Записки Видока, начальника Парижской тайной полиции
TekstГлава пятьдесят третья
Благотворительный комитет. – Член благотворительности не принимает голодных во время обеда. – Припадок голода. – Голодная под колесами благотворительницы. – Вези меня к министру! – Черты народного сочувствия. – Сбор подаяний. – Неумолимый домовладелец. – Подвиги полиции.
Адель слышала, что существует где-то благотворительный комитет: там, если благотворительность не есть пустое слово, бедные должны быть приняты и тотчас же получить помощь. Желание остаться добродетельной придает ей бодрости; она собирает остаток сил и тащится до дверей филантропа, на которого ей указали как на раздавателя милостыни в их округе. Адель изъявляет желание с ним переговорить.
– Барин не принимает…
– Но я умираю с голоду…
– Он теперь за столом и не велит, чтобы его беспокоили во время обеда.
– Боже мой! Может, он скоро кончит… Когда могу я прийти?
– Завтра.
– Завтра!
– Не прежде полудня, слышите ли? Раньше этого барин никого не принимает.
– Ах, сделайте, чтоб я могла его увидать сегодня вечером, Вы возвратили бы меня к жизни.
– Вам уже сказано, что это невозможно. Ступайте и не приставайте больше.
Адель вышла. Не успела она переступить порог двери, захлопнутой с сердцем, как ноги ее подкосились. Она попробовала сделать несколько шагов, но в глазах ее помутилось; она пошатнулась, упала и при падении ударилась головой об тумбу.
– Стой, кучер, не задави ее!
– Погоняй же! Что ты слушаешься приказаний этой сволочи? Погоняй, говорю! – раздавался резкий голос барыни, экипаж которой мчался во весь дух по мостовой.
– Сволочь сидит в твоей карете! – возразил угольщик. – Остановишься ли ты, старая собака?..
Он бросился к лошадям и остановил их сильной рукой, тогда как другие прохожие, сбежавшиеся на шум, стали вытаскивать из-под колес окровавленную женщину.
А вдовушка мечет громы и молнии против этих негодяев, осмелившихся задержать ее: она опоздает в благотворительный комитет, это ни на что не похоже… Заседание уже началось… В Париже невозможно жить спокойно честным людям… Проезду не дают.
– Ландау, исполняй свое дело, разгони этих нахалов!.. Да ты меня не слушаешь?.. Заставлять меня терять драгоценное время, и из-за кого? Из-за какой-нибудь дряни, из-за пьяницы!
– Графиня, видите, что я не могу проехать.
– Скажи моему егерю, чтобы он взял номер этого человека, я пожалуюсь полиции, он сгниет в тюрьме. Вези меня прямо к министру!
При этих словах испуганный угольщик бросил вожжи, и карета графини пронеслась, как молния, посреди свистков и проклятий.
Адель положили на скамью, прямо возле той двери, откуда за несколько мгновений до того ее вытолкали с такой жестокостью. Обморок все продолжается; ее поддерживают двое рабочих.
Из зрителей каждый старается чем-нибудь помочь. Одна торговка пробралась сквозь толпу, разорвала рубашку, чтобы унять кровь и перевязать рану; другая торговка фруктами прибежала с бульоном, рассыльный пошел за вином, а молоденькая модистка дала ей понюхать спирту. Стечение народа было значительное.
– Что такое? Что случилось?
– С какой-то женщиной дурно.
– Да раздвиньтесь же! – слышно в центре круга, – Или вы хотите ее задушить?
Круг расширился. Адель не показывала признаков жизни; она была неподвижна. Ей раскрыли глаза.
– Глаза хороши.
– Это только ослабление.
– Пульс бьется?
– Нет.
– Значит, умерла. Приложите руку к сердцу.
– Ничего не слышно.
– Может, что-нибудь ее теснит; развяжите-ка шнурки.
– Она не холодна.
– Кабы был доктор, знали бы, что с ней делать.
