Преступление в Гранд-опера. Том второй. Шуба из Сибири

– Это вполне возможно, – ответил Бернаше с лёгким смехом. – Но я и не намереваюсь вникать во все тонкости… на территорию, на которой капитан, без сомнения…

– Капитан! Мой дорогой Крозон! Я к вашим услугам, – прервал его Нуантэль, – и я восхищён тем, что вижу такое полное доверие ко мне. Месье Бернаше прав. Представьте меня вашей супруге, как старинного друга… ведь я ваш друг в самом глубоком смысле этого термина, и я вам это докажу. Позвольте, между тем, мне вам сказать, что я не могу нанести визит мадам Крозон и отправиться к вам прежде, чем я буду уверен, что она примет меня. Она ведь больна, как вы мне говорили?

– Да… но между тем, сегодня ей уже лучше… Матильда, как мне показалось, выздоравливает. Она уже вставала с кровати, когда я уходил.

– Но вы ведь, я надеюсь, вы у неё спросите, желает ли она меня принять.

– О! Не сомневайтесь, Матильда не откажется. С тех пор как её сестру арестовали, она не выказывает больше никаких желаний, и я едва могу из неё вытянуть хоть одно слово.

– Бедная женщина! Чего бы я только не дал за то, чтобы приносить ей хоть изредка хорошие новости… но это, увы, пока невозможно… я вам уже говорил, что я знаю следователя, который расследует дело мадемуазель Меркантур. Это – превосходный человек, и я знаю, что он заинтересуется обстоятельствами, которые помогут отвести обвинения от мадемуазель Меркантур, и если положение обвиняемой станет меняться в лучшую сторону, меня об этом тут же проинформируют.

– Они не изменятся. Берта, безусловна, виновна, – прошептал моряк. – И не стоит говорить об этом при Матильде.

– Безусловно, но только до тех пор, пока не будет добрых новостей. Но наш фиакр уже останавливается… кажется, мы уже мы прибыли?

Нуантэль сказал эту фразу самым естественным тоном, на который он был способен, хотя и знал, что китобой живёт на улице Комартан. Дарки ему об этом уже рассказывал, описывая своё приключение в доме китобоя. Но, так как капитан уже был в фиакре, когда Крозон дал адрес места назначения кучеру, предполагалось, что он его не знал, так что Нуантэль не забыл сыграть эту маленькую комедию, предназначенную исключительно для уст ревнивца.

– Да, ответил Крозон. – Я здесь живу… на четвёртом этаже… Вы, должно быть, лучше живете, чем я… Бернаше, мой мальчик, не мог бы ты отвезти весь этот металлолом к себе домой, – произнёс китобой, указывая на весь богатый набор предметов для дуэли.

Бернаше понял, что его друг по морским кампаниям желал лишиться его компании в фиакре и у него дома и, поскольку он был очень скромен по своей натуре, то тут же поспешил попрощаться с капитаном, который от чистого сердца обменялся с ним сильным рукопожатием.

Красивую и тяжёлую работу навязал мне этот морской волк, – говорил себе Нуантэль, поднимаясь по лестнице бок о бок с Крозоном. – И придётся ещё не раз возвращаться сюда, чтобы поддержать гармонию в их домашнем хозяйстве. Вскоре я дойду до того, что буду обязан играть каждый день с ними в бриск⁴. Прекрасная буржуазная жизнь! О, мой милый Гастон! Если бы ты знал, во что мне будет обходиться дружба с тобой!

Дверь квартиры открыла горничная, на которую капитан посмотрел с некоторым интересом, ведь ему было уже известно, что она была допрошена судьёй в день ареста мадемуазель Меркантур, и он совершенно не рассердился тем фактом, что ему пришлось немного изучить физиономию этой прислуги, которая должна была сыграть немаловажную роль в предстоящем процессе над несчастной возлюбленной его друга, но Крозон не оставил ему времени на тщательное изучение и познание её натуры, и быстро ввёл Нуантэля в бархатный меблированный салон родом из Утрехта, где совсем недавно принимали Дарки, и капитан внезапно оказался в присутствии мадам Крозон, возлежащей в тягостной позе на банкетке из красного дерева.

