Покидая «ротонду»

Данная книга является художественным произведением, не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет и не пропагандирует их. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.

© Генри Сирил, 2023

ISBN 978-5-0060-3804-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Обычное дело. Во всяком случае – не что-то из ряда вон выходящее.

Двое отморозков (уже установлено, что преступников было именно двое, их зафиксировала одна из камер наружного наблюдения) вломились в особняк с вероятной целью ограбить дорогое жилище. Но у придурков ничего не вышло. Хозяин дома оказался не из робких. Результат – трое погибших: один из нападавших и супружеская пара, хозяева дома.

Впрочем, женщина погибла не от рук преступников. Норио Таката не был криминалистом, и разбираться в причинах смерти – не его работа, но по неестественной худобе выходило, что женщина умерла… от голода? Однако, почему, собственно, от голода? Люди, страдающие неизлечимой болезнью, часто выглядят намного хуже, чем она. Рак? Ладно, позже узнаем.

Обычное дело. Ничего из ряда вон.

Кроме одного.

Через считаные часы Япония взлетит на воздух. СМИ разнесет эту новость по всему интернету. Каждая паршивая газетёнка, каждый новостной портал вцепится в «сенсацию» своими острыми коготками, какими они выцарапывают себе хлеб из чужого горя.

Жертвой преступников был не кто иной, как господин Кацуми Ямасаки.

Старший лейтенант Таката представил себе, как нечто подобное произошло бы, скажем, со Стивеном Спилбергом. Он представил масштаб такой новости. Ох. Журналисты разорвут его отдел в клочья. Да и черт бы с ним. Но они будут мешать расследованию, вот что скверно. А они будут. Никогда еще не было по-другому. За всю историю существования полиции и этих падальщиков.

«Известный режиссер Кацуми Ямасаки найден дома застреленным!»

Постойте-постойте. А не он ли был режиссером того фильма, в котором снималась пропавшая Эрика Савада? Черт, этого еще не хватало. Таких совпадений не бывает.

Ладно, чего теперь, будет как будет.

Таката отступил на шаг, давая дорогу группе криминалистов. Хотел закурить, но вспомнил, что с прошлого утра твердо решил бросить, вроде как. Да и сигарет у него не было. Не стал покупать. Бросил ведь, вашу мать.

Беспокойство и раздражение старшего лейтенанта можно было понять. Окидывая профессиональным взглядом место преступление, он шарил по карманам в поисках чего-нибудь, что могло бы заменить сигарету (зубочистки что ли купить?) и с рабочего настроения его неумолимо сбивала одна мысль, прилипчивая, как голодная муха: это дело будет самым громким в его карьере, что б вас всех.

Но он ошибался.

Будет шум, будут толпы журналистов, осаждающих его участок; ток-шоу, интервью с «очевидцами», «независимые расследованиями»; чудовищное давление со стороны НПА – все это будет. И все со временем успокоится. Забудется. Сотрется из памяти всего мира. Волна утихнет сама собой, как это обычно и бывает. Пропадет интерес масс. Но окончательно о трагедии, постигшей всемирно известного режиссера, забудут через одиннадцать месяцев и семнадцать дней, после его смерти.

Ровно через это время другие камеры наружного наблюдения, теперь уже торгового центра на окраине индустриального района, недалеко от порта Нагои, запечатлеют молодого человека. Он замешкается перед входом, постоит немного, затравлено озираясь по сторонам. Это будет в десять минут третьего по полудню. В следующую минуту автоматические двери торгово центра распахнутся и навстречу молодому человеку выскачет ребенок. На изображении будет отчетливо видно, как мужчина пристально, бесцеремонно вцепится взглядом в мальчика, затем, потеряв к нему всякий интерес, войдет в помещение. В двадцать минут того же часа он медленно расстегнёт пиджак, вытащит пистолет и устроит массовую кровавую расправу над девятнадцатью людьми. Убийца будет стрелять в женщин, мужчин, стариков, детей, инвалидов, в работников торгово центра и его посетителей.

Он будет убивать всех, кто окажется в прицеле его пистолета.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Нагоя. Префектура Айти. Япония.

