастерья, лежащего в луже крови. Исчезновение ребенка и тот факт, что его отца видели в замке, указывали на Берната.

Сеньор де Наварклес, сидя на лошади, ожидал перед дверью дома Эстаньола.

Когда его люди сказали, что внутри все перевернуто и, по-видимому, Бернат бежал с сыном, он криво улыбнулся и процедил сквозь зубы:

– После смерти отца ты освободился, но зато теперь усадьба станет моей. Обыскать дом! – крикнул он своим людям. А потом повернулся к управляющему. – Сделай опись всего имущества и животных, да смотри, чтобы не пропало ни одного зернышка. А потом ищите Берната!

Несколько дней спустя управляющий предстал перед сеньором в башне замка.

– Мы обыскали все остальные дома, леса и поля, – доложил он, – но Эстаньола и след пропал. Он, наверное, бежал в какой-нибудь город, может быть в Манресу или в…

Льоренс де Бельера жестом приказал ему замолчать.

– Скоро он попадется. Следует уведомить прочих сеньоров и наших людей в городах. Сообщи им, что с моих земель бежал серв и его следует задержать.

В этот момент появились донья Катерина и Франсеска с сыном сеньора на руках. Льоренс де Бельера посмотрел на кормилицу: она была ему больше не нужна.

– Сеньора, – обратился он к супруге, – я не понимаю, как вы позволяете какой-то шлюхе кормить грудью моего сына Жауме?!

Донья Катерина вздрогнула.

– Или вы не знаете, что эта женщина таскается со всей солдатней?

Донья Катерина выхватила сына из рук кормилицы.

Когда Франсеска узнала, что Бернат бежал с Арнау, она только и думала о том, что сталось с ее малышом. Земля и собственность Эстаньолов принадлежали теперь сеньору де Бельере. Ей не к кому было идти, а солдаты по-прежнему пользовались любым моментом, чтобы совершить над ней насилие. Кусок черствого хлеба, подгнившие овощи, иногда возможность погрызть кость – такова была цена ее тела.

Никто из многочисленных крестьян, приходивших в замок, не удостаивал ее даже взглядом. Как-то Франсеска попыталась подойти к одному из них, но тот отвернулся от нее. Она не осмелилась вернуться в отчий дом, потому что мать отвергла ее при всех, когда приходила в пекарню. Вскоре молодая женщина вынуждена была побираться невдалеке от замка, как и другие нищенки, которые бродили у его стен, роясь в отбросах.

Казалось, теперь судьба Франсески состояла в том, чтобы ходить по рукам в обмен на объедки со стола того, кто выберет ее в этот день…

Наступил сентябрь.

Бернат уже мог наблюдать, как улыбается его сын, как он ползает по пещере и возле нее. Однако запас провизии заканчивался, приближалась зима, и пришло время уходить…

4

Город простирался у их ног.

– Смотри, Арнау, – сказал Бернат мирно спавшему ребенку, привязанному к его груди, – это Барселона. Здесь мы будем свободными.

С самого начала Бернат не переставал думать об этом городе – великой надежде всех сервов. Бернат слышал, как люди рассказывали о нем, когда шли обрабатывать земли сеньора де Бельеры, или ремонтировать стены замка, или выполнять какую-нибудь другую работу для своего господина. Они всегда были начеку, стараясь, чтобы управляющий или солдаты их не услышали, но эти перешептывания вызывали у Берната обычное для ребенка любопытство. Он был счастлив на своей земле и никогда бы не покинул отца. Бежать с ним он тоже не смог бы. Но теперь, потеряв все, что у него было, он смотрел по ночам на спящего сына и вновь вспоминал каждое слово о Барселоне. Время, проведенное в пещере, прошло в размышлениях о будущем.

«Если удастся прожить в этом городе год и один день, не будучи задержанным сеньором, – вспоминал он услышанное, – можно получить право на гражданство и стать свободным». Тут сервы многозначительно умолкали. Бернат смотрел на них: у некоторых глаза были закрыты, а губы сжаты, другие отрицательно качали головой, остальные улыбались, глядя в небо.

– И нужно только пожить в этом городе? – нарушил молчание один парень, из тех, кто смотрел в небо и наверняка мечтал разбить цепи, приковавшие его к земле. – Почему в Барселоне можно получить свободу?

Самый старший из сервов после паузы ответил ему:

– Да, больше ничего не требуется. Только прожить в городе весь этот период.

