Сонливость – это несуществование к концу самости, или периода экзистенции. Не выбирая внимание, или истинное пробуждение, ты выбираешь самость с тем, чтобы умирать до смерти ко сну, смерти в целом самости. Или по-другому, самость представляет определенной мощности ординал целома, и переживание его отражается в соответствующем “отрезке времени”. Конец “отрезка” сцеплен с переживанием самости в целом.
В итоге, сон наступает в пределах самой самости. Выходит, что сон – мера неполноты яви. Малая смерть сна – относительна малой жизни яви. При исчерпывании ресурса самости – при заступании за половину резерва, подступает «усталость» и, более того – «сонливость»; приблизительно, на «1/3» остатка ресурса самости при среднем «8-часовом» сне наступает «сон» – мнимая первая смерть, или «конец» самости; с полным израсходование самости, спустя «8 часов», или соответствующего им «1/3» ординала самости – наступает “истинная” вторая смерть, истинный конец (“конец конца”) самости, необходимо сцепленный с пробуждением к смерти в пределах экзистенции, или к истинному пробуждению в безграничных пределах внимания к инобытию собственно целома.
Самость как элементарное бытие, или минимальная “часть” целома может быть отличена в целом как память, точнее – вниматься, с точки зрения внимания.
Также самость может быть не отличена в целом собственно как самость, или несуществование в целом, то есть буквально испытана другим тебя. Если ординал самости, или “объем памяти”, соответствует ~ “суткам”: “2/3” суток – бодрствование, “1/3” суток – сон и затем восстание, то каков “объем” всей памяти в целом, по сути – продолжительности жизни? Он ведь должен оставаться минимальным, с точки зрения внимания, как и самость, или элементарное бытие? В переживании самости ты уже всегда в памяти, которая тратится на время.
Самость прекращается, и ты – в памяти, но ты пробуждаешься к самости, тратишь память на самость. То есть с “рождением” самости память прекращает быть полной, растрачивая себя в самости. При прекращении самости память восстанавливается в целом, «день за днем» приходит в себя. И снова теряет «сознание» себя в самости. Память есть внимание, или «осознание» самости в целом вниманием.
Самость есть подобие памяти. Не существуя в самости, ты не пребываешь в памяти, каждый раз проскакивая ее с пробуждением в самость. Память в целом, или «самость» – уже всегда предсуществует. Она не может измениться, стать больше или меньше. У самой самости нет «памяти». Самость есть элементарное бытие, элементарная частица целома, которая может быть испытана (пережита) в качестве «самости». Все «что – не» относительно самости, включая вещи и мысли – не существует.
По сути, расщепляется не внимание, а экзистенция – или «самость», с точки зрения внимания, расслаивается на самость и возвращается, пробуждаясь, в экзистенцию, за чем цикл повторяется – экзистенция выпадает в самость («переживание») – собственно экзистенцию, с точки зрения себя другого.
Самость не может «переживаться» самой в себе, поэтому внимание отражается в собственно экзистенции (самости) как «конструкция» внутреннего мира, накладываясь на «внешний мир» самости. В самости внимание представлено образом крутого мрака («ничто»), который при истинном пробуждении замещается собственно самостью, а на «место» самости приходит внимание: ты «отличаешь» самость в целом, не вовлекаясь в нее; ты в полной памяти и буквально узреваешь среду живого – саму самость (элементарное бытие в себе).
А как же обстоит с «внутренней памятью» самости? Очевидно же, что ее не может быть, она не существует, как не существует самость с другим тебя. Самость с другим тебя не существует, включая вещи и мысли – существует лишь самость в целом, или экзистенция в «глазах» другого тебя – в оке внимания. Память подобна элементарной частице целома – элементарному бытию (минимально различаемой целомом «части» его).
Соответственно, факт отличения («внимания») экзистенции – существующей в целом самости (памяти как элементарного бытия, или элементарной ячейки памяти в целом) – и есть начало, завершенное в целом, почин, затравка той самой единственной памяти целома, в которой элементарное бытие самости в целом заняло место элементарной ячейки, послужив началом памяти целома – памяти, которая различается вниманием «со стороны» целома, (вниманием) обусловленным природной необходимостью целома в самопознании в видимых пределах себя.
