Да будет свет. Четверть века в экстренной медицине

Они отыскались в баре – несколько незнакомых людей, стоящих со своими бокалами в руках.

Там была и она. Я не видел ее более 20 лет, со времен своего отрочества. И на тот момент у меня уже был сын, уютно спящий в своей колыбели в тысячах километров от меня.

Она шла ко мне, улыбающаяся, без единой морщинки на лице, нисколько не изменившемся за эти годы. Ее каштановые волосы снова отросли, такие же, как раньше. Единственное, что изменилось, – ее тело. Из-за приема преднизолона она набрала около пятидесяти фунтов.

– Хайлер, – сказала она после короткого объятия, – спасибо, что приехал.

В тот момент я почувствовал, как много времени прошло и насколько моя роль незначительна здесь, в компании незнакомых людей, являющихся ее друзьями, заведенными в сознательном возрасте. Я чувствовал себя лишним, раздумывая, не слишком ли я навязчив.

Я ответил, что очень хотел приехать. Это было правдой, но еще большей правдой было то, что я не хотел быть человеком, который не приехал.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал я.

Она закатила глаза.

Время пощадило меня. Волосы не тронуты сединой, никакого намека на лишний вес. Мой возраст можно определить, лишь рассмотрев меня получше: по гусиным лапкам у глаз, по коже рук.

– Ты не изменился, – сказала она мне, – это ужасно.

Я ненадолго задержался, отдав дань бару. Уставший от работы, долгого перелета, поисков отеля. Она ужинала со своей семьей и близкими друзьями, куда меня не пригласили. Я и не хотел получать этого приглашения. Хотелось просто вернуться в свой дешевый отель, забронированный через интернет, и поспать.

Свадьба состоялась в великолепном отеле. Его территорию, засаженную соснами, разрезала река, у которой лежали гранитные валуны. Из ресторана можно было смотреть на сланцево-серую воду, стекающую по камням и закипающую в желобе водяного колеса.

Людей было значительно больше, нежели я видел накануне. Я оказался не единственным, кто приехал издалека: были гости из Англии, Кипра, Калифорнии и Японии, одетые в свои лучшие наряды. Кое-кто из наших одноклассников приехал с женами и детьми. А еще там была наша учительница английского языка.

Она выглядела потрясающе: поджарая женщина вроде тех пенсионеров, которых можно встретить с алюминиевыми палками на пути к вершине горы. Она не была похожа на типичную женщину в годах, когда подошла ко мне, ей было не больше 70. Соответственно, ей было около 40 лет во время нашей учебы. В это было сложно поверить.

На свадьбе присутствовал английский священник. Семья жениха когда-то была членами его конгрегации и попросила его провести церемонию. Он занимал высокое положение в англиканской церкви и выполнял множество административных обязанностей, но тем не менее перелетел через океан и отказался от платы за свои услуги.

Струнный квартет начал играть.

Ее везли в отель на старинном «Роллс-Ройсе», и она опаздывала. Минуты шли, и люди начали ерзать на своих местах. Жених терпеливо ждал, поглядывая на свои часы. К нему подошла женщина и что-то прошептала на ухо. Затем они с председателем обменялись несколькими словами, и последний подошел к трибуне.

– Боюсь, что с машиной что-то стряслось, – сказал он, улыбаясь. – Это Роллс-Ройс, и, разумеется, он сломался. Но они прибудут через несколько минут, и мне сказали, что мы можем начинать.

И он начал церемонию.

Я – человек неверующий и, как многие из нас, завидую религиозным людям. Он не читал заранее подготовленную речь, вместо этого посмотрел на аудиторию и заговорил, не прилагая никаких усилий, и с первых же слов он не стал искажать реальность, как это сделал бы служитель низшего ранга. Вместо этого он говорил непосредственно о ее болезни: о боли, которая не поддается пониманию, и о благодати, которая может возникнуть из ужаса и тьмы, если мы позволим. Он говорил об искупительной силе любви друг к другу, которая исходит от Бога и позволяет нам пережить страдания. Но мы должны выбирать. Вера – это не дар. Вера зависит от нас.

Я слышал подобные речи раньше, но эта подействовала на меня ошеломляюще, вводя в какой-то транс. Таким навыком обладают только лучшие ораторы. Я чувствовал, как его слова оседают в толпе, когда он говорил о том, что оставалось невысказанным в светских беседах, когда он признавал тяжесть испытаний веры, как и должно признавать подобные вещи верующим людям. Даже я на некоторое время почувствовал себя ближе к Богу. Когда речь подошла к концу, появилась невеста.

Позже, за ужином, я сел рядом со своим учителем английского языка и двумя профессорами археологии из известного университета – элегантными людьми лет шестидесяти, мужем и женой. Женщина явно когда-то была очень красивой; она по-прежнему поражала своей копной седых волос и французским акцентом. «Каким же маленьким был их мир», – подумал я, слушая мягкую академическую беседу на тему «кто где был» под звяканье столового серебра: легкое бормотание, словно приглушенное радио.