Увидев, как у парня загорелись глаза, он продолжил:

– Барселона очень богатая. Многие годы, начиная с Хайме I Завоевателя и до Педро Великого, короли брали у города деньги взаймы для войн и для своего двора. В течение всех этих лет жители Барселоны давали деньги из городской казны в обмен на особые привилегии, пока сам Педро Великий в войне против Сицилии не свел их все в один кодекс… – Старик помолчал и произнес запинаясь: – Recognoverunt proceres – по-моему, так он называется. Именно там говорится, что мы можем получить свободу. Барселоне нужны работники, свободные граждане.

На следующий день парень не пришел на работу в указанный сеньором час.

И через день тоже.

Отец сбежавшего парня продолжал работать на своем месте. Три месяца спустя его сына привели в оковах. Он шел, понукаемый кнутом, но все видели, что его глаза блестели от гордости за свой поступок…

С высоты хребта Кольсерола, стоя на древнеримской дороге, которая соединяет Ампурьяс с Таррагоной, Бернат любовался простором и… морем!

Он никогда не видел и даже не мог себе представить такого бескрайнего пространства. Конечно, он знал, что за морем находились каталонские земли, так рассказывали купцы, но ему впервые пришлось увидеть нечто такое, чему не было видно конца.

«За той горой…», «за той рекой…» Бернат всегда мог показать дорогу или место незнакомцу, который обращался к нему за помощью.

Сейчас он всматривался в горизонт, сливающийся с водой. Некоторое время он стоял неподвижно, гладя непослушные кудряшки малыша, которые выросли, пока они жили на горе.

Затем он обратил свой взгляд туда, где море сходилось с землей. Пять кораблей стояли у берега, возле островка Маянс. До этого дня Бернат видел только картинки с кораблями. Справа от него возвышалась гора Монжуик, тоже едва касающаяся моря; у подножия ее склона распростерлись равнинные поля, а дальше раскинулась Барселона.

В центре города возвышался холм Табер, а вокруг были разбросаны сотни строений. Некоторые – низкие, терявшиеся среди соседних зданий, а другие – величественные: дворцы, церкви, монастыри…

Бернат удивлялся: как много людей, должно быть, живет здесь! Барселона, окруженная со всех сторон, кроме моря, стенами, напоминала улей. Сорок тысяч жителей, слышал он, населяли город. А дальше, за городскими стенами, простирались поля…

– Как они найдут нас среди сорока тысяч человек? – пробормотал Бернат, глядя на Арнау. – Ты будешь свободным, сынок.

Здесь они, несомненно, смогут скрыться, и он попытается найти сестру. Но Бернат понимал, что сначала ему нужно пройти через ворота. А вдруг сеньор де Бельера разослал описание его внешности?

Эта родинка…

Он думал об этом все три ночи пути, после того как они с сыном покинули пещеру.

Бернат присел на землю и взял зайца, которого подстрелил из арбалета. Он перерезал ему горло и дал крови стечь на ладонь, на которой держал небольшую кучку песка. Когда смесь начала подсыхать, он растер ее над правым глазом. Потом спрятал зайца в мешок. Почувствовав, что смесь засохла и он не может открыть глаз, Бернат начал спускаться по направлению к воротам Санта-Анна, расположенным в северной части городской стены.

Вереница людей стояла в ожидании, чтобы пройти в город. С трудом волоча ноги, Бернат стал в очередь. Он старался быть начеку и не переставал поглаживать ребенка, который к этому времени проснулся. Один босоногий крестьянин, согнувшись под тяжестью огромного мешка с репой, посмотрел в сторону Берната.

Бернат улыбнулся ему.

– Проказа! – закричал крестьянин и, бросив мешок, отскочил в сторону.

Бернат увидел, как вся очередь в одно мгновение разбежалась до самых ворот. Все отошли от него, давая ему пройти по дороге, заставленной повозками с разной утварью и едой. Слепые, которые обычно просили милостыню у ворот Санта-Анна, тоже зашевелились от неожиданных криков.

Арнау заплакал, и Бернат увидел, как солдаты вынули мечи из ножен и стали закрывать ворота.

– Иди в лепрозорий! – крикнул кто-то за его спиной.