Нуантэль подумал, что муж замыслил ускорить ход событий такой встречей, и он, возможно, не ошибался. Но испытание оказалось благосклонным ко всем сторонам, и всё произошло как можно лучше, ко взаимному удовлетворению. Больная, а то, что это не комедия, было видно невооружённым глазом, выказала некоторую неожиданность к присутствующим, потому что она явно не готовилась к внезапному появлению незнакомца, но её отношение к их приходу было столь естественно, что физиономия ревнивца тотчас же выразила наиболее живое и явное удовлетворение. Ещё немного, и он бросился бы на шею Нуантелю и, от захлестнувшей его излишней радости, сразу же забыл все данные ему только что его старинным товарищем рекомендации, а именно сохранять бесстрастность по отношению к Берте.

Крозон, представив капитана своей жене, пребывавшей во время этой церемонии довольно холодной в отношении гостя, добавил при этом:

– Дорогая Матильда, я уверен, что ты радушно примешь моего друга Нуантэля в следующий раз, когда он снова получит возможность посетить наш дом, так как он знает месье следователя Дарки и сможет тебе иногда сообщать новости о твоей сестре.

Капитан, казалось, предусмотрел всё, за исключением этого неожиданного заявления, и он совершенно не был готов объясняться с сестрой мадемуазель Меркантур по поводу его отношений со следователем, но ему хватило хладнокровия сменить беспечный вид посетителя, которого собираются просто, случайно, представить женщине, на личину серьёзного человека, обязанного обсудить с хозяйкой дома некую тягостную тему, так что он совершенно не смутился.

Мадам Крозон оказалась намного менее хладнокровной, чем её гость. Впервые со времени ареста Берты ужасный моряк, и её муж одновременно говорил о ней с некоторой нежностью. Этот человек, буквально проклинавший каждый день свою жену, вдруг, казалось, проявил теперь интерес к судьбе её заключённой в тюрьму сестры. Крозон, между тем, искренне улыбался своей жене, и бедная больная, приученная в последнее время видеть лишь его пышащее угрозами лицо, спрашивала себя, что явилось причиной такого внезапного преображения. Ей было неведомо то, что происходило только что между Крозоном и Нуантэлем, но ей было известно, что судья был дядей этого месье Дарки, которого недавно Берта приводила к нему, и предложившего защитить её от ярости её же собственного мужа. Что-то подсказывало мадам Крозон, что друг дяди должен был быть так же другом и племянника, и что этот капитан, о котором она прежде никогда не слышала, был настроен, как и Гастон, защищать слабых. Но она чувствовала, в тоже самое время, опасность своего положения, а посему не осмеливалась рисковать ни словом, ни жестом. Единственно… только её глаза говорили за неё… а в них была мольба, мольба о помощи. Она внимательно смотрела на Нуантэля и Крозона, пытаясь по выражению их лиц распознать тайну их настоящих намерений.

Нуантэль догадался о тревожном состоянии подозреваемой в измене женщины, которая опасалась наткнуться на какой-нибудь подводный камень на её пути, и изо всех сил постарался её успокоить.

– Мадам, – обратился он мадам Крозон с некоторым акцентом чистосердечности в голосе, который уже успел чуть раньше весьма успешно убедить китобоя отказаться от дуэли с ним, – я действительно знаю месье Роже Дарки, но я, главным образом, связан тесными узами дружбы с его племянником. Я не осмеливаюсь вам обещать, что мои отношения с судьёй позволят мне быть полезными для мадемуазель Меркантур, но я могу вас уверить, что Гастон Дарки и я… мы сильно заинтересованы судьбой вашей сестры, и что мы сделаем всё возможное, чтобы изменить положение, в котором она случайно оказалась.

Такое начало разговора внушило доверие мадам Крозон. Черты её лица успокоились, слёзы радости потекли на её бледные щеки, а губы шептали слова благодарности.