Солнце лениво и привычно раскрашивало город, от которого по ночам оставался лишь контур, прочерченный нитями электрического света реклам, уличных фонарей и автомобильных фар. Как только оно и умеет, мазками сверху вниз, солнце успело закончить почти со всем зданием полицейского участка, оставив темнеть лишь первый его этаж, когда там уже собрались четверо.

Кин Канэко пристально, с нескрываемым любопытством смотрел на женщину, сидящую в дальнем углу небольшой комнаты для допросов.

– Господин Канэко, – обратился к нему один из полицейских.

Канэко медленно повернул к тому голову, не сводя глаз с женщины. Казалось, ему не хотелось выпускать ее из виду. Затем, так же медленно перевел и взгляд.

– М?

– Меня зовут Кодзи Сэки. Я старший следователь управления уголовных расследований департамента полиции Нагои. Это, – Сэки указал на коренастого мужчину, стоящего у двери, – старший лейтенант Норио Таката.

Таката гневно смотрел на Канэко, перекатывая во рту зубочистку.

– А это – доктор Аюми Накано, – следователь жестом указал на женщину, – та самая психиатр, присутствие которой на допросах было одним из ваших обязательных условий.

Доктор Накано сидела в глубине комнаты, положив ногу на ногу и держа в руках блокнот с ручкой. Диктофон у нее тоже был. Он лежал в нагрудном кармане темно-синего пиджака.

– Единственным, – сказал Канеко и слегка поклонился женщине.

– Простите? – Сказал Сэки.

– Присутствие на допросах госпожи Накано не было «одним из условий». Это единственное условие. Не так уж и много, согласитесь?

– И вы попрежнему отказываетесь от адвоката?

– Попрежнему, – подтвердил Канеко.

Сэки кивнул.

– Ну что ж, – сказал он, – мы удовлетворили вашу просьбу и теперь рассчитываем на вашу откровенность, какая, безусловно, пойдет вам только на пользу.

Солнце, наконец, добралось до первого этажа и теперь заливало комнату ярким утренним светом. Окно находилось прямо над головой Сэки, и Канеко, сидящий напротив следователя сильно щурился.

– Старые как мир полицейские приёмчики, – сказал Канеко усмехнувшись. – Допрос с лампой. Глупости какие. Я ведь обещал вам рассказать все, если вы выполните мою просьбу. Вы ее выполнили. И теперь услышите, что вас интересует, – он нагнулся через стол к следователю Сэки и неожиданно подмигнул ему – и даже в мельчайший подробностях, если вы такое любите.

Таката выплюнул зубочистку и подлетел к Канэко.

– Пасть закрой, ублюдок, пока я тебе ее не закрыл!

– Таката! – вмешался следователь, – Прекрати.

Выругавшись, Таката вставил в рот новую зубочистку и отошел обратно к двери.

Канеко улыбнулся и сказал:

– Ладно-ладно, я просто пошутил. Не нервничай так, здоровяк. У меня всех развлечений в жизни осталось – это три ваших физиономии наблюдать.

Женщина что-то застрочила в блокноте, а Сэки подошел к окну и опустил жалюзи. Вернувшись на место, он продолжил.

– Вы обвиняетесь в убийствах, совершенных с особой жестокостью, а так же в сокрытии похищения и в соучастии в пытках…

– Простите! – неожиданно перебил следователя Канеко, – Я глупый, я не подумал. Стойте-стойте. Ох, больше всего не свете я не люблю нарушать слово, которое дал, и сейчас противен сам себе, но я вынужден пересмотреть условия нашего договора. Мне бы хотелось внести еще один пункт. На все время, сколько продлятся наши беседы я должен быть обеспечен сигаретами.

Норио Таката побагровел.

– Ах ты говно! – прорычал он.

– Успокойся, Норио, – сказал Сэки.

– Да он ведь обыкновенно издевается над нами! – не унимался Таката. – Может тебе бутылочку сакэ принести, урод?

– Хватит! – Сэки ударил ладонью по металлической поверхности стола, и только тогда полицейский замолчал.

– Простите.

Лицо Канеко сделалось серьезным.

