Самураи. Подлинные истории и легенды

Ёродзу: «Я хотел показать свою храбрость»

Год 587. Власть при дворе уже в течение нескольких лет оспаривают две влиятельные семьи – Сога и Мононобэ. Умако, глава Сога, носит титул о-оми, «главного управляющего» и держит в руках всю придворную администрацию; Мория, глава Мононобэ, носит титул омурадзи, «великого главы кланов», являясь официально утвержденным императорским эдиктом «представителем» всех кланов при дворе. Оба пользуются примерно равной властью и влиянием. Естественно, что каждый пытается обойти другого. Очевидный и традиционный способ взять в свои руки все бразды правления – возвести на престол «своего» человека из императорской семьи. В четвертом месяце 587 г. умирает тридцать первый император Ёмэй, и сразу же после его смерти начинаются интриги. Мононобэ пытается возвести на престол принца по имени Анахобэ. О заговоре становится известно, и Умако немедленно расправляется с Анахобэ и его братом Якабэ. Семья Мононобэ, как свидетельствует фамилия, – «военный отряд», – является военным кланом, а также контролирует полицию. Однако, когда дело доходит до серьезного столкновения, ее власть над другими кланами оказывается недостаточной. Не получив поддержки от тех, на кого она рассчитывала, семья Мононобэ погибает за несколько дней. В восьмом месяце на трон как тридцать второй император Сусюн восходит принц Хацусэбэ, поддерживавший в ходе вооруженного столкновения Сога. Пять лет спустя Сога-но Умако, узнав, что император обижен на него, подсылает к нему убийцу, который погибает, как и император. История Ёродзу содержится в разделе о царствовании Сусюна в «Нихон сёки».

Слуга «великого главы кланов» Мононобэ-но Мория, Ёродзу из отряда ловцов птиц вместе со ста воинами охранял дом своего хозяина в Нанива. Услышав, что «великий глава» потерпел поражение, он вскочил на коня и всю ночь мчался к деревне Аримака в Тину. Он проехал мимо дома жены и спрятался на окрестном холме.

Императорский двор обсудил это дело и постановил:

«Ёродзу замышляет восстание. Поэтому он спрятался на холме. Немедленно уничтожить его родственников. В случае провала прощения не будет».

Ёродзу вышел один, одежда его была грязной и разорванной, а сам он выглядел истощенным, но держал в руках лук и меч. Командующий послал несколько сотен воинов, которые окружили Ёродзу. Встревоженный, Ёродзу спрятался в бамбуковых зарослях. Он привязал к стеблям бамбука веревки и, дергая за них, обманул воинов. Воины бросились вперед, туда, где качался бамбук, с криками: «Ёродзу там!» Ёродзу начал стрелять в них. Ни одна стрела не прошла мимо цели. Воины были испуганы и не осмеливались приблизиться к нему.

Затем Ёродзу отвязал от лука тетиву и с луком под мышкой побежал по направлению к холму. Воины стреляли в него через реку, но ни одна стрела не попала в цель. Потом один воин обогнал Ёродзу, притаился у реки, положил на лук стрелу и выстрелил. Стрела попала Ёродзу в колено. Он вытащил ее. Он вновь привязал тетиву к луку и начал стрелять. Затем лег на землю и закричал: «Я всегда защищал императора и хотел показать свою храбрость, государь никогда не просил меня поступать так. Теперь я окружен. Пусть выйдет тот, кто может говорить со мной! Я должен знать, намереваетесь вы убить или захватить меня».

Потом воины стали состязаться в стрельбе в Ёродзу. Ёродзу отбивал летящие стрелы и за короткое время убил более тридцати человек. Затем он разрубил мечом свой лук на три части, согнул меч и бросил его в реку. Потом он пронзил себе горло кинжалом и умер.

Губернатор Каути подал императорскому двору доклад о том, как умер Ёродзу. Двор издал указ:

«Разрубить тело этого человека на восемь частей, насадить куски тела на копья и установить их в восьми провинциях».

Когда, исполняя приказ, губернатор Каути попытался разрубить тело на части и насадить на копья, раздались звуки грома и с неба хлынули потоки дождя.

У Ёродзу была белая собака. Она бегала около разрубленного тела хозяина взад и вперед и выла. Наконец, она схватила голову хозяина и положила ее в могилу. Затем осталась у изголовья могилы и лежала, пока не умерла от голода.