Произнося свои слова капитан с чувством удовлетворения наблюдал за этой переменой. Он изучал мадам Крозон и, поскольку он был отличным физиономистом, то без труда распутал клубок чувств, обуревавших это удручённое сердце. Он понимал слабый и нежный характер этой женщины, буквально видел мельком историю этой сироты, вышедшей замуж за человека, которого она не любила… и не могла полюбить, борясь против его необузданной, страстной натуры, сражаясь с практически полной изоляцией, на которую её обрекла семейная жизнь с китобоем. И тогда мадам Крозон перенесла на свою сестру всю свою нежность и любовь, душевную любовь, которую её муж не смог ей внушить, и наконец, изнемогая от такого существования, она повстречала, вследствие одного из тех редких случаев парижской жизни, Голимина, случая, который сближает два существа, из которых один, кажется, был словно специально создан и рождён для того, чтобы сделать несчастным другого. Она, должно быть, долго сопротивлялась чарам обольщения этого поляка и, однажды, совершенная ею ошибка, ввергнувшая её в пучину страсти, покрыла пеленой её глаза, не позволив увидеть пропасть, к которой эта ошибка её толкала. Затем настало пробуждение, ужасное пробуждение, пробуждение в глубине бездны. Брошенная любовником, повергнув в ужас совершенным ею безумством сестру Берту, она не надеялась больше ни на что, и ожидала только одного – смерти.

– Ребёнок уж точно существует, – сказал про себя Нуантэль, – и мадемуазель Меркантур это было известно… и вполне возможно, что ради того, чтобы его спасти, она могла скомпрометировать себя и, разумеется, для того, чтобы вернуть письма мадам Крозон, её сестры, которая так много сделала для неё в этой жизни, она пошла на бал Оперы. Мадам Крозон не может проигнорировать тот факт, что Берта пожертвовала собой ради неё, и в результате она оказалась перед этой ужасной альтернативой – или позволить осудить свою сестру французскому правосудию, или отдать своего ребёнка в мстительные и беспощадные руки мужа, который, бесспорно, был способен его убить. Драма с таким сюжетом, как этот, имела бы, безусловно, не менее ста представлений в каком-нибудь бульварном театрике, так что именно на меня падает забота о том, чтобы привести ситуацию к развязке, которая бы удовлетворила весь мир. Что же, приятная задача, на самом деле! Имейте в виду, таким образом, что никогда не следует пренебрегать друзьями! И, чёрт побери, не стоит забывать о Дарки, который успешно затащил меня в этот тупик! Однако, необходимо, чтобы я распутал этот клубок противоречий, этот самый настоящий лабиринт, в который мы все забрели, и у меня для этого нет другого средства, кроме как доказать, что это маркиза де Брезе убила Джулию. Когда судья её задержит, он, соответственно, должен будет отпустить мадемуазель Меркантур, не требуя, чтобы она ему рассказала о том, что собиралась делать в ложе Парижской Гранд-Опера, и главным образом, не затрагивая домашнее хозяйство Крозона. Именно против маркизы необходимо направить все усилия и действия, чтобы спасти обеих сестёр и, так как морской волк окончательно успокоился, мне здесь больше делать нечего.

– Мой друг, – в это время с теплотой в голосе произнёс моряк, – я вас благодарю за то, что вы пришли на помощь моей невестке. Я мог считать, что она была виновна в тех событиях, что случились в последнее время, но был бы, между тем, очень счастлив, если бы Берта оказалась невиновна и, благодаря вам, я не безнадёжен больше в надежде снова увидеть её. Вы творите чудеса… радость возвратилась только что в мой дом… и это именно вы вернули её нам.

