Я не богослов, не религиовед, не священник. Но вот пишу о жизни церковной. Чтобы понять, с чего бы я набрался такого окаянства, хорошо, наверное, сначала познакомиться. Но чтобы мой светлый образ не заслонял неочевидное содержание этой книжки, свой портрет я повешу в крипте, в последнем разделе.

В первой же части размещены заметки на разные темы церковной жизни; в первую очередь, связанные с жизнью католической общины России. Это не отклики на злобу дня; это размышления на темы, которые, подозреваю, будут актуальными и в дальнейшем. И пишу я о них с точки зрения психологии, так как психология – моя профессия. А психология людей, приходящих в храм, к сожалению, зачастую в Церкви не учитывается (иногда – и на беду – подменяясь психотерапевтическими практиками разной степени ценности – часто сомнительной; или же просто бытовыми представлениями, исходящими из «здравого смысла», под которым подразумевается субъективно-спонтанное видение окружающих со своей колокольни различной высоты и разного архитектурного изящества). Часть этих заметок размещалась в печати, часть в группе «Дом на Камне» в фейсбуке – в любом случае, всё можно найти в открытом доступе и бесплатно.

И жанр их – диспуты, а не проповеди.

У известного нобелевского лауреата по литературе Уинстона Черчилля есть книга «Мои великие современники». Меня в своё время поразило в ней то, что он очень хорошо отзывается о тех, с кем всю жизнь боролся, кто поливал его грязью и оскорблял предпоследними словами, и перед кем он сам не оставался в долгу, оттачивая на них своё остроумие. Причём это были его реальные враги – враги его дела; когда побеждали они, то последствия для Британии и человечества становились трагическими (по мнению Черчилля – да и не только его).

Но писал он про них хорошо не в силу общей своей благостности (Черчилля видели? этот таран?), а, как мне кажется, по другой причине. Он доверял интеллектуальной честности своих противников. Не интеллекту – у него были основания считать некоторых из них кретинами, не понимающими элементарного; а именно тому, что они действительно хотели сделать, как лучше – как им представлялось лучшим. Не денег заработать (хотя попутно и деньги могли прибавляться); не перед дамами покрасоваться или перед микрофонами на радио; не привлечь к себе внимание будущих историков… Было доверие к их добросовестности. И ошибки были именно ошибками, а не злонамеренным преступлением против страны или человечества.

Возможно, это моя иллюзия в отношении Черчилля. Возможно, мотивы хорошего описания былых противников были иными. Но меня не он сейчас интересует, а именно это возможное отношение к оппонентам: с доверием к их интеллектуальной добросовестности. К тому, что они ищут истину в полную меру своих знаний и своего мышления. С доверием к доброй воле спорящего.

Такую же картинку, но уже в отношении богословского спора и не с живыми противниками, а с мыслителями прошлых веков я увидел в книжке отца Георгия Флоровского «Пути русского богословия» (о ней я ещё вспомню во второй части этой книжки). Отец Георгий мастерскими абзацами представляет богословов (и атеистов) прошлого как очень живых людей, мучительно ищущих истину. И поэтому даже какой-нибудь Чернышевский, к взглядам которого автор никакой симпатии испытывать не может, описывается с сочувствием: он искал, он ошибался; да, он вводил в соблазн и много принёс вреда, но он искренне искал истину. Понятно, что искренность не оправдывает заблуждения и вреда, этим заблуждением приносимого. Но в случае добросовестного поиска истины, ошибающегося можно жалеть, а не просто гвоздить ярлыками.

И в наших религиозных спорах, в которых люди быстро слетают не только с путей логики, но и даже каких-то общепринятых светских правил приличия; когда люди, с пеной и жаром расписывающие необходимость любви, понимания и терпения, прямо посреди этих излияний наезжают на оппонентов («наглецы!», «без вас разберёмся!», «да кто ты такой!», «да сколько тебе лет!», «не смейте меня учить!», «посмотрите на себя!», «покопайтесь в своих грехах!», «представьте список своих добрых дел!») – в наших спорах тоже очень важно различать тех, кто ошибается, и тех, кто пришёл в разговор потроллить; мимоходом оскорбить, чтобы потом с невинным видом сказать «так я ж не то имел в виду, что прочитали все, кроме меня…»; привлечь внимание к себе и отвлечь от темы обсуждения и т. п.