– Это не проказа! – запротестовал Бернат. – Просто ветка ударила меня в глаз! Смотрите! – Бернат поднял руки и замахал ими. Затем он положил Арнау на землю и принялся раздеваться. – Смотрите! – повторил он, показывая свое тело, крепкое, без единого пятнышка, без язв или следов от них. – Смотрите! Я всего лишь крестьянин, но мне нужен врач, чтобы вылечить глаз, иначе я не смогу работать дальше.

Один из солдат (офицеру пришлось подтолкнуть его в спину) подошел к Бернату и остановился в нескольких шагах, внимательно осматривая его торс.

– Повернись кругом, – приказал он, делая пальцем вращательное движение.

Бернат подчинился.

Солдат вернулся к офицеру и покачал головой.

– А ребенок? – спросил офицер, указывая мечом на узелок, стоящий у ног Берната.

Бернат нагнулся, чтобы поднять Арнау. Он раздел ребенка и, прижимая его лицом к своей груди, показал тельце малыша, одновременно прикрывая пальцами родинку.

Повернувшись к воротам, солдат снова покачал головой.

– Прикрой эту рану, крестьянин, – посоветовал он, – иначе ты не сможешь сделать по городу и двух шагов.

Люди вернулись на дорогу. Ворота Санта-Анна распахнулись снова. Крестьянин, подняв свой мешок с репой, отвернулся, чтобы не смотреть на Берната.

Бернат прошел через ворота, прикрыв правый глаз рубашкой Арнау. Солдаты проводили его взглядом, и Бернат подумал, что, пряча пол-лица, он так или иначе привлекает внимание.

Миновав церковь Святой Анны, он влился в поток людей, прибывших в город. После этого Бернат свернул направо и оказался на площади Санта-Анна. Он шел, опустив взор вниз. Крестьяне расходились по городу; босые ноги, сандалии-абаркасы и плетеная обувь постепенно исчезли из его поля зрения, и вскоре Бернат увидел ноги, обтянутые шелковыми чулками огненно-красного цвета и обутые в зеленые туфли из тонкой материи без подошвы. У туфель были длинные острые носки, из которых выпущены золотые цепочки, обвивавшие лодыжки.

Не отдавая себе отчета, Бернат, который все время шел с опущенной головой, поднял лицо и встретился взглядом с человеком в шляпе. Незнакомец был облачен в одежду, украшенную золотым и серебряным шитьем; на поясе тоже была золотая вышивка, а от бус из жемчуга и драгоценных камней исходило сияние.

Бернат остановился, разинув рот. Человек повернулся к нему, но взор его был устремлен вдаль, как будто Берната перед ним не было.

Бернат, икнув, опустил глаза и облегченно вздохнул, когда понял, что на него не обратили ни малейшего внимания. Он вновь зашагал по улице в сторону строящегося собора, потихоньку оглядываясь по сторонам.

Никто на него не смотрел.

Какое-то время он наблюдал, как работали поденщики на соборе: раскалывали камни, расходились по высоким лесам, которые окружали строение, поднимали огромные каменные глыбы на блоках…

Арнау напомнил о себе громким плачем.

– Добрый человек, – обратился Бернат к одному рабочему, проходившему мимо него, – где находится квартал гончаров?

Он помнил, что его сестра Гиамона вышла замуж за гончара.

– Иди по этой улице, – торопливо ответил рабочий, – пока не дойдешь до площади Сант-Жауме. Там увидишь фонтан; поверни направо и следуй дальше, пока не окажешься у новой стены, у ворот Бокерия. Не выходи на Раваль. Иди вдоль стены по направлению к морю, до самых ворот Трентаклаус. Там и есть квартал гончаров.

Бернат изо всех сил старался запомнить все эти названия, но когда он захотел уточнить кое-что, человек уже исчез.

– Иди по этой самой улице до площади Сант-Жауме, – повторил он Арнау. – Это я помню. А когда будем на площади, повернем направо, это мы тоже помним, не так ли, сынок?

Арнау всегда прекращал плакать, когда слышал голос отца.

– А теперь? – вслух произнес Бернат.

Он стоял на новой площади Сант-Микел.

– Тот человек говорил только об одной площади, но мы ведь не могли перепутать.

Бернат попытался обратиться к прохожим, но ни один из них не остановился.

– Все спешат, – объяснил он Арнау в тот момент, когда увидел мужчину, стоявшего перед входом в величественное здание, похожее на замок.

– Похоже, что этот не торопится. Возможно… Добрый человек… – позвал он, дотрагиваясь до черного плаща незнакомца.

