Когда я спросил у него совета, как дать понять хозяину и хозяйке, что я не тот гость, за которого меня приняли, а всего лишь застигнутый темнотой путник, он воскликнул: «Бросьте! Меня тошнит от этого чистоплюйства». Мой невинный вопрос, видимо, сильно задел собеседника, словно был задан ему в осуждение. Он обиделся и умолк, а я как раз перехватил ласковый, притягательный взгляд дамы, сидевшей напротив, – той самой, о которой было сказано, что юные годы ее остались позади и водруженные на подушечку ноги, очевидно, плохо ей служили. На ее лице было написано: «Подойдите ближе, давайте побеседуем», так что я немым поклоном извинился перед своим миниатюрным соседом и подошел к немолодой хромоножке. Она приветствовала мое приближение изящнейшим жестом благодарности и, словно бы оправдываясь, произнесла:
– Скучно сидеть на месте в подобные вечера, но так я наказана за свое былое тщеславие. Уж очень немилосердно я обходилась со своими крохотными от природы ступнями, заковывая их в слишком тесную обувь, и теперь они, бедные, мне мстят… Кроме того, месье, – с приятной улыбкой добавила дама, – я подумала, что вас могло утомить злоречие вашего маленького соседа. У него с самого рождения желчный характер, а к старости такие люди обычно становятся циниками.
– Кто он такой? – спросил я напрямую, как принято у англичан.
– Его фамилия Пусе; отец был дровосек или угольщик, что-то в этом роде. Ходят всякие нехорошие слухи: попустительство убийству, неблагодарность, мошенничество… но не буду злословить, а то вы решите, что я не лучше его. Полюбуемся лучше этой прелестной дамой – вот она идет к нам с розами в руках; никогда не видела ее без роз, они ведь тесно связаны с ее прошлым, что вам, конечно же, известно. Ах, чаровница! – обратилась моя соседка к приближавшейся даме, – ты верна себе: решила подойти сама, раз уж мне теперь до тебя не добраться. – Она обернулась, дабы, в согласии с этикетом, включить в разговор и меня. – Да будет вам известно, мы познакомились не очень давно, уже замужними дамами, но сделались близки чуть ли не как сестры. В наших судьбах так много общего и, думаю, в характерах тоже. У нас обеих было по две старших сестры (у меня, правда, сводные), которые обращались с нами совсем не подобающим образом.
– Но впоследствии об этом пожалели, – ввернула вторая дама.
– Потому что мы вышли замуж за принцев, – продолжила первая с лукавой улыбкой, не таившей никакого злорадства, – ведь мы обе значительно повысили свой статус благодаря браку. И еще мы обе не отличаемся пунктуальностью и из-за этой слабости претерпели немало унижений и бед.
– И обе очаровательны, – прошептал кто-то у меня за спиной. – Ну же, господин маркиз, говорите: «И обе очаровательны».
– И обе очаровательны, – громко произнес другой голос.
Обернувшись, я увидел, что сзади стоит хитрый, похожий на кота егерь; это он побуждал своего господина сказать любезность.
Дамы высокомерно наклонили головы, всем видом показывая, что не рады комплиментам из подобных уст. Тем не менее наше трио было нарушено, на что мне оставалось только досадовать. Маркиз выглядел так, словно надеялся, что дело ограничится этой единственной фразой и больше его беспокоить не будут; за спиной у него виднелся тот самый егерь, державшийся одновременно нагло и подобострастно. Дамы, как истинные леди, снизошли к попавшему в неловкое положение маркизу и задали ему несколько самых простеньких вопросов, ответ на которые не составил бы для него труда. Егерь тем временем что-то ворчал себе под нос. Поскольку беседа, обещавшая быть такой приятной, обходилась теперь без моего активного участия, я невольно подслушал его слова.
– Де Карабас глупеет прямо на глазах. Меня так и подмывает скинуть его сапоги, и пусть обходится как знает. Я рожден для придворной жизни, ко двору и отправлюсь и составлю себе состояние, как составил ему. Император[20] непременно оценит мои таланты.