Моя учительница английского по своему обыкновению стала задавать всем вопросы. Ее волосы были недавно подстрижены, и она была одета на японский манер. Я почувствовал ее интеллект, как будто впервые. Я снова увидел ее безумный энтузиазм. Но больше всего я видел ее доброту, и внезапно мне стало очень приятно сидеть рядом с ней после стольких лет, наблюдая, как река течет прямо за окнами, в то время как официанты приносят нам вино и закуски.

Жених и невеста сидели одни за столом напротив нас. На мгновение она показалась мне очень задумчивой и суровой в своем белом платье, с зачесанными назад волосами и лицом в тени тусклого света. К тому времени я выпил пару бокалов вина, для меня необычно вести светские беседы.

– Она похожа на римского императора в тоге, – сказал я.

– Ты прав, – засмеялась учительница английского, – действительно похожа.

На следующий день я летел домой и помню, как смотрел вниз на просторы полей с высоты в 30 тыс. футов: они сменяли друг друга, похожие на гигантские решетки Среднего Запада. Я знал, что больше никогда ее не увижу, и она знала то же самое, но к тому времени она привыкла к невысказанным прощаниям. Догадываюсь, что я был просто одним из многих сотен людей, которые так или иначе были частью ее жизни. Я понимал это, и никто из нас не придавал этому большого значения.

Я чувствовал себя оцепеневшим, отрешенным и усталым, наблюдая за сменой полей за окнами самолета. Я тщетно искал какой-то смысл, искупление. Свадьба, ужин, любовь жениха, красноречие священника, доброта моего учителя английского, слезы на глазах у толпы, все деньги, которые были потрачены, и могила, которая ждала, несмотря на все то, что было сказано или сделано, вне зависимости от торжественности тостов и чувственности речей. Так или иначе, каждый думал о себе, своих слабостях, своих семьях и о всепоглощающем чувстве надежды – это была непростая мысль, но я не мог отринуть ее. В конце концов, не зря же я проделал такой длинный путь.

Когда заиграла музыка, и новоиспеченная пара начала танцевать свой первый супружеский танец, зал охватила тишина, приправленная слезами, украдкой пролитыми многими из нас. Это немое почтение – лучшее, что мы могли сделать. Все казалось таким истончившимся и иллюзорным.

Раковые клетки, сильные как никогда, вернулись через несколько месяцев.

Некоторые медсестры расплакались, снова увидев ее в палате. Онкомаркеры прыгнули вверх. Медсестры знали, что это значит, что заставляло их плакать при каждом появлении в ее палате. Она, в свою очередь, тоже понимала значение этих слез.

Вскоре после этого состоялся наш последний разговор. Она была на громкой связи, слишком слаба, чтобы держать трубку. Она лежала на кровати дома, истекая кровью, сочившейся на постельное белье. Каждые несколько часов ее муж менял простыни. Она рассказала мне об этом деловито и сухо. У них заканчивались простыни, а он покупал новые. Ее слова были невнятными, звучавшими треском статического электричества, но все же ее разум был ясен. Она сказала мне, что чувствует, как ее тело отключается. Она бесстрастно наблюдала, как уходит.

Я точно знал, что происходит. Они могли дать ей тромбоциты, но не сделали этого, потому что в этом не было смысла. Вместо этого ее отправили домой с бутылкой морфина для приема внутрь. Я представил, как ее муж меняет простыни, как они капают кровью на пол, потому что я тоже это видел. Я представил стиральную машину, работающую в подвале их дома.

Я помню, как заикался, изо всех сил пытаясь подобрать правильные слова. Знаю, что это было напрасной храбростью, отвагой во имя отваги. Я не понимаю, как она могла лежать, такая хладнокровная, глядя, как постельное белье наполняется ее собственной кровью, ожидая прибытия своей семьи. Такая спокойная в разговорах по телефону, а ведь она прощалась по очереди со своими друзьями.

На следующее утро я отправил ей письмо. Я собрал свои мысли, как мог, и сказал ей, как сильно я восхищаюсь ее храбростью и стойкостью, хотя, конечно, не имело никакого значения, что я думал тогда и думаю сейчас. Все это было бессмысленно, и я не ожидал получить ответ, зная, насколько она слаба. Но ответ пришел спустя несколько часов.

Вот что она написала: «Спасибо тебе за поддержку, внимание и за нашу многолетнюю дружбу. С любовью, Даниэла».

Через два дня ее не стало.