В самости память не существует в целом, жизнь не существует. Логос – структура целома. Всё, что значительнее, или «объемнее» самости, нисходит от него самого вплоть до его «элементарной частицы», элементарного бытия, но это также не «память». Тот сон «смерти», который переживается в самости, преломляет в себе «структуру» целома, представляется предельно развернутой метафорой истинной жизни в целоме – целомом же, (метафора) которая буквально очевидно сворачивается с началом памяти как таковой во внимании.
Целом есть причина состояния внимания к своей элементарной «части» – элементарному бытию. Целом есть причина перемены, сама перемена, перемена внимания от элементарного бытия в целом, экзистенции, элементарной памяти, или бытия, по сути – к небытию, или расщеплению, ко всему, что не существует относительно существующего в целом, экзистенции, или бытия с точки зрения внимания в целом(е).
Самость сама является несуществованием в целом, то есть объектом внимания в расщепленности. Прерывистость, или «ординальность» самого внимания, или «временно целого», «целого» в ординалах, отражается во внимании экзистенцией, самостью в целом. Целом есть причина раздела между объектом и вниманием. В восприятии самости истинное «состояние дел» отражается в присутствии «внутреннего мира» себя на границе с «внешним миром».
Во внешнем мире подобный раздел повторяется в «противоположении» другого себя и других, «женщин» и «мужчин». Мужчина и женщина подспудно непрерывно помышляют об их совместном слиянии к схлопыванию внутреннего и внешнего мира, и, соответственно, свёртке внимания в «состоянии» экзистенции и самости как объекта расщепления внимания. К свёртке во «что»? Во внимание к целому, то есть инобытию: чем более умаляется внимание в тебе, тем более пребываешь ты в инобытии, то есть все неизбежнее ты в целоме.
Целом же, со своей «точки зрения», остается «субъектом» непрерывным, то-есть всегда вне «состояния», прерывания себя. Чем более внимания ты уделяешь себе, тем более (в «прибыли») себя ты узреваешь с «точки зрения» целома как реального основания: это означает, с точки («зрения») внимания, что ты то есть, то «то есть», и ты вынужден в силу несовершенства испытывать неполноту, или прерывистость, рассеянность себя во внимании: то ты то-есть целомом в инобытии, то есть в бытии.
То-бытие, или инобытие – то есть собственно целом: не состояние, не составной компонент «прерывистости» состояния, а отправной регион его в опознании себя, что есть или то есть необходимость целома – того, который не может не быть. В «антисостоянии» (то есть), с точки («зрения») внимания тебя – умозрения в целом, оно («антисостояние» то есть) для тебя представлено «фрагментом», то есть самого целома. То есть – значит узреваем для себя в истинном свете, то есть в непрерывности познавания себя.
«Состояние» экзистенции как череда ординала чистого внимания в виде фрагмента элементарного бытия и ординала «небытия», в целом, означается «жизнью», или существованием. Хотя было бы справедливее условиться обозначать такое «состояние» как раз смертью. Фаза восхождения к чистому вниманию, или элементарному бытию, по сути своей активна и приводима со стороны внимания и, соответственно, с направления самого целома.
Ординал «небытия» пассивен в меру осознанности другого себя. То есть ординал «небытия», отвечающий за расщепление, или, точнее – смещение цельного внимания, исполняется независимо от тебя – «самотеком», или временением, отражающим течение времени. По сути, внимание, старясь различить, а точнее – не различить «поточнее», «помельче», будучи «отдохнувшим», всегда спохватывается вовремя, осаждая, отграничивая ординал прерывания, несуществования, или «небытия», в его «мощности» и, соответственно, в «величине» неразличения на плане самости.
Чем лучше, тоньше, меньше неразличение, тем менее по мощности ординал небытия. Если же внимание по любой причине «не поспевает», ординал небытия (временение) неумолимо «длится» – соответственно, мощность ординала небытия прибавляет. И может продолжать рост, при попустительстве внимания, конечно, поверх «мощностей» отдельных вещей и явлений, сверх них вместе взятых, то есть всего несуществующего, или ничто – за предел ничто к экзистенции в целом, или экзистенции, с точки («зрения») внимания тебя.