– Я вовсе не издеваюсь над вами, – сказал он спокойно. – Я курильщик. И мне совсем не нравиться перспектива выклянчивать у вас сигареты каждый раз, когда мне захочется покурить. И уж тем более, мне бы не хотелось, чтобы вы использовали мою маленькую зависимость в свих целях.

Следователь потер ушибленную ладонь и придвинул к себе увесистую папку, лежащую на краю стола.

– Хорошо. Это все?

Канеко кивнул.

– Итак, Продолжим. В первую очередь мне бы хотелось знать, зачем вы это сделали.

Канэко молчал.

– К сожалению, вы все равно не поверите, – наконец сказал он. – Нечего и начинать.

Сэки устало выдохнул, а Таката злобно закатил глаза и намеревался что-то сказать, но Канэко поспешно остановил его жестом рук, пристегнутых наручниками.

– Нет-нет, – сказал он, – это я так, риторически. Ведь в то, о чем я собираюсь вам рассказать, действительно поверить трудно. Даже, пожалуй, невозможно. Но я попробую.

– Я буду с вами честен, – сказал следователь Сэки. – Мне плевать на вашу мотивацию. Может быть в детстве вас избивал отец, может бросила любимая девушка, мне все равно. Вам светит смертная казнь и тут уж не поможет ни один адвокат, пускай и самый лучший в Японии. Впрочем, от их услуг вы отказались. Мне важно понять, стоит ли за вашим поступком кто-то еще.

Канэко грустно улыбнулся.

– Вы имеете в виду террористическое движение? Нет. Нас было только двое. К сожалению. Но мне хочется верить, что есть и еще кто-то.

Сэки быстро взглянул на него.

– Да, да, хочется. Потому что если это не так, то мы обречены.

Женщина-психиатр внесла что-то в блокнот. Все трое смотрели на Канэко, но тот молчал. Пауза затянулась. Сэки вытащил пачку «Мевиус», прикурил две сигареты и протянул одну Канэко. Таката недовольно покосился на табличку, запрещающую курить и усердней стал грызть зубочистку. Она не особо помогала. Равно как и никотиновые пластыри, которыми он облепил плечи обеих рук. Психиатр подала стаканчик с недопитым кофе, в качестве пепельницы.

– Давайте вот что, – продолжил следователь. – расскажите все с самого начала. И тогда, быть может, мы все вместе разберемся, как вы дошли до того, что сделали то, что сделали.

Канэко сделал несколько глубоких затяжек подряд, скурив сигарету до половины, пустил дым в потолок и бросил бычок в стакан.

– Вы уже ознакомились с записями Исикавы?

Сэки покосился на папку рядом с собой.

– Я получил ее только сегодня. Еще не успел.

Канэко кивнул.

– Изучите их.

– Разумеется.

Канэко попросил еще сигарету. Закурил.

– Простите, господин следователь, – сказала Аюми Накано, – могу я задать вопрос господину Канеко?

– Господину, – буркнул Таката.

– Да, пожалуйста, – ответил Сэки, а Канеко с интересом посмотрел на женщину.

Накано царапнула ручкой в блокноте, закрыла его, положила на колени и обратилась к Канеко:

– Скажите, почему именно мое присутствие в качестве эксперта было вашим непременным условием для сотрудничества?

– А с чего вы решили, что вы мне нужны именно в этом качестве?

Аюми Накано непонимающе вскинула бровь. Она ждала пояснения, но вместо этого Канеко легкомысленно пожал плечами, откинулся на спинку стула и сказал:

– Ну скажем так: я уверен в вашем профессионализме. Я читал несколько ваших научных статей, пару раз вы мелькали на местном телевидении в статусе эксперта-психолога… короче говоря, я жертва маркетинга.

– Спасибо, – сказала Накано, открыв блокнот и сделав запись. – Правда я психиатр, не психолог, но я вас поняла.

– Тем более, – улыбнулся Канэко. – Психиатр мне сейчас нужнее, правда?

Накано извинилась перед следователем за вмешательство, сказала, что пока вопросов у нее больше нет, во всяком случае, по существу – нет, и заняла свою прежнюю позу, положив ногу на ногу и раскрыв блокнот на чистой странице.