Но ведь вторые всё-таки встречаются редко (и даже в каких-то явных случаях всегда есть подозрение: а, может, это просто от того, что человеку сейчас плохо; и нужно просто немного потерпеть, и он успокоится). А первые же и составляют большинство тех, кто общается друг с другом – и спорит на накале страстей, потому что темы-то важные – жизнь вечная, спасение души, проблемы со свекровью, пьющий племянник (это без шуток, без стёба).

Понятно, что добросовестность должна включать стремление к истине; уважение к знанию; использование логики. Но ведь это не лёгкие вещи. И любой из нас может допустить логическую ошибку; опереться на недостоверный источник; да просто быть выпимши в момент постукивания по клавишам. И катехизация, как выясняется (да и так всем известно), не бывает идеальной. И авторитеты могут говорить противоположное истине (но мы же были уверены, что это – авторитет, раз он на гитаре душевно играет и преподаёт церковные дисциплины). И книга, купленная в церковной лавке, может оказаться еретической, а ересь – термином кодекса канонического права. И пользоваться источниками нас не научили (и различать статус источников: где про неизменную веру Церкви, а где про дисциплинарные нормы). Ведь на самом деле: человек может просто не догадываться о каких-то вещах, знание которых нам кажется элементарным, раз они в программе катехизации есть.

И даже если понимаешь, что не можешь его переубедить, то ведь молиться за него можешь? Помолимся о тех, с кем сводит нас тропа нелюбви в интернет-пространстве. В реальной жизни улыбки и глаза всё-таки приостанавливают брань бездуховную.

Во второй части разговор пойдёт о книгах, которые помогали мне искать себя. Разумеется, здесь будет рассказано не обо всех; конечно, лёгкие заметки отразят лишь малую часть впечатлений. Какие-то книги были главными и важными; что-то я просто недавно прочитал. Я думаю, каждый может собрать картинку нынешнего понимания своей веры в том числе и из такой неожиданной мозаики неслучайно прочитанных книг. Ведь книга становится нашей, начинает жить и действовать в человеке, если совпадёт с чем-то главным – а потом уже будет нас менять и преобразовывать. О книгах с религиозным содержанием трудно писать – всё время боишься впасть в избыточную высокопарность. Так что прошу простить, если отзывы о прочитанном покажутся слишком серьёзными, а автор – занудным ханжой; весёлые беседы никуда же не деваются и остаются для личного общения и встреч во двориках наших храмов.

До встречи в церкви.

До встречи в Церкви.

ДИСПУТЫ

Психология катехизации

Мысль поговорить о катехизации вызревала давно. Но всегда останавливало то, что ситуация, когда всё-таки сторонний человек начинает высказываться по какой-то проблеме, смотрится не очень хорошо. А так как я с огромным уважением отношусь к труду сестёр и священников, работающих с детьми и взрослыми (и не понять, с кем труднее), то и быть воспринятым в качестве ещё одного, кто пытается научить, сам не попробовав, не хотелось бы. Но так как всё-таки я всю жизнь работаю в образовании и как раз одной из больших проблем современной Церкви (и конкретно катехизации) считаю то, что мы не учитываем, что психология уже давно изучила и поняла, то я и решил написать эти короткие заметки. Надеюсь, они будут приняты с пониманием.

А непосредственным поводом для того, чтобы сесть за клавиши, послужил комментарий отца Игоря Ковалевского к одному псевдоглубокомысленному обсуждению в фейсбуке некой проблемы, где отец Игорь резонно отметил, что вообще-то всё это должно было стать понятным участникам разговора ещё в процессе катехизации; при этом на катехизации не рецепт должен был быть дан (хотя в любом молитвеннике в руководстве для подготовки к исповеди есть и конкретный ответ), но должно было сложиться понимание из катехизиса, как искать ответы на подобные нравственные дилеммы.

