Глава 17
В хижине
1
С каждым шагом мной все больше овладевало беспокойство; нечто темное и холодное шевелилось где-то внутри. Быстро сгущались тени, серо-синие сосны громоздились тут и там, не давая закатному свету пробиваться сквозь ветви. Вокруг только резкий запах смолы и хвои, тревожное совиное уханье, шелест листьев под ногами. По направлению к хижине не было никакой тропы – если и была, то давно заросла спутанной травой. Я шел напролом – сквозь заросли – явно не тем путем, которым двигался Альвин, но другого я не знал. Неожиданно из-за деревьев выбилась полоска горячего света, который больно ударил меня по глазам. За лесом быстро таяло солнце. Таяло и время, поэтому я прибавил шаг, но мне казалось, что я едва двигаюсь – с такой скоростью идешь по дну бассейна, пытаешься ускориться, но все попытки оборачиваются провалом.
Лес дышал мне в затылок, цеплялся за меня еловыми лапами; пробираясь сквозь него, я где-то расцарапал щеку – ее обожгло болью. Я ни разу не остановился и не обернулся. Предчувствие неизбежного не давало мне этого сделать. Когда я замер перед хижиной, она показалась мне до того ветхой и заброшенной, что я засомневался, что внутри кто-то есть.
Ржавая грязно-красная крыша. Окна заколочены досками, из которых торчат шапки кривых гвоздей; дверь громко скрипит на ветру. Я осмотрелся и быстро заметил, что трава возле хижины примята – кто-то совсем недавно был здесь. Сердце тяжело забилось в груди. Я задрал голову, чтобы рассмотреть окна второго этажа – только одно из них не было заколочено. В нем я и увидел силуэт человека. Быстро дернулась грязно-серая занавеска. Все стихло.
Какого черта. Какого черта. Я вошел внутрь. Крошечное пространство первого этажа было забито пожелтевшими от времени газетами и пустыми конвертами, охотничьими журналами и брошюрами по охране леса. На полу валялась старая истлевшая рубашка в клетку, по стенам были развешены черно-белые фотографии животных – волк с раззявленной пастью, выдра, горностай с добычей в зубах; у лестницы, ведущей на второй этаж – гора окурков и чьи-то стоптанные ботинки. У меня возникло странное чувство, кольнувшее меня под ребра. Ощущение неотвратимости. Чувство «здесь и сейчас». Мне пришлось замереть на мгновение, чтобы унять дрожь в руках. Я прислушался, но вокруг было настолько тихо, что каждый мой шаг отдавался громом у меня в ушах. Я перевел дыхание, поднялся на несколько ступеней вверх и снова напряг слух – ничего.
Внезапно я вспомнил старую французскую сказку, которую в детстве читала мне мать. Пряничный домик. Крыша из шоколадных пряников. Марципановые стены. Мы потерялись в лесу. Я постарался сбросить с себя оцепенение, резко качнул головой и последовал дальше. Ступени скрипели. Мое дыхание было слишком громким. Первое, что бросилось мне в глаза, когда я оказался на втором этаже – огромное чучело оленьей головы. Оно торчало из стены и смотрело на меня огромными темно-карими глазами. Я шумно выдохнул, и услышал смешок откуда-то слева.
– Я тоже испугался, когда увидел его впервые.
Голос принадлежал моему другу. Альвин сидел в старом кресле грязно-зеленого цвета, закинув ногу на ногу, и слабо улыбался. Он зажег керосиновую лампу, и комнату озарило светом. Меня поразило его бледно-восковое лицо, утомленное, с лихорадочно бегающим одичалым взглядом. Это был прежний Альвин, но вместе с этим – абсолютно чужой мне человек. Его улыбка была неживой, щеки – ввалившимися.
Я почувствовал сухость во рту. Я до последнего надеялся, что все это какой-то идиотский розыгрыш или вроде того – мне упрямо не хотелось верить в причастность Альвина к происходящему.
– Ты присаживайся. Не стесняйся, Лео, – бодро сказал он.
Ребенок. Брат Моны. Я завертел головой, пытаясь найти его среди полумрака и хлама. Книжный шкаф. Выгоревшие открытки, разбросанные по деревянному полу. Радиоприемник с кривой антенной. Вылинявшее кресло, а возле него прожженное одеяло, на котором, прижав колени к груди, спал ребенок. Я быстро скользнул к нему, коснулся ладонью запястья, чтобы нащупать пульс. Бам-бам-бам. Живой. Дышит. Я выдохнул с облегчением, поднял взгляд на Альвина, у чьих ног невольно оказался.
– Какого черта происходит? – сквозь зубы прорычал я.