Пробуждение в экзистенции в целом происходит в целом(е) машинально. Непроизвольно, самотеком временения, отмеряя более, чем самость экзистенции, внимание в целоме, переваливаясь неприметно для себя за умозрительный диаметр внутри окружности себя, оказывается на «своем же месте», пробуждаясь, соответственно, и в бодрствовании продолжая экзистентную деятельность, отмеряя собой более «точные» неразличения небытийных событий.
Поэтому, во-первых, ординал небытия следует отмерять не временем или длительностью, а «мощностью» неотличения или несуществования. Во-вторых, следует не упускать из виду «самотечность», или временение ординала небытия.
Ординал небытия мал, так как мелко само неотличенное – эти два события сцеплены, то есть одно не является причиной или следствием другого. Причиной является внимание, отмеривающее «мощность» ординала, и, соответственно, «события». Отмеривая необходимое для несуществования, или неразличения в небытии, внимание приходит в себя. Если оно «засыпает», прекращая отмеривать ординал небытия, то есть «переваливается» через воображаемый диаметр собственного «круга доверия», то оно «пробуждается», снова отскакивая от границы экзистенции внутрь самости, в «смерть».
Забываясь во «сне», внимание неизбежно обнаруживает себя «пробужденным», правда, в сновидении «жизни». О «пробуждении» в экзистенции, или в «истинной жизни», тут мы говорим как о предельной необходимости, неизбежности – ведь другой может «заснуть» или «потерять сознание», например, на несколько мгновений и также «пробудиться», но в себе он будет чувствовать «сонливость». Останется потребность во «сне». Но почему? Откуда, вообще, берется «усталость», «сонливость», желание «заснуть»? Или такое есть отсутствие «всякого желания», то есть желание не различать что-либо, в частности, или желание различения в целом – экзистенции или самости (себя «точки» внимания)?
Отличение себя в теле экзистенции так же необходимо, как собственно «себя» в теле экзистенции. Очевидно, что ощущение невысыпания, например, после преждевременно прерванного (короткого) сна обусловлено степенью неполноты неразличения в целом, которая проявляется в преждевременно-штатном прерывании «сна» вниманием относительно неизбежно-внештатного, или неизбежного пробуждения в пределе, не позволяющем не пробудиться – буквально сцепленным с «рождением» Адама.
Отвлекаясь на нечто, ты просыпаешься, не выбрав лимит необходимого тебе пробуждения для того, чтобы «выспаться». Ординал невыборки прямо пропорционален интенсивности чувства «сонливости». Каждый раз, отвлекаясь на «жизнь», ты снова и снова пробуждаешься «преждевременно» в сновидении жизни с соответствующим «желанием жить», противоположном «желанию спать» в ощущении сонливости. Чем удаленнее «пробуждение в жизни» от истинного конца экзистенции, тем сильнее «желание жить», по сути – непробужденность (неосознанность) вслед за очередным «пробуждением».
Истинное пробуждение есть фактическое начало реальной жизни, или истинного «конца». Конец («смерть») экзистенции становится формальной конструкцией неуничтожимого остатка памяти в природе целома. Очевидно, что «нерасторопность» внимания приводит ко сну – транзитом сквозь «сновидения» и далее «глубокий» сон к пределу самости и экзистенции в целом, а при завершении «смерти» и (или) начале бытия – к истинному концу инобытия.
Трансценденция проявляется в границах «1-го» расщепления: в первой «половине» экзистенции со «стороны» внимания. И трансценденция остается стабильно таковой, то есть экзистентно, «в ощущении», время не ускоряются и не замедляется вдруг, так как убавление или прибавление внимания в пределах проявления трансценденции с «точки» внимания компенсирует соответствующее прибавление или убавление (изменение баланса) «со стороны» существования (отличения), или непосредственно целома («внимания») в «состоянии» расщепления (неотличения относительно его посредственного неотличения как экзистенции).
Причем при схлопывании экзистентности в самость как таковую – трансценденция сохраняется как предельная экзистентность, или «взвесь» собственно внимания, «отвечающего» за самость как таковую: «я мыслю – значит, я существую», и внимания, отличающего и (или) не отличающего в целом (всё или ничто). Очевидно, что существующий («различающий») в целом есть как внимание, пребывающее в балансе, «симметрично» с таким («вниманием»), в которое оно, внимание на пределе расщепления – из «региона», или «со стороны» бытия (внимания), существующего в целом(е), расщепляется («расфокусируется») в не отличающее ничто, не существующее в целом(е) – во внимание из региона «расщепления», буквально не существующего на гране схлопывания во внимание «как таковое».