Губернатор Каути узнал о собаке и, озадаченный, отправил доклад ко двору. Двор выразил сожаление и издал сочувственный эдикт, в котором говорилось:

«Собака исполнила то, о чем мы редко слышим в мире. Пусть она будет примером для будущего. Позволить родственникам Ёродзу похоронить его и воздвигнуть гробницу».

Родственники Ёродзу воздвигли две гробницы около деревни Аримака и похоронили рядом его и собаку.

Отомо-но Якамоти: Умереть за нашего господина

Семья Отомо известна как один из древних военных кланов, хотя самые выдающиеся ее представители знакомы нам скорее только как поэты. Якамоти (716?–785) – последняя яркая звезда в уже клонящейся к упадку знатной семье. Он сегодня считается одним из лучших поэтов раннего периода и, возможно, был редактором великой поэтической антологии «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»), составленной во второй половине VIII в. При этом, благодаря своему происхождению, он занимал несколько военных постов, дослужившись до дзисэцу сэйто сёгун, «главнокомандующего покорением восточных земель». Повседневной обязанностью клана была охрана императорского дворца.

Как и большинство поэтов «Манъёсю», Якамоти писал лирические стихи. Однако, быть может, потому, что его стихотворений включено в антологию больше, чем сочинений какого-либо другого автора, его поэзия представляет весьма широкий спектр тем и вариаций. В одном необычном стихотворении (№ 4049) говорится о том, что клан Отомо выражает решимость сохранить верность трону. Поводом для его написания послужило издание в первый день четвертого месяца 749 г. императорского постановления о первой находке в Японии золота. Новость удостоилась публичного одобрения императора потому, что на отливку статуи Великого Будды в Нара, начавшуюся за два года до этого, требовалось очень много меди и золота.

Пожалуй, что Якамоти подвигло на создание этого стихотворения не столько открытие золота, сколько желание напомнить об образцовой верности императору своего клана и близкого клана Саэки. В указе, установленном перед строящейся гигантской статуей Будды, были приведены слова из одного из традиционных публичных обетов Отомо, начинающегося фразой «Отправляясь в плавание». Якамоти включил ее вместе с еще двумя цитатами в свое стихотворение с незначительными изменениями. Эта клятва, измененная Якамоти, в 1880 г. была положена на музыку и стала церемониальной песней японского императорского флота.

Стихотворение написано в стиле тёка («длинная песня»). В ней модель 5–7 слогов повторяется три или более раз и заканчивается обычно, как и в данном случае, 7-сложной фразой. За тёка, как правило, следуют одна или более заключительных строф танка. Якамоти назвал свое стихотворение так: «Отмечая императорский указ об открытии в Митиноку золота».

* * *

 
В той стране, где хороши
Тростниковые поля,
Где колосья счастья есть,
Там, спустившись вниз с небес,
Управлять стал на земле
Внук богов.
И вслед за ним
Много тысяч лет подряд
Государей длинный ряд
Власть приняв от божества —
Солнца в ясных небесах,
Долго правил на земле,
Век за веком без конца…
И в чудесной той стране,
В четырех ее концах,
Широки теченья рек,
Глубоки ущелья гор.
И богатств, что в дань несут
Государю своему,
Невозможно людям счесть
И нельзя их исчерпать.
Но при всем богатстве том
Удручен заботой был
Наш великий государь.
Всех людей к себе призвав,
Начал он в своей стране
Добрые дела вершить,
Но тревожился в душе
И мечтал: «Как хорошо
Золото бы нам найти!»
И как раз ему тогда
Доложили во дворце,
Что в восточной стороне,
Там, где много певчих птиц,
В Митиноку, в Ода, вдруг
Золото нашли в горах.
И прошла его печаль,
Стало на сердце светло.
«Боги неба и земли
Вняли, знать, моей мольбе.
Повелители земли —
Души предков – помогли.
То, что в давние века
Скрыто было от людей,
Обнаружили в земле
В век правленья моего», —
Клялся род Отомо так:
«Если морем мы уйдем,
Пусть поглотит море нас,
Если мы горой уйдем,
Пусть трава покроет нас.
О великий государь,
Мы умрем у ног твоих.
Не оглянемся назад».
И в стране те имена
Рыцарей былых времен
С древних пор
До сей поры
Славу светлую хранят,
О которой говорят
И другим передают
Без конца
Из века в век.
Мы же дети тех отцов,
Славу их должны беречь.
Славный род Отомо наш,
Древний род Саэки наш
Службу важную несли.
И из века в век наказ
Был один навеки дан:
«Имя славное отцов
Берегите, сыновья,
И служите, как и мы,
Государю своему».
Так передавался нам
Каждый раз из века в век
Предков доблестный наказ.
Славный ясеневый лук
В руки мы свои возьмем,
Бранный острый славный меч
К бедрам прикрепим своим.
Утром будем сторожить,
Будем вечером стоять
Мы на страже во дворце —
Государя охранять.
Больше нет таких людей
Кроме нас,
Кто охранять
Сможет преданно,
Как мы.
Вход священный во дворец! —
Восклицаю нынче я,
Полный радости, узнав
Весть счастливую для нас,
Что в указе объявил
Нам великий государь,
И почтенья полон я.
 