Альвин отрывисто усмехнулся, отбросил медно-рыжие волосы со лба.
– Тише. Ты же не хочешь, чтобы мальчишка проснулся? Не хочешь же? – тут он заверещал противным голосом: – Что вам от меня нужно? Отпустите меня! Вас посадят в тюрьму! Я хочу пить! Я хочу есть! – выдохнул, покачал головой. – Он здорово меня достал. Очень сомневаюсь, что вынесу, если мальчишка еще что-нибудь скажет.
Меня охватило жаром. Я так и остался на месте, заслоняя собой Отто. На нем была грязная футболка с мордой лягушки на груди; волосы были влажными и липли к лицу, ресницы слабо подрагивали во сне.
– Что с ним? – дрожащим голосом спросил я. – Зачем он тебе?
Альвин лениво потянулся.
– Просто спит, – сказал он, полностью игнорируя второй вопрос. – Встань с пола, Лео.
Последние слова прозвучали твердо. Я еще раз скользнул взглядом по его лицу – он почти не скрывал своего торжества. Я почувствовал такую сильную злость, что едва смог с ней справиться.
– Ты приехал сюда один?
– Да.
– На чем?
– На машине друга.
– Где этот друг?
– Он думает, что я уехал на встречу с девушкой.
Альвин долго буравил меня взглядом, потом пожал плечами и сложил руки в замок.
Я не выдержал.
– Что происходит, Альвин? Что это все должно значить? Ты убил всех этих девушек? Зачем? А те звонки среди ночи? Тоже ты? Цветы в моей квартире? Я не понимаю. Я просто…
Альвин быстро замотал головой, потом снова указал мне на свободное кресло. Я поднялся и опустился в него, чувствуя дрожь в ногах. Чертов лес. Как скоро Байер сможет сюда добраться? Сможет ли вообще?
– Что такое? – мягко спросил Альвин. – Нервничаешь? Правильно.
Только теперь я заметил, что на крепко сбитом деревянном столе лежит охотничья винтовка. Альвин потянулся, взял ее в руки.
– Это правильно, что ты нервничаешь, – снова сказал он. – Это хорошо. Знаешь, чем хороша камера, Лео? Объективом. Можно смотреть в него, словно в прицел. Щелк. Щелк. Вместо фотографии вылетают чьи-то мозги.
Я не мог поверить, что это говорит Альвин – так и смотрел на него, не в силах что-то ответить. Он снова хохотнул, посмотрел на меня со скучающим видом, скривил бледные губы.
– Ты не согласен?
– Альвин…
– Давай только без проповедей, – он нахмурился.
Я до того сильно сжал зубы, что в висках застучало.
– Когда это началось?
– Это? Что ты имеешь в виду?
– То, что с тобой происходит.
Он засмеялся.
– Боже мой! Ты говоришь со мной так, словно я чертов Норман Бейтс!94
Я покачал головой.
– Ты настоящий.
Альвин улыбнулся своей прежней улыбкой, и внутри у меня все сжалось.
– Это правда.
Он бросил взгляд за окно. То, что я принял за занавеску оказалось серой простыней в грязных разводах.
– Что ты собираешься делать?
– А ты?
Будто бы случайно он направил винтовку в мою сторону. Меня не впервые держали под прицелом, но это был первый раз, когда это делал мой друг. Я шумно вдохнул. Альвин фыркнул и слегка опустил винтовку. Покачал головой.
– Тебе бы стоило это попробовать. Контроль над чьей-то жизнью.
– Прекрати, Альвин. Ты не можешь…
Его глаза сузились.
– Я могу.
– Послушай. Я сделал все, что ты хотел. Приехал сюда и никому об этом не сообщил. Отпусти ребенка.
Альвин зевнул. На нем была белая рубашка – верхней пуговицы нет, рукава запачканы травой – словно он уже закопал кого-то за хижиной. При этой мысли у меня колючие мурашки поползли вниз по позвоночнику.
– Все будет зависеть от твоего поведения.
– Он тебе ничего не сделал. Я никуда не уйду.
Альвин вздернул бровь.
– Интересно, – протянул он, – что же ребенок будет делать в лесу абсолютно один?
– Он хотя бы будет подальше от тебя.
Нужно было тянуть время. Я слишком хорошо это понимал, но я нервничал, поэтому в голову ничего не приходило. Зато Альвина, кажется, жутко забавлял мой вид. Он снова рассмеялся.
– Ну и лицо у тебя, – сказал он. – Напоминает мне тот день, когда ты рассказал, что по твоей вине сбежал преступник. Ты был так напуган. Сам не свой. Все хныкал и хныкал. Смотреть было тошно.