Ее муж почти сразу написал мне. Она мирно скончалась в окружении любящей семьи и друзей. Он сказал именно то, что требуется в рамках приличия: в конце она не страдала. Он поблагодарил всю ее семью, друзей, ее врачей и медсестер за прекрасную помощь, которую они ей оказали. Он сделал лучшее, что мог, помогая достойно завершить ее историю.

И все же я видел глубину его горя и мог понять облегчение, которое он, должно быть, испытал, когда все, наконец, закончилось. Он помогал ей, насколько было возможно помочь, а затем, оставшись в пустом доме, сочинял строки, которые в конечном итоге будут сочинены для всех нас: «Он ушел мирно, его отдали в руки Господа, в момент смерти с ним была его любимая жена, у него остались любящие дети…»

Я подумал о нем, о мальчике, которого я никогда не знал, о моем однокласснике, который стоял в своем костюме, с отцом в качестве шафера рядом с ним, ожидая ее во время речи священника, в то время как Роллс-Ройс дымился на обочине дороги. Вспомнил, как она ворвалась, розовая и взволнованная, и как все испытали облегчение и улыбались. Я помню, как она, живая, стояла в дверях, глядя на толпу прямо перед началом службы.

Иегова

Мужчина среднего возраста оказался профессором, деканом университета. Меланома запустила свои щупальца в лимфатические узлы его паховой области и поползла дальше. Лимфоотток был нарушен, пациенту было трудно носить брюки с поясом. В тот день декан должен был присутствовать на заседании кафедры, то есть ему надо было долго сидеть на стуле.

Он попросил меня удалить лимфу с помощью шприца. Я долго колебался, прежде чем пойти навстречу. Профессор сказал, что так приходится поступать не впервые.

Наконец, я вколол иглу в область его раздутого паха, и желтая жидкость потекла под давлением прямо в шприц. Я не останавливался и менял шприцы, пока его пах снова не стал плоским.

Мужчина поблагодарил меня, сказал, что я способный, затем надел штаны. В своей рубашке и галстуке он выглядел самым настоящим профессором. Выбрасывая иглу, марлю и полные шприцы лимфы, я понял, что никто не догадывается о его секрете и не узнает о болезни еще долго.

Декан сказал, что будет работать до последнего и что университет он покинет только в гробу.

Женщине не было еще и сорока. Она жила одна. Выглядела пациентка хорошо, не скажешь, что рак молочной железы уже метастазировал в ее мозг. К моменту моего осмотра больная очнулась и узнала, где она и что случилось. Это были ее первые судороги.

Пациентка задавала одни и те же вопросы: «Это конец? Сколько мне осталось? Должна ли я им звонить? Мне их позвать? Уже звонить? Что мне делать?»

Она знала, что в ее мозге метастазы, но говорила, что все хорошо.

Я успокоил ее, подтвердил, что с ней все будет в порядке, но лучше бы с ней кто-то остался. Женщина сказала, что позвонит своему бойфренду, но она уже думала связаться и со всей своей семьей. Я согласился, что это не помешает, потому что скоро, возможно, ей понадобится помощь. Пациентка тихо кивнула, на ее лице при этом не отразилось никаких эмоций.

Женщина жила в Мексике и не говорила своей семье в США, что случилось, но они все равно знали, что что-то не так. Поэтому ее сестра поехала и привезла ее сюда.

Я попросил семью выйти из палаты и проследовал за ними вместе с медсестрой. Пациентка не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее грудь, даже ее родная сестра. Когда мы сняли с нее рубашку, поняли почему. Рак уничтожил половину ее груди, молочная железа была черной и неприятно пахла. Я мог видеть ее ребра сквозь разваливающуюся красную опухоль, которую женщина умело скрывала от всех вокруг.

– Она такая стеснительная, – сказала ее сестра, которая хорошо говорила по-английски и была намного моложе. – Она всегда была застенчивой.

Сестра рассказала, что пациентка родом из Атланты, но на некоторое время она покинула родные места. Наконец, она вернулась и чувствовала себя хорошо. Метастазы из яичников рассыпались сотней камешков по всему ее плечу и спине, прямо под темной кожей, и я спросил пациентку, болят ли они. Нет, они совсем не чувствовались, и женщина благодарила судьбу, по крайней мере, за это.

Женщина сидела в шубе, в широких солнечных очках, шляпе с полями и больших золотых сережках, смеясь над своей сестрой. Им обоим было по 60, но они смеялись, как молодые, радостно и беззаботно.

Ему было чуть больше 20 лет, и я никогда не видел ничего подобного: нейрофибромы в лимфатических узлах, гроздья опухоли, похожие на виноградную лозу, обвивающую его опухшую шею. Я не разговаривал с пациентом, но увидел, что он задыхается, прямо вытягивает шею, чтобы добыть хоть немного кислорода. Его прислали из хосписа, хоть мы и не могли ему ничем помочь. Мужчина молча смотрел в потолок.