Нуантэль подумал тотчас же:

– Вот человек, который умирает от желания броситься к ногам своей жены и рассыпаться в извинениях перед нею. Все мужья одинаковы, стоить им подбросить робкую надежду на всё ещё тлеющую любовь их супруги. Ну что же, один прелестный результат своих усилий я уже получил, но при этом не испытываю ни малейшего желания присутствовать при сцене примирении супругов и мне совершенно необходимо сообщить присутствующим о моей отставке, после чего громко ответил Крозону: «Мой дорогой, это вам я обязан, так как вы были так любезны и представили меня мадам Крозон, вашей супруге, и я надеюсь, что она мне позволит ещё не раз вернуться в ваш дом, что будет означать возможность чаще вас видеть, но поскольку хозяйка дома сейчас больна, я собираюсь откланяться и проститься с нею, умоляя вас полагать, что я полностью в её и вашем распоряжении.»

И Нуантэль не ошибался в своём решении. Китобой спешил заключить супружеский мир, а такие договоры подписываются без свидетелей, и он даже не пытался задержать своего друга, а наоборот, именно мадам Крозон вдруг нашла в этот момент слова, способные изложить просьбу, которую она не осмелилась сформулировать до этого времени.

– Месье, – произнесла она с усилием, – я буду вечно признательна моему мужу, который вас привёл в наш дом, и вам, кому хватило доброты в это непростое время интересоваться судьбой моей несчастной сестры. Поскольку вы хотите взять её под свою защиту, возможно, вы согласитесь также доставить судье одну просьбу…

– Какой бы она ни была, мадам, вы можете считать, что мой друг Дарки возьмёт на себя обязанность передать её своему дяде, – любезно прервал женщину капитан.

– Я не прошу невозможную вещь, зная, что юстиция должна следовать своим, установленным правилам, и понимая, что Берта должна оставаться в своём положении и статусе, пока не будет доказано, что она невиновна. Но не зависит ли от судьи, который руководит расследованием её дела, возможность освобождения моей сестры… предварительно…? До суда? Мне сказали, что закон это ему позволяет.

– Да, действительно, освобождение на поруки… я пока не размышлял об этом, да и Дарки также.

– Моя сестра не пыталась бы сбежать и, уверена, подчинится всем указаниям, любому наблюдению, которое может быть ей предписано в этом случае… и если Бог не позволит, чтобы её невиновность стала очевидной для всех, и она будет осуждена, то пока настанет этот момент, Берта не проведёт, по крайней мере, до этого времени, бесконечно длинные дни и ночи в тюрьме и не испытает бесполезных страданий. Я могла бы видеть её каждый день, сумела бы поддержать её во время этого жестокого испытания, которому она подвергается сейчас…

Мадам Крозон внезапно замолчала, заметив, что её муж недовольно сморщил брови, и голос тут же покинул сестру Берты. Нуантэль, сумевший разгадать мысли, зарождавщиеся в голове моряка, поторопился ответить ей таким образом, чтобы задушить их в зародыше в голове ревнивого мужа, эти возрождающиеся подозрения неисправимого ревнивца.

– Мадам, – тихо произнёс он, – я сомневаюсь, чтобы месье Роже Дарки согласился сделать то, что вы желаете, и то, что я желаю так же сильно, как и вы, то, что желаем мы все, если бы только не шла речь об убийстве и дело это не было бы столь серьёзно! Но я могу вам обещать, по крайней мере, что просьба ваша будет представлена ему на рассмотрение и тепло поддержана.

Затем, не оставляя молодой женщине времени на то, чтобы она продолжала настаивать на своей просьбе, Нуантэль её поприветствовал и вышел из комнаты с моряком, который его дружелюбно взял за руку, чтобы проводить, и который, едва они достигли прихожей, принялся прижимать капитана к своей груди, возбуждённо говоря:

– Нуантэль, я был безумен… но вы мне вернули разум… я вам обязан своим счастьем… сейчас между нами снова доверие, которое будет сопровождать нас и в жизни, и в смерти.

– Значит, вы меня больше не подозреваете во всякой гадости, – весело сказал Нуантэль, для которого не было большего счастья, чем освободить себя от этого безумного объятия моряка.