– Я был ребенком!
– Я был ребенком! – передразнил Альвин. – Я к десяти годам повидал столько дерьма, что тебе и не снилось.
Пауза.
– Отец бил тебя, – холодно сказал я, – и твою мать.
Альвин не изменился в лице, но я заметил, что он крепче сжал винтовку.
– У нее два сотрясения мозга. Ее кости были сломаны столько раз, что трудно вообразить. Он избивал ее во время беременности. Потом переключился на меня. Тебе трудно такое представить, да? Бедный Лео. Ему так не хватало родительского внимания! Я бы предпочел полное безразличие тому, что происходило у нас дома.
– Альвин…
– Заткнись, – презрительно бросил он.
Я судорожно выдохнул.
– Что теперь? Ты убьешь меня? Нас обоих? Это ты имел в виду, называя меня Диланом?
Альвин кивнул.
– Да, – просто ответил он, – рано или поздно… меня поймают и бросят в тюрьму. Лучше я закончу все по-своему. А ты… – Альвин указал на меня пальцем. – Тебя я заберу с собой, потому что именно по твоей вине все и началось.
– Что?
Альвин быстро облизал губы и поднялся с места. Он нацелил винтовку на спящего Отто, и я мгновенно вскочил с места, но Альвин сделал резкий жест рукой.
– Вернись на место и не двигайся, – рявкнул он.
Теперь он держал на мушке меня.
– Альвин, пожалуйста, убери оружие. Я ничего не сделаю. Я безоружен.
– Пошел ты, Лео.
На полу завозился Отто. Он сонно распахнул глаза и заплакал, когда понял, что все еще находится в хижине.
– Молчать! – крикнул Альвин. – Я кому сказал?!
Отто замер – с его лица схлынула вся краска. Он вдруг уставился на меня большими заплаканными глазами. Отто узнал меня. Всего на мгновение в его взгляде появилась надежда, но Альвин снова крикнул на ребенка. Отто закрыл глаза маленькими ладошками, сел, прижал к себе колени и ткнулся в них лицом.
– Он напуган! Перестань!
Альвин скользнул по мне холодным взглядом.
– Не тебе сейчас мне указывать.
– Ты сказал, что все началось из-за меня. Что ты имел в виду?
– Ты не понимаешь? Ты правда ничего не понимаешь?
Он прислонился плечом к стене, выглянул за простыню. Я увидел, что на улице уже совсем стемнело. Байер, ну же. Ну же!
– Нет. Не понимаю.
– Это ты начал. Это твое увлечение… Твое безобидное хобби. Каждый день статьи и книги, газеты и журналы, документальные фильмы и фотографии. Чем больше, тем лучше. Так мы поймем суть преступников, да? Так ты сможешь понять, что в голове у этого проклятого Ванденберга. Чтобы перестать бояться. Ты перестал, а? Перестал, Лео?
Я закрыл глаза. Боже. Он настоящий психопат. У него накрепко снесло крышу. Я вспомнил, как лихорадочно загорались его глаза всякий раз, когда мы оставались наедине, раскрывали нашу папку, вклеивали туда новые распечатанные статьи. Я вспомнил, с каким сакральным прилежанием Альвин вел записи. Я быстро увлекаюсь.
– Это был твой выбор, – тихо сказал я.
– Что-что? Мой? Выбор? Очнись уже! Не было никакого выбора! У меня постоянно перед глазами крутилось все, что мы читали или смотрели. Всегда. Круглыми сутками. Я перестал спать. Перестал есть. Стал жрать таблетки, потому что они помогали тебе, но от этого не было никакого толка. И тогда…
– И тогда ты стал убивать.
Альвин цокнул языком, поправил воротник рубашки.
– В общем-то, да.
– Стало легче? – сквозь зубы спросил я.
Он посмотрел на меня.
– На какое-то время. Ты знал, что у Альмы Шустер есть сестра?
Я кивнул – хорошо помнил тот выпуск новостей, где рассказывали, что старшая сестра Альмы хотела покончить с собой после всего, что случилось.
– Франциска Шустер. Мы учились с ней на одном потоке. Невзрачная девчонка, но страшно талантливая. Помнишь тот конкурс на лучшую фотографию, где я занял второе место?
– Она была победительницей?
– Да.
Я тяжело сглотнул.
– Это способ отомстить?
Альвин нахмурился.
– Ты о чем?
– Ты убил сестру Франциски, потому что она тебя обошла? А потом тебе просто понравилось? Или…
Альвин закатил глаза.