То ли в согласии с французскими обыкновениями, то ли забыв в гневе о хороших манерах, егерь поминутно сплевывал на паркет.
Тут к моим недавним собеседницам направился мужчина с уродливым и притом очень располагающим лицом, который вел за собой хрупкую миловидную женщину в нежнейшем белом одеянии, словно vouée au blanc[21]. Похоже, на ней не было вообще ничего цветного. По дороге она, как мне показалось, выражала свое удовольствие негромкими звуками, не схожими в точности ни с бульканьем кипятка в чайнике, ни с воркованием голубей, однако напоминавшими то и другое одновременно.
– Мадам де Миумиу[22] жаждала с тобой встретиться, – обратился мужчина к даме с розами, – вот я ее и привел, дабы тебя порадовать!
До чего же честное, добродушное лицо! Но до чего же безобразное! И все же его уродство нравилось мне больше, чем иная красота. В этих полных обаяния глазах читались и печальное сознание своего уродства, и упрек наблюдателю за слишком поспешные выводы. Нежная белая дама тем временем не сводила взгляда с моего соседа-егеря, словно знала его раньше, что при такой разнице в их положении очень меня удивляло. Тем не менее был очевиден их одинаковый нервный настрой: когда за стенными шпалерами послышался шорох (скорее всего, пробежала крыса или мышь), оба они, мадам де Миумиу и егерь, встрепенулись и насторожились; все их поведение – частое дыхание мадам, расширенные зрачки и заблестевший взгляд егеря – говорило о том, что они не так, как все прочие, реагируют на самые обычные звуки. Тем временем уродливый супруг дамы с розами обратился ко мне:
– Мы были очень разочарованы, когда узнали, что с месье нет его соотечественника… великого Жана Английского… не знаю, как правильно произнести имя… – Собеседник взглядом попросил у меня помощи.
«Великий Жан Английский»? Кто бы это мог быть? Джон Булль[23]? Джон Расселл[24]? Джон Брайт[25]?
– Жан… Жан… – продолжал джентльмен, видя, что я в затруднении. – Ах, эти ужасные английские имена… Жан де Жанкийёр!
Я все так же недоумевал. Однако мне показалось, что я знаю это имя, только звучать оно должно немного иначе. Я повторил его про себя. Похоже, речь шла о Джоне Джайанткиллере – только приятели этой достойной особы именуют его Джек Истребитель Великанов. Я произнес это имя вслух.
– Ага, вот именно! Но почему же он не пришел с вами на нашу сегодняшнюю встречу?
Я уже не раз испытывал растерянность, но этот серьезный вопрос окончательно сбил меня с толку. Не отрицаю, в свое время Джек Истребитель Великанов побывал у меня в закадычных друзьях, насколько возможна дружба при посредстве типографской краски и бумаги, но все последние годы его имя при мне не упоминалось; насколько мне известно, он разделяет участь рыцарей короля Артура, которые лежат зачарованные и ждут, когда трубы четырех могущественных королей призовут их на помощь Англии[26]. Однако вопрос был задан отнюдь не в шутку, причем джентльменом, доброе мнение которого было для меня более ценно, чем мнение любого другого в этом зале. Поэтому я почтительно ответил, что очень долго ничего не слышал о своем соотечественнике, но не сомневаюсь в том, что участие в нынешнем дружеском собрании доставило бы ему такое же удовольствие, как и мне. Собеседник поклонился, и слово перешло к даме с больными ногами.
– Говорят, эта ночь – единственная в году, когда в дебрях вокруг замка является призрак крестьянской девочки, которая когда-то жила поблизости; согласно преданию, ее съел волк. Прежде мне доводилось видеть ее через вот то окно в конце галереи. Не хочешь ли, ma belle[27], показать месье окрестности замка в лунном свете (и призрачное дитя, если выпадет такая возможность), а я бы тем временем немного потолковала наедине с твоим супругом?