– Я не подозреваю больше никого… поймите меня! Когда я думаю, что я едва не сразился с вами на дуэли… что я хотел убить Матильду… я стыжусь, что поверил клевете подлеца.

– И которого я иду немедля разыскивать, не теряя ни одной минуты, и я его непременно отыщу, клянусь вам.

– Ах! Я его убью.

– Мы его убьём, и это именно то, что его ожидает. До свидания, мой дорогой Крозон! Я искренне полагаюсь на ваш скорый визит ко мне, и я вас не заставлю долго ожидать мой.

На этом обещании капитан обменялся последним и сильным рукопожатием с китобоем и тут же устремился на лестницу.

– Уф! – Пробормотал он, спасаясь бегством, – какую жертву мне пришлось принёсти только что на алтарь дружбы! Видит бог, мне даже пришлось выступать в роли умиротворителя супружеских отношений, но лучше бы я остался в стороне от этих обязанностей. Хотя, если подумать, сколько новых вещей я узнал всего лишь за один час! Мне удалось увидеть просветы в тумане, который этот Лолиф напрасно пытался напустить в течении трёх дней на это дело об убийстве в Опере. И я почти уверен, что на совести мадемуазель Берты нет ни любовника, ни удара ножом. Письма были написаны её сестрой, в этом для меня больше нет никаких сомнений, и если было бы доказано, что костюм-домино Берты нашли на внешнем бульваре до трёх часов ночи, то я не вижу причин, почему судья Роже отклонил бы временное освобождение Берты до суда. Крозон, кажется, не особенно озабочен тем, чтобы снова побыстрее увидеть в своём доме обвиняемую в убийстве персону, но мадам Крозон этим чрезвычайно озадачена. Почему? Да, она любит свою сестру, я это действительно знаю, но повторное появление этой самой сестры в её доме создаст ей много затруднений и в тоже самое время не помешает, возможно, довести дело до Суда присяжных… опасные затруднения, так как муж не преминет расспросить Берту, попросит её дать объяснения, и он явно не удовлетворится теми, что бедная девушка ему сообщит и, так как он упорен в своих сомнениях, то мог бы дойти до того, что действительно вытянул бы из неё некоторые компрометирующие её старшую сестру слова.

Нуантэль задавался этими вопросами до самой середины улицы Комартан и, глядя на него со стороны, прохожие должны были принять капитана за влюблённого мужчину в состоянии эйфории, разглядывающего звезды в поисках лишь одной, счастливой, путеводной.

– Я понял! – Воскликнул он, внезапно остановившись, словно поэт, только что нашедший так долго не посещавшую его искомую рифму. – У матери нет больше новостей о её ребёнке, с тех самых пор, как мадемуазель Меркантур оказалась под замком. Только лишь одной Берте известно, где живёт кормилица. Возможно, самоотверженность мадемуазель Меркантур уже дошла до готовности заявить во всеуслышание о том, что это её ребёнок, и, вполне вероятно, что кормилице именно это она и сказала. В любом случае, неплохо, что она воздержалась от того, чтобы дать кормилице адрес мадам Крозон, ведь её муж уже возвращался в это время в Париж, и эта кормилица вполне могла бы совершить глупость и нанести визит в супружеский дом. Так что, можно смело констатировать, что на сегодняшний день все коммуникации между кормилицей и матерью ребёнка прерваны. Между тем, как это возможно, чтобы мадемуазель Берта не сказала своей сестре, куда она поместила её ребёнка?

Здесь Нуантэль сделал новый перерыв в своём походе. Он терял след, но его проницательный разум тут же нащупал его вновь.