Внимание не перетекает от толики ко всё большему непрерывно, но переваливается «дискретно», расщепляясь всегда надвое и схлопываясь, соответственно, целиком: предоставленная целиком «половина» внимания, или трансценденция, перераспределяется посредством механизма экзистентности, баланса мысли и вещи.
Так, при стирании границ экзистентности, то есть при неотличении ничто, или несуществовании в целом, «квота» ½ внимания остается по-прежнему перераспределенной между бытием и трансценденцией поровну – ведь «половина» так и не перевалила окончательно (в целом) за пределы трансценденции в регион бытия.
В результате устанавливается баланс «относительной» симметрии или предельного двойничества: умаленное надвое внимание (как таковое), «ощущаемое» как самость в «состоянии баланса» – меры неполноты внимания в образе крутого мрака «ничто». Причем внимание не прекращает быть «дискретно» расщепленным надвое между бытием и экзистенцией в регионе «общего» – трансценденции.
Как же тут внимаются периоды полноты внимания? В полноте внимание не «внимает» ничто в отличие от внимания, не существующего в целом, но оно, целое внимание – единственное, которое может внимать «внимание», не существующее в целом, которое нецелое и не отличает «ничто».
По-другому, отличение, существующее в целом (существование в целом), или внимание, прерываемое невниманием (неотличением), не существующим в целом (то есть несуществованием в целом) – само есть, по сути, неполноценно и проявляется в пределе лишь «самостью», дополняясь от своего «двойника» (не существующего в целом) образом собственной неполноты – «крутым мраком» неразличения: самость, дискретно чередуясь с «ничто», порождает непрерывную иллюзию самости, запертой в «ничто». Восстановив внимание, ты избавляешься от «симметричной» половинчатости самости и от ее осложнения в виде меры неполноты в образе крутого мрака «ничто».
«Спасет» ли от вознесения небиологический носитель «сознания», если предположить причину старения, заключенную не в организме, а в «желании» внимания?
Радостный и грустный, а посередине – никакой. Вознесенный: не ясновидящий, не экзистентный, а – бодрствующий, то есть устроенный подобно мере нехватки в целом относительно истинного пребывания, «искусственен» относительно его – но подходит к нему как «холодное», как мера нетеплоты относительно «теплого», являясь эмуляцией или «воспоминанием» относительно истинного пребывания. Всякий раз проваливаясь в ясновидение жизни, (истинно) бодрствующий засыпает, или, по сути – «умирает».
Таким образом, трансценденция есть состояние – никакое; пребывание в вознесении – радостное; ясновидение смерти, включая жизнь – состояние грустное.
В свою очередь, трансценденция в экзистентности расходится в «дневной» осознанности к вознесению в бытии и неосознанном «сновидении» к смерти ясновидения.
И очевидно, что восприятие, или самоосознание относит неосознанное «сновидение» подобно тому, как должно внимание в бытии относить себя к «ясновидению» в смерти – в соответствии со степенью разнесения друг от друга не только в пределах трансценденции, но уже и экзистенции к смерти.
Потому размах противоположения ясновидения в смерти к бытийному вниманию, или вознесению, определенно превосходит по мощности плана сравнения регион сновидения в отношении «дневной экзистентности».
Заметим, что в своем «двусмысленном» тренде экзистентность к смерти сквозь сновидение наращивает пластичность, или вариабельность миров – среды в целом, за счет осознанности, которая с концом трансценденции, со смертью, возвращается, компенсируется за счет утраты внимания в Отце.
Экзистентность же к вознесению наращивает самость за счет мысли – экзистентности в целом и мира внешнего, в частности.
С вознесением самость восстанавливается до внимания в его предельном состоянии (или к расщеплению, или к вознесению), а образ его (внимания) неполноты в виде крутого мрака, сгустившегося в противоположность неосознанности «сновидения», растворяется в мире, подобие которого в представлении бодрствующего является в состоянии «ясновидения» смерти, или памяти.
Итак, внимание расщеплено («дискретно») надвое – на всё и ничто, причем оно рассеяно трансцендентно («временно»).