– За доктором пошли.
– Да, за г-ном Дюпюитреном; но он не захочет пожаловать, хоть и на этаж не всходи. О, кабы для богача, так он побеспокоился бы.
– Если бы попробовать дать ей бульону.
– Постарайся-ка, чтоб она проглотила несколько капель.
– Брызните ей водой в лицо!
– Ничего нет опаснее, лучше дайте ей вина; это ее оживит.
Поднесли ложку к губам Адели; она проглотила.
– Ну вот, хорошо, она спасена! – повторяет публика с заметным участием.
Адель опустила одну руку на колени и глубоко вздохнула, как будто спасенная от смерти; затем широко раскрыла глаза, не выносящие света; блуждающие и неподвижные попеременно, они ничего не различали; наконец крупные слезы покатились по ее бледным щекам.
– Что с вами, бедняжка?
Она не отвечает, а, бросившись на предлагаемую ей чашку, с жадностью подносит ее к губам; она готова бы ее проглотить разом; но толчок о зубы пошатнул ее слабую руку, и чашка выпала.
– Видите, это голод!
– Бедная, она умирала от истощения.
– И подумать, что на этом свете есть такие несчастные люди, тогда как другим всего по горло!
Мало-помалу Адель оправилась; она старалась отламывать понемногу хлеба, поданного ей водовозом; но рот у нее пересох; после тщетных усилий ее дрожащая голова падает на грудь, она сгибается, чувствуя необычайный упадок сил.
– Ну, добрые люди, соберемте-ка для нее сколько-нибудь! – сказала одна старушка. И, забывая тяжесть своей корзины, она пошла обносить в толпе свою норковую шапку; подавая первая пример, она сама положила в нее двухфранковую монету.
По внешности каждого она разнообразит манеру, с которой взывает к благотворительности.
– Сударь, сколько можете.
– Ну-ка, паренек, поищи что-нибудь у себя.
– Солдатик, что-нибудь, пожалуйста, это принесет вам счастье.
– Ну, старина, опускай сюда остатки, в конце концов, ты не будешь ни богаче, ни беднее.
– А вы, почтеннейший, нет ли у вас нескольких залежавшихся луидоров, которые вас только отягощают?
– Кажется, барынька еще не давала. (Кланяясь). Благодарим покорно; вот не напрасная милостыня.
Круг обойден, и никто из этих честных людей не упустил случая сделать доброе дело; многие подвергли себя через то лишениям.
– Господи! – сказала гладильщица, опуская полфранка, предназначавшиеся на ужин. – Уж очень жалко смотреть; лучше останусь сегодня без порции.
Простой народ обыкновенно выражает вслух движения сердца, охотно скажет, чего стоит ему его жертва, но это не для хвастовства; он об ней никогда не жалеет. Сколько добродетели и самоотвержения в подобных фразах:
– Лишняя четверть суток, и это наверстается.
– Я из-за этого только в воскресенье не пойду за город.
– Я было думал употребить эти деньги в лотерею; ну, все равно, им нашлось место.
– Нешто можно не помогать друг другу!
– Вот! Каким-нибудь полштофом меньше. Ну, ты, сборщица, сюда!
– И чего только можно натерпеться!
– Я завербую этим какого-нибудь мужичка; и притом, если я не сделаю нынче почину, тем хуже. Не всегда праздник.
– Прости-прощай моя косыночка! Куплю ее когда-нибудь после.
– Вы правы, красавица, голый хоть на улице может пройти, а умирающий с голоду и того не может; Господь наградит вас.
– А я-то, Франциска, думала было выкупить свою шаль!
– А я свои кольца. Ну, с Богом! Выкупите, когда будет можно.
– Эй, вы, не толкайтесь. Коли не хотите ничего давать, ступайте своей дорогой!
Кто ни подойдет, смелая сборщица тотчас же обращается за приношением.
– А, вот барыни в шляпках!