Когда кто-либо из обсуждающих сложные (или элементарные) вопросы церковной жизни или морального поведения ссылается на Катехизис Католической Церкви, это зачастую вызывает шквал возмущения. И не только у некоей самовлюблённой в собственную незыблемую правоту части публики, для которых фраза «я имею право на собственное мнение» означает «я имею право городить любую безграмотную невежественную ахинею и богоданным правом этим не поступлюсь». Но некое отторжение обращение к Катехизису и цитирование его положений вызывает и у вполне себе здравых людей, не замеченных в психопатологическом самолюбовании и вполне обладающих церковным мышлением. И происходит это от небольшой даже не ошибки, а смещения понятий. Бог сотворил человека по образу и подобию Своему; Бог дал человеку разум; Бог наделил человека способностью искать и находить истину – тогда почему же мы должны ограничивать себя и превращаться в начётчиков, цитирующих параграфы и пунктики, вместо того, чтобы свободно мыслить и искать истину?

Но дело в том, что мышление не противоречит тому, чтобы использовать имеющееся знание тогда, когда мы точно уверены в том, что это истинное знание. Умный человек – это не тот, который про всё имеет своё личное мнение. Когда героиня «Иронии судьбы» говорила, что учит своих учеников думать и про всё иметь собственное мнение, она имела в виду конкретную ситуацию: страна, в которой вместо истины подставлялась единообразная ложь, и уроки литературы, на которых сложное содержание сводилось к примитивизированным «образам дуба», «лучам света» и «роще, которая говорит не просто языком, но берёзовым, и не простым берёзовым, но весёлым!» Но вот про дважды-два можно иметь чужое мнение – арифметическое. И про год рождения Лермонтова тоже можно иметь общее мнение, а не своё.

Своё мнение необходимо там, где передо мной поставлен сложный вопрос, на который необходимо ответить, а ответа нет; при этом у меня есть некоторые основания считать, что моя версия может быть правильной. В большинстве ситуаций нашей жизни правильные ответы известны заранее (проснулся – сунул ноги в тапки, а не в холодильник; поставил кастрюлю на плиту, а не в стиральную машину; надел шляпу, а не сковороду…). Но есть некий процент ситуаций – и при этом важных! – в которых необходимо уметь думать, искать и принимать правильные (а не любые пришедшие в голову) решения.

А теперь возвратимся к катехизации в русле педагогики и психологии.

Образовательные программы бывают трёх типов: направленные на то, чтобы дать знания, воспитать некие моральные качества или развить способности. Способности отличаются о знаний тем, что знания применяются только в той сфере, в которой формируются (знания по математике применяются при работе с математическим содержанием – пусть даже в лингвистике или биологии, но именно с математическим), а способности – в любой (если на математике развивается анализ, то это помогает и в понимании поэзии, и в баскетболе, и в решении конфликтов с родителями и т. п. – при этом ни числа, ни формулы в размышлениях не употребляются). При этом нельзя составить программу, в которой по тридцать три процента времени букет уделено достижению каждой цели (знания на треть – это двойка; мышление на треть – это умственная отсталость; нравственный поступок один из трёх – это мерзавец). Но можно выбрать такой способ обучения, который поможет человеку развиваться; поможет ему становиться в позицию субъектную – то есть самому потом в сложной ситуации уметь совершать нравственный выбор, искать знание или порождать творческое решение.

Когда обсуждаются проблемы катехизации, обычно разговор идёт в двух направлениях.

Первое направление: люди (дети или взрослые), прошедшие катехизацию, оказываются не очень грамотными, знают мало, допускают грубые ошибки – причём, часто элементарные, фактические. И тогда разумным кажется увеличить сроки катехизации, чтобы всё-таки лучше изучить основы нашей веры. Этим путём обычно идёт и школьное образование, когда обнаруживается, что дети плохо знают физику и биологию; и этот экстенсивный путь никогда не решал проблем; как и увеличение временных затрат на катехизацию не улучшит её результатов. По одной простой причине: а каков тот минимум, который необходимо точно твёрдо знать каждому католику? Катехизис в полном объёме? Нет: ни за год, ни за два не выучить. А тогда какой? Мы всегда выбираем некий объём, про который решаем, что уж он-то точно необходим, а потом обнаруживаем, что многое другое тоже важно. Но и необходимое невозможно выучить, потому что катехизация – не европейский университет, где могут половину отсеять за двойки; здесь же всё равно большинство будет допущено к таинствам. Кроме того, в большой группе всегда будут очень разные люди со своими вопросами; разговоры всегда (с неизбежностью) будут уводить от темы; кто-то будет захватывать общее пространство, и его нельзя будет сразу остановить, потому что человек пришёл в Церковь, и хочется, чтобы он остался, а значит надо дать ему выговориться и т. п. И поэтому время для изучения будет всегда принципиально меньше запланированного.