– Ах! Да, – Повторил он, обдумав мысль, которая внезапно его посетила. – Приключение было устроено таким образом… что мадам Крозон знала, что её недоброжелатель искал несчастного маленького внебрачного ребёнка. Она сумела обнаружить, что за нею следили и попросила Берту взять на себя переезд ребёнка с кормилицей на новую квартиру, и Берта провела эту операцию в ночь субботы. Она была арестована в воскресенье, прежде чем вновь смогла увидеть свою сестру и дать ей новый адрес кормилицы. Вот оно, простейшее объяснение этой замечательной ночи, одновременно также дающее ответ на вопрос об упорном молчании обвиняемой в тяжком преступлении, так как, для того, чтобы оправдаться, ей требовалось разоблачить поведение мадам Крозон, своей сестры. Остаётся только найти кормилицу… и, уверен, она непременно должна обитать в окрестностях Бельвиля, так как именно в этой стороне было подобрано домино Берты. Чёрт возьми! Я буду не я, если не сумею найти эту кормилицу…

Капитан остановился ещё раз, чтобы дать полноценную аудиенцию своим размышлениям, которые рождались одно за другими. И в их финале он грубо и громко выругался, сопроводив это нелицеприятное выражение следующими словами:

– Да я просто круглый дурак! Она была у меня в руках, а я позволил ей уехать. Эта кормилица – та самая толстуха, что подошла ко мне в Пер-Лашез, пытаясь меня расспросить, действительно ли мадемуазель Меркантур находится в тюрьме. Она мне сказала, что живёт рядом с кладбищем, и у неё действительно была внешность кормилицы. Я припоминаю теперь, как именно на это обстоятельство её наружности я обратил своё внимание. Но как теперь её найти? Рыскать по Бельвилю и его окрестностям? Нет, есть и другие собаки… Ласко, например. А у неё есть моя визитная карта… к счастью, я смог ей вручить эту картонку, и сказать напоследок, что я в состоянии быть полезным для заключённой в тюрьму девушки… и совершенно ясно, что она не испытывает нехватку в проницательности, эта кумушка-сплетница, так как она на ходу изобрела для меня историю парижской прачки и, возможно, она решится не сегодня-завтра на попытку найти меня… только бы это не произошло в конце месяца. Итак, мне остаётся только ждать, – заключил Нуантэль, – и ожидая её визита я не стану испытывать нехватку в темах для своих изысканий, так как мне не будет достаточно доказать всё то, что я узнал только что… доказательства… это такая красивая вещь, эта логика…! Дядя моего друга Дарки Роже – требовательный судья. Ему нужен убийца, и именно я приведу его к нему. Я знаю, кто она и где она, но я ещё не могу отправиться к этой персоне, чтобы забрать её прямо из её особняка. И затем, у меня есть один неоплаченный счёт, по которому мне нужно рассчитаться с одним негодяем…! Сначала я собираюсь вынудить его сослужить мне службу и поработать для меня ищейкой в этой охоте на маркизу. А теперь пора идти… моё мнение уже сформировалось. Вперёд, пора охотиться на Ласко!

Десять минут, которые Нуантэль провел, рассуждая таким образом на грязной мостовой улицы Комартан, не стали большой задержкой в ведомой им борьбе за счастье его друга, но он не потерял время, поскольку окончательный план кампании только что сформировался в его голове. Капитан взглянул на свои часы и увидел, что было едва пять часов. Крозон ворвался в клуб задолго до ужина, а конференция в приёмной и визит к мадам Крозон не были длинны. Прежде чем пойти ужинать, чтобы завершить столь удачный день, у Нуантэля ещё оставалось время, прежде чем начать свою операцию по спасению любви Гастона.

– Где я найду моего Ласко? – Спросил он себя поначалу. – Перуанец не появится в Клубе, пока не получит новостей о дуэли, столь заботливо подготовленной его хлопотами. Он знает, что может встретить меня здесь, и ему отнюдь не улыбается перспектива давать мне объяснения о так называемом недомогании мадам де Брезе, а эти объяснения, как он надеется, я у него не попрошу никогда, вполне обоснованно считая, что китобой меня до завтрашнего дня непременно убьёт… Я почти уверен, что в этот час он находится у маркизы, но именно на этой территории я не хочу его встретить. Однако, нужно, чтобы я атаковал незамедлительно. Я чувствую в себе необыкновенное оживление, сродни тому, что я испытывал в военных компаниях, и было бы грешно этим не воспользоваться.