[Перевод А. Е. Глускиной]

Минамото-но Мицуру и Тайра-но Ёсифуми: Поединок

Сражения в любую эпоху и в любой стране безжалостны. В древности в Японии, как и в прочих странах, существовал идеализированный ритуал, когда полководцы противостоящих друг другу армий решали исход сражения в личном поединке. Представленный ниже рассказ является самым старым из известных в Японии полных описаний подобных поединков. Он взят из «Кондзяку моногатари сю» («Собрание новых и старых историй»), т. 25, разд. 3.

Точные даты рождения и смерти двух героев неизвестны. Однако мы знаем, что Тайра-но Ёсифуми был племянником Масакадо (ум. 940), мятежника, поднявшего восстание и провозгласившего себя императором.

В коротком, но восхитительном рассказе, описывающем обмен посланцами перед битвой, есть один пробел. В оригинале утрачен кусок текста, и это не позволяет нам судить о том, что посланники сделали или не сделали с лошадьми. Я склоняюсь к тому, что они не пустили лошадей галопом, а не что они вообще были пешими.

* * *

В восточных землях когда-то жили двое воинов, Минамото-но Мицуру и Тайра-но Ёсифуми. Мицуру был известен как Минота-но Гэнни, а Ёсифуми – как Мураока-но Горо.

Оба они преуспели в бусидо. Но чем совершеннее становились они, тем более ненавидели друг друга. Это произошло потому, что злые языки передавали одному из них то, что сказал о нем другой. Так, кто-то сообщал Ёсифуми: «Господин, Мицуру говорил о вас: “Он не может вызвать меня на поединок, но перечит мне во всем. Это отвратительно”».

Услышав это, Ёсифуми отвечал: «Как он смеет говорить так? Я знаю все о его слабостях, о его мыслях. Я говорю ему: “Если вы на самом деле так думаете обо мне, выходите сражаться со мной в любом удобном месте”». И эти слова обязательно передавали Мицуру.

Поэтому, хотя оба воина были отважны и мудры, они, в конце концов, разгневались, ибо люди продолжали науськивать их, и отправили друг другу послание:

«Мы больше не можем говорить так друг о друге. Мы выберем день, найдем удобное место и сразимся, чтобы увидеть, кто лучше». Обменявшись письмами, они выбрали поле сражения и установили день, после чего обе армии начали готовиться к битве.

Когда назначенный день настал, армии собрались утром в условленном месте. В каждой из них насчитывалось 500–600 воинов, и каждый воин был готов отдать все свои силы и жизнь. Обе стороны стояли в ста ярдах друг от друга, выставив вдоль переднего края щиты.

Вскоре каждая сторона отправила воина с письмом, официально объявляющим войну. Как только воин возвращался в свой лагерь, противник, как установлено правилами, посылал ему вслед стрелы. Не нестись в этот момент, не уклоняться и не оглядываться, но спокойно возвращаться в свой строй считалось признаком отваги.

После этого обе армии подняли щиты и начали готовиться к стрельбе, когда Ёсифуми сказал Мицуру: «В сегодняшнем сражении не имеет смысла, чтобы наши воины стреляли друг в друга. Ведь вы и я хотели узнать, что каждый из нас может показать другому, не так ли? Если так, нет необходимости затевать стрельбу между вашими и моими воинами. Лучше каждому из нас выйти из ряда и выстрелить, показывая свое искусство. Что вы думаете?»