Второе направление обсуждения: на катехизации должна состояться личная встреча с Христом. Пусть не всё узнают (прочитают потом), пусть не всё поймут – но вот это главное переживание должно случиться. Это очень сильный ход; но его проблема ровно та же, как у образовательных систем, ставящих перед собой воспитательные цели: а как это сделать? Если бы можно было организовать месячные духовные упражнения по системе святого Игнатия… Но ведь в них участвуют тоже не любые люди с улицы; там тоже подготовка нужна… Как сделать так, чтобы у двадцати (шести; тридцати четырёх; одного…) непохожих людей со своим опытом, со своими вопросами, со своим путём в христианстве и вере, со своими переживаниями и жизненными проблемами – чтобы у каждого из них случилась эта – своя – встреча? Да, это возможно. Но это будет всегда чудо.

И есть третий тип образования – развивающее. Образование, которое ставит целью дать человеку не знания или некий опыт переживания, а способы поиска, чтобы, когда он окажется в сложной (или простой) ситуации, где нужно будет искать ответ, он знал или где ответ искать или как ответ искать (это два разных процесса, но связанных друг с другом; и главное осуществлять их именно в этом порядке: сначала посмотреть, есть ли ответ – и посмотреть в правильном месте; потом искать ответ – и искать правильными методами). И вот тут мы опять возвращаемся к Катехизису Католической Церкви, но уже не как к сборнику готовых ответов (хотя это как раз лучший сборник готовых правильных ответов), но как к средству развития мышления, а соответственно и средству настоящей, эффективной, интенсивной катехизации, для которой не важно увеличение сроков, а важна постановка главных процессов христианского сознания.

Любой вопрос на такой катехизации рассматривается в четыре этапа:

1) возник вопрос («Может ли католик участвовать в войне?», «Обязательно ли каждое воскресенье посещать Мессу?», «Можно ли католику курить?», «Можно ли причащаться у православных?», «Надо ли подавать „нищему“ в метро?», «Возможно ли спасение в лютеранских общинах?», «Отличалась ли вера Моисея и вера Павла?» и т.п.); при этом не важно, задан вопрос катехизатором согласно программе или рождён катехуменом в процессе разговора;

2) предлагается подумать и сказать, как, по вашему предположению, отвечает на этот вопрос Католическая Церковь (это очень важно: не как вы лично считаете, а как Церковь отвечает); разумеется, у катехуменов ещё нет знаний; разумеется, они будут незаметно для себя подставлять свои личные суждения вместо попытки подумать, какова может быть позиция Церкви – но очень важно чтобы эти суждения были высказаны вслух;

3) открыть Катехизис Католической Церкви и найти в нём ответ на поставленный вопрос; катехизатор при этом не обязан знать ответы на все вопросы с точки зрения Катехизиса; он должен уметь в нём ориентироваться, он должен уметь в нём искать ответы, пользоваться предметным указателем; понимать, какие разделы являются общими: то есть исходя из них интерпретируются конкретные, частные вопросы;

4) а вот после этого обязательно происходит обсуждение и осмысление: почему наши первоначальные ответы не совпали с церковными (а на первых этапах они чаще всего будут не совпадать); что такого мы не видим важного, что не позволяет нам выстраивать свою жизнь так, как выстраивали бы святые или сам Господь.

Очень важно при использовании этого метода, что ответы даёт не катехизатор (который всего лишь человек, и ответы которого при всём уважении к нему часто воспринимаются именно как варианты ответов хорошего, умного человека, но не как ответы истинные – к которым надо не просто прислушаться, но и следовать им).

Каковы главные результаты такой катехизации?

