Неизвестный Алексеев. Том 3: Неизданная проза Геннадия Алексеева

В двадцать лет открываю русский символизм, и долго пьянит меня его пряное, ароматное вино. Преклонение перед Брюсовым (Блок, Белый, Анненский – позже).

шали, чтобы все знали, как весело, как хорошо хохочущему. И в автобусе полчаса тому назад кто-то хохотал точно так же, и в электричке час тому назад, и вчера я где-то слышал этот наглый хамский хохот, и в прошлом месяце, и в прошлом году… И будто хохочет один человек, один и тот же жизнерадостный, никогда не унывающий, безумно довольный собой молодой человек – ему всегда от 18 до 25. Временами я начинаю завидовать его бесхитростному животному оптимизму.

Судя по всему Анастасия Дмитриевна любила роскошь и наслаждалась столь неожиданно свалившимся на нее богатством

Питаю слабость к старым фотографиям. В них есть нечто сверхъестественное. Фото начала нашего века – вокзал в Новой деревне. Перрон. Поезд пригородной железной дороги с допотопными, какимито куцыми вагончиками. Толпа на перроне. Видимо, люди только что вышли и направляются в город. Солидные господа в котелках, дамы в светлых летних шляпах с широкими полями, студенты в форменных фуражках, мастеровой в помятом картузе, крестьянка (видимо чухонка) в платочке. Идут, молчат, разговаривают, жестикулиру

Несмотря на нелепость и постыдность своей жизни, я все еще на чтото надеюсь.

Стоят двое, умный и дурак. Умный невысок, сутул, узкоплеч. Клочковатая бороденка, очки, высокий морщинистый лоб, плешь, просвечивающая сквозь редкие волосенки на затылке. За очками прячутся выпуклые близорукие глаза. В них кроется печаль и неверие в будущее. А дурак высок ростом, строен, плечист волосы у него кудрявые, и с его круглого розового лица не сходит самодовольная ухмылка. Его маленькие глазки посверкивают весело и нагловато. Что и говорить – интеллект портит мужчин.

не подозревают, чем грозит им кровожадный двадцатый век. Идут и не знают, что все они давно уже умерли, давно покинули пределы мира сего. Впрочем, вот тот мальчишка, который перебегает железнодорожные пути, может быть, еще и жив. Но он уже дряхлый старец, ему, небось, за восемьдесят. На указателях знакомые названия: Сестрорецк, Курорт, Скачки, Лисий нос. Только они не постарели.

История долго водила нас за нос. Миновала эпоха великих надежд и величавого гуманизма. Миновала эпоха неясных тревог и романтических восторгов. Миновала эпоха невиданных ужасов и катастрофических разочарований. Настала эпоха вульгарного прагматизма и изнурительного скепсиса. В наши дни разумный человек может воспринимать мир только иронически.

Стремление человека до конца познать себя кощунственно. Человек должен оставаться величайшей тайной вселенной. Он – зеркало, в котором отражается все сущее. Он – узел, к которому сходятся все нити. Он – чаша, наполненная неведомой влагой. Он – кристалл, светящийся загадочным внутренним светом. Человек должен смотреть на себя снизу вверх.

Пишу на кухне. В квартире все уже спят. Бодрствуют только механизмы: урчит холодильник, тикают часы. Издалека, с улицы, доносится гул ночных трамваев.