Парижские тайны

Глава XIX. Свидания

Желая во что бы то ни стало предупредить г-жу д’Арвиль о грозящей ей опасности, Родольф ушел с приема до окончания беседы Тома с Сарой, поэтому он так и не узнал о заговоре, замышляемом против Лилии-Марии, и о неминуемой опасности, которой та подвергалась.

Несмотря на все свои старания, Родольфу не удалось, как он надеялся, предупредить маркизу.

После бала в посольстве маркизе д’Арвиль надлежало приличия ради появиться хотя бы на мгновение у г-жи де Нерваль; но маркиза была сломлена обуревавшими ее волнениями, у нее не хватило духа поехать на второе празднество, и она вернулась домой. Эта помеха все погубила.

Барон фон Граун, как и все гости посланника ***, был приглашен к г-же де Нерваль. Родольф немедля отвез его туда с просьбой отыскать на балу г-жу д’Арвиль и передать ей, что герцог желает в тот же вечер сообщить ей нечто очень важное; он будет стоять возле особняка д’Арвилей, подойдет к карете и скажет ей несколько слов, пока ее люди будут ждать, когда им откроют ворота.

Потеряв много времени на балу, где он так и не нашел маркизы, барон приехал к Родольфу…

Родольф был в отчаянии; он правильно рассудил, что следовало прежде всего предупредить маркизу о заговоре, направленном против нее; в этом случае предательство Сары, которому он не мог помешать, сошло бы за недостойную клевету. Было слишком поздно: постыдная записка была вручена маркизу в час ночи.

На следующее утро г-н д’Арвиль медленно расхаживал по своей спальне, обставленной с изящной простотой, где невольно привлекали внимание коллекция современного оружия и этажерка с книгами.

Постель осталась нетронутой, однако с нее свисало разорванное в клочья шелковое стеганое одеяло; стул и столик из черного дерева с витыми ножками валялись возле камина; на ковре виднелись осколки хрустального стакана, раздавленные свечи, а большой канделябр отлетел в угол спальни.

Казалось, весь этот беспорядок был вызван чьей-то неистовой борьбой.

Господину д’Арвилю было под тридцать; его мужественное характерное лицо, обычно приятное, доброе, было в то утро искажено и мертвенно-бледно, губы посинели; маркиз так и остался во вчерашнем костюме, он был без галстука, в расстегнутом жилете, разорванная рубашка запятнана кровью; темные, обычно вьющиеся волосы падали прямыми спутанными прядями на его словно восковой лоб.

«Завтра, в час дня, ваша жена отправится на улицу Тампль, 17, где у нее назначено любовное свидание. Последуйте за ней, счастливый муж! И вы все узнаете…»

По мере того как он пробегал эти читаные и перечитанные строки, губы его судорожно дергались.

Тут дверь отворилась, и вошел камердинер. У этого пожилого человека были седеющие волосы и честное, доброе лицо.

Маркиз резко повернул голову, не меняя положения и все еще держа письмо в руках.

– Зачем пришел? – резко спросил он.

Ничего не отвечая, тот смотрел с горестным изумлением на беспорядок в комнате; затем, внимательно взглянув на своего барина, он воскликнул:

– Рубашка у вас в крови… Боже мой! Боже мой, ваше сиятельство, вы, верно, поранили себя! Ведь вы были одни, почему не позвали меня, как обычно, когда чувствуете, что начнется…

– Убирайся!

– Но, ваше сиятельство… Огонь в камине погас, холод в комнате собачий, и после вашего…

– Замолчи! Оставь меня в покое.

– Но, ваше сиятельство, – продолжал камердинер, дрожа, – вы приказали господину Дубле прийти к вам сегодня утром в половине одиннадцатого; сейчас как раз половина одиннадцатого, и он уже здесь с нотариусом.

– Ты прав, – сказал маркиз, овладев собой. – Когда человек богат, надо думать о делах. Иметь большое состояние так приятно!