Во-первых, она направлена на формирование церковного сознания. Человек не остаётся один на один со своими проблемами; он знает, что Святой Дух существует в реальной Церкви, которая может помочь ему как ответами на вопросы, так и подсказками для поиска правильных ответов. У Церкви есть вечное учение, которое отражено в Катехизисе; и ты всегда можешь к нему обращаться; можешь размышлять, почему Церковь считает именно так – и идти спрашивать у священника или обсуждать с друзьями, но помня, что написанное – не случайные философские фразочки, а вечные христианские истины, нашедшие свои формулировки, отточенные двухтысячелетним опытом Церкви.

Во-вторых, человек учится использовать своё мышление – именно использовать мышление, а не лелеять гордыню, подставляя результаты своего случайного опыта на место универсальных ответов. Он будет понимать, что главное в Церкви – найти истину, а не придумать совпадения со своими субъективными представлениями о прекрасном. Церковь показывает полноту истины; человек же зачастую замечает лишь некоторые стороны действительности. Опыт человека ограничен; опыт Церкви целостен. И разум стремится к охвату всей картины; к поиску ответов, исходя не из временных, конкретных, сиюминутных оснований, а из общих, универсальных принципов. А их нужно учиться применять. В Катехизисе не будет ответа, как относиться к конкретной войне или к конкретной революции – но там будет описано, как выстраивать своё отношение к каждой новой войне и к каждой новой революции; и эти отношения могут совпасть, а могут быть разными. В Катехизисе будет описано, что такое добро и как оценить добрый поступок: но в нём не будет рассказано всё то, что ты знаешь про твоего соседа, и тем более не будет рассказано о том, что ты про него не знаешь. Но он поможет тебе принять правильное решение в выстраивании ваших взаимоотношений. Он не застрахует тебя от ошибок. Но он расскажет тебе про исповедь и прощение.

И человек научится сам находить правильные ответы даже тогда, когда Катехизиса не будет под рукой.

Психологические проблемы активного участия в Литургии и понимания богослужения

К сожалению, психология для Церкви не является актуальной наукой. Вернее, ссылаются на неё много; но, во-первых, чаще вспоминают сомнительные психотерапевтические практики, эффективность которых не доказана, а результат зачастую вполне далёк от того, что должно желаться верующему христианину, а, во-вторых, это психологическое знание применяется при обсуждении обычных психологических проблем людей, а не именно специфически церковных.

При анализе же вопросов, связанных с церковной жизнью, мы до сих пор сталкиваемся с ригористическими утверждениями «человек должен» безо всякого понимания того, что это «должен» базируется на «может», «способен»; с отрывом человека от его телесной природы и апелляциям исключительно к его духовной стороне.

– Вам не нравится, что девушки ходят в храм в слишком коротких юбках? Отвернитесь и думайте о духовном!

– Вас возмущает изображение Спасителя из болтиков и шестерёнок? Лучше думайте о вселенской любви!

– Вы хотите возвышенной музыки и художественной живописи? Любуйтесь пустотой стен, чтобы не отвлекаться от созерцания вечной истины!

Забывание простого факта, что человек есть человек со всеми своими органами чувств, свойствами памяти и мышления, возрастными особенностями и никуда не девающейся зависимостью от социальной среды часто приводит к мифологическим ожиданиям, которые постоянно всплывают при обсуждении множества вопросов. Да, разумеется, человек способен действовать вопреки своей телесности, человек даже способен жертвовать жизнью за убеждения, но для этого он должен пройти долгий путь развития, которое происходит в как раз в процессе опоры на телесное, на психологическое. Любая внутренняя способность (восприятие, мышление, эмоции) появляется через овладение внешними знаками, путём знакового опосредствования, что было открыто в психологии ещё в 20-е годы прошлого века. Поэтому психолог обсуждает не цели («как бы хотелось, чтобы все люди…»), а средства их достижения, эффективность которых будет не просто случайна для небольшого количества избранных, а применима к большинству людей.

В данном разговоре я не буду касаться никаких богословских вопросов, так как не являюсь специалистом в богословии. Я буду говорить только о психологии. О психологических проблемах активного участия в Литургии и понимании богослужения. Эти проблемы часто связаны с рефлексией литургической реформы, когда богослужение было переведено на народные языки как раз с целью большего понимания происходящего Народом Божьим и увеличением активного участия прихожан в священнодействии. В этой области количество мифов и предрассудков, вытекающих из оторванных от реальности представлений о психологии человека, огромно; и это приводит к тому, что несущественное ставится во главу угла, мешая пониманию реальных проблем и их продуктивному решению.