Услышав предложение, Мицуру ответил так: «Именно этого я и желал. Я немедленно выхожу».

Затем он выехал на коне из-за щитов и встал, положив на лук стрелу с раздвоенным наконечником.

Ёсифуми был доволен таким ответом и сказал своим воинам: «Я хочу состязаться в стрельбе из лука с ним одним, используя все свое мастерство. Оставьте дело мне и наблюдайте. Если я погибну, заберите мое тело и похороните».

Затем он один выехал на лошади из-за щитов. Оба воина поскакали навстречу друг другу, держа наготове луки, и сделали первый выстрел. Надеясь поразить врага второй стрелой, каждый натянул тетиву и выстрелил в тот момент, когда они мчались мимо друг друга. Проехав, они повернули лошадей и поскакали обратно.

И снова каждый натянул тетиву, хотя в этот раз они мчались навстречу, не стреляя. Проехав мимо друг друга, они вновь повернули коней и поскакали назад. Опять они натянули тетиву и прицелились. Ёсифуми прицелился в центр тела Мицуру и выстрелил. Но Мицуру, уклоняясь от выстрела, резко наклонился в сторону, почти упав с лошади, и стрела попала в рукоять меча.

Мицуру вновь сел в седло и выстрелил в центр тела Ёсифуми, но Ёсифуми увернулся, и стрела попала в пояс, на котором висел меч.

Когда воины вновь помчались навстречу друг другу, Ёсифуми закричал Мицуру: «Мы оба стреляем в центр тела. Теперь мы знаем, что можем показать друг другу, и это не так плохо. Вы знаете, что мы не старые враги, и потому давайте остановимся. Мы просто хотели бросить вызов друг другу. Мы не хотели убивать друг друга, не так ли?»

«Я согласен, – сказал Мицуру. – Мы увидели, что у нас есть, что показать друг другу. Остановиться сейчас будет правильно. Я уведу своих воинов».

И каждый из них увел свою армию.

Воинов охватил ужас, когда их хозяева мчались навстречу друг другу и стреляли из лука, и каждый из них думал: сейчас его убьют! Сейчас его убьют! Поистине, смотреть, как сражаются их хозяева, им было тяжелее, чем самим стрелять друг в друга. Поэтому развязка поначалу озадачила их, но потом они возликовали.

Таким путем следовали воины древности. После поединка Мицуру и Ёсифуми стали близкими друзьями и, не колеблясь ни мгновения, говорили друг с другом обо всем.

Минамото-но Мицунака: Обращение воина

Чувство вины за убийство птиц и зверей (но отнюдь не людей) совсем не обязательно обусловлено буддизмом, который появился в Японии в VI в. Тем не менее буддизм оказал воздействие на тех, кто, ощущая такую вину, отказывался от мирской жизни. В следующем эпизоде, взятом из «Кондзяку моногатари сю» (т. 19, разд. 4), обращение в буддизм воина Минамото-но Мицунака (913–997) описано с очаровательной насмешкой. Мицунака, достигший высокого положения и известный также как Тада-но Мандзю (китаизированное произношение его имени), жил в Тада, провинция Сэтцу. В некоторых официальных летописях он упоминается также и как поэт, и действительно, его стихотворение включено в третью императорскую антологию «Сюи сю» (№ 334). Оно представляет собой ответ на стихотворение Киёвара-но Мотосукэ (908–990) по поводу отбытия последнего к месту службы – на должность губернатора провинции Хиго. Первые строки:

 
Сколько, как считаете, буду думать о вас
Когда мы, старики, уезжаем друг от друга?
 

Ответ гласил:

 
Вы правы, вам отправляться в дорогу,
А я остаюсь здесь ждать, как долго —
не знаю.
 

Среди тех, кто упомянут в рассказе, – Энъю-ин, шестьдесят четвертый император Энъю (959–991). Мидзуно – пятьдесят шестой император Сэйва (850–880), шесть сыновей которого положили начало шести семьям Минамото (в китайском прочтении – Гэндзи). Одна из линий, начавшаяся с принца Садасуми, превратилась в славный военный клан, ибо его сын Цунэмото (917–961) стал главнокомандующим. По этой генеалогии Минамото традиционно называли Сэйва Гэндзи.