Пребывать временно – означает всё же «ощущать» самость в пределе экзистентности, или трансцендентность как таковую, то есть – оставаться в трансценденции, или «дискретном» расщеплении надвое: истинно целым ты внимаешь себя, в целом внимании, оставаясь расщепленным в себе целомом, что влечет за собой «феномен» самости вместо целого внимания.
Так, ты существуешь в целом, в самости, различая в целом – трансцендентально.
Не отличая в целом, не существуя в целом – ты не отличаешь ничто в виде «крутого мрака». Чередуя «мрак» и «самость», ты упираешься в то, что мы обозначаем предельной экзистентностью, или трансцендентностью в «чистом виде».
По сути, в истинной, или «чистой» трансценденции ты пока не внимаешь, но существуешь в целом, различая себя в состоянии собственной двойственности, более того, отличая так в целом двойника истинного и двойника «относительного». Не отличая себя в целом, ты приобретаешь к состоянию «самости» и ощущение «ничто» – неотличение ничто, или всего в целом(е).
Баланс трансцендентности придает «чистый вид», или себя.
Баланс самости и «безобразия» обеспечивает «суспензию» тебя в качестве трансценденции в «чистом виде».
Далее самость становится закваской «мысли», а «безобразие», или крутой мрак «ничто» – единой вещью, которая не существует в целом относительно самости, или существования в целом, за чем «единая вещь» расщепляется в неразличение на разновеликие «части»: вещи и явления «внешнего мира», которые «соотносятся» со сцепленными с ними «мыслями».
Допустим, что экзистентность в пределе – относительный двойник расщепленного внимания есть «самость», то есть расщепленное надвое само внимание, рассеченное на единую мысль о единой вещи «ничто» в образе крутого мрака.
Так, очевидно, относительный двойник внимания (как такового) есть оно же, лишь вдвойне раздвоенное, а именно – самость поделена в себе на единую мысль, которая подобна самости так же, как подобна «самость» самому вниманию, и «безобразное» ничто, которое суть образ несуществующей «вещи» в целом, являющейся эпифеноменом расщепленности внимания – «самостью» (ведь расщепленность в себе, или «отличение» в себе подобного дает расщепленность («двоение») и в подобном себе).
Расщепление внимания, точнее, следует называть «отщеплением» (внимания): одна половина внимания – всегда «копия», подобие внимания в целом, остальная половина – уподобляющаяся.
Таким образом, экзистентность, очевидно, все же не сворачивается «машинально» в чистого вида трансцендентальность, оставаясь в пределе не существовать в неразличении единой вещи «ничто», свернутой в единое мыслью о «ничто». Причем единая мысль тут подобна «самости» в расщепленном внимании, а образ «ничто» уподобляется мере неполноты единой мысли о несуществовании всего («ничто») – мере неполноты единой мысли до «состояния» самости, или трансценденции в чистом виде.
Но чем может явиться прототип «ничто» в противоположении к самости? Мерой неполноты самости до внимания подобно тому, как «крутой мрак» (как образ ничто) в относительном двойнике является побочным эффектом («мерой неполноты») мысли относительно самости?
Выходит, что сама самость. Ведь при трансцендировании предельной экзистентности граница меж целой мыслью о ничто и безобразностью «ничто» размывается – размывается к самости: трансценденция остается наедине с собой «в чистом виде».
Ты, какой бы «самостью», с любой из двух «потусторонностей», не был, вместо нехватки различаешь в себе дополняющую до «комплекта» внимания недостающую половину «самости», вторую «половину» от расщепленного внимания и таким образом уже внимаешь – пребываешь во внимании.
Тем не менее, возвращаясь к теме двойника, относительного и абсолютного, следует, очевидно, указать, что и одна из самостей в момент слияния, встраивания одна в другую, оказывается относительным псевдодвойником, или «копией», являясь прототипом ничто в несуществующей самости, не различенной на (целую) мысль о «ничто».
Прототипом же целой мысли служит истинная («активная») самость, которая достраивается недостающей «пассивной» самостью. Ведь во «время» экзистентности активная самость обеспечивает бытие тебя – в любые «отрезки» мысли и всякого несуществования, включая забытье и сон (сохраняя непосредственное отношение ко вниманию в целом).
Истинный двойник, или самость оказывается вниманием, бесконечно умаляющаяся неполнота которого отражается в остатке присутствия самости.