Канеко не спеша докурил, в этот раз до самого фильтра, и какое-то время сидел неподвижно с погасшим бычком, зажатым между пальцами. Его не торопили. Даже Норио Таката стоял молча, понимая по лицу задержанного, что тот молчит совсем не потому, что снова решил валять дурака. Он собирался с мыслями. В такие секунды не стоит давить на подозреваемого, нужно пристально следить за ним, и только когда (и если) в глазах его начнет мелькать сомнение, говорить или не говорить, вот тут и рявкнуть, выбить почву из под ног, не дать опомниться и передумать. А покуда ничего подобного в глазах сидящего в наручниках не мелькает – молчать. Это известно и стажерам, только окончившим полицейскую академию. А Таката был опытным полицейским.

– Хорошо, – сказал Канеко, бросив окурок в пепельницу, – я все расскажу. Но повторю: к огромному сожалению, нет в этом смысла, господин Сэки. Моя история покажется вам ахинеей душевнобольного, либо историей, выдуманной человеком, решившим поиздеваться напоследок перед казнью над парочкой полицейских. Я прекрасно это осознаю, – он привалился к спинке стула, прикрыл глаза и устало надавил пальцами на веки. – Вы обвиняете меня в убийствах, но…, – Канэко открыл глаза и закончил фразу спокойно и уверенно, – я никогда в жизни не убивал людей.

***

Исикава перевернул мою жизнь. Но перед этим он спас ее.

Иногда я думаю, что, если бы в тот день мои картины продавались чуть лучше? Возможно, я задержался на площади до вечера и двое уродов не стали бы дожидаться меня? Их ломало, а в таком состоянии вряд ли легко сохранять терпение и выдержку. Наверняка, отправились бы на поиски кого другого. А впрочем, кто знает. У вселенной свои планы. Исикавае нужен был ученик; тот, кому он сможет передать свои знания. Если все это не просто так, то что уж, значит я был обречен на встречу с ним. Такой мой путь, и сожалеть о нем глупо…

***

– Что ты мелишь? – перебил Таката. – За шизика хочешь сойти? Не выйдет. Давай по делу.

Канэко замолчал и равнодушно посмотрел на него. Затем перевел взгляд на следователя Сэки.

– Эту историю нельзя изложить в двух словах, – сказал Канэко. – Если вы хотите узнать, что на самом деле происходит, вам придется задержаться здесь до глубокой ночи. Конечно, я мог бы опустить подробности, но дело в том, что я не собираюсь этого делать. Потому что не намерен сдаваться. Я совершил глупость, нервы мои были на взводе, после смерти Исикавы, я не знал, что делать, был в отчаянии, на грани безумия. Ведь если я прав и нет никого больше, кто знает правду, кроме меня, то… В общем, мне не следовало так опрометчиво поступать. Будь я осторожен, я все еще был бы на свободе и смог бы сделать гораздо больше, смог бы продолжать борьбу. Но я сдался. Отчаяние овладело мной.

– Ах ты урод, отмороженный, – прошептал Таката.

Канэко проигнорировал его реплику и продолжал:

– Я повел себя как идиот и все испортил. Нужно было уходить в тень, прятаться, стать затворником, узником проклятого завода, каким был Исикава. Я должен был занять его место и продолжать бороться, а не попадаться в ваши лапы. Шансов и так почти не было, а теперь их и вовсе не осталось. Поэтому я цепляюсь за последнюю надежду.

– Надежду? – переспросил Сэки.

– Да. Я надеюсь, что сумею открыть вам глаза, господин следователь. Я понимаю всю безнадежность ситуации, но мне остается лишь одно. Попробовать. И если для этого мне придется говорить всю ночь, обнажая перед вами самые сокровенные мысли, я готов.

Сэки открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут заговорила Аюми Накано.

– Господин Сэки, можно вас на пару слов?

Следователь кивнул, и они вышли в коридор. Полицейский, сидевший на стуле рядом с комнатой допросов, выпрямился по стойке смирно.

– Что такое? – спросил Сэки, прикрыв за собой дверь.