Наступила пауза.

– Проводи господина Дубле в мой кабинет, – добавил он.

– Господин Дубле, ваше сиятельство, уже там.

– Дай мне какой-нибудь костюм. Мне скоро придется отлучиться.

– Но, ваше сиятельство…

– Делай, что тебе приказано, Жозеф, – проговорил г-н д’Арвиль более мягким тоном.

Помолчав, он спросил:

– Моя жена уже проснулась?

– Не думаю, барыня еще не звонила.

– Пусть меня предупредят, когда она позвонит.

– Хорошо, ваше сиятельство…

– Позови Филиппа, чтобы он помог тебе: ты вечно так копаешься!

– Погодите, барин, сперва я приберу комнату, – грустно ответил Жозеф. – Кто-нибудь другой заметит этот беспорядок и поймет, что случилось сегодня ночью с вашим сиятельством.

– А если поймут, то все выйдет наружу, да? – язвительно заметил г-н д’Арвиль.

– Полно, ваше сиятельство, – воскликнул Жозеф, – никто ни о чем не подозревает.

– Никто?.. Да, никто! – горько ответил маркиз.

Пока Жозеф наводил порядок, его хозяин подошел к коллекции оружия, о которой мы уже упоминали, несколько минут внимательно осматривал ее и с мрачным удовлетворением кивнул головой.

– Уверен, ты забыл почистить ружья, вон те, наверху, что лежат в охотничьем футляре.

– Вы ничего не говорили мне об этом, ваше сиятельство… – удивленно проговорил Жозеф.

– Говорил, но ты запамятовал.

– Осмелюсь возразить, ваше сиятельство…

– Воображаю, в каком они должны быть состоянии!

– Не прошло и месяца, как я принес их от оружейника.

– Неважно, как только я буду одет, ты снимешь футляр, я хочу осмотреть эти ружья: быть может, завтра или послезавтра я отправлюсь на охоту.

– Немного погодя я достану их.

Когда спальня была приведена в порядок, на помощь Жозефу пришел второй камердинер.

Переодевшись, маркиз вошел в свой кабинет, где находились управляющий г-н Дубле, а также клерк и нотариус.

– Вот купчая, которая уже была зачитана вашему сиятельству, – сказал управляющий. – Остается только подписать ее.

– А вы сами читали ее, господин Дубле?

– Да, ваше сиятельство.

– Этого достаточно… дайте сюда бумагу, я поставлю на ней свою подпись.

Маркиз подписал бумагу, клерк вышел из кабинета.

– Благодаря этой покупке, ваше сиятельство, – торжествующе проговорил г-н Дубле, – ваша земельная рента составит не менее ста двадцати шести тысяч франков. Как прекрасно, ваше сиятельство, получать со своих земельных владений сто двадцать шесть тысяч!

– Я счастливец, не правда ли, господин Дубле? Иметь сто двадцать шесть тысяч земельной ренты! Где найдешь другого такого удачника?

– И это не считая основного капитала, ваше сиятельство.

– И не считая других преимуществ!

– Слава богу, у вашего сиятельства есть все, что может пожелать человек: молодость, богатство, здоровье – решительно все, и главное, – проговорил г-н Дубле, приятно улыбаясь, – красавица жена и прелестная дочка, похожая на херувима.

Господин д’Арвиль бросил зловещий взгляд на г-на Дубле.

Мы отказываемся описать выражение дикой иронии, с которой он обратился к г-ну Дубле, фамильярно похлопав его по плечу.

– Вы правы, – сказал он, – со ста двадцатью шестью тысячами франков земельной ренты, с такой женой, как моя… и с дочкой, похожей на херувима… мне больше нечего желать, не так ли?

– Хе-хе, ваше сиятельство, – наивно ответил управляющий, – остается дожить до преклонных лет, чтобы выдать замуж вашу дочку и стать дедушкой… Вот чего я вам желаю, ваше сиятельство, а вашей супруге желаю стать бабушкой и даже прабабушкой.