И первая ошибка происходит из очень странного понимания активности, противоречащего принятому в психологии.

Можно понимать активность, как внешнюю, физическую. Но психологическая активность предполагает, во-первых, субъектность действия (то есть человек сам ставит цели, сам определяет средства их достижения) и, во-вторых, индивидуальность (то есть отличие твоей деятельности от деятельности других).

Если люди долго ходят строем, мощно впечатывая ступни в песок и иногда переходя на бег приставными шагами, то мы, несмотря на то, что шагающие и бегающие интенсивно потеют и потирают усталые мышцы, не можем вести речь об их активной позиции.

Если люди хором поют у костра одинаковые песни и автоматически подхватывают знакомый припев, когда он вдруг оборвался в радиотрансляции, или все вместе договаривают на автомате за произносящим концовку анекдота, то мы не можем вести речь об их активности, сколько бы ни была реально хороша эта песня или сомнительно завершение анекдота.

Если люди мгновенно по команде принимают упор лёжа, то они пассивны, хотя и выполнили приказ в доли секунды.

Это не означает, что совместные одинаковые действия всегда плохи: македонская фаланга прошла до Инда. Но не за счёт активности участников, а как раз за счёт их пассивности и подчинения своему гениальному полководцу. Это не означает, что при исполнении хором песен человек всегда не активен: ему может действительно нравиться эта песня, он может петь её вполне осознанно, он даже может справедливо считать, что именно совместное исполнение придаёт данной песне необходимую по смыслу мощь – но чтобы доказать наличие такой активности конкретного человека требуются её дополнительные проявления и средства их обнаружения.

Активность всегда связана с пониманием: пониманием того, что делаешь. И идея Суворова, что «каждый солдат должен понимать свой манёвр», требовала развития активности конкретного солдата, так как в русско-турецких войнах и на Сен-Готарде мало было железной македонской дисциплины.

При этом понимание не заключается в бубнеже наизусть пункт за пунктом в правильном порядке устава караульной службы. Солдат может вообще не уметь читать, чтобы самостоятельно правильно среагировать на штатную, а тем более внештатную ситуацию. Он должен как раз понимать эту ситуацию целостно, понимать её смысл, суть, понимать исключения.

Если человек выучил наизусть «Евгения Онегина», значит ли это, что он его понял? Не очевидно. А аплодирующие на концерте Высоцкому в Париже французы, не знавшие русского языка – значит ли это, что они ничего не поняли и хлопали из вежливости? Неизвестно; вполне возможно, что они смогли понять самое главное – то, что уже утерялось при сотом прослушивании соотечественниками Высоцкого.

А теперь, определив понятия, перейдём к нашему участию в Литургии – активному участию.

Если люди хором повторяют какую-то молитву еженедельно под одну и ту же мелодию – означает ли это, что степень активности их участия в Литургии выше, чем у тех, кто индивидуально молится на своей скамейке в то время, когда священник у алтаря шёпотом читает тайные молитвы? Разумеется, нет. Даже если они начнут хлопать в припеве псалма или браться за руки при чтении «Отче наш». Обратите внимание: я не сказал, что эта степень активности точно ниже. Я просто говорю, что пока у нас нет никаких оснований говорить об активности этих людей. Чтобы доказать, что они активны, нужно обнаружить, что прихожане реально понимают смысл своих литургических действий – причём именно тот, который вкладывается в Литургию Церковью.

Поэтому я предлагаю простой тест.