Она бежит к ним. Но эти госпожи вышли из того дома, около которого собралась толпа, и, глядя в сторону, пошли скорым шагом.
– Скажите пожалуйста, да скоро ли же вы отойдете от дверей! – кричит толстяк с напудренными полосами и в коротких панталонах, небрежно подходя с метлой в руках.
– Что такое он говорит?
– Говорю, чтоб вы убирались.
– Скажите пожалуйста! Улица-то разве твоя?
– Ну, чему удивляться, что какая-то мамзель тут притворяется?
– Молчи ты, скверная харя; она получше тебя, мамзель-то! Притом мы на таком месте, откуда никто не смеет прогонять.
– А вот прежде всего я стащу ее со скамьи.
Он теснится сквозь толпу, его отталкивают.
– Ай, ай! Ах! У-у! И-и!
– Хорошо, хорошо, а я все-таки протурю эту дрянь отсюда.
– Сам ты дрянь, вот что!
– Так вы не хотите? Хорошо же, увидим, кто над кем посмеется.
Он отступает на два шага и слегка приотворяет дверь.
– Маня, принеси-ка мне ведро воды; я живо смою эту грязь отсюда.
– Ах ты негодяй! Ты хочешь нас водой облить; ты думаешь, мы не слыхали. Поди-ка, я сам тебя окачу.
– Бездельник, вот я тебя!
– Так, так, окуни-ка ему рыло-то в ручей.
– Пустите меня, пустите!
Ведя переговоры, дворник благоразумно стал отступать; он, казалось, сдавался; но, дойдя до дверей, быстрым движением освободился от врагов и вошел, оставя рукав от своей рубашки.
Толпа восторжествовала; по вдруг набежали господа, узкие сюртуки которых, черные воротники, длинные камышовые трости и гнусная наружность не предвещали ничего доброго. Глядя на их поспешность, можно было подумать, что они идут на пожар.
– Сюда, господа, сюда! – показывал жест высокой фигуры хозяина, в ватном пальто шедшего во главе. В сорока шагах от толпы он отвесил им грациозный поклон и, указавши рукой по тому же направлению, исчез у поворота улицы или скорее из приличия скрылся, чтобы наблюдать, что дальше будет.
– Это полицейские.
– Прочь, сторонись! – кричат они, толкаясь, ругаясь, махая палками, и с угрожающими движениями, парализующими языки и удерживавшими всякое возмущение, направляются прямо к Адели и, грубо таща ее за локоть, говорят:
– Ну-ка, подымайся и ступай за нами.
– Так скверно обращаться с бедняками! – кричит женщина, собиравшая деньги. – Это гнусно, гадко; что вам сделала эта девушка?
– Ступайте, вас не спрашивают.
– Нешто вы не видите, что она еле дышит!
– А вам, видно, хочется попасть в тюрьму?
– Нет.
– Ну так убирайся, да попроворней!
– Сжальтесь, – сказала Адель, – дайте мне отдохнуть!
– Ты отдохнешь в арестантской.
Адель старается встать на ноги, но, одолеваемая головокружением, снова падает.
– Да она просто смеется над нами! – сказал один из полицейских, бросаясь на нее. – Ты пойдешь, пойдешь, негодяйка!
Сильным толчком он обрывает ей передник, и собранные деньги рассыпаются по грязи; дети подобрали несколько монет, по прежде чем большая часть была найдена, проезжал извозчик и его позвали. Полумертвую Адель тотчас же втащили в фиакр. Можно сказать, что это был труп, который убийцы, скрывая преступление, спешат закопать в могилу.
– Что вы зеваете? – говорят они любопытным. – Пьяная баба, больше ничего.
– Это ужасно, чудовищно, гнусно! – шепчут свидетели, не доверяя подобной клевете.