Бернат был настолько изумлен увиденным, что вздрогнул, и это почувствовал даже Арнау, крепко привязанный к его груди.

Перед Бернатом, печально покачивая головой, стоял старый еврей. Он был точно таким, как их описывали в пламенных проповедях христианские священники.

– Чего тебе? – поинтересовался тот.

Бернат не мог отвести взгляд от желтого кружка, закрывавшего грудь старика. Потом он заглянул внутрь здания, показавшегося ему замком.

Все входящие и выходящие люди были евреями! У всех на груди был такой же знак.

А с ними можно разговаривать?

– Ты что-то хотел? – снова спросил старик.

– Как… как пройти в квартал гончаров?

– Иди прямо по этой улице, – старик махнул рукой. – Дойдешь до ворот Бокерия. Дальше – вдоль стены, в сторону моря, и у следующих ворот будет тот квартал, который ты ищешь.

В конце концов, подумал Бернат, священники предупреждали, что с евреями только нельзя иметь плотских связей – Церковь обязала их носить особый знак, дабы никто не мог сослаться на незнание того, что это был еврей. Священники всегда говорили о евреях весьма эмоционально…

– Спасибо, добрый человек, – сказал Бернат, улыбнувшись.

– Спасибо и тебе, – ответил старик, – но в дальнейшем старайся, чтобы тебя не видели беседующим с кем-нибудь из нас… и ни в коем случае не улыбайся нам.

И он отвернулся, строго сжав губы.

У ворот Бокерия Бернат наткнулся на многочисленную группу женщин, покупавших мясо: потроха и козлятину. Несколько минут он наблюдал, как они проверяли товар и спорили с торговцами.

– Это мясо – такая заноза в заднице нашего сеньора, – сказал он ребенку и засмеялся, вспомнив о Льоренсе де Бельере. Сколько раз он видел, как сеньор старался запугать пастухов и торговцев скотом, которые поставляли мясо в Графский город! Но те не боялись его солдат, отказывались продавать его задешево де Бельеру: ведь тот, кто пригоняет животных в Барселону, куда можно входить только с живой скотиной, получает право выпаса по всему княжеству.

Бернат обогнул рынок и спустился к Трентаклаусу. Улицы становились все более узкими. Повсюду перед домами сохли десятки изделий из глины: тарелки, миски, горшки, кувшины и кирпичи.

– Я ищу дом Грау Пуча, – сказал он одному из солдат, стоявшему на посту у ворот.

Там, на родине, семья Пуч жила по соседству с Эстаньолами. Бернат хорошо помнил Грау, четвертого из восьми вечно голодных братьев, которые не могли пропитаться на своих скудных землях. Мать Берната очень хорошо относилась к ним, поскольку жена Пуча помогла ей – приняла роды дважды, когда матушка произвела на свет Берната и его сестру. Грау был самым проворным и трудолюбивым из восьми мальчишек, поэтому, когда Жозеф Пуч договорился с родственником-гончаром, жившим в Барселоне, чтобы тот взял в обучение одного из сыновей, выбор пал именно на Грау, хотя ему было тогда только десять лет.

Жозеф Пуч не мог прокормить даже свою семью, тем более ему было трудно заплатить две квартеры белой муки и десять суэльдо, которые требовал родственник за то, что позаботится о Грау в течение пяти лет ученичества. К этому следовало добавить еще и два суэльдо, вытребованные Льоренсом де Бельерой за освобождение одного из своих сервов, и одежду, которую должен был носить Грау в течение первых двух лет. В договоре об обучении мастер брал на себя обязанность одевать ученика только в течение последних трех лет.

Поэтому Пуч-отец пришел в дом к Эстаньолам в сопровождении своего сына Грау, который был немногим старше Берната и его сестры. Безумный Эстаньол внимательно выслушал предложение Жозефа Пуча: если сосед даст сейчас все, что нужно для учебы, то это пойдет в зачет приданого за Гиамону, на которой сын Пучей женится по достижении восемнадцати лет, когда уже будет настоящим гончаром.

Безумный Эстаньол посмотрел на Грау. Иногда, когда у семьи мальчика не было других средств к существованию, Грау приходил помогать им в поле. Он никогда ничего не просил, но всегда возвращался домой с какой-нибудь зеленью или зерном.

Безумный Эстаньол верил ему и потому принял предложение.