– Я думаю, нам не следует перебивать его, господин Сэки. Понимаю, вам необходима конкретика и, разумеется, у вас нет времени на то, чтобы слушать бессодержательные исповеди преступников. Но, боюсь, если вы будете на него давить, Канэко может замкнуться в себе. Чтобы узнать, что вам необходимо, вам придется терпеливо слушать и, по возможности, не перебивать. Образно говоря, просеивать груду песка, чтобы найти крупицу золота. Кроме того, это поможет мне увидеть более полную клиническую картину. И тогда я смогу сделать объективное заключение о психическом состоянии этого человека.

Сэки кивнул. В общем-то, он это прекрасно понимал и сам, и перебивать не собирался. Аюми стоило сказать все это его другу, Такате. Впрочем, она сделала все правильно, поговорив именно с ним, и предоставив ему, как старшему, принимать решения.

– Надеюсь, – сказал Сэки, – во всем его словоблудии вы сумеете распознать попытку выдать себя за душевнобольного.

Аюми улыбнулась.

– Я ведь для этого здесь.

– Да-да, разумеется, – сказал Сэки задумчиво, глядя в пол, а потом посмотрел на Аюми. – Госпожа Накано, нам предстоит какое-то время работать вместе, и мне бы хотелось быть с вами предельно откровенным. Я был против вашего участия в этом деле. И совсем не потому, что сомневаюсь в вашей компетентности как специалиста, вовсе нет, даже наоборот, но, в силу своей деятельности, я весьма скептически отношусь к подобного рода ультиматумам, какой выдвинул нам Кин Канеко. Мне не совсем понятно его желание, чтобы непременно именно вы проводили психиатрическую экспертизу, да еще и во время следственных допросов. Но начальство посчитало иначе. Дело Канеко имеет сильный, очень сильный общественный резонанс, и закрыть его нужно как можно быстрее. А с помощью признания самого Канеко сделать это будет гораздо проще. Мы позволили себе этот компромисс, предварительно, разумеется, проверив, состоите ли вы с подозреваемым в родственных или… кхм, простите… иных связях… кхм, да… Не кажется ли вам это немного странным? Что вы думаете?

Аюми Накано, задумалась, покусывая слегка губы.

– Возможно это просто блажь, – сказала она. – Банальные комплексы раздутого эго. Во всяком случае на данный момент у меня нет других объяснений. Но мы ведь только начали.

– Вы правы.

Они вернулись в комнату. Сев на свое место под окном, Сэки вытащил пачку сигарет и зажигалку, и двинул их по столу в сторону сидящего напротив Канеко.

– Продолжайте.

***

В тот день, в день, когда я познакомился с Исикавой, картины продавались особенно плохо. Честно сказать, мне и раньше с трудом удавалось продать хотя бы пару работ за день. Суйбокуга, стиль, в котором я пишу, не интересен современным японцам. Я, конечно, мог бы, оставаясь в этом стиле, сменить жанр, перейти на монохромные комиксы, но, сказать по правде, уж лучше я вовсе перестану этим заниматься, чем уподоблюсь конвейерным так называемым мастерам, которые готовы изображать все, что угодно, лишь бы картины покупали. Каждый из них мечтает о том, чтобы заключить контракт с ТиЭнЭс.

Поняв, что сегодня мне не удастся заработать ни йены, я свернул картины, убрал их в тубус и отправился домой. Прыгнул на велосипед и покатил. Есть хотелось, вот это я помню. Я много чего помню из того дня, разные мелочи, хотя, если верить писателям и прочим, после такого сильного удара по голове, у людей, случается, начисто отшибает память. Врут, наверное, чтобы удобней было склеивать фрагменты сюжетов. Помню, проезжал по фусими дори, и остановился, чтобы взять в перевозном киоске несколько блинчиков на обед. Помню, продавец отложил смартфон, и я сумел разглядеть, что было изображено на экране. Он читал статью с последними новостями о поиске Эрики Савады. Я еще удивился: неужели шумиха вокруг этой истории еще не утихла? Впрочем, тут же подумал я, чему удивляться? Эрика Савада – звезда первой величины, а не какой-нибудь там никому не известный актер замшелого театра. Так оно, наверное, и должно быть. Люди пропадают ежедневно, но не каждый день это случается с известными актрисами. В скором времени в справедливости этой мысли мне придется убедиться на собственном опыте.