Дверцы затворились, кучер сел на место. «В депо, в префектуру, коли вам это понятнее!» И фиакр двинулся…
Глава пятьдесят четвёртая
Внутри кареты. – Двое убийц. – Морг и гауптвахта. – Ложная гуманность. – Сострадательные солдаты Беспардонного 18-го полка. – Добрый капитан, – Кто дает, сколько может, тот дает все. – Возвращение домой. – Чердак. – Припадок помешательства. – Огарок свечи, – Копейка дороже рубля. – Благодарность.
Адель снова лишилась чувств. Полицейские, посадившие ее в фиакр, сильно трясут ее в надежде оживить. До кучера долетают несколько фраз, выражающих опасность положения несчастной.
– Что она, притворяется, что ли?
– Ну, ты, тормоши ее хорошенько.
– Держи ее покрепче.
– А кажется, что она не притворяется.
– Ты ее ущипни.
– Да уж я щипал, словно деревянная.
– Посмотри-ка! Она уж и глаза, кажется, закатила! Неужели она умерла?
– Да, кажется, так. (Смеясь). Ай, ай, ай! На этот раз шутка скверная.
– Неужто она сыграла с нами такую штуку?
– Смеяться нечего, черт возьми, мы ловко из-за нее попадем впросак.
– Ничего не будет… Ты видишь беду, где ее нет; сдадим ее в дом мертвых, вот и все. Эй, кучер!
– Нет, нет, свезем куда-нибудь поближе.
– Пожалуй, скажем, что подняли на улице, из сострадания; а там пусть справляются, как знают, не наше дело.
– Так-то так, да кто заплатит извозчику?
– В самом деле, черт возьми, я не подумал об этом.
– Уж никак не я!
– И не я.
– Ах, да она сама заплатит. Я видел у нее сорок сантимов.
– Ну, марш! (Подымая штору). Кучер, на гауптвахту!
Приехали. Обменявшись с офицером несколькими словами, полицейские распрощались с ним, приведя его в восхищение споим великодушным поступком. Из фиакра Адель перенесли на носилках в комнату и положили возле печи.
Сержант. Капитан, что нам делать с этой женщиной?
Офицер. Надо дать знать частному приставу, потому что не может быть, чтобы она очнулась.
Сержант. Может быть, она в летаргическом сие?
Другой солдат. Поди ты! Нешто не видишь рану на ее голове?
Капитан. Она ранена? Нам надо бы удостовериться насчет этих людей. Как теперь вижу их разбойничьи рожи.
Первый солдат. Какая большая рана! Унтер, посмотри-ка, опять кровь пошла.
Сержант. Да, и очень красная.
Офицер. В таком случае она жива; теплота восстановила кровообращение. Кто здесь курит? Капрал, пусти-ка ей немного табачного дыму в нос.
Капрал. Ей от этого станет хуже.
Капитан. Не бойся.
Капрал (подходит к носилкам и курит). Я говорил, что это отлично.
Капитан. Хорошо, хорошо, продолжайте.
Возвращение к жизни обозначилось легкими подергиваниями лица, конвульсивным движением членов; Адель зашевелилась, закашляла и вдруг приподнялась.
Капитан (тихо сержанту). Я точно вижу мертвеца перед собой.
Сержант. Она похожа на выкопанную из могилы.
Рекрут. Кабы я был здесь один, я испугался бы, подумав, что это мертвец.
Адель осматривается кругом и через несколько мгновений восклицает сильно взволнованным голосом: «Где я?.. Стража! Тюрьма!.. О Господи!.. Тюрьма!»
Офицер. Успокойтесь, вы с добрыми людьми.
Сержант. Пока вы с нами, нечего опасаться, не будь мы Беспардонный восемнадцатый (Он подает ей бутылку с водкой). Выпейте, это вас подкрепит.
Адель. Г-н сержант, благодарю вас; увольте меня.
Сержант. Нет, нет, выпейте, это придаст вам силы.