Монах Гэнкэн (977–1020), третий сын Мицунака, поначалу был известным воином-монахом, но стал набожным буддистом. Он также писал стихи и оставил после себя пятьдесят одно стихотворение.

* * *

В правление Энъю-ина жил человек по имени Минамото-но Мицунака, занимавший пост Начальника Левых императорских конюшен. Сын губернатора Тикудзэн Цунэмото, он был несравненным воином, поэтому двор относился к нему с почтением, а знать, министры и высокие чины жаждали заполучить его на службу. Потомок императора Мидзуно, он был знатного происхождения. После долгих лет службы при дворе Мицунака достиг огромного влияния и заслуг, сравнимых лишь с теми, кто занимал должность губернатора в различных провинциях. В конце концов он стал губернатором Сэтцу. К старости он построил себе дом в Тада, что в Тэсима, в этой же провинции, где и жил.

У него было много сыновей, все они преуспели в бусидо, за исключением одного, который стал монахом. Его звали Гэнкэн, он был учеником Дзиндзэна из Иимуро^[9] и жил в монастыре на горе Хиэй^[10]. Однажды он посетил своего отца в Тада и был глубоко огорчен, видя, как тот убивает живых существ. Возвращаясь в Иокава, Гэнкэн остановился выразить почтение монаху Гэнсину^[11] и сказал ему:

«Мне очень больно видеть, как ведет себя мой отец. Ему уже больше шестидесяти и не так уж много ему осталось прожить. Но он по-прежнему выезжает летом на охоту с сорока-пятьюдесятью ястребами и беспрестанно убивает живых существ. Держать летом ястребов – лучший способ отнимать жизнь.

Он ставит сети в реках и ловит множество рыбы. У него много орлов, которым он скармливает животных. Каждый день его люди ловят неводом рыбу в море. Он постоянно посылает людей с оружием охотиться на оленей. И все эти убийства он совершает в своей вотчине. Тех же, кого он убил в отдаленных местах, и не сосчитать.

Далее, если ему попадается кто-нибудь, перечащий его желаниям, он убивает его, как насекомое. Если человек совершил незначительное преступление, он отрубает ему руки и ноги.

Если он будет продолжать совершать так много грехов, то сколько же он будет страдать в будущих жизнях? Это очень печалит меня. Я думаю о том, как подать ему мысль стать монахом, но я слишком боюсь его и не могу найти возможности предложить ему это.

Почтеннейший, не были бы вы так добры убедить его войти в обитель? Как я говорил, сердце у него – как у демона, но я полагаю, что он серьезно отнесется к словам такого возвышенного и святого человека, как вы».

«То, что ты сказал, – замечательно, – ответил монах Гэнсин. – Если мы сможем убедить кого-нибудь подобного твоему отцу стать монахом, это само по себе будет добродетельным деянием. Кроме того, это убережет его от убийства многих живых существ, что породит бесконечное множество других добродетельных деяний. Я, конечно, попробую. Но мне будет тяжело сделать это самому. Подобную задачу я должен решить вместе с людьми, подобными Какууну и Ингэну^[12]. Отправляйся первым в Тада и оставайся там. Потом приеду я с этими двумя людьми, сделав вид, что решил по нашим правилам навестить тебя во время путешествия. Увидев нас, изобрази суету и скажи своему отцу, что такие-то и такие-то святые почтенные люди, странствуя, приехали к тебе поговорить на религиозные темы.

Хотя у твоего отца сердце демона, он, безусловно, слышал о нас. Если он встревожится и рассердится на твои слова, скажи ему: «Эти святые люди не всегда спускаются с горы, даже когда их приглашают к императору. То, что во время странствия они прибыли к нам, – редкость». Затем убеди его: «Пожалуйста, используйте эту возможность, чтобы совершить что-то доброе, и попросите у них наставления. Если вы выслушаете их наставление, ваши грехи могут быть уменьшены, а жизнь – продлена». Если у нас появится возможность дать наставление, мы попытаемся убедить его стать монахом. И даже при случайной беседе мы сделаем все возможное, чтобы помочь ему понять, в каком положении он находится».

Обрадовавшись, Гэнкэн отправился назад в Тада.

Монах Гэнсин встретил двух людей и сказал им: «Я собираюсь в провинцию Сэтцу, чтобы исполнить такой-то замысел. Идемте со мной». Оба ответили: «Это хорошая мысль». Так все трое отправились в Сэтцу.