Я жил… Впрочем, вам прекрасно известно где я жил. Думаю, полиция успела уже установить даже начальную школу, в которую ходил маленький Кин Канэко, еще не ставший тем чудовищем, какое сейчас сидит перед вами, верно? Не отвечайте, вопрос риторический, ибо ни сам вопрос, ни ответ на него не имеет ровным счетом никакого значения. В моем детстве вы не отыщите ничего, что имело бы отношения к событиям последних дней. Эй, Аюми-тян, сделай-ка об э этом пометочку у себя в блокноте, и не трать время на бесплодные поиски отправной точки, излома, или как там у вас это называется, с которого все, якобы, и началось. Потому что никакого излома не было в безмятежном детстве мальчика Кина Канеко. Я не религиозный фанатик или обозлившейся на весь мир художник-неудачник. Я надеюсь в этом я сумею вас убедить. Тогда станет гораздо легче продираться нам вместе вперед. Так что слушайте внимательно, а я постараюсь ничего не упустить.

Итак, я приехал к своему дому. Через пару минут мне проломят голову. В собственной квартире. Но до того я столкнусь на частнице с соседкой, молодой девушкой по имени Сэкера Мията. Она будет выносить мусор.

Мы поздоровались. Сэкера выглядела уставшей. Это ее всегдашнее состояние. Долгие годы она ухаживает за парализованным дедом – единственным ее родственником, в квартире которого она и живет. Ради ухода за ним, Сэкера оставила учебу в Токио и перебралась сюда.

– Как дела? – спросил я. – Как дедушка?

Она вздохнула и не ответила. Но говорили ее глаза.

«Сил нет».

Войдя в квартиру, я успел лишь поставить тубус и захлопнуть дверь. В следующую секунду услышал какой-то шорох за спиной, хотел повернуться, но тут же что-то тяжелое обрушилось мне на голову. Я даже боли не почувствовал. В мгновение мир исчез.

Я отключился.

Странные мысли лезут в голову, когда вы приходите в сознание после сильнейшего удара и вас волокут вниз по лестнице собственного дома. Ну или что-то подобное; людей, бывает, по разному убивают, смысл не в этом. Главное – о какой чуши думаешь в первую очередь. Это, вероятно, происходит от того, что мозг не успевает в первые секунды осознать опасность положения. Я думал: эти уроды что, собираются меня просто взять и куда-то унести средь бела дня? Это не план, это какая-то глупость несусветная. Вот о чем я подумал сразу, как только эта способность вернулась.

Тот, что поздоровей, тащил меня на себе, перекинув через плечо. С каждым шагом амбала я ударялся подбородком об его спину и это с силой отдавала в затылок. Голова раскалывалась. Нужно сопротивляться, промелькнула отчаянная мысль. Я попытался пошевелиться, но сразу понял, что ничего хорошего из этого не выйдет: еле двинув головой, я начал вновь проваливаться в черноту. Не удивился бы, если узнал, что они мне башку до самых мозгов проломили. Впрочем, чуть позже я это узнаю. Окажется, что я был не далек от истины.

Дальше все как в тумане, извините за банальность.

Меня кулем швырнули в багажник машины, и я незамедлительно проблевался, как только мы тронулись с места.

Потом болезненная реальность сменялась блаженным небытием и наоборот. Не знаю, как долго мы ехали и куда. Наконец, остановились. Меня снова вывернуло. Багажник открылся. Вот тут-то мне и действовать. Пнуть одного из них куда приодеться, и бежать. Но вместо этого я глупо спросил:

– Вы кто?

Тот, что поменьше, мне показалось, испугался от неожиданности.

– Очнулся! – сказал он приятелю.

Амбал, вероятно, тоже был напуган (ну мне так виделось почему-то; дело в сотрясении, наверное), и вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, он размахнулся…

Короче, я опять отключился. Легко отделался. Повезло, что после первого удара ублюдки не отправили меня к праотцам, а тут второй. Кастетом бил, сволочь. Это я тоже узнаю позже.