Просьбы сержанта были неотступны, так что Адель не может отказать. Она собрала остаток сил, чтобы отвечать на вопросы капитана. Адель не обвиняет, а рассказывает, и в речах ее правда столь трогательна, что старый солдат, негодовавший сначала на жестокость полицейских, под конец стал отирать влажные глаза.
Капитан. Что это, сержант, что с вами? Я вас считал твердым, как кремень.
Сержант. Я-то! Но меня возмущает несправедливость, а притом, если хотите знать, капитан?.. Это не во власти нашей.
Капрал. Я не больно чувствителен; но я не могу выносить, когда женщина плачет, это мне так тяжело, что я готов ей отдать все свои деньги… (Вынимая из панталон старую перчатку, служащую кошельком). У меня двадцать два су с половиной… Ну их, отдам ей. Кто нынче это сделает! На нашем солдатском хлебе… Эй, товарищи, кто из вас копит деньги!.. Я все принимаю, маленькие и большие монетки, от лиарда до шести франков.
Сержант. Я хотел набрать сорок, не тут-то было, тридцать пять, вот мой капитал. Хоть бы меня обобрали, то и сантима больше не нашлось бы.
Один солдат. Бот мои двадцать пять сантимов и мой паек. Эй, приятели, поищите-ка, не найдется ли еще у кого! Кто там на нарах? (Одного тащит за ноги). Это Лоррен, держу пари.
Лоррен. Я сплю.
Солдат. Пять су!
Лоррен. Оставишь ты меня в покое?
Солдат. Эх ты, соня, после выспишься.
Лоррен. Когда у меня их нет.
Капитан (вынимая десять франков из кошелька). Оставьте его, я кладу за него и за часовых.
Адель. Капитан, вы слишком добры.
Капитан. Ваше положение требует попечений; если хотите, я вас перевезу в больницу.
Капрал. Есть ближе госпиталь Pitie, в двух шагах от нас.
Сержант. Да вдруг-то не примут, как туда, так и во всякое другое место.
Капитан. Однако могут быть случаи ночью, так же как и днем; и чтобы госпиталь исполнял свое назначение, там должны принимать во всякий час.
Сержант. Извините, капитан, но вы ошибаетесь.
Капитан. Коли так, надо ее отвезти домой. (Адели). У вас есть квартира?
Адель. Да, есть; в настоящее время я живу со своими друзьями, которые теперь, может быть, в большом беспокойстве обо мне.
Капитан. Чувствуете ли вы себя в силах, чтоб идти?
Адель (встает, пошатываясь). О, да, я не так слаба.
Капитан. Ну, так вас проводят. Номер седьмой и восьмой, оставьте свои сумки, возьмите фонарь и ступайте с ней. Ведите ее тихонько, останавливайтесь, если устанет, и главное – смотрите, чтобы она не потеряла свои деньги. Сержант, пересчитай, сколько у нее денег.
Сержант. Смотрите, мадам, и хорошенько запомните: десять, одиннадцать, двенадцать, четырнадцать, семнадцать, семь франков одиннадцать су, которые нашли при вас. Обратите внимание, я завяжу их в ваш передник… Двадцать четыре франка одиннадцать су… Все они завязаны… Пусть-ка теперь скажут, что солдаты хуже людей и что нет добрых молодцев между Беспардонными!
Адель рассыпалась в изъявлениях благодарности.
– Хорошо, хорошо, в другой раз поблагодарите, – сказал капитан. – Ступайте спать, вам нужен покой.
– Я думаю, – воскликнул седьмой номер, – после всего, чего она натерпелась, ей-Богу!.. Держитесь-ка за нас, голубушка… Не бойтесь… Я крепок, и товарищ тоже.
– Да, да, держитесь-ка!
Было около двух часов утра, когда Адель довели до дому. Фридрих отворил. При входе в каморку солдаты испугались. Ни малейшей мебели; четыре голых стены, немного набросанной соломы, и на этой подстилке валялись две женщины, без простыни, без одеяла, без малейшего лоскутка, который бы их прикрывал.
