Певица Жозефина, или Мышиный народ

Устав от всего, что было, и с усталостью ожидая того, что будет...

Но пение и шум — единственное, чему и вправду можно доверять в наших здешних телефонах, все остальное, что из них до нас доходит, сплошной обман слуха.

- А о ком же нам думать, как не о себе? Кто тут ещё есть?

когда к нам иногда стали заходить люди, они морщились от самых

незначительных вещей, например от того, как наша керосиновая лампочка висит

над столом. А где же ей еще висеть, как не над столом, но им это казалось

невыносимым.

И поход этот, вероятно, никому не нужен, и день, вероятно, будет потерян, и все надежды, наверно, напрасны.

ведь все

люди сожалели о том, что они наделали: когда такое уважаемое семейство вдруг

совершенно исключают из жизни в Деревне, каждый от этого что-то теряет, но

они считали, что, отрекаясь от нас, они только выполняют свой долг, мы на их

месте поступили бы точно так же.

Он ведь уже начинал понемногу осваиваться с аппаратом власти, уже учился играть на этом тонком, настроенном на вечное равновесие инструменте. В сущности, все искусство заключалось в том, чтобы, ничего не делая, заставить аппарат работать самому, а именно — понудить его к работе одной только неустранимой силой своей земной тяжести, своего бездеятельного, но неотступного присутствия.)

Как собака, — сказал он так, как будто этому позору суждено было пережить его.

Человек в своем неведении действует смелей, а потому я охотно останусь при своем неведении.

... этот грандиозный организм - всегда находится, так сказать, в неустойчивом равновесии, и, если ты на своем месте самовольно что-то нарушишь, ты можешь у себя же из-под ног выбить почву и свалиться в пропасть, а грандиозный организм сам восстановит это небольшое нарушение за счет чего-то другого - ведь все связано между собой - и останется неизменным, если только не станет, что вполне вероятно, еще замкнутее, еще строже, еще бдительнее и грознее.