Дама с розами ответила на эту просьбу учтивым жестом согласия, и мы пошли к большому окну с видом на лес, где я недавно плутал. Внизу, в том бледном тусклом свете, что позволяет ясно, как днем, видеть форму предметов, но скрадывает цвета, неподвижно лежали раскидистые и густые кроны. Нам открылись бесчисленные аллеи, которые как будто со всех сторон сходились к древней громаде замка, и вдруг в двух шагах от нас одну из них пересекла девочка с накинутым на голову капюшоном, какие маленьким французским крестьянкам заменяют шляпку. Девочка шла, неся в руке корзину и глядя (сужу по повороту головы) на ступавшего рядом волка. Я сказал бы даже, что волк в порыве раскаяния и любви лизал девочке руку, если бы подобные чувства были волкам свойственны. Впрочем, кто знает, ведь это был не живой, а призрачный волк.
– Ну вот, она нам показалась! – воскликнула моя прекрасная спутница. – Пусть она давным-давно мертва, но все, кто о ней слышал, продолжают хранить в сердцах эту незамысловатую историю о домашних добродетелях и простодушной доверчивости; местные деревенские жители рассказывают, что, если увидишь этой ночью призрачную девочку, тебе весь следующий год будет улыбаться удача. Будем и мы надеяться на обещанное преданием счастье. А, вот и мадам де Рец – она сохранила за собой фамилию первого мужа, более громкую, чем у нынешнего.
К нам присоединилась наша хозяйка.
– Если вы, месье, неравнодушны к красотам природы и искусства, – начала она, заметив, что я любуюсь видом из окна, – вам, возможно, будет интересно взглянуть на портрет. – Она вздохнула, несколько делано изображая горесть. – Вы ведь знаете, о каком портрете я говорю, – обратилась она к моей спутнице; та склонила голову в знак согласия и, когда я последовал за мадам, не без ехидства усмехнулась.
Сопровождая мадам в дальний конец зала, я заметил, с каким острым любопытством она присматривается и прислушивается ко всему, что творилось вокруг. На противоположной стене я увидел портрет в полный рост, изображавший странного красивого мужчину, в правильных чертах которого проглядывали, однако, злоба и жестокость. Хозяйка сцепила опущенные вниз руки, снова вздохнула и произнесла как бы про себя:
– Он был любовью моей юности, и прежде всего мое сердце тронул его суровый, но мужественный нрав. Когда, когда же утихнет боль от этой потери!
Не будучи настолько хорошо с нею знаком, чтобы ответить на этот вопрос (да и не послужило ли достаточным ответом ее второе замужество?), я ощутил неловкость и, только чтобы не молчать, заметил:
– Это лицо кого-то мне напоминает; наверное, я видел похожее на гравюре с исторической картины, но то был центральный персонаж группы. Он держал за волосы женщину и угрожал ей ятаганом, меж тем как двое кавалеров спешили вверх по лестнице, чтобы в самый последний миг спасти жертву.
– Увы, увы, ваше описание верно, это было несчастнейшее в моей жизни событие, часто его представляют в ложном свете. Даже лучшему из мужей… – Мадам всхлипнула, и речь ее от горя сделалась не вполне членораздельной. – Даже лучшему из мужей изменяет иногда терпение. Я была молода и любопытна, его рассердило мое ослушание… братья слишком поспешили… и вот я сделалась вдовой!
Выждав должное время, я осмелился произнести несколько банальных слов утешения. Хозяйка резко обернулась.
– Нет, месье, у меня есть только одно утешение: я так и не простила их за то, что они столь жестоко и непрошено встали между мною и моим дорогим супругом. Процитирую своего друга месье Сганареля: «Ce sont petites choses qui sont de temps en temps nécessaires dans l’amitié; et cinq ou six coups d’épée entre gens qui s’aiment ne font que ragaillardir l’affection»[28]. Замечаете, колорит не вполне правилен?
– При этом освещении борода имеет немного странный оттенок.
– Да, художник неверно ее передал. Она была очень мила, благодаря ей он выглядел изысканно, совсем не так, как заурядная толпа. Погодите, я покажу вам настоящий оттенок, встанем только ближе к факелу!