Они шли два дня, и после полудня следующего дня добрались до окрестностей Тада. Они послали вестника с письмом: «Такие-то и такие-то желают видеть учителя Гэнкэна. Не воспользоваться такой возможностью нельзя, ибо они только что посетили священную гору Миноо».

Услышав, что сказал посланник, Гэнкэн приказал ему привести их. Затем он побежал к отцу и сказал ему: «Господин, святые люди прибыли из Иокава, чтобы посетить нас!»

«Что ты говоришь, сын?» – спросил губернатор. Убедившись в том, что услышал, он сказал: «Я также слышал, что это весьма достопочтенные монахи. Я обязательно встречусь с ними и выражу свое уважение. Какая радостная весть! Обращайся с ними должным образом! Приведи все в порядок!»

И сам он потерял покой и стал суетиться и хлопотать.

В глубине души Гэнкэн был очень рад. Он пригласил святых людей войти и провел их в роскошные, великолепные покои.

Губернатор передал святым людям через Гэнкэна: «Хотя мне следует немедленно посетить вас в ваших покоях, я боюсь, что это будет невежливо с моей стороны, ибо вы, наверное, устали с дороги. Поэтому могу я предложить, чтобы вы отдохнули и, может быть, приняли вечером ванну? Я же нанесу вам визит завтра. Могу я услышать ваше мнение, достопочтенные?»

«Мы возвращаемся с горы Миноо, где совершали поклонение, и хотели вернуться в обитель сегодня. Но, услышав ваши великодушные слова, мы хотели бы перед возвращением встретиться с вами».

Когда Гэнкэн принес такой ответ, губернатор был очень доволен.

«Трое человек, что почтили нас сегодня своим присутствием, – сказал Гэнкэн, – не приходят даже тогда, когда их вызывает император. Им случилось неожиданно посетить нас сегодня. Могу ли я предположить, что вы воспользуетесь этой возможностью и подарите им несколько буддийских сутр?»

«То, что ты сказал – замечательно, – ответил губернатор. – Я обязательно сделаю это».

Он нарисовал Будду-Амитабху и преподнес изображение святым людям. Затем он начал копировать текст «Лотосовой сутры» и послал сказать монахам: «Я решил воспользоваться возможностью исполнить и это. Могу я просить вас остаться, по крайней мере, до завтра, чтобы ваши ноги могли немного отдохнуть?»

«Если так, мы с благодарностью последуем вашему предложению и отправимся в путь завтра», – ответили монахи.

Вечером губернатор приказал нагреть воду для купания. Приготовленная вода была такой изысканной и такой чистой, что ею невозможно было нахвалиться. Монахи провели всю ночь, с наслаждением купаясь.

К полудню следующего дня сутра была готова. Статуи Шакьяму-ни, которые губернатор, занятый своими неправедными делами, все не находил времени закончить, были завершены, и весьма искусно. Сразу после полудня губернатор приказал повесить сутру на южной стороне дома и отправил к монахам посланца сказать, что он готов.

Трое монахов вышли и совершили церемониальную службу, которую возглавлял Ингэн. Возможно, и для губернатора пришло время дать буддийский обет: во время проповеди Ингэна он громко расплакался. И он был не один такой. Все его воины, люди с сердцами демонов, тоже плакали.

Когда проповедь закончилась, губернатор подошел к трем наставникам и, официально встречая их, произнес: «Благодаря какой-то карме вам случилось неожиданно посетить меня и проповедовать добродетельные поступки. Быть может, это означает, что пришло время и для меня. Прошли годы, и вот я уже стар. Я совершил бесчисленное множество грехов. Теперь я хочу стать монахом. Не были бы вы столь великодушны и не пробыли бы у нас еще два дня, чтобы я мог встать на путь Будды?»

«Очень приятно слышать то, что вы говорите, губернатор, – сказал монах Гэнсин. – Мы бы, конечно, были рады сделать то, о чем вы просите. Однако завтра благоприятный день, и для вас было бы лучше всего вступить на путь Будды завтра. Потом благоприятного дня не будет долго».

Гэнсин сказал так потому, что был уверен: такие люди склонны чувствовать себя набожными сразу после проповеди и говорить что-нибудь подобное. Но спустя несколько дней обязательно меняют свое мнение.