Через пять лет тяжелого ученичества Грау стал самостоятельным гончаром. Он хорошо исполнял заказы мастера, и тот, удовлетворенный его работой, начал платить ему по суэльдо.

Грау сдержал свое обещание: когда ему исполнилось восемнадцать лет, он вступил в брак с Гиамоной.

– Сынок, – сказал Бернату отец, – я решил еще раз дать приданое за Гиамону. Мы сейчас остаемся вдвоем, и у нас лучшие земли в округе, самые обширные и плодородные. А им могут понадобиться эти деньги.

– Отец, вы правы, – перебил его Бернат, – не надо ничего объяснять.

– Но твоя сестра уже получила приданое, и сейчас именно ты являешься моим наследником. Эти деньги принадлежат тебе.

– Делайте, как считаете нужным.

Четыре года спустя, в двадцать два года, Грау держал публичный экзамен, который проходил в присутствии четырех консулов гильдии гончаров. Под пристальным взглядом экзаменаторов он выполнил три задания: кувшин, две тарелки и миску, – и ему присвоили звание мастера. Это позволило Грау открыть в Барселоне свою собственную мастерскую и пользоваться клеймом мастера, которое обычно ставили на всех глиняных изделиях, которые выходили из гончарных мастерских.

Грау в честь своей фамилии выбрал для клейма изображение горы^[2].

Он и Гиамона, в то время беременная, поселились в маленьком одноэтажном домике в квартале гончаров, который находился на западной окраине Барселоны, на землях, расположенных между городской стеной, построенной при короле Хайме I, и старыми укреплениями. На покупку дома они потратили приданое Гиамоны, которое они сохранили, мечтая об этом дне.

Мастерская с печью для обжига и спальня супругов размещались в одной комнате. Грау начал свою самостоятельную деятельность в тот момент, когда коммерческая экспансия Каталонии способствовала росту гончарного производства и требовала появления новой специальности, которую многие мастера отвергали, зациклившись на старых традициях.

– Мы начнем делать большие и малые кувшины, – сказал Грау, и Гиамона перевела взгляд на четыре шедевра, сделанные ее мужем. – Я встречал многих торговцев, – продолжил он, – которые спрашивали о двуручных кувшинах, чтобы продавать в них оливковое масло, мед или вино, и видел мастеров-гончаров, которые их выпроваживали, даже не выслушав, потому что их печи были заняты производством вычурной облицовочной плитки для новых домов и разноцветных тарелок, заказанных каким-нибудь аристократом, или флакончиков для аптекаря.

Гиамона провела пальцами по изделиям.

Какие они были гладкие на ощупь! Когда после сдачи экзамена взволнованный успехом Грау подарил их ей, она представляла себе, что его печь будет всегда заставлена подобными вещами. Даже консулы гильдии гончаров поздравили ее мужа. В этих четырех работах Грау продемонстрировал присутствующим свое мастерство: кувшин с двумя ручками, две тарелки и миска, украшенные зигзагообразными линиями, пальмовыми листьями, розами и лилиями, сочетали все цвета: зеленый (медь), характерный для Барселоны и обязательный для изделия любого мастера Графского города, пурпурный или фиолетовый (марганец), черный (железо), синий (кобальт) и желтый (сурьма). Каждая линия и каждый рисунок были определенного цвета.

Гиамона еле дождалась, когда их обожгут, – боялась, как бы они не раскололись.

В завершение Грау покрыл изделия слоем прозрачной глазури из свинцового стекла, что делало их устойчивыми к воде. Гиамона снова провела кончиками пальцев по гладкой поверхности.

Итак… ее мужу предстояло посвятить себя кувшинам.

Грау подошел к жене.

– Не волнуйся, – успокоил он ее, – для тебя я буду делать и другие вещи.

Грау угадал. Он забил сушилку своей жалкой мастерской одноручными и двуручными кувшинами – и вскоре все торговцы знали: приди в любой момент в мастерскую Грау Пуча, и найдешь там все, что тебе требуется! Никому больше не надо было упрашивать высокомерных мастеров принять заказ на десяток простых кувшинов для масла…

Жилище, перед которым стоял Бернат с маленьким Арнау, уже не спавшим и требовавшим еды, ничем не напоминало тот первый дом-мастерскую, который молодая семья Пуч купила на приданое Гиамоны. Зрелище, которое Бернат увидел своим левым глазом, поразило его.