Подойдя к светильнику, хозяйка сняла с запястья волосяной браслет с роскошной жемчужной пряжкой. В самом деле, цвет был ни на что не похож. Я не знал, что сказать.
– Милая, чудная борода! – вздохнула мадам. – И как подходит жемчуг к этой нежной синеве!
К нам подошел ее супруг, дождался, пока жена обратит к нему взгляд, и только после этого осмелился заговорить:
– Странно, что месье Огр[29] заставляет себя ждать!
– Ничего странного, – едким тоном отозвалась жена. – Он туп как пробка, вечно все путает, и это выходит ему боком. И поделом: нечего быть таким легковерным и трусливым. Ничего странного! – Повернувшись к супругу, она заговорила так тихо, что я уловил только заключительные слова: – Тогда каждому будет дано по справедливости и нам не придется больше беспокоиться. Так ведь, месье? – обратилась она ко мне.
– Если бы я был в Англии, то предположил бы, что мадам толкует про билль о реформе[30] или про тысячелетнее Царство Христово… но я пребываю в недоумении.
Едва я замолк, как открылась широкая раздвижная дверь и все вскочили на ноги, чтобы приветствовать маленькую старушку, которая опиралась на тоненькую черную палочку… и…
– Мадам ла Фемаррэн[31], – провозгласил хор нежных звонких голосов.
И в тот же миг я обнаружил, что лежу в траве у дуплистого дуба, косые рассветные лучи падают прямо мне на лицо и множество мелких птичек и насекомых встречают тысячеголосым пением румяную зарю.
Фрэнк Ричард Стоктон
Призрак и новая должность
Загородный дом мистера Джона Хинкмана представлялся мне райским уголком, и причин тому было несколько. В нем царило искреннее, хотя и несколько сумбурное гостеприимство. Его окружали обширные гладкие лужайки и мощные дубы с вязами; местами встречались тенистые заросли, совсем близко протекал ручей с небрежно сколоченным мостиком и лодкой у берега; имелись плоды и цветы, приятные компаньоны, шахматы, бильярд, аллеи для конных и пеших прогулок, рыбалка. Соблазны были велики, но ни один из них и даже все они вместе не побудили бы меня надолго тут задержаться. Меня пригласили на весь сезон ловли форели, однако в начале лета я бы, наверное, уехал восвояси, когда бы погожими деньками, по сухой траве, под не слишком жарким солнцем не прогуливалась среди могучих вязов, не мелькала в тени кустарников моя Мэдлин.
Говоря по правде, «моя Мэдлин» моей не была. Она не вручала мне себя, да и я никоим образом ею не владел. Но поскольку обладание ею сделалось единственным смыслом моего существования, я звал ее «моею» хотя бы в мечтах. Не исключено, что это притяжательное местоимение я смог бы употреблять и вслух, но для начала нужно было поведать даме сердца о своих чувствах.
И тут передо мной стояли немалые препятствия. Как многие влюбленные, я робел перед этим шагом: во-первых, он подведет черту под тем сладостным периодом любовной истории, который именуется ухаживанием, а во-вторых, может лишить меня всякой возможности общаться далее с предметом моей страсти. А помимо этого, я отчаянно боялся Джона Хинкмана. Названный джентльмен был моим добрым другом, однако в то время я был не настолько дерзок, чтобы оспаривать у него такое благо, как общество племянницы, которая заведовала домашним хозяйством и, как часто повторял старик, составляла главную опору его преклонных лет. Лишь убедившись, что Мэдлин разделяет мой взгляд на вещи, я решился бы затронуть эту тему в разговоре с мистером Хинкманом, однако, как уже сказано, вопрос, согласна ли она быть моей, еще ни разу не был задан. Меж тем этот вопрос занимал мои мысли круглые сутки, и особенно по ночам.