Этот день решительно благоприятствовал Нуантелю в посещении его головы идеями, так как ещё одна вдруг появилась в его голове, когда он достиг угла улицы Сен-Лазар. Он вспомнил, что Сен-Труа жил рядом, совсем неподалёку, на улице Исли, и что он давал консультации всем желающим ежедневно от пяти до семи вечера. Весь Клуб знал это, поскольку доктор, каждый раз, приходя туда, очень громко об этом рассказывал. И эта устная реклама имела некоторый успех, так как многие стали воспринимать его, как серьёзного врача. Майор Коктейль даже намеревался излечиться при его помощи от невроза желудка, вызванного слишком частым употреблением сильных ликёров, а майор не был, конечно, наивным человеком.

Нуантэль не верил ни в научные познания, ни в клиентуру этого практика из Канады, но предполагал, что действительно найдёт его у него дома за приёмом больных, поэтому и направился, не задерживаясь, к улице Исли. Сен-Труа должен был быть посвящён во все интриги Ласко и обладать, как и Ласко, тайной маркизы, так как они были вместе в течение той памятной ночи бала Оперы в своей ложе рядом с кровавой ложей Джулии. Решив незамедлительно атаковать врага, капитан рассудил, что раз генерал-командир скрывается, вначале следует напасть на его лейтенанта, который оказался сейчас в пределах его досягаемости. Нуантэль думал, что эта первая небольшая стычка была бы ему на руку, прежде чем инициировать большее сражение.

Сен-Труа занимал весь первый этаж красивого нового дома, и по манере, в какой портье ему ответил на его вопрос, Нуантэль сразу же увидел, что доктор-арендатор был уважаем владельцем этой недвижимости. Это его не удивило, так как он знал, что негодяи некоторой категории исправно платят в установленные им сроки, и не станут торговаться о размере вознаграждений своим подчинённым. То, что его удивило больше всего, состояло в том, как было обставлено место практики этого специалиста из Квебека. Посетителей в его кабинеты, переоборудованные из спальных комнат прежнего арендатора, распределял огромный негр, облачённый в красно-зелёную ливрею. Этот негр больше подходил для игры на барабане в спектакле шамана-шарлатана в провинциальном цирке, чем к роли распорядителя медицинской практики. Впрочем, следовало признать, что квартира была неплохо обставлена, и ничто там не напоминало о присутствии медика.

Нуантэль был введён в строго меблированную приёмную. Обивка стен из старого дуба, бумажные обои, имитирующие кожу, большой стол в середине комнаты с разложенными на нём альбомами, шкафы а ля Буль вдоль стен, а в углах, ковёр Обюссона, просторный камин с хорошо горящими дровами, картинами бывших хозяев помещения на стенах неизвестных авторов, кресла и гобелены, имитации Бовэ. Никакой вульгарности, лишь одна классическая гравюра, которая представляла Гиппократа, отклоняющего подарки Артаксерса, а ля классический голландец, просто сверкающая своим безвкусием.

Салон нельзя было назвать малолюдным, однако, что интересно, в нём пребывали только исключительно персоны женского пола. Сен-Труа, как было известно, специализировался на неврозах, и сильный пол был намного менее раздражителен, чем иной. Невроз имеет разнообразные формы и служит удобным способом списать женщинам на него все свои проблемы для всех мужчин и мужей. Невроз очень удобен, им можно пользоваться везде, дома, в ресторане, и даже в поездке за город и дальние края. Он не портит репутацию женщины в приличном обществе, в отличие от многих других заболеваний. И затем… какое красивое название. Именно эта болезнь признается во всём мире, как болезнь высшего света, и не мешающая, между тем, успешно продвигаться в нём. Но, чтобы действительно установить, сумели ли мы стать обладателями этой модной болезни, и в состоянии ли мы о ней заботиться и лелеять её, нужен был чуткий доктор. Сен-Труа брал на себя эту обязанность и с удовольствием диагностировал это заболевание, предписывал режим, который больше всего нравился самому консультирующемуся и, благодаря этому экстра-медицинскому способу, он получал результаты очень и очень удовлетворительные, и к тому же весьма доходные. Это было то, что он называл своим диетическим методом, и его клиентки находили его великолепным. Нуантэль увидел в этом заведении толстух и худосочных женщин, блондинок, брюнеток, молодых, старух, и все они, казалось пребывали в процессе выздоровления, поскольку живо обсуждали моды и новости дня, все абсолютно элегантные, что, впрочем, неудивительно, поскольку знаменитый доктор давал советы только богатым персонам и заставлял их за них платить очень дорого.