Это было большое трехэтажное здание; на первом этаже с окнами на улицу находилась мастерская, а на двух верхних этажах жили хозяин и его семья. С одной стороны дома зеленел фруктовый сад, а с другой – располагались подсобные помещения с печами для обжига и большой двор, где стояло бесконечное множество кувшинов различной формы, размеров и цветов, которым предстояло сохнуть под солнцем.

За домом, согласно городским правилам, хозяева отвели место, предназначенное для выгрузки и складирования глины и прочих материалов для работы. Сюда также сбрасывали пепел и остатки от обжига, которые гончарам было запрещено выбрасывать на улицы города.

В мастерской, которую было видно с улицы, работали не покладая рук десять человек. Судя по виду, никто из них не был Грау. Бернат заметил, что рядом с входной дверью, возле повозки, запряженной волами и нагруженной новыми кувшинами, прощались двое мужчин. Один залез на повозку и вскоре уехал. Другой, хорошо одетый, направился в мастерскую, но, прежде чем он успел войти внутрь, Бернат воскликнул:

– Подождите!

Мужчина задержался у двери и посмотрел на подходившего к нему крестьянина.

– Я ищу Грау Пуча, – сказал Бернат.

– Если ты ищешь работу, то нам никто не нужен. Хозяин не станет терять время, – грубо заявил тот, оглядывая его с головы до ног. – Я тоже не стану, – добавил он и отвернулся.

– Я – родственник хозяина.

Мужчина внезапно остановился.

– Может, хозяин тебе недостаточно заплатил? Чего ты упорствуешь? – процедил он сквозь зубы, отталкивая Берната.

Арнау заплакал.

– Если ты снова вернешься сюда, мы сообщим о тебе куда следует. Грау Пуч – важный человек, понял?

Бернат, вынужденный отступить под натиском этого человека, попытался все же объяснить.

– Послушайте, – начал он, – я…

Арнау ревел что есть мочи.

– Ты что, не понял меня? – заорал мужчина, перекрикивая плач ребенка.

Однако еще более громкие крики послышались из окон верхнего этажа:

– Бернат! Бернат!

Бернат и человек, прогонявший его, обернулись к женщине, которая, наполовину высунувшись из окна, махала руками.

– Гиамона! – радостно воскликнул Бернат, приветствуя сестру.

Женщина исчезла, а Бернат снова повернулся к незнакомцу.

– Тебя знает сеньора Гиамона? – спросил тот, прищурив глаза.

– Она – моя сестра, – сухо ответил Бернат. – И знай, что никто и никогда мне ничего не платил.

– Я сожалею, – извинился мужчина, явно сбитый с толку. – Я подумал, что ты – один из братьев хозяина: сначала притащился один, потом еще один, еще и еще…

Увидев, что сестра выходит из дома, Бернат не стал дослушивать до конца и побежал обнять ее.

– А где Грау? – спросил Бернат, когда они уже расположились в доме и он, смыв кровь с глаза и отдав Арнау рабыне-мавританке, которая присматривала за маленькими детьми Гиамоны, смотрел, как сынишка опорожнял миску с молоком и крупой. – Мне бы хотелось обнять его.

Гиамона махнула рукой.

– Что-нибудь случилось? – насторожился Бернат.

– Грау сильно изменился. Теперь он богатый и важный. – Гиамона показала на многочисленные сундуки, стоявшие у стен, шкаф и остальную мебель, какой Бернату никогда не приходилось видеть, на несколько книг и изделий из керамики, ковры, устилавшие пол, гобелены и занавески, висевшие на окнах. – Теперь он почти не занимается гончарной мастерской; все это делает Жауме, его первый помощник, с которым ты столкнулся на улице. Грау посвятил себя коммерции: корабли, вино, оливковое масло. Теперь он консул гильдии гончаров, а значит, согласно Барселонским уложениям, кабальеро и сейчас весь в ожидании, что его назначат членом городского Совета Ста.

Гиамона обвела взглядом комнату:

– Он теперь уже не тот, Бернат…

– Ты тоже очень изменилась, – перебил ее брат.

Гиамона оглядела свое тело матроны и, улыбнувшись, кивнула.

– Этот Жауме, – продолжил Бернат, – говорил что-то о родственниках Грау. Что он имел в виду?

Прежде чем ответить, Гиамона покачала головой.

– Дело в том, что, когда близкие Грау узнали, что их брат разбогател, все – братья, двоюродные братья и племянники – притащились в мастерскую. Они бежали со своих земель в расчете на помощь Грау.