Однажды поздно вечером я маялся без сна, лежа в постели в своей обширной спальне, частью освещенной тусклыми лучами молодого месяца, и вдруг заметил Джона Хинкмана, который стоял у двери рядом с просторным креслом. Меня его появление очень удивило по двум причинам. Во-первых, хозяин дома никогда до того не заходил в мою комнату, а во-вторых, он тем утром уехал, предполагая отсутствовать несколько дней. Именно по этой причине мы с Мэдлин дольше обычного сидели в тот вечер на залитой луной веранде. В ночном госте безошибочно узнавался Джон Хинкман, одетый в свое обычное платье, однако по некоторой зыбкости и расплывчатости фигуры я догадался, что это призрак. Неужели добрейший старик стал жертвой убийства и теперь его дух явился поведать мне об этом и препоручить моим заботам дорогую его сердцу?.. При этой мысли мое сердце затрепетало, но тут призрак заговорил.
– Не знаете ли вы, – спросил он с озабоченным видом, – собирается ли мистер Хинкман сегодня обратно?
Подумав, что самым лучшим будет изображать спокойствие, я ответил:
– По нашим сведениям, нет.
– Рад это слышать. – Гость опустился в стоявшее рядом кресло. – За два с половиной года, что я здесь обитаю, этот человек еще ни разу не ночевал вне дома. Вы не представляете себе, какое я испытываю облегчение.
Призрак вытянул ноги и откинулся на спинку кресла. Фигура его проступила отчетливей, стали различаться цвета одежды, лицо разгладилось и повеселело.
– Два с половиной года? – вырвалось у меня. – О чем вы? Я не понимаю.
– Ровно столько времени прошло с тех пор, как я сюда впервые явился. Мой случай необычный. Но прежде чем рассказывать о себе, позвольте повторить вопрос: уверены ли вы, что мистер Хинкман не вернется к ночи?
– Вполне уверен. Он сегодня поехал в Бристоль, это в двух сотнях миль отсюда.
– Тогда я продолжу, – кивнул призрак, – а то когда еще подвернется слушатель. Но если Джон Хинкман явится и застанет меня, я с ума сойду от страха.
– Никак не возьму в толк, – растерялся я. – Вы ведь дух мистера Хинкмана?
Это был рискованный вопрос, но в моей душе не осталось места для страха – ее переполняли другие чувства.
– Да, перед вами его дух, – подтвердил собеседник, – и в то же время у меня нет права быть им. Вот почему мне так неспокойно и я боюсь попасться ему на глаза. История странная и, похоже, единственная в своем роде. Два с половиной года назад Джон Хинкман лежал больной в этой самой комнате и был близок к смерти. Одно время положение было настолько критическим, что старика сочли мертвым. Кто-то неосмотрительно поспешил с отчетом, и меня назначили духом мистера Хинкмана. Представьте же, сэр, мои ужас и удивление, когда, приняв должность и всю связанную с ней ответственность, я узнаю, что старик выжил, стал поправляться и наконец вернул себе прежнее здоровье. Я попал в двусмысленное, крайне щекотливое положение. Вернуться в прежнее, невоплощенное состояние я не мог, но быть призраком живого человека тоже не имел права. Друзья посоветовали не суетиться: Джон Хинкман немолод и в обозримый срок должность, доставшаяся по ошибке, станет моей на законных основаниях. Но говорю вам, сэр, – продолжал призрак взволнованно, – старик по виду крепок и бодр, и я понятия не имею, когда наступит конец этому досадному недоразумению. Все мое время уходит на то, чтобы избегать встреч с ним. Покинуть дом я не вправе, а хозяин, как нарочно, ходит за мной по пятам. Говорю вам, сэр, он является мне на каждом шагу.
– Положение действительно странное, – согласился я. – Но зачем вам его бояться? Он ведь не может причинить вам вреда.
– Конечно. Но от одного его вида меня бросает в дрожь. Представьте себе, сэр, что вы сами чувствовали бы на моем месте?
Такого я себе представить не мог вообще и только поежился.
– Если и быть неправильным привидением, – продолжал призрак, – то уж кого угодно, только не Джона Хинкмана. Нрав у него вспыльчивый, бранчливый каких поискать. Увидит меня, вызнает, конечно же, как давно и по какому поводу я поселился в его доме, – и что тут произойдет, даже не представляю. Я уже наблюдал, каков он в ярости: вреда вроде никакого, но на кого прикрикнет, тот готов сквозь землю провалиться.