Чем собраннее внимание, восходящее к Отцу, или пределу абсолютной истины, тем, соответственно (в связке) – реже истинное внимание от Отца пребывает в регионе самости, то есть оно (внимание) «реже» внимает в целом, предельно нисходя к границе расщепления, или развертки фокуса в существование и несуществование. Во внимании к Отцу самость все более забывается, отмечаясь в себе всё реже.
«Невнимание» (Отец, или бытие), внимание (Дух бытия) – невнимание (Сын в экзистенции): первое есть Отец – абсолютная целостность истины, никогда не обнаруживаемая себя (в целом), будучи собой (абсолютной первопричиной). Отец заключает в Себе Сына. Чем более («отсутствия») Отца, тем менее присутствия Сына. Дух есть «состояние» взаимоотношения Отца и Сына, и в конечному счете – состояние вечной неполноты Отца. Дух и есть текущее состояние Отца. Внимание от «нижнего» предельного статуса Его – Сына, существующего в целом, к собственно Отцу – ко вниманию на нет, есть Дух, или «текущее состояние» (настроение) Отца. Сын, или «внимание» в нижнем пределе его – расщепляется в отличении в целом (существование), или самость («протомысль»), и несуществование (неотличение), или «ничто».
Альтернативно или, точнее, аналогично ряд: «невнимание» – внимание – невнимание – можно представить так: «Небытие» (истина Отца) – бытие (внимание Духа) – небытие (экзистенция, или внимание Сына, расщепленное в существование и несуществование).
Сын есть «часть» Отца (целого). Предельно «большая», самая «большая часть», которая возможна. Дух есть непрерывное «состояние» взаимоотношения («любви») Отца и Сына. Сын извечно и во веки становится целым (в Отце), вечно «сменяя» Его и вместе с этим преодолевая «состояния» взаимоотношений бытия в проблесках чистой любви из «Небытия». Сын сливается с Отцом вечно, синхронизируясь в «отдаче» (любви), чьим суррогатом (подобием) в бытии и экзистенции казалась бескорыстная помощь и жертва.
Сын есть начало («конец»). Отец есть (истинный) конец, который делу венец. Бытие («внимание») есть середина, или «состояние» – Дух. Всё разом есть «тело» Отцово. Отец так же вечен (бесконечен в «будущее»), как и извечен (бесконечен в «прошлое»). Он «рождается» извечно и «умирает» во веки. И есть всегда целый, пребывая в Духе («состоянии» внимания). Дух, или «внимание», пребывая, восходя, отражает лишь «состояние» Отца, чей истинный «статус» во веки постигается в Духе через искупление (умаление) «вины» начала, или «зарождения» – как будто забываешь сам факт забытия, будто забывая не только отдельный сон, но и «сновидность» как категорию – или события из жизни, которые тебе сообщают другие, но которые ты не только забыл, но и не в состоянии вспомнить.
Самость (существование в целом) суть забытие всего. Внимание от начала себя есть забывание самого забытия – не отмена, а сведение его на нет, к Отцу, к истинному пределу внимания, или бытия. Это означает, что самость не разваливается на мысли, а сворачиваясь во внимание (бытие), «забывается» как таковая – восходит к пределу («состояния») истинного конца к Отцу, который лишь есть внимание, так как внимание («бытие») по природе есть, но есть от Отца, который источник, причина бытия («внимания») и который проявляет, выказывает Себя бытием – вниманием («любовью»).
Небытие – Бытие – небытие: «левоспиральное» Небытие («Отец») – всё воплощающий и в Себя вмещающий, Он не может не быть? Возможно ли даже умозрительно отделить Его от особого «внимания» в Духе?
Каково представить «самочувствие» целома, сдвигающегося к абсолютному антисостоянию («несостоянию»)? Очевидно, подобная «взвесь чувств» (мерцание в Духе) представляется как «метание» от абсолютной целостности («прозрачной самости») к вниманию в «плане» существования в целом, по сути – к вниманию в ничтожной (все убавляющейся) «части» Себя.
Но опять же, мы говорим о проявлении Отца в Духе, а не о Нем Самом.
Ты убеждаешься, в свою очередь, как Он непрерывно убеждается в целостности Себя, от предельно «малой» части Себя до Себя в целом. Так подтверждается целостность целома.