«В таком случае, может быть, вы поторопитесь и пострижете меня в монахи сегодня?» – спросил губернатор.

«Сегодня неблагоприятный день для того, чтобы стать монахом, – сказал Гэнсин. – Подождите еще один день, и вы примете буддийский обет завтра рано утром».

Губернатор сказал: «Я буду более чем счастлив сделать это».

Затем, потирая от удовольствия руки, он вернулся в свои покои, призвал верных воинов и произнес: «Завтра я собираюсь принять обет. За все эти годы я ни разу не утратил пути воина. Я останусь на этом пути еще одну ночь. Помните об этом и хорошо стерегите меня этой ночью».

Услышав от господина такие слова, воины ушли в слезах.

Затем четыреста или пятьсот человек, все в доспехах, вооруженные луками и стрелами, окружили дом губернатора тремя-четырьмя рядами. Всю ночь они жгли костры, а местность постоянно контролировали дозоры. Они сторожили своего господина так, что даже муха не смогла бы пролететь мимо них.

Шла ночь, и губернатор становился все более и более неуверенным в себе. Как только рассвело, он быстро умылся и попросил святых людей совершить службу и позволить ему стать монахом. Все трое с радостью согласились. Тем временем у ястребов, сидевших в клетках, перерезали привязь, и они взмыли в небо, подобно испуганным воронам. К ловушкам для ловли рыбы послали людей, чтобы порвать их. Из клеток выпустили всех орлов. Затем послали людей за большими неводами для рыбы, которые затем разрезали перед домом на мелкие кусочки. Все доспехи, луки и стрелы, военные жезлы, хранившиеся в арсенале, были вытащены, собраны в кучу и сожжены.

Еще пятьдесят самураев, служивших губернатору долгие годы, приняли обет вместе с ним. Их жены и дети непрерывно плакали от горя.

Хотя принятие буддийского обета важно при любых обстоятельствах, этот случай был особенно достоин ликования. После того как губернатор принял обет, наставники преподали ему в виде легко воспринимаемых притч еще более благородные истины, поэтому губернатор неистово потирал руки от радости и плакал.

Мы смогли передать ему добродетельное учение, думали святые люди. Но перед уходом мы должны сделать его чуть праведнее.

Поэтому они сказали: «Можно нам остаться еще на один день? Мы хотели бы отправиться послезавтра».

Переполненный радостью, новообращенный вернулся в свои покои. День подошел к концу.

На следующий день святые учителя сказали друг другу: «Мы пробудили в нем какие-то возвышенные чувства. Если мы сейчас доведем его до неистовства, мы сможем пробудить их еще более».

Собираясь обращать в веру губернатора, монахи принесли с собой одеяние бодхисаттвы и еще около десяти вещей. Теперь они спрятали несколько человек, умевших играть на флейте и сё^[13], и одели одного из них в костюм бодхисаттвы.

«Когда новообращенный придет к нам, – сказали им наставники, – мы поговорим с ним об учении. В это время вы начнете играть на флейтах и сё за тем холмом к западу от пруда, а затем выйдете, играя возвышенную музыку».

Когда музыканты исполнили все, что им сказали, новообращенный был восхищен и спросил: «Что это за музыка?»

Наставники сделали вид, что ничего не знают, и сказали: «Мы тоже удивлены. Возможно, это посланцы, приветствующие вас в раю. Вознесем же молитвы».

Зазвучал хор, состоящий из перемешивавшихся голосов наставников и десяти их учеников. Казалось, что новообращенный будет без конца потирать руки от радости. Затем кто-то открыл бумажную дверь комнаты, где находился новообращенный. И – о чудо! – прямо на него шел бодхисаттва с золотым лотосом в руках. Увидев это и громко зарыдав, губернатор упал с веранды на землю и стал молиться. Наставники тоже почтительно вознесли молитвы. Вскоре бодхисаттва удалился вместе с играющими музыкантами.

Взобравшись обратно на веранду, новообращенный сказал: «Вы проявили необычайную добродетель. Я тот, кто убил бесчисленное множество живых существ. Я хотел бы искупить свои грехи. Построив буддийский зал, я прекращу совершать преступления и спасу жизни других существ».

И он начал строить зал. Наставники покинули Тада на следующее утро и вернулись на гору. Потом, когда зал был построен, совершили службу. Сегодняшний храм Тада – это множество залов, которые начали строить с того самого.