Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?

Такую же стену между животными и человеком обозначил австрийский философ Людвиг Витгенштейн в своем известном высказывании: «Если бы лев мог разговаривать, мы бы его не поняли». Некоторые ученые с этим не соглашались, справедливо полагая, что Витгенштейн не разбирался в тонкостях общения животных. Однако суть афоризма в том, что наши жизненные впечатления настолько отличаются от львиных, что мы не поймем царя зверей, даже если он будет говорить с нами на одном языке. В действительности рассуждение Витгенштейна распространяется также на людей чуждых нам культур, с которыми мы не можем «найти общий язык»[7], даже если знаем его. Эта точка зрения предполагает, что у нас ограниченные возможности понять чужую жизнь, не важно - иностранцев или других организмов.

Что за странные мы существа, если единственный вопрос, который приходит нам в голову относительно нашего места в природе; "Свет мой, зеркальце! Скажи, да всю правду доложи: яль на свете всех умнее?"

Иначе все может закончиться, как с моим коллегой-студентом. Вопреки нашим советам относительно одежды, он пришел знакомиться с шимпанзе в пиджаке и галстуке. Студент не сомневался, что сумеет сладить с такими сравнительно небольшими животными, так как имел опыт успешного обращения с собаками. Будучи подростками четырех и пяти лет, оба шимпанзе уже были сильнее любого взрослого мужчины и в десятки раз хитрее любой собаки. Я до сих пор помню этого студента, бредущего шатающейся походкой с двумя шимпанзе, висящими на его ногах. Пиджак с оторванными рукавами превратился в лохмотья. Студенту еще повезло, что шимпанзе не пришло в голову попробовать задушить его

галстуком.

Десмонд Моррис, ученик Тинбергена, ставший известным благодаря своей книге «Голая обезьяна» (The Naked Ape) и другим популярным изданиям, был совершенно очарован Лоренцом и уверял, что этот австриец понимает животных лучше, чем кто-либо другой. Вот как он описал Лоренца в своей лекции в Бристольском университете в 1951 г.

Например, голуби и крысы расширили наши познания о памяти.

То, что мы наблюдаем, – это не природа как таковая, а природа, подвергнутая нашему методу задавать вопросы. Вернер Гейзенберг (1958)

Когда некоторые насекомые развили слух, чтобы улавливать звуки летучих мышей и избегать с ними встречи, летучие мыши, в свою очередь,

Интересно, как дети и животные множеством способов пытаются преодолеть искушение. Они не просто сидят, уставившись на соблазнительный предмет, а стараются отвлечься различными способами. Дети избегают смотреть на пастилу, закрывая глаза ладонями или опустив голову на руки. Они разговаривают сами с собой, поют, изобретают игры, используя свои руки и ноги, и даже стараются заснуть, чтобы не терпеть это испытание бесконечно долгое время{322}. Поведение человекообразных обезьян не слишком отличается, и одно из исследований показало, что если обезьянам дать игрушки, то они могут продержаться дольше. Игрушки помогают обезьянам отвлечь свое внимание от конфетной машины. Что касается Гриффина, то примерно в каждом третьем своем длительном ожидании он швырял чашку с овсянкой через всю комнату. Это позволяло ему не смотреть на нее. В других случаях он отодвигал чашку так, чтобы ее нельзя было достать, разговаривал сам с собой, расчесывал клювом перья, тряс опереньем, часто зевал и старался заснуть (или по крайней мере закрывал глаза). Время от времени он так же лизал пищу, не глотая ее, или кричал: «Хочу орех!» Некоторые из этих форм поведения не соответствуют ситуации и подходят под определение психологов «смещенная активность», которая осуществляется, если мотивация не находит выхода. Это происходит, когда два разных побуждения, например драться или бежать, возникают в одно и то же время. Так как оба побуждения не могут реализоваться одновременно, ситуация разряжается неуместным поведением. Рыба, расправившая плавники, чтобы напугать противника, может неожиданно нырнуть на дно и зарыться в песок, петух способен прекратить драку и начать собирать воображаемые зерна. У людей типичным проявлением смещенной активности служит почесывание головы, когда они сталкиваются с трудноразрешимым вопросом. Такое поведение характерно и для других приматов при выполнении тестов на познавательные способности, особенно если задания сложные{323}. Смещенная активность возникает, когда энергия мотивации ищет выход и находит его в не относящемся к делу поведении. Первооткрывателя этого механизма, голландского этолога Адриаана Кортланда, до сих пор почитают в Амстердамском зоопарке, где он вел наблюдения за бакланами. Деревянная скамейка, на которой он провел долгие часы, следя за птицами, называется «смещенная скамейка». Недавно я присел на нее и действительно не смог удержаться, чтобы не зевать, не ерзать и не чесать в затылке.

Предложение Гриффина всерьез отнестись к процессу познания у животных привело к появлению нового названия этой области науки – когнитивная этология. Это громкое название, но его значение мне как этологу по крайней мере понятно. К сожалению, термин «этология» еще не завоевал всемирного признания, и программы проверки орфографии регулярно переделывают этологию в этнологию, этиологию и даже теологию. Поэтому неудивительно, что многие этологи называют себя биологами поведения. Другие названия когнитивной этологии – животное познание или сравнительное познание. Однако эти наименования также имеют недостатки. Животное познание по определению не включает человека, поэтому непреднамеренно сохраняет дистанцию между животными и человеком.

Моя позиция несколько отличалась, так как я предпочитал воздерживаться от каких-либо формальных заявлений относительно такого трудноопределимого понятия, как «сознание». Никто толком не знает, что это такое. Но по той же причине я поспешил отметить, что не отрицаю наличия сознания у любого вида. Как я себе представляю, и у лягушки может быть сознание. Гриффин занял более позитивную позицию, отметив, что раз продуманные заранее действия наблюдаются у многих животных, а у человека их принято связывать с сознанием, значит, резонно предположить, что сознание присуще и другим видам.