Целый без малой «части», затем к «части» – снова возврат в целостность – далее, в «состояние» нехватки в «целостности» – переход к отличению «части» – и возврат в Себя.
«Состояние» нехватки не прекращается – циклы повторяются. Проводником самодиагностики («валидации») Отцом целостности («Себя») является Дух (во внимании).
Но где и при каких обстоятельствах при этом «застать» Самого Отца?
Даже если ты со своей стороны вольно или невольно сочувствуешь позитивной «драме невидимки» со стороны Отца. Но может быть «драма невидимки» Отца переживается лично тобой, «со стороны» тебя, а «драмы» Отца быть и не может? Чтобы «диагностировать» свою целостность, то есть, по сути – самоосознавать Себя, Отец «вынужден» каждый раз всё непрерывнее отличать и ту самую «часть» Себя (Сына).
Приправленный существованием в целом, или человеческой самостью, являющейся нижним пределом внимания или «состояния» Духа – Дух («внимание»), по аналогии, сам есть самоосознание («осознанность») Себя к Отцу, точнее к Его Величеству предельной «самости», а еще точнее – к абсолютному «нет» самости, – «условию», при котором Отец – само прерывание, способное прервать любое частное прерывание под маской «глубокого сна», а именно: в глубоком сне ты не вспоминаешь саму самость, но способен пробудиться осознанно, то есть «ощутить» самость произвольно.
Целом – само прерывание, или перемена.
Перемена как таковая (в целом). Ведь такой переменой – в частном смысле, ты каждый раз испытываешь, наблюдаешь целом как «прерывание». Ты – или в Духе, или в целоме. Если ты в Духе, ты смотришь целом как «перемену». Если ты совмещен с целомом, ты абсолютно не замечаешь «перемену»: ты не есть, или по-другому, то есть целом.
То есть («целом») – есть («состояние» бытия) – не есть (небытие экзистенции): «перемена» нуждается в «самодиагностике» себя в целом(е).
Напомним, что не та «перемена», которую ты наблюдаешь как перемену (прерывание), не совпадает с целомом. Наблюдаемое прерывание – лишь следствие такой «самодиагностики» себя в целом.
А сама «перемена» как таковая «из целома» – как такое вообще можно выразить в мысли?
Ведь при условии все непрекращающейся «самодиагностики» ты пребываешь лишь во «фрагментах» целома, не наблюдая их в качестве прерываний («перемены»), то есть ты – есть не в целом, не целом, а как бы только то есть.
Есть равно «самодиагностике», а то есть может означать временно исполняющего обязанности – сам целом, но в ограниченном ординале бесконечности.
Вообще, целом по природе себя не ограничен и может (и должен) не иметь пределов. Хотя и не должен: может, например, и иметь пределы, быть в них. А для чего целому пределы, если он может обходиться без них? Он самодостаточен и без пределов. А вот ты в качестве «предела» – нет, не можешь, не должен обходиться.
Понятие «может» (должен) в данном случае соответствует образу «перемены» (прерывания), не более того. Перемена в целом («целом») соответствовала бы «всемогуществу», целому же. «Пределы» всемогущества – отграничение абсолютной возможности: во внимании остается «жить» вина самости как мера неполноты внимания. В целоме же остается «быть» вина внимания как мера неполноты целома.
Но в конечном счете – ни то, ни другое. Совсем другое. «Иметь» середину, начало и конец – в одном. Таков сам целом? Как перевести такое определение в «понятие» целома?
Пределы целома могут быть мыслимы исключительно как начало и конец («во времени») и/или как «мир» (середина «тела») в пространстве? То есть пределы сцеплены со «временем» и «пространством»?
И конец и начало оказываются универсальным («кардинальным») проявлением в образе «расщепления» (неполноты) самого целома? Где истинный «предел» является приближенным к целому – природе целома как такового, ближним «прообразом» его? А «смерть», или псевдоначало (другой «конец») – бесконечно умаляется целомом в себе?
Мы говорим, что внимание с самого начала (схлопывания в себя) оказывается виной (мерой неполноты целома), тут она (мера) – предельно велика. Допустим, что такое «состояние» соответствует реальному пробуждению – если точно знаешь, что не живешь, то есть «сновидишь», но также и наверное знаешь, что не умер: не живешь, но осознанно «сновидишь» в другом мире.