Что это правда, я нисколько не сомневался. Если бы не эта особенность характера мистера Хинкмана, мне было бы куда легче затеять с ним разговор о его племяннице.
– Мне вас очень жаль. – Я в самом деле преисполнился сочувствия к несчастному призраку. – Положение и вправду сложное. Мне подумалось про случаи с двойниками: трудно не разозлиться, когда вдруг видишь, как кто-то другой расхаживает в том же образе, что ты сам.
– О, эти случаи нисколько на мой не похожи, – возразил призрак. – Двойник, или doppelgänger[32], живет на земле вместе с человеком и, будучи его точным подобием, причиняет ему разные неприятности. Со мной иначе. Я здесь не для того, чтобы жить рядом с мистером Хинкманом, а для того, чтобы занять его место. Если он это узнает, придет в бешенство. Разве не так?
Я подтвердил, что так.
– Теперь, когда он уехал, мне выпала минутка спокойствия, и я рад случаю с вами перемолвиться. Я частенько заходил в эту спальню и наблюдал за вами спящим, но заговорить не решался: вдруг бы мистер Хинкман вас услышал и явился проверить, что это вам вздумалось говорить с самим собой.
– А вас он разве не услышал бы? – поинтересовался я.
– О нет; меня временами можно видеть, но слышат меня только те, к кому я непосредственно обращаюсь.
– А почему вам хотелось со мной поговорить?
– Потому что мне нравится когда-никогда беседовать с людьми, особенно с такими, как вы, – слишком обеспокоенными собственными заботами, чтобы пугаться привидений. Но прежде всего я хотел попросить вас об одолжении. Все признаки говорят о том, что Джон Хинкман будет жить еще долго, меж тем мое положение становится невыносимым. На сегодня главная моя цель – добиться перевода, и думаю, вы могли бы быть мне полезны.
– Что вы имеете в виду под переводом?
– Я говорю о следующем. Сейчас, в начале карьеры, мне полагается быть чьим-то привидением, и я хочу быть привидением человека по-настоящему мертвого.
– Предполагаю, что это несложно. Возможности предоставляются на каждом шагу.
– Вот уж нет, ничего подобного! – проворно возразил собеседник. – Вы себе не представляете, какой в подобных случаях бывает ажиотаж. Когда открывается вакансия (если уместно будет употребить такое выражение), претендентов на привиденство набегает целая толпа.
– Впервые слышу. – Мне вдруг сделалось интересно. – Должен ведь существовать какой-то порядок или очередь – как в лавке цирюльника, когда там много народу.
– Как бы не так! Тогда кому-то из нас пришлось бы ждать вечно. Интересные вакансии все рвут друг у друга из рук, а на иные, как вам известно, желающих вовсе не находится. Оттого-то я и попал в нынешнее затруднительное положение, что чересчур поторопился, но с вашей помощью надеюсь из него выбраться. Быть может, вам по случаю станет известно, что где-то наклевывается вакансия. Если вы предупредите меня накануне, я наверняка смогу обеспечить себе перевод.
– О чем это вы? – возмутился я. – Вы что, хотите, чтобы я совершил самоубийство? Или убил кого-то вам в угоду?
– Ну что вы, нет-нет! – заверил призрак с подобием улыбки. – Ничего такого я не имел в виду. Ну да, влюбленные – народ многообещающий; они, как известно, склонны впадать в тоску и отчаяние, а там недалеко и до весьма соблазнительной вакансии, но к вам я это никоим образом не относил. Вы – единственный, с кем мне хотелось поговорить, и я надеялся получить от вас кое-какие полезные сведения, взамен же я с удовольствием помогу вам в ваших любовных делах.
– Похоже, вам известно, что таковые у меня имеются, – заключил я.
– О, ну да! – ответил призрак с легким зевком. – Я здесь как привязанный, а потому от меня ничто не скроется.