Гиамона не могла не заметить, как помрачнело лицо брата.

– Ты… тоже? – спросила она, и Бернат утвердительно кивнул. – Но ведь у тебя были такие замечательные земли!..

Гиамона не могла сдержать слез, слушая историю Берната.

А когда он рассказал о мальчике из кузницы, она встала, подошла и опустилась на колени рядом со стулом, на котором сидел брат.

– Не признавайся в этом никому, – посоветовала Гиамона и прижалась головой к его ноге. – Не переживай, – всхлипнула она, дослушав брата до конца, – мы тебе поможем.

– Сестрица, – ласково произнес Бернат, гладя ее по голове, – как же вы мне поможете, если Грау не захотел помочь своим собственным братьям?

– Мой брат не такой, как все! – твердо ответила Гиамона.

Уже наступила ночь, когда ее муж явился наконец домой. Маленький и худой Грау, весь на нервах, ругался сквозь зубы. Гиамона ждала его и слышала, как он пришел. Жауме успел сообщить хозяину о последней новости в их доме: «Ваш шурин спит рядом с подмастерьями на копне соломы, а ребенок… с вашими детьми».

Грау тут же поспешил к жене.

– Как ты посмела? – крикнул он, выслушав ее сбивчивое объяснение. – Он – беглый серв! Ты знаешь, чем это может закончиться, если в нашем доме найдут беглеца?! Мне конец! Мне придет конец!

Гиамона слушала его не перебивая и холодно наблюдала за тем, как он ходил вокруг нее с искаженным от злобы лицом.

– Ты сошла с ума! Я отправил своих братьев на кораблях за границу! Я дал приданое женщинам из своей семьи, чтобы они вышли замуж не за местного, – и все для того, чтобы никто не мог ни в чем осудить нашу семью! А теперь ты… Почему я должен обходиться с твоим братом иначе?

– Потому что мой брат не такой, как все! – снова крикнула Гиамона.

Изумленный, не ожидавший возражений, Грау стал заикаться:

– Что? Что ты хочешь сказать?

– Ты все прекрасно понимаешь. Не думаю, что тебе надо напоминать об этом.

Грау потупил взгляд.

– Именно сегодня, – пробормотал он, – я встречался с одним из пяти городских советников, надеясь, что меня, как консула гильдии гончаров, изберут членом Совета Ста. Похоже, мне удалось склонить на свою сторону троих из пяти советников, остались только судья и викарий. Ты только представь, что скажут мои враги, если узнают, что я предоставил убежище беглому серву!

Гиамона мягко напомнила:

– Мы обязаны ему всем.

– Я всего лишь ремесленник, Гиамона. Богатый, но ремесленник. Знать презирает меня, а торговцы ненавидят все больше и больше. Если станет известно, что мы приютили беглеца… Ты знаешь, что скажет знать, у которой есть земли?

– Мы всем обязаны Бернату, – с твердостью в голосе повторила Гиамона.

– Хорошо, тогда дадим ему денег, и пусть уходит.

– Ему нужна свобода. Один год и один день.

Грау снова начал нервно ходить по комнате. Потом он всплеснул руками и закрыл ими лицо.

– Мы не можем, – пробормотал он сквозь пальцы. – Не можем, Гиамона… Ты не представляешь, чем это чревато для нас!

– А ты представляешь?.. – прервала она его, снова повышая голос. – Ты представляешь, что случится, если мы выгоним Берната? Его схватят люди Льоренса де Бельеры или твоих собственных врагов и узнают, что ты всем обязан ему, беглому рабу, который согласился отдать в качестве приданого то, что принадлежало ему.

– Ты мне угрожаешь?

– Нет, Грау, нет. Но ведь так все и есть. Если ты не хочешь помочь Бернату из чувства благодарности, так сделай это ради себя самого. Лучше держать это под контролем. Бернат не уйдет из Барселоны, он хочет свободы. Если ты его не приютишь, то получишь беглеца и ребенка – обоих с родинкой у правого глаза, как и у меня! – которые будут бродить по Барселоне и в любую минуту могут оказаться в руках твоих врагов, которых ты так боишься.

Грау Пуч пристально посмотрел на супругу.

Он хотел было что-то ответить, но только махнул рукой и вышел из комнаты. Гиамона слышала, как он поднялся по лестнице в спальню.