– Да плевать я хотел на этот конкурс. Месть? Серьезно? Ничего подобного, Лео. Я увидел Альму, когда она приехала, чтобы поздравить сестру с победой. Клянусь, она была точь-в-точь любая из жертв Ванденберга. Она была чертовски идеальна для того, чтобы быть убитой.
Он спланировал это заранее. Вернулся в Регенсбург – точно охотничий пес по горячему следу. У меня вспотели ладони. От перенапряжения кружилась голова.
– Я сделал все правильно. Я сделал все так, как сделал бы он, потому что знал – так ты решишь, что он вернулся, – Альвин перестал себя контролировать, теперь он расхаживал по комнате туда-сюда, бурно жестикулируя. – Сделать копию твоего ключа было проще некуда. Ты сам дал мне его однажды, чтобы я мог принести тебе на работу одну из твоих статей. А звонки? Было так забавно. Ты так переполошился, что из дома перестал выходить. Потом новое убийство. И еще одно. Действовать под чужой маской так удобно. Никто тебя не подозревает. Для этого нет причин. Все знают, что это разыскиваемый серийный убийца!
– Катарине Бойтель было всего тринадцать лет, – прошептал я. – Ты убил ребенка.
Альвин вздохнул.
– Она выглядела на все шестнадцать!
– Это должно тебя оправдывать?
– Мы все умрем, приятель. Однажды мы все умрем. Это…
Где-то скрипнула половица. Альвин резко замолчал. На полу завозился Отто. Его нижняя губа затряслась так, словно он вот-вот разревется.
– Сиди смирно!
Отто громко всхлипнул. Под ним снова скрипнули старые доски.
– А твоя мать?
– Что – моя мать?
– Ты не подумал, что с ней будет?
Альвин посмотрел на меня без интереса.
– Я и забыл, что ты у нас маменькин сынок. Скучаешь по своей мамаше, а? Бедная-бедная Анна…
Я прервал его.
– Если бы тебя не раскрыли, то ты бы продолжил? Продолжил убивать? Ты так облажался с…
– Я не облажался. Черт возьми, Лео? Ты думаешь, что я такой тупой? Я специально оставил тебе это послание. Золотые рыбки, боже. Это и было финалом. Я ждал, что ты поймешь. Ждал, что догадаешься. Все должно закончиться здесь. В моем убежище. Ты и я.
Реальность пошатнулась. Разбежалась по швам. На пару мгновений я перестал понимать, что происходит. Мне стало тяжело дышать. План. У него с самого начала был план. Застать врасплох. Заставить бояться собственной тени. Пустить пыль в глаза. А потом триумфально раскрыть себя. Долгое вступление и быстрый финал. Блестяще. Гром аплодисментов в пустом зале.
– Я все время думал о том, что ты смог освободиться.
– Освободиться?
Альвин посмотрел на меня с ненавистью.
– От своих навязчивых страхов. Я не прав? Разве тебе не стало легче?
– На это ушло много времени, но я так и не смог примириться с этим до конца. Мне снились сны, иногда мне казалось, что я вижу Ванденберга в толпе и…
– Но тебе никогда не хотелось встать на его место!..
Он крикнул это так громко, что Отто не выдержал и заплакал.
– Заткнись! Замолчи! Пусть он закроет рот! Клянусь, я…
Я подбежал к ребенку, сжал его потную ладонь в своей руке.
– Тише, Отто, тише.
Он не переставал еще с минуту. Альвин выходил из себя.
Когда Отто успокоился, я поднялся на ноги. Мы с Альвином замерли напротив друг друга.
– Все это время… – зашептал он, – оно у тебя в голове, зудит где-то под кожей, скребет лапками, как какое-то насекомое, а потом начинает чесаться. Тебе просто необходимо вытравить это чувство, избавиться от него. Оно все сильнее и сильнее. С каждой неделей. С каждым днем. С каждой минутой.
Глаза у него были красными – с поволокой. Альвина мелко трясло. Он был не в себе.
– Тебе нужно было обратиться за помощью. Тебе бы помогли, – осторожно сказал я.
Он быстро затряс головой.
– Никто бы мне не помог. Всем плевать, господи, всем плевать даже на себя. Мой папаша не вынес всего дерьма и повесился, потому что решил, что лучше сдохнуть в куче собственных отходов, чем дальше мучиться. Мать не сказала мне этого. Я сам узнал. Она все боялась, что у меня крыша съедет, если я узнаю, но я обрадовался, когда прочитал об этом. Испытал такое удовольствие, которое сравнимо только с возможностью перерезать кому-то горло. Я понимаю, кстати, почему Ванденберг делал это именно так. Появляется возможность наблюдать за тем, ка жертва бьется в луже собственной крови, точно рыба на суше. Приятно смотреть на то, как ее покидает жизнь. Это… это…
Он сжал губы в прямую линию; голос его звучал почти истерично. Взгляд метался.