– Милый господин Дубле, вы весьма кстати вспомнили о Филемоне и Бавкиде. Вы всегда попадаете в точку.

– Вы очень любезны, ваше сиятельство. Что еще прикажете?

– Ничего… Да, скажите, сколько у вас наличных денег?

– Девятнадцать тысяч триста франков с небольшим на текущие расходы, ваше сиятельство, не считая денег, лежащих в банке.

– Вы принесете мне сегодня утром десять тысяч франков золотом и вручите их Жозефу, если меня не будет дома.

– Сегодня утром?

– Да.

– Я принесу их через час. Больше не будет приказаний, ваше сиятельство?

– Нет, господин Дубле.

– Сто двадцать шесть тысяч франков чистоганом! – повторил управляющий, направляясь к двери. – Сегодня удачный день: я боялся, как бы эта ферма, которая так нам подходит, не ускользнула от нас!.. Ваш покорный слуга.

– До свидания, господин Дубле.

Едва управляющий вышел из комнаты, г-н д’Арвиль упал, подавленный, в кресло, положил локти на письменный стол и закрыл лицо руками.

Впервые после получения роковой записки Сары он дал волю слезам.

«Что за жестокая насмешка судьбы, сделавшей меня богачом! Кому нужна отныне эта золотая рамка? Кого в нее вставить? Она лишь подчеркнет мой позор и низость Клеманс! Этот позор ляжет, быть может, и на мою дочь! Да, позор… должен ли я сделать решительный шаг или же пожалеть…»

Тут он вскочил, глаза его сверкали, зубы были судорожно сжаты.

– Нет! Нет! – проговорил он глухо. – Я отомщу. Пролитая кровь помешает мне стать посмешищем! Понимаю теперь ее отвращение… мерзавка!

Тут он неожиданно умолк, словно сраженный внезапной мыслью.

– Отвращение Клеманс… – продолжал он. – О, я прекрасно понимаю его причину: я внушаю ей страх, ужас!..

Наступила длительная пауза.

– Но разве это моя вина? И обманывать меня из-за этого? Не ненависти я заслуживаю, а жалости, – продолжал он, все более волнуясь. – Нет, нет!.. Мщение, мщение!.. Я убью их обоих!.. Ведь она, наверно, все сказала тому, другому.

Эта мысль привела в полную ярость маркиза.

Он поднял к небу судорожно сжатые кулаки; затем, прижав горячую руку к глазам, почувствовал, что необходимо взять себя в руки перед слугами, и вернулся в спальню со спокойным лицом; там он увидел Жозефа.

– Где мои ружья?

– Я принес их, ваше сиятельство, они в полном порядке.

– Я сам их осмотрю. А что, барыня звонила?

– Не знаю, ваше сиятельство.

– Сходи, узнай.

Камердинер вышел.

Господин д’Арвиль поспешно взял из оружейного ящика мешочек с порохом, несколько пуль и пистонов; запер ящик и положил ключ в карман. Затем он подошел к коллекции оружия, выбрал два пистолета средней величины, зарядил их и тоже спрятал в карман своего длинного утреннего редингота.

В эту минуту вошел Жозеф.

– Ее светлость велели сказать, что они уже встали, барин.

– А не знаешь, приказала ли она заложить карету?

– Нет, ваше сиятельство, горничная Жюльетта сказала при мне кучеру, пришедшему за распоряжениями, что сегодня прохладно и сухо и что барыня погуляет пешком… если ей захочется.

– Прекрасно. Ах, совсем забыл: завтра или послезавтра я, вероятно, отправлюсь на охоту. Скажи Вильяму, чтобы он сегодня же утром осмотрел небольшую зеленую карету, слышишь?

– Да, ваше сиятельство. Подать вам тросточку?

– Нет, не надо. Нет ли тут поблизости извозчичьей стоянки?

– А как же, в двух шагах отсюда, на улице Лилль.