Когда я снова пришел в себя, я был уже в какой-то комнате. Руки и ноги мне связали, не пошевелить. В рот запихали тряпку. И вот эта тряпка была страшней всего. Мне нос разбили, и дышать через него стало невозможно. Воздух со свистом проникал в легкие, это стоило неимоверных усилий. Я боялся задохнуться. Попытался выплюнуть проклятую тряпку. Раньше мне казалось, что это очень даже легко сделать. Но кляп невозможно вытолкнуть, потому что язык плотно придавлен к небу, вот в чем фокус. Я стал мычать.

– Че это он? – спросил амбал.

– А я знаю? – ответил ему приятель. – Похоже, задыхается.

– Ну и черт с ним.

– Нет уж. Остынет. Отвратительно. Вытаскивай давай.

– Да, ты прав.

Амбал подошел ко мне.

– Орать будешь?

Я быстро замотал головой. «Не буду, не буду, уроды, только не дайте задохнуться».

Амбал вытащил тряпку, я с шумом втянул воздух, словно всплыл на поверхность воды, после долгого ныряния, и хотел еще раз спросить, кто они такие и чего им от меня нужно, но вспомнив, чем это обернулось прошлый раз, передумал.

– Сиди тихо, а то голову отрежу, – сказал амбал. В руке у него появился разделочный нож. А может он и раньше был в его руках, я слабо соображал, был рассеян.

Знаете, страшно не было. Правда героизмом тут и не пахнет. Все дело в боли. Голова раскалывалась так сильно, что на страхи не оставалось сил.

Как они выглядели? Да не разглядел я их толком. Голова, говорю же. Один здоровый, второй дохлый, словно у него рак или что-то еще. Вообще, эти двое представляли из себя жалкое зрелище. Этакие комичные герои второго плана. Знаете, если бы я встретил таких на странице какого-нибудь романа, то решил бы, что автор слаб на фантазию. Лиц не запомнил. Но выражения лиц – очень хорошо. Уроды походили на двух торчков, которые давно не получали дозу. Пара опустившихся, отчаявшихся торчков – вот такие у них рожи были.

Они суетились в центре комнаты. Появились еще ножи, старые тряпки, которые настелили на пол. Я. Ни. Черта. Не. Понимал. Что происходит?

Щуплый завертел головой.

– Слушай, у нас есть тазик, или вроде того?

Амбал почесал затылок.

– Э-э… должен быть. Да, точно! Помнишь корову…

– Тащи давай.

Амбал вышел из комнаты.

Вот тут головная боль стала отступать, ее вытеснял ужас. Какой тазик?! Зачем?

– Зачем тазик? – я голоса своего не узнал.

– Э? Что? Заткнись!

И я заткнулся. Затаив дыхание, ждал возвращения амбала. С тазиком. Где-то глубоко в мозгах я знал, что как только появится тазик, меня прикончат.

Но Амбал не возвращался. Прошло минут… не знаю. Много, в общем. А его все нет. Щуплый начал нервничать.

– Юма! Юма, где ты там?!

Тишина. Не отзывался Амбал.

– Твою мать.

Щуплый подлетел ко мне, схватил с пола тряпку.

– Рот открой.

– Я задохнусь.

– Открывай, урод.

Открыл. Снова началась борьба за кислород, а щуплый пошел к выходу.

И упал, всплеснув руками и коротко вскрикнув.

Булыжник угодил ему в лицо, я слышал хруст сломанного носа.

Мужчина, бросивший камень, стоял на пороге. Не долго стоял. Мгновение. А дальше он набросился на лежащего на полу тощего и принялся душить голыми руками. Мужчина тяжело дышал и негромко ругался.

Наконец, все было кончено. По крайней мере для щуплого. Он обмяк и не шевелился. Сдох.

Мужчина устало опустился на пол и закурил. А я снова замычал. Потому что терял сознание. А может умирал. Задыхаться жутко. Тогда он, этот мужик, встрепенулся… Вру. Если честно, он видел, что я задыхаюсь, но не спешил вытаскивать кляп. Он явно раздумывал. Я видел, что он раздумывает, потому что таращил на него глаза изо всех сил. Таращил умоляюще.