– Пора заканчивать с этим. Хватит.
Я лихорадочно соображал.
– Стой!
– В чем дело?
– Я хотел спросить еще кое-что…
Альвин возвел глаза к потолку.
– Что еще?
– Жертвы Ванденберга. Ты знаешь, почему он убивал девушек только с такой внешностью? А почему цветы оставлял? Это тебе известно?
– А тебе?
Я кивнул.
– Говори.
Он выслушал меня без особого интереса. Только усмехнулся в конце, когда я рассказал историю о том, как маленький Вальтер хоронил птицу.
Я старался тянуть время, но Альвин не выдержал и прервал меня.
– Ты закончил?
Я ничего ему не ответил. Чертов Байер. Прошло не менее получаса. Сколько еще можно ждать.
Альвин направил на меня винтовку.
– Вот и все.
– Отпусти ребенка, Альвин!
– Пусть смотрит.
– Отпусти его!
– Жаль, что у меня нет с собой камеры. Я бы сфотографировал тебя на прощание.
– Альвин.
Он встал боком и прицелился.
– Не делай этого! Мы еще можем все исправить.
– Нет никаких «мы», Лео, и исправлять тут нечего.
Альвин прижался щекой к прикладу.
– Не только золотые рыбки умирают быстро.
Все произошло за долю секунды. Выражение лица Альвина изменилось; в его взгляде мелькнули изумление и злость. Из-за спины я услышал громкий вскрик.
– Бонни, пригнись!
Тело среагировало быстрее разума. Я рухнул на пол, над моей головой просвистело два выстрела.
– Отто, закрой глаза! – крикнул я.
Я быстро повернулся – пара секунд растянулась в вечность. Сердце билось так быстро, что меня затошнило. Мне нужно было убедиться, нужно было увидеть, что Ойген жив. Он стоял позади меня, не сгибая рук, с моим пистолетом в вытянутых руках и тяжело дышал. Вниз по левому запястью у него стекала кровь.
Альвин пошатнулся, выронил винтовку к ногам. Пуля Ойгена прошибла ему легкое. Громко и хрипло дыша, он вновь потянулся к оружию, но я оказался быстрее. Метнулся к винтовке, подхватил ее, прицелился в тот момент, когда Альвин, шатаясь из стороны в сторону, схватил со стола нож, который я не заметил прежде, и бросился вперед. Снова два выстрела. На этот раз стреляли мы с Ойгеном. Его пуля попала Альвину куда-то в грудь. Моя – точно в горло.
Альвин снова пошатнулся, снес со стола лампу и рухнул на пол. Он несколько раз дернулся, а потом застыл в луже собственной крови.
Меня замутило. Я обернулся, рывком поднял лампу, поставил ее обратно на стол. Я замер, разглядывая Альвина. Белое-белое лицо, распахнутые глаза, устремленные в потолок и кровь – так много крови, что я едва на ней не поскользнулся.
Все звуки исчезли.
Не существовало ничего, кроме мертвого взгляда.
2
Я очнулся, когда заплакал Отто. Он бросился ко мне, повис у меня на шее и разрыдался горячими слезами. Я рассеянно похлопал его по спине, потом посмотрел на Ойгена, который успел подойти ближе.
– Ты ранен.
Он поморщился.
– Просто плечо задело.
Я кивнул.
– Мы слышали, как скрипнула половица. Это был ты?
Ойген тоже кивнул.
– Я пошел за тобой почти сразу. Не смог сидеть в машине. До Байера так и не дозвонился. Уже темно. Может, они заблудились или еще что. Я просто…
– Ты мне жизнь спас, – глухо сказал я.
Ойген ничего не ответил. Он посмотрел на Альвина.
– Ублюдок. Я слышал каждое слово, что он тут нес. У него реально съехал крыша…
– Ты бы не мог открыть окно? – тихо спросил я, чувствуя, что меня вот-вот вывернет.
Ойген сдернул простыню и распахнул окно. В комнату ворвался свежий воздух.
– Мы убили его.
– Ты же понимаешь, что на этот раз все правильно?
Ойген нагнулся, крепко сжал мое плечо ладонью.
– Эй.
Я поднял на него взгляд.
– Все закончилось.
Я замотал головой, крепко сжал зубы, стараясь унять дрожь во всем теле. Отто все еще жался ко мне, как напуганный птенец. В голове у меня не было ни единой мысли; лавиной навалилась усталость.
– Не могу поверить, что