– Пусть Жюльетта спросит у барыни, может ли она принять меня, – молвил маркиз после минутного колебания.

Жозеф вышел.

«Да… между нами разыграется комедия, не хуже всякой другой. И все же я хочу видеть эту вероломную женщину, понаблюдать за слащавой, обманчивой маской, под которой она скрывает свои мысли о скором свидании с любовником; я выслушаю ложь из ее уст и прочту правду в ее развращенном сердце. Это будет прелюбопытно… Видеть, как на тебя смотрит, с тобой говорит и тебе отвечает жена, которая вскоре покроет твое имя тем нелепым и гнусным позором, что отмывается лишь кровью… Ну и болван же я! Она посмотрит на меня, как обычно, тем же ясным взглядом, каким смотрит на свою дочь, когда целует ее в лоб, прося прочесть молитву. Взгляд… зеркало души? – Он презрительно пожал плечами. – Чем нежнее и стыдливее взгляд, тем больше в нем порочности. Ее пример подтверждает это… А я, дурак, попался на удочку. Горе мне! С каким холодным и наглым пренебрежением она, вероятно, взирала на меня до сих пор сквозь свою лживую маску, мечтая в то же время о свидании с другим… А я относился к ней с уважением, с нежностью… как к молодой матери, целомудренной и серьезной, я вложил в нее всю свою любовь, всю надежду на счастье».

– Нет, нет! – воскликнул г-н д’Арвиль, чувствуя, что гнев душит его. – Нет, я не зайду к ней, я не хочу ее видеть… не хочу видеть и дочь… я выдам себя, откажусь от мщения.

Выйдя из спальни, г-н д’Арвиль, вместо того чтобы пройти к жене, сказал ее камеристке:

– Передайте барыне, что я собирался поговорить с ней сегодня утром, но вынужден отлучиться по делу; если ей угодно позавтракать со мной, скажите, что я вернусь к полудню; в противном случае пусть не беспокоится обо мне.

«Полагая, что я скоро вернусь, она почувствует себя свободнее», – подумал г-н д’Арвиль.

И он отправился на извозчичью стоянку поблизости от его особняка.

– Извозчик, оплата почасовая.

– Ладно, барин, сейчас половина двенадцатого. Куда поедем?

– По улице Доброй Охоты, завернешь за угол улицы Святого Доминика и затем поедешь вдоль каменной ограды сада… и там подождешь.

– Ладно, барин.

Господин д’Арвиль опустил шторы. Извозчик тронул и почти тотчас же остановился против дома маркиза: отсюда легко было заметить любого человека, выходящего из особняка.

Свидание его жены должно было состояться в час дня; такая буря бушевала в душе маркиза, что время для него летело с невероятной быстротой.

Двенадцать ударов пробили на колокольне Святого Фомы Аквинского, когда дверь особняка медленно отворилась и маркиза вышла на улицу.

«Уже!.. Какая аккуратность! Она, видимо, боится опоздать на свидание!» – с иронией сказал себе маркиз.

Стояла холодная и сухая погода.

На Клеманс была черная шляпа с вуалью того же цвета, теплое красновато-лиловое пальто; огромная темно-синяя кашемировая шаль ниспадала до оборок ее платья, которое она слегка приподняла жестом, исполненным изящества, чтобы перейти через дорогу, приоткрыв до щиколотки маленькую, узкую, стройную ножку, обутую в атласные ботинки.

Странная вещь: несмотря на потрясение, на обуревавшие его мучительные мысли, г-н д’Арвиль заметил эту ножку, которая показалась ему изящнее и кокетливее, чем когда-либо, что еще усилило его гнев, его жгучую ревность. Ему представился коленопреклоненный соперник, в упоении целующий эту прелестную ножку. В одно мгновение все безумства любви, любви горячей, страстной, предстали перед умственным взором маркиза и опалили его душу.