– Куда это положить? – спросил один из солдат.
– Давайте, давайте, – отвечал Фридрих, вырывая у него из рук хлеб, в который тотчас же вцепился зубами.
– Словно собака! Как он голоден-то, братец мой! Ну, вставайте, мы принесли вам провизии. Раздели-ка им порцию: есть у тебя нож?
Другой солдат. Нешто мы ножи употребляем?
Разломивши хлеб, он подходит к одной из женщин и берет ее за руку.
– Ну, никак померла?..
Она поворачивается к нему.
– Это ты! Спаситель милосердный!
Затем, увидя кусок, она хватает его и ест с жадностью.
Сузанна, которую позвала Адель, поднялась молча и, посмотрев на свет с ужасной улыбкой, протянула руки.
– Как прекрасны ангелы!.. Видишь, сестра, они меня не обманули… Это Адель! Она с ними! Я съем крылышко. Я знала, что они меня попросят на свадьбу. Она вся в белом! Какая шляпа у нее! Нет, милостивый государь, я не танцую; после стола уж. Передайте мне этих голубей…
Один солдат. Она бредит.
Адель. Возьми, мой друг, это хлеб.
Сузанна. Хлеб, фуй! Фазан превосходный!.. Десерт!..
Адель. Да, у нее бред.
Сузанна. Устрицы, опять устрицы!
Адель. Но послушай, Сузанна… Это я, разве ты меня не узнаешь? Я, Адель.
Сузанна. Какой хорошенький твой муж!
Адель. Перестань говорить вздор, вот хлеб, держи.
Сузанна. Это мне, не правда ли?
Адель. Да, это тебе.
Сузанна. (Берет хлеб, разглядывает и пробует). Пирог, это от Лесажа; корка превкусная. (Она ест с жадностью).
Один из солдат (товарищу). Как бы я хотел быть богатым!
Другой. И я тоже… Хоть бы для того только, чтобы делать добро подобным людям. У меня сердце разрывается… Слушайте-ка, есть у вас лампа или свеча? Я вам зажгу.
Фридрих. Свеча, когда нет в доме хлеба!
Один из солдат. Оставим мы им наш огарок?
Другой. Правда, капитан ничего не скажет.
Первый. Так пускай он остается. Прощайте, друзья. Постарайтесь быть счастливее.
Адель. Ах, я никогда не забуду, что вы для меня сделали.
Один солдат. Прощайте, прощайте… До свидания.
Другой. Уйдем скорей! Нищета и дружба…
Первый. Тс… Тс… Когда будем за воротами.
Для Адели и ее друзей прекрасен был день, начавшийся с последующей зарей. Солнце вставало над двадцатью четырьмя франками пятьюдесятью пятью сантимами, принадлежащими им. Сколько благословений посылали они храбрым солдатам Беспардонного восемнадцатого полка! Адель была изнурена, разбита вчерашней катастрофой; но она так была довольна, что принесла отраду в дом, и с началом утра принялась петь. Что касается до Сузанны, то ум ее не был более отягощен обманчивыми галлюцинациями. Сон возвратил ей рассудок, и блестящий пир не раздражал более ее аппетита, удовлетворенного хотя менее привлекательной, но зато более надежной действительностью.
– Я не могу опомниться! – говорила она, – Как, все это дали солдаты? Я готова расцеловать в обе щеки этого доброго капитана.
Адель. А сержант, капрал, наконец, все, они обошлись со мной как лучшие из людей!
Фридрих. Зато они могут вполне рассчитывать, что где бы я ни встретил их полк, всегда дам им на водку, разве только у меня не будет ни полушки за душой. Не правда ли, Генриетта, они вполне достойны, чтобы оказать им любовь и признательность?
Генриетта. О, конечно, мой милочка, мы должны им быть очень благодарны, без них сегодня мы бы умерли.