Жутковато было слышать о том, что призрак, возможно, наблюдал за нами с Мэдлин даже и в те часы, когда мы бродили вдвоем в самых восхитительных, густо заросших уголках сада. Но поскольку это был совершенно особенный представитель призрачного сословия, обычных в таких случаях возражений у меня не возникло.
– Мне пора, – произнес призрак, вставая, – но завтра вечером мы увидимся. И помните: поможете мне – я вам тоже помогу.
Утром я терялся в сомнениях, уместно ли будет рассказать Мэдлин об этом разговоре, но вскоре пришел к выводу, что надо держать язык за зубами. Как только Мэдлин станет известно, что в доме обитает призрак, она наверняка ни часу тут не задержится. Поэтому я смолчал, вел себя крайне осмотрительно и, думаю, не дал Мэдлин повода для подозрений. Раньше я мечтал о том, чтобы мистер Хинкман отлучился хотя бы на денек. В таком случае, думал я, мне легче будет набраться храбрости, чтобы поговорить с Мэдлин о видах на совместное жизнеустройство; но теперь, получив такую возможность, я почувствовал, что не готов ею воспользоваться. Что станется со мной, если она откажет?
Однако я понимал и то, как должна рассуждать Мэдлин: если он вообще собирается объясниться, то теперь для этого самое время. Обуревавшие меня чувства были вполне очевидны, и она не могла не желать, чтобы в этом деле были расставлены все точки над «и». Но не совершать же столь важный шаг вслепую? Если ей хочется услышать от меня предложение, надобен какой-то намек с ее стороны, что оно будет принято. Если же она не проявит такого великодушия, тогда пусть все остается как есть сейчас.
Тем вечером я сидел подле Мэдлин на залитой лунным светом веранде. Время близилось к десяти, и я с самого ужина готовил себя к тому, чтобы признаться в своих чувствах. Не то чтобы мои намерения были вполне определенны, но я желал шаг за шагом подвести разговор к той точке, когда, убедившись в наличии благоприятных перспектив, смогу затронуть эту тему. Моя спутница как будто понимала ситуацию, – по крайней мере, мне показалось, что чем яснее становятся намеки на предложение, тем большую она проявляет готовность меня выслушать. Несомненно, в моей жизни наступал важнейший, переломный момент. Если я заговорю, то обрету счастье или, наоборот, сделаюсь навек несчастен, а если промолчу, другого шанса заговорить мне явно не дадут.
Ведя неспешную беседу с Мэдлин и усиленно размышляя над этим важнейшим вопросом, я поднял глаза и увидел в нескольких шагах призрака. Он расположился на перилах веранды: спина оперта о столбик, одна нога вытянута вперед, другая свешивается. Мэдлин сидела к нему спиной, но я – лицом, поскольку глядел на нее. К счастью, внимание Мэдлин было сосредоточено не на мне, а на пейзаже, иначе от нее не укрылась бы моя растерянность. Призрак предупреждал, что увидится со мной сегодня вечером, но я не рассчитывал, что встреча состоится, когда я буду с Мэдлин. Если перед ней предстанет призрак ее дяди, последствия будут непредсказуемы. Я не издал ни звука, но призрак не мог не заметить, что я встревожен.
– Не бойтесь, – заверил он, – я не собираюсь ей показываться, и слышать меня она тоже не может, разве что я обращусь непосредственно к ней, но это в мои намерения не входит.
Наверное, по моему лицу можно было догадаться, как я благодарен.
– Об этом можете не беспокоиться, – продолжал призрак, – но, похоже, дела ваши идут ни шатко ни валко. На вашем месте я заговорил бы прямо сейчас. Лучшего шанса у вас не будет. Помех никаких не предвидится, и, насколько я могу судить, дама настроена благосклонно вас выслушать – то есть если у нее вообще благосклонный настрой. Кто знает, когда Джону Хинкману опять случится уехать; этим летом вряд ли. На вашем месте я бы поостерегся объясняться с его племянницей под самым его носом. Стоит ему узнать, что кто-то пытается приударить за мисс Мэдлин, гнев его будет неописуем.