И впервые в жизни он почувствовал в сердце мучительную физическую боль, боль резкую, глубокую, которая вырвала у него глухой стон. До сих пор он страдал нравственно, так как думал лишь о своей поруганной чести.

Его страдание было так сильно, что ему едва удалось произнести несколько слов.

– Видишь ту даму в синей шали и черной шляпе, – сказал он кучеру, приподняв штору, – ту, что идет вдоль каменной ограды?

– Вижу, барин…

– Поезжай шагом за ней… Если она выйдет на извозчичью стоянку, остановись и следуй за каретой, в которую она сядет.

– Да, барин… Ну и забавная же история!

Госпожа д’Арвиль подошла к стоянке, взяла извозчика.

Господин д’Арвиль последовал за ней.

Вскоре, к великому удивлению маркиза, его возница свернул к церкви Святого Фомы Аквинского и остановился возле нее.

– В чем дело? Почему ты стоишь?

– Барин, дама только что вошла в церковь… Черт подери!.. Ну и хорошенькая у нее ножка… До чего забавно!

Множество мыслей пронеслось в голове г-на д’Арвиля; сперва он решил, что его жена, заметив, что за ней следят, пожелала сбить с толку преследователя. Потом он подумал, что, быть может, полученная записка была недостойной клеветой… Если Клеманс виновна, к чему такое показное благочестие? Не было ли это глумлением над верой?

Но его успокоительная иллюзия быстро рассеялась.

Кучер обернулся к нему со словами:

– Барин, дамочка опять села на извозчика.

– Следуй за ней.

– Да, барин! Забавно, до чего забавно!

Извозчик выехал на набережную, миновал ратушу, проехал по улице Сент-Авуа и добрался наконец до улицы Тампль.

– Барин, – сказал кучер, оборачиваясь к г-ну д’Арвилю, – первый извозчик остановился у семнадцатого номера, а мы находимся у тринадцатого. Прикажете тоже остановиться?

– Да!..

– Барин, дамочка только что вошла в дом номер семнадцать.

– Открой дверцу.

– Да, барин.

Минуту спустя г-н д’Арвиль вошел в проход дома вслед за своей женой.

Глава XX. Ангел

Привлеченные любопытством, у порога дома № 17 стояли г-жа Пипле, Альфред и торговка устрицами.

На лестнице было так темно, что вошедшему с улицы трудно было что-нибудь разглядеть. Маркизе пришлось обратиться к г-же Пипле.

– Как пройти к господину Шарлю, сударыня? – спросила она тихим, прерывающимся голосом.

– К кому? – переспросила старуха, притворившись, будто не расслышала имени, чтобы муж и торговка устрицами могли разглядеть сквозь вуаль черты несчастной женщины.

– Я спрашиваю… господина Шарля… сударыня, – повторила Клеманс дрожащим голосом и потупилась, чтобы скрыть свое лицо от взглядов, рассматривавших ее с нахальным любопытством.

– А, к господину Шарлю, вот оно что… Вы говорите так тихо, что я ничего не могла понять… Так вот, дамочка, если вы идете к господину Шарлю – красивый молодой человек, ничего не скажешь, – поднимитесь прямо по лестнице и увидите перед собой его дверь.

Маркиза в полном замешательстве поднялась на первую ступеньку.

– Хе! Хе! Хе! – проговорила старуха с ухмылкой. – Видно, сегодня все будет без обмана. Да здравствует гулянка! Ух ты!

– Что ни говори, а у офицера губа не дура: его любезная премиленькая, – заметила торговка устрицами.

Если бы г-же д’Арвиль, сникшей от стыда и страха, не пришлось бы снова пройти мимо привратницкой, она тут же вернулась бы обратно. Но, взяв себя в руки, она дошла до лестничной площадки.

Каково же было ее изумление!.. Она столкнулась лицом к лицу с Родольфом, который, вложив ей в руку кошелек, поспешно сказал:

– Вашему мужу все известно, он следует за вами по пятам…

В эту минуту раздался резкий голос привратницы:

– Вам куда, сударь?