– Этому собранию сумасшедших дам недостаёт только маркизы де Брезе! – заметил про себя капитан, скромно садясь в наиболее тёмном углу салона. – Чёрт меня возьми, если я раньше подозревал, что этот гражданский помощник генерала-перуанца действительно практикует медицину. Я с удивлением обнаруживаю в Сен-Труа человека, которого я, оказывается, до сих пор совершенно не знал. Если только эти дамы не из простых статисток, арендованных на час в театре исключительно только ради меня. Господи! Как бы это не было странно и невероятно, но в Париже всегда найдётся женская клиентура для продавцов универсальных шарлатанских лекарств, приезжающих из-за границы. Сен-Труа быстро сообразил, что ему нужна благообразная вывеска, дабы его не смогли обвинить в том, что он жил трудами неправедными, занимаясь незаконными, уголовно наказуемыми делами, и он выбрал профессию, оставляющую ему много свободного времени, и дающую возможность легализовать большое количество денег.

Появление Нуантэля произвело небольшую сенсацию среди пациенток доктора, больных модным в Париже неврозом. Без сомнения, они совершенно не были готовы к встрече в салоне у их любимого доктора со столь прекрасным кавалером. Разговоры тут же прекратились, руки, теребящие страницы модных альбомов, остановились, и их глаза потянулись к красивому капитану, но он сделал вид, что не заметил повышенного внимания к своей персоне. Нуантэль пришел сюда не для того, чтобы обрести успех на любовном поприще, да и, впрочем, клиентки Сен-Труа его ничуть не интересовали, и вскоре он с удовольствием констатировал, что консультации Квебекца не были слишком долгими. Не случалось более десяти минут без того, чтобы дверь его кабинета скромно открывалась и доктор не показывался на пороге, приглашая новую пациентку, но Нуантэль был столь укромно скрыт в своём углу в глубине салона, что Сен-Труа не мог его заметить, так как помещение было освещёно довольно слабо лампами, покрытыми абажурами с плотной тканью. При каждом появлении известного практика одна из дам вставала, вызываемая его грациозным жестом, и бесшумно проникала в алтарь, у которого, судя по всему, было два выхода, поскольку больше её никто в этом салоне не видел и, по прошествии некоторого незначительного времени, её сменяла другая. Каждая проходила по очереди, без спора… и бесшумно, так как Сен-Труа посещали только хорошо воспитанные люди, а его негр распределял среди них номера очерёдности только ради проформы.

Нуантэль прибыл последним из всех присутствующих в салоне, но очередь его не волновала, так что он спокойно ожидал, пока она рассосётся, думая о вещах, действительно волновавших его и о которых до сих пор ему не хватало времени серьёзно подумать. Сен-Труа и Ласко связывала довольно тесная дружба, это было несомненно, и у них также были общие интересы с Голиминым, это тоже было очевидно. Какие это были интересы и на чём основывался этот союз, который пережил поляка? Над каким сумрачным произведением вместе работали эти три искателя приключений? Всегда ли ограничивались они тем, что всего лишь использовали женские тайны, или существовали между ними связи, рождённые для более серьёзных преступлений? Последнее из этих двух предположений казалось маловероятным, и однако Нуантэль его абсолютно не отбрасывал, так как у него сложилось очень плохое мнение обо всей этой иностранной шайке.