Я полностью согласился с этим предположением.
– Мне и думать о нем страшно! – воскликнул я вслух.
– О ком? – встрепенулась Мэдлин.
Возникла неловкость. Длинную речь призрака я, в отличие от Мэдлин, слышал вполне отчетливо и в результате забылся.
Требовалось срочно подыскать объяснение, ведь фраза никак не могла относиться к дражайшему дядюшке Мэдлин. В спешке я назвал первое пришедшее на ум имя:
– О мистере Виларзе.
В этом заявлении не было неправды: мне не доставляли удовольствия мысли о мистере Виларзе – джентльмене, который неоднократно проявлял к Мэдлин повышенное внимание.
– Нехорошо с вашей стороны так говорить о мистере Виларзе, – возразила она. – На редкость образованный, неглупый молодой человек, и манеры у него самые приятные. Осенью он собирается баллотироваться в парламент, и я не удивлюсь, если пройдет. И политик из него выйдет отличный: когда нужно что-то сказать, он делает это вовремя и толково.
Произнесено это было спокойно, без осуждения, что было вполне естественно: при благосклонном отношении ко мне Мэдлин должна была понимать, что возможный соперник не вызывает у меня приятных чувств. И я не замедлил уловить намек, содержавшийся в заключительной фразе. Ясное дело, мистер Виларз на моем месте не стал бы медлить.
– Знаю, что нехорошо говорить так о людях, – согласился я, – но ничего не могу с собой поделать.
Вместо того чтобы меня пожурить, Мэдлин как будто еще больше ко мне расположилась. Я же испытывал немалую досаду, так как не желал ни единой минуты посвящать мыслям о мистере Виларзе.
– Зря вы это вслух, – вмешался призрак, – так и до неприятностей недалеко. Мне хочется проследить, чтобы ваше дельце шло успешно. В таком случае я смогу надеяться на вашу помощь, особенно если я в свою очередь сумею быть вам полезен.
Больше всего мне хотелось сказать, что помочь мне он может только одним способом: немедленно убраться вон. Обращаться с любовными признаниями к юной леди, когда в двух шагах сидит на перилах призрак, причем призрак не кого-нибудь, а ее грозного дяди, один образ которого при подобных обстоятельствах заставляет меня трепетать, – не только трудно, а, пожалуй, и невозможно. Но я промолчал, хотя мои мысли, наверное, отразились у меня на лице.
– Полагаю, – продолжил призрак, – до вас не доходили никакие полезные мне сведения. Конечно, если у вас есть что рассказать, мне не терпится послушать, но можно и отложить разговор. Навещу вас ночью в спальне или останусь здесь – дождусь, пока дама уйдет.
– Не стоит дожидаться, – произнес я, – мне совершенно нечего вам сказать.
С горячими щеками и сверкающим взглядом Мэдлин вскочила на ноги.
– Дожидаться? – вскричала она. – Чего, по-вашему, я дожидаюсь? Нечего мне сказать? Ну наверное! С чего бы вам что-то мне говорить?
– Мэдлин, – взмолился я, шагнув к ней, – позвольте мне объяснить.
Но она ушла.
Это был конец всех надежд. В ярости я обернулся к призраку.
– Презренное создание, – вскричал я, – ты все погубил! Испоганил мне всю жизнь! Если бы не ты…
Но тут голос у меня дрогнул и отказал совсем.
– Вы несправедливы, – отозвался призрак. – Я ничего вам не сделал, только пытался ободрить и помочь. Всему виной ваша собственная глупость. Но не надо отчаиваться. Оговорку всегда можно объяснить. Не теряйте мужества. До встречи.
И тут же перила опустели: призрак исчез быстрее, чем лопается мыльный пузырь.
В мрачном настроении я отправился спать, но никакие видения меня той ночью не посетили, кроме воображаемых картин, порожденных горем и отчаянием. Произнесенные мной слова прозвучали для Мэдлин самым тяжким оскорблением. Истолковать их она могла только одним образом.