Мужчина выругался, приблизился ко мне и я вновь вынырнул на поверхность из глубоких вод.

У-у-уху-у-у!

– Дерьмо, – сказал мужчина.

И снова закурил. Теперь спокойно, не торопясь. Раздумывал.

Я молчал. Я был уже ученый. Тогда мужчина сказал:

– Привет.

Я неуверенно кивнул.

– Ты знаешь, зачем они тебя похитили? – спросил он.

Вроде бы говорить дозволено.

– Н-нет.

– Они хотели тебя убить, верно?

– Я… я не знаю. Похоже на то.

– Выходит, я спас тебе жизнь? Поступил правильно?

Мне начинало казаться, что я угодил в сумасшедший дом. Подумай об этом, Аюми-тян когда будешь делать заключение. Дурдомом меня не напугать…

***

Таката вскочил с места.

– Хватит! Либо ты проявишь уважение к госпоже Накано…

Психиатр перебила его.

– Не стоит. Все нормально.

Она выразительно взглянула на Сэки: «Помните наш разговор? Не нужно сбивать его с мысли. Все что он говорит, имеет значение. Все».

– Успокойся, – сказал Сэки другу.

И он успокоился. Вернее, просто замолчал, позволив вести допрос так, как хотели следователь и психиатр.

***

Незнакомец сидел в кресле напротив, куря сигарету. Он выглядел озадаченным. Я же все так же лежал на полу со связанными конечностями. Правда, теперь я мог нормально дышать, без чертовой тряпки во рту.

– Если я тебя отпущу ты ведь пойдешь в полицию, – то ли спрашивал, то ли утверждал этот человек.

Я с такой скоростью замотал головой, что чуть шею не свернул. «Нет, нет».

Незнакомец вздохнул.

– Ты слишком быстро ответил. С готовностью, не вызывающей доверия. Это читается как: «Я отвечу любой ложью, которую он хочет услышать, лишь бы только выбраться отсюда поскорей». Куришь?

– Нет.

– Молодец, – рассеянно сказал мужчина и принялся задумчиво расхаживать по комнате, то и дело перешагивая через бездыханное тело щуплого. Он что-то бормотал под нос, и мне казалось, что он говорил примерно: «Что же мне с тобой делать? М-да, дерьмо, что делать-то?»

Потом он остановился и обернулся на меня. Странное дело, взгляд его был умоляющим.

– Слушай, – сказал он, – я спас тебе жизнь. Совершил хорошее дело, так? Ты вроде должен быть мне благодарен.

Взгляд его изменился, стал мягким и немного заискивающим.

– Послушай, если ты сообщишь обо мне в полицию, мне крышка. Я понимаю, это сложно, это, может быть, идет вразрез с твоими представлениями о справедливости и прочем, но подумай, разве я заслужил петлю на шею за то, что спас жизнь хорошего парня? Ты ведь хороший парень, не так ли?

– Хороший. Я да, я хороший. Отпустите меня. Я не пойду в полицию.

«Ах, да, слишком быстро ответил» – мелькнула запоздалая мысль.

Нужно было исправлять оплошность.

– Вы поступили правильно. Эти подонки убить меня собирались. А я не из тех, кто отплачивает за спасения жизни черной монетой. Даю слово, я забуду обо всем, что тут произошло.

«Вроде убедительно. Хотя голос и подрагивал на каждом слоге». Мне почему-то казалось, что нужно как то эдак переэдак завернуть предложение, чтобы звучало правдиво.

– Эх, дерьмо, – грустно сказал незнакомец, а потом быстрым решительным движением подхватил булыжник, которым зашвырнул в щуплого, и подошел ко мне.

– Мне жаль, парень, но ничего лучше я не придумал.

– Стойте!

Это все, что я успел выкрикнуть. И еще подумать: третьего такого удара по голове я, пожалуй, не переживу. Это конец.

Но, как видите, я ошибся.

Думаю, хватит называть его незнакомцем.

Это был Исикава.