Рак груди начал распадаться и работал, как маленький насос, качающий ярко-красную кровь из артериолы не в смертельно опасных, но в достаточных количествах, чтобы она просачивалась сквозь блузку. Эта пациентка отказывалась от любого лечения, кроме масла каннабиса. Она жила одна в трейлере в горах недалеко от границы, отказываясь от любого лечения, а ее опухоль постепенно увеличивалась. Наконец, почерневшая грудь начала кровоточить. Это заставило пациентку сдаться, и ее отправили к нам на машине скорой помощи из клиники в маленьком городке под названием Серебряный город.

Я пытался найти источник кровотечения и наложить на него швы, но мне приходилось иметь дело не с обычной человеческой плотью. Это была злокачественная ткань, по консистенции как мокрая мука или песок, и швы просто выскальзывали из нее. Пациентка ничего не чувствовала, потому что рак разрушил все ее нервные окончания. Молочные железы неприятно пахли и продолжали кровоточить. Я промакивал кровь марлей в поисках поврежденного сосуда, накладывая бесполезные стежки, но в ране ничего не было видно.

Пока я работал, женщина рассказывала мне про масло каннабиса.

Этот мужчина лет сорока по профессии был пилотом. В его спинном мозге засела астроцитома, и боль в ноге стала слишком сильной. Сгибаясь пополам на кушетке, весь потный, пациент заявил, что нужно дать семье отдохнуть от себя. Когда лекарства подействовали и боль отступила, пилот сразу собрался домой.

Мы немного поговорили о полетах и о том, как он испытывал новый реактивный самолет, а приборная панель заглохла, и ему пришлось продолжить лететь всплепую. Небо было чистым, он знал свою высоту, скорость и направление полета, и этого, на самом деле, вполне достаточно.

Я помню исходящие от него флюиды благодарности, когда он смог ходить, хоть и прихрамывая.

У пациента был рак легких и пневмония, а в крови не осталось ни одного нейтрофила. Жена держала его за руку и говорила, что они справятся с этим так же, как и со всем остальным. Затем мужчина начал задыхаться, я снова спросил, и его жена опять настояла на реанимации. Они собирались записаться на клиническое исследование.

– Всегда есть надежда, – сказала она. – Вы не можете отнять последнее – нашу надежду. Пожалуйста, что угодно, только не это.

В итоге мы его интубировали, хотя онкологи не были до конца честными и предложили клиническое испытание, несмотря на состояние мужчины. Мы могли либо позволить ему умереть, либо выиграть несколько дней, и я выбрал последнее, потому что так было надо.

Когда мы доставили пациента в отделение интенсивной терапии, жена поблагодарила нас за его спасение, и я до сих пор помню этот момент.

Ко мне поступил студент-медик примерно моего возраста. На смене работал я один. Да, лимфома Ходжкина излечима, но не в его случае. Парень прошел через все круги ада. Я видел его, согнувшегося пополам, потому что это было единственное положение, в котором он задыхался не так сильно.

Легкие студента были полностью забиты раковыми клетками, поэтому во время реанимационных мероприятий я разрешил ему остаться на коленях. Он попросил сделать все, что в моих силах: «не сдавайтесь, пожалуйста». На него рассчитывали в колледже.

Девушка, читающая книгу в приемном отделении, была направлена к нам из клиники, когда в ее анализе крови обнаружились бластные клетки. Она выглядела хорошо, несмотря на 120 000 лейкоцитов в периферическом мазке. Я заглянул и поинтересовался, как у нее дела. Мы все еще ждали, когда ей подготовят кровать.

Девушка неловко улыбнулась и на мгновение отложила книгу. Она не плакала, но глаза были влажными.

– Отличный денек, – сказала она.

Я не могу вспомнить, когда я ее видел и сколько лет прошло после нашей встречи. Знаю, что это было новое здание: я чувствовал запах стройки по всему коридору.

Пациентке было 22 или 23, и она была прекрасна, даже тогда. От ее левой ноги остался черный и дурно пахнущий обрубок плоти. На поверхности культи можно было еще различить остатки пальцев.

Девушка принадлежала к Свидетелям Иеговы, поэтому от операции она отказалась. Остеосаркома распространяется очень быстро, ее невозможно остановить, но мы не были уверены, что пациентка это понимала. Мы даже сомневались, что она понимала что-то об Иегове и что она вообще хоть что-то осознавала.

Она лежала на кровати, худая и изможденная, и на рентгенограмме ее грудной клетки мы находили один метастаз за другим.

Девушка была на седьмом месяце беременности. Ее живот запомнился особенно ярко, потому что ребенок был жив.

Я понятия не имел, что сказать ей той ночью, был в абсолютной прострации. Поэтому я спросил ее о ребенке.

– У меня будет девочка, – ответила пациентка и улыбнулась.