Глава пятьдесят пятая
Опять зубы на полку! – Член благотворительности. – Аудиенция и газеты. – Доставайте себе работу! – Ведь у вас есть приходский священник? – В порядке правил. – Опять длинная фигура. – Второй завтрак.
Сумма в 24 франка 55 сантимов не есть неистощимый капитал. Друзья, зная это, всячески старались достать работы, но нимало в том не успели. На другой день утром об обеде уже не помышляли.
– На этот раз нам придется положить зубы на полку, – Сказал Фридрих. – Как вы думаете, Адель?
– Я не знаю, у меня есть предчувствие. Я непременно чего-то добьюсь в этом отношении.
– Вы не будете иметь успеха. Когда кто-нибудь в несчастье, делай что хочешь, все ничего не выйдет.
– Все равно, зато мне не в чем будет упрекать себя.
Адель вышла и направилась к члену благотворительности. При виде роковой скамьи, на которой так недавно столько страдала, она содрогается, колеблется и едва не возвращается назад. Но нет еще полудня, ее должны принять… Вооружившись решимостью, она переступила порог.
– Куда вы? – останавливает ее неумолимый дворник.
– К барину.
– Еще раннее утро. Приходите в одиннадцать часов.
Адель приходит в одиннадцать. Войти можно. Она входит и после долгих ожиданий и дерзких расспрашиваний в передней получает наконец желаемую аудиенцию.
Член принял ее небрежно, сидя в кресле и читая ежедневный листок, одна статья которого вызывает у него улыбку.
– Что вам нужно? – говорит он.
Адель подробно описывает страшную картину своего положения. Член не прерывал все время своего чтения; уже минут двадцать прошло, когда он, бросивши газету на столик, проговорил про себя:
– По всем соображениям я перейду к Variete. (Вслух). А, вы тут, голубушка! Так вы говорите…
– Милостивый государь, я вымаливаю…
– Да, я вижу, в чем дело. Вы мать семейства?
– Нет.
– Вам нет шестидесяти лет. Вы чем-нибудь нездоровы?
– Нет.
– Вы молоды, у вас здоровые руки, чего еще нужно? Чтобы благотворительный комитет содержал вас и дал возможность ничего не делать?
– Я могу работать и ничего не желала бы лучше.
– Разве мы должны доставлять вам работу?
– Ах, милостивый государь, если бы вы были настолько добры; я в страшной нищете.
– Возможно ли комитету помогать всем таким, как вы? Есть у вас рекомендации? Знаете вы кого-нибудь?
– Нет.
– Подкрепите чем-нибудь вашу просьбу, а там посмотрим.
– Но, сударь, чем же я могу ее подкрепить?
– Разве у вас нет в приходе священника? Очень просто, принесите от него письмо.
– Это потребует времени, а я без хлеба.
– Тем хуже для вас. Я ничего не могу тут сделать.
– А пока что же со мной будет? Стало быть, я должна сделаться воровкой?
– Как вам угодно, но так в порядке правил. Затем нам не о чем больше толковать. Прощайте, прощайте.
Он встал и позвонил.
– Что же вы еще стоите? Вы, стало быть, меня не слыхали?
– Извините, – прошептала Адель, узнавая по длинным складкам его громадного халата ту личность, которая распоряжалась полицейскими.
Вошел лакей.
– Что прикажете?
– Скажите в кухне, чтобы подавали мой второй завтрак, и скорее, потому что я умираю с голода. Да велите к трем часам заложить карету.
– Барин отправится на биржу?
– Да, ступайте.
Адель стояла неподвижная и безмолвная.
– Ну если вы до завтра будете смотреть на меня, что вам от этого прибудет? Или вы хотите заставить меня вас вывести за плечи? Повторяю, ступайте к священнику.
Адели нечего было возражать. Негодующая и вместе смущенная, она проговорила:
– Благодарю вас; я последую вашему совету.
И она удалилась.