– Это он! – прошептал Родольф.

И, подтолкнув, так сказать, г-жу д’Арвиль к лестнице на третий этаж, он молвил скороговоркой:

– Поднимитесь на шестой этаж; вы пришли, чтобы оказать помощь одной несчастной семье; их фамилия Морель.

– Сударь! – воскликнула г-жа Пипле, преграждая дорогу г-ну д’Арвилю. – Если вы не скажете, к кому идете, вам придется переступить через мое тело.

– Я пришел с дамой… которая только что вошла, – ответил маркиз, задержавшийся у входа, пока его жена разговаривала с привратницей.

– Дело другое, проходите.

Услышав необычный шум в привратницкой, г-н Шарль Робер приоткрыл дверь; Родольф вбежал к офицеру и запер изнутри его дверь как раз в ту минуту, когда г-н д’Арвиль подходил к лестничной площадке. Родольф боялся, как бы друг не узнал его, несмотря на темноту, и воспользовался представившимся случаем, чтобы избежать с ним встречи.

Господин Шарль Робер в своем великолепном халате с разводами и в бархатном греческом колпаке, расшитом золотом, был поражен появлением Родольфа, которого он не заметил накануне в посольстве ***, а если бы и заметил, то вряд ли узнал в этом скромно одетом человеке.

– Что это значит, сударь?

– Т-с-с! – прошептал Родольф с таким выражением тревоги, что г-н Шарль Робер замолчал.

На лестнице раздался грохот, словно кто-то упал и покатился вниз.

– Несчастный, он убил ее! – воскликнул Родольф.

– Убил!.. Кто? Кого? Что здесь происходит? – тихо спросил г-н Шарль Робер и побледнел.

Не отвечая ему, Родольф приоткрыл дверь.

Он увидел Хромулю, который, спеша и припадая на одну ногу, сбегал с лестницы, держа в руке красный шелковый кошелек, только что врученный Родольфом г-же д’Арвиль.

Хромуля скрылся.

Слышался лишь легкий шаг г-жи д’Арвиль и более тяжелая поступь маркиза, следовавшего по пятам за женой.

У Родольфа немного отлегло от сердца, хотя появление Хромули с кошельком в руке напомнило ему много тяжких переживаний.

– Не выходите отсюда, вы чуть не наделали беды, – сказал он Шарлю Роберу.

– Да объясните же наконец, что все это значит? – спросил нетерпеливым, раздраженным тоном офицер. – Кто вы такой и по какому праву?..

– Это значит, сударь, что господину д’Арвилю все известно, что он дошел вслед за своей женой до вашей двери и идет за ней вверх по лестнице.

– Боже мой, боже мой! – воскликнул Шарль Робер, в ужасе всплеснув руками. – Но что же она будет делать там, наверху?

– Не все ли вам равно? Оставайтесь у себя и не выходите до тех пор, пока привратница не предупредит вас.

И, покинув г-на Робера, столь же напуганного, сколь и изумленного, Родольф спустился в привратницкую.

– Что вы на это скажете? – воскликнула сияющая г-жа Пипле. – Погодите, скоро небу станет жарко! Господин преследует дамочку. Это, верно, ее муж! Я мигом все смекнула и пропустила его. Он схватится с офицером, это наделает шума в квартале. Люди будут толпами ходить, чтобы взглянуть на наш дом, как они ходили к дому тридцать шесть, где было совершено убийство.

– Дорогая госпожа Пипле, хотите оказать мне большую услугу? – И Родольф вложил пять луидоров в руку привратницы. – Когда эта дама спустится… спросите ее, как поживают несчастные Морели; скажите ей, что она делает доброе дело, помогая им, как обещала, когда расспрашивала вас об этих бедолагах.

Госпожа Пипле с недоумением смотрела на деньги и на Родольфа.

– Как, сударь… все это золото… для меня?.. Значит, дамочка не у офицера?