На каждой Мессе латинского обряда произносятся слова «Исповедую перед Богом всемогущим и перед вами, братья и сёстры…» И потом: «Поэтому прошу блаженную Приснодеву Марию, всех ангелов и святых и вас, братья и сёстры…» Вот скажите, если мы в жизни к кому-то обращаемся и тем более о чём-то его просим, то что мы делаем сначала? Разумеется, поворачиваемся к нему, смотрим на него. А теперь вспомним, что мы делаем во время Мессы, когда просим братьев и сестёр молиться о нас. Подавляющее большинство (не 51%, а практически все – я за церковную жизнь видел только два исключения), произнося текст молитвы, продолжает оставаться в том же положении, что и раньше, и смотрит в спину впереди стоящего либо в сторону алтаря и священника. Но ведь те, кого мы просим, вокруг нас! Значит, если это не абстрактный текст, обращённый ни к кому, а реальная просьба к братьям и сёстрам по вере, то логично обернуться к ним, посмотреть на них. А если мы этого не делаем, то никаких подтверждений, что мы понимаем происходящее на Литургии и произносимое ежевоскресно, увы, нет.

Но так как многие убеждены, что если я знаю словарное значение каждого произносимого слова, то значит и понимаю происходящее, то и мысли не возникает, что Литургия нуждается в понимании, несмотря на «понятность» текста. Разумеется, есть исключения. Разумеется, есть те, кто читает книги отца Томаша Кветеня или кардинала Люстиже, чтобы лучше понять Мессу. Только сама Месса не подталкивает к этому; она создаёт иллюзию понятности.

Когда служение Литургии, вопреки Конституции Второго Ватиканского собора («Sacrosanctum Concilium», 36, §1), было повсеместно переведено на народные языки, то возник эффект ровно противоположный ожидаемому. Благое намерение, что теперь Литургия станет понятнее, превратилось в подспудное, часто не проговариваемое вслух, но проявляющееся в реальных действиях убеждение, что она уже понятна и, значит, её долгое, кропотливое, трудное понимание Народом Божьим особо и не требуется. Кто у нас регулярно занимается литургическим образованием прихожан после «курса молодого бойца» на катехизации? Знаю одного священника (правда, не латинского обряда); знаю одного мирянина, выпустившего книгу о Пасхальном цикле (его все знают) … А кто ещё: систематически, регулярно, считая это важным делом, так как в Литургии совершается дело нашего искупления? Наверное, есть, но точно не все, не большинство, не часто…

Когда Литургия служилась на латинском языке, у прихожанина мысли не было, что он понимает всё; сам язык свидетельствовал о том, что здесь остаётся тайна. При этом смысл Литургии мог быть так же ясен для верующего, как был бы при участии в Литургии на русском, чешском или французском. Когда мы оказываемся в другой стране или на Мессе в англоязычной группе, мы же понимаем, что происходит? На итальянской Мессе мы же понимаем, что сейчас Церковь участвует в совершении бескровной Жертвы? На венгерской мы догадываемся, что в этот момент возвещаем смерть Господа, пока Он не придёт, и возобновляем Завет Господа с людьми? На французской мы уверены, что на наших глазах происходит величайшее чудо Пресуществления хлеба и вина в Тело и Кровь Христа-Спасителя? Так же и на Мессе на латинском языке люди были в курсе этого. (Или не были, как могут и не быть в курсе католики, участвующие в русскоязычных богослужениях и читающие этот текст). Просто вопреки убеждению некоторых людей, что «раньше всё было на латыни, и как же люди жили…», на латыни было не всё: Библия была переведена задолго до Второго Ватиканского собора, бессчётное количество книг существовало на всех языках веками, проповедь произносилась на родном языке (и это было обязательным требованием ещё Тридентского собора), в воскресных школах разговаривали так же, как дома – ну и молились люди Господу об урожае, об излечении от болезней, о горестях и радостях на родном португальском, польском или китайском.

Степень понимания происходящего на Мессе ничуть не увеличилась с переводом Литургии на «понятный» язык. Раньше верующие знали, о чём говорится в постоянных, несменяемых частях Мессы – так же и сейчас (знать содержание «Pater noster» и «Sanctus» так же легко, как и на родном языке; понимать их смысл так же сложно или просто на любом). Раньше верующие не понимали (и даже не слышали) молитв священника, распевая проприй или молясь в это время индивидуально (то есть самостоятельно, активно). Сейчас верующие слышат слова священника на родном языке, но вот, положа руку на сердце, какой процент прихожан слово за словом следит за этим текстом, а не думает в это время о своём – сакральном или светском? И это не характеризует их дурно; это норма психологии восприятия.