– Господин, который идет следом за дамой, ее муж. Бедная женщина была заранее предупреждена и успела направиться к Морелям якобы для того, чтобы помочь им в беде, понимаете?

– Чего же тут не понять?.. А я должна пособить, чтобы обвести вокруг пальца ее мужа… Такое дело как раз по мне!.. Ха-ха-ха! Можно подумать, что я только этим и занималась всю жизнь… Ей-богу!

В эту минуту в полумраке привратницкой возник высокий цилиндр г-на Пипле.

– Анастази, – серьезно проговорил Альфред, – право, для тебя нет ничего святого, как и для Сезара Брадаманти; к некоторым вещам нельзя относиться легкомысленно, даже с глазу на глаз с любимым…

– Полно, полно, старый дорогуша, не придуривайся и не таращи на меня глаза… ты же видишь, я пошутила. Разве ты не знаешь, что нет никого на свете, кто мог бы похвалиться… Словом, понятно… Если я хочу услужить этой молодой парочке, то делаю это ради нашего нового жильца, он так добр к нам.

Обратившись затем к Родольфу, она сказала:

– Погодите, увидите, как я обтяпаю это дельце!.. Хотите остаться здесь, в углу, за занавеской?.. Они как раз спускаются, слышите?..

Родольф поспешно спрятался.

Господин и госпожа д’Арвиль шли по лестнице, маркиз вел жену под руку.

Когда они поравнялись с привратницкой, на лице г-на д’Арвиля лежало выражение глубокого счастья, смешанного с удивлением и замешательством.

Клеманс была спокойна и бледна.

– Видели вы этих несчастных Морелей, милая дамочка? – воскликнула г-жа Пипле, выходя из привратницкой. – Сердце разрывается, смотря на них! Боже мой, вы делаете хорошее, доброе дело… Я уже говорила вам, что они достойны жалости, когда вы заходили сюда, чтобы навести справки о них! Можете быть спокойны, таким славным людям не жаль помогать… правда, Альфред?

Альфред, показная добродетель и врожденная прямота которого восставали против необходимости присоединиться к этому антиматримониальному заговору, издал нечто вроде отрицательного хмыканья.

– У Альфреда опять спазмы в желудке, вот почему его не слыхать, а то он сказал бы вам, как и я, что эти несчастные люди будут от всего сердца молить бога за вас, сударыня!

Господин д’Арвиль смотрел на жену с восхищением.

– Она ангел! Сущий ангел! О клевета! – повторял он.

– Ангел? Вы правы, сударь, и вдобавок ангел, посланный господом богом!

– Друг мой, едем домой, – проговорила г-жа д’Арвиль, измученная напряжением, в котором жила с тех пор, как переступила порог этого дома; она чувствовала, что силы изменяют ей.

– Едем, – ответил маркиз.

– Клеманс, я нуждаюсь в прощении и жалости!.. – проговорил он, выходя на улицу.

– Кто из нас не нуждается в том же? – ответила молодая женщина со вздохом.

Родольф вышел, глубоко взволнованный этой трагической сценой, к которой примешалось немало грубого и смешного, этой странной развязкой таинственной драмы, породившей столько различных страстей.

– Ну как? – спросила г-жа Пипле. – Надеюсь, я неплохо обдурила этого молокососа? Теперь он будет держать жену под стеклянным колпаком… Бедняга… А как же ваша мебель, господин Родольф? Ее так и не привезли.

– Я еще займусь этим делом… Предупредите офицера, что он может спуститься…

– И то правда… Какую он промашку дал! Выходит, зазря квартиру нанял… Так ему и надо… С его паршивыми двенадцатью франками за уборку…

Родольф распростился с привратницей.

– Теперь, Альфред, настал черед офицера. Ну и посмеюсь же я!

И она поднялась к г-ну Шарлю Роберу и позвонила; он отворил дверь.

– Ваше благородие, – проговорила Анастази и отдала ему честь, приложив руку к своему парику, – я пришла, чтобы освободить вас… Муж с женой ушли под ручку перед вашим носом. Неважно, зато вы дешево отделались… благодаря господину Родольфу; вы должны поставить за него большую свечку!

– За господина Родольфа? Это тот тонкий господин с усами?

– Он самый.

– Что представляет собой этот субъект?

– Субъект! – негодующе вскричала г-жа Пипле. – Он стоит многих других! Он коммивояжер, живет в нашем доме, у него всего одна комната, и он не сквалыжничает, как иные… Он дал мне шесть франков за уборку, шесть франков с первого слова… шесть франков, не торгуясь!

– Ладно… ладно… Вот ваш ключ.

– Надо ли завтра протопить у вас, ваше благородие?

– Нет!

– А послезавтра?

– Нет! Нет!

– Помните, ваше благородие? Я сразу вас предупредила, что вы не возместите своих расходов.

Уходя, господин Шарль Робер бросил презрительный взгляд на привратницу; он никак не мог понять, каким образом какой-то коммивояжер по имени Родольф узнал о его свидании с маркизой д’Арвиль.

В конце крытого прохода он встретил Хромулю, который шел, припадая на одну ногу.

– А, вот и ты, негодник, – сказала г-жа Пипле.

– Одноглазая не приходила за мной? – спросил мальчик, не ответив на обращение привратницы.

– Сычиха-то? Нет, выродок. Зачем бы она пришла за тобой?

– Как зачем? Чтобы отвезти меня в деревню! – ответил Хромуля, переступая с ноги на ногу у порога привратницкой.

– А твой хозяин?

– Отец попросил господина Брадаманти отпустить меня на сегодняшний день… Мы поедем в деревню… в деревню… в деревню… – прогнусавил сын Краснорукого и принялся что-то напевать, барабаня по застекленной двери привратницкой.

– Перестань, бездельник… не то разобьешь стекло! А вот и извозчик!

– Это Сычиха, – сказал мальчик, – какое счастье прокатиться в экипаже!

В самом деле, за стеклом кареты на фоне красной шторы выделялся носатый землистый профиль одноглазой.

Старуха знаком подозвала Хромулю, и тот подбежал к ней.

Извозчик открыл дверцу, и мальчишка влез к Сычихе.

Она была в экипаже не одна.

В дальнем углу сидел какой-то человек в старом пальто с меховым воротником, часть его лица была скрыта под черным шелковым колпаком, надвинутым до самых бровей… Это был не кто иной, как Грамотей.

За его красными веками виднелись неподвижные, без радужной оболочки, словно покрытые белилами глаза, из-за которых еще страшнее казалось лицо, стянутое лиловыми и мертвенно-бледными шрамами.

– Ну же, ложись на ходули моего муженька, будешь греть его, – сказала одноглазая мальчишке, который присел, как пес, между ней и Грамотеем.

– А теперь в Букеваль, на херму!^[72] Правильно я сказал, Сычиха? – спросил извозчик. – Вот увидишь, что я умею править квымагой^[73].

– А главное, припандорь свою шкапу^[74], – сказал Грамотей.

– Будь спокоен, чертяка без гляделочек^[75], он запросто ухандорит^[76] до проселицы^[77].

– Хочешь, я дам тебе лекарство?^[78] – спросил Грамотей.

– Какое?

– Дуй шибче мимо шмырников^[79]. Тебя вполне могут узнать, ты ведь долго был бродягой.

– Буду смотреть в оба, – ответил тот, влезая на козлы.

Мы привели здесь этот отвратительный жаргон в доказательство того, что мнимый извозчик был злодеем, достойным сообщником Грамотея.

Карета с Грамотеем, Сычихой и Хромулей покинула улицу Тампль.

Два часа спустя, когда уже смеркалось, возница остановился у развилки, возле деревянного креста; отсюда букевальская дорога вела между крутыми склонами на ферму, где под покровительством г-жи Жорж нашла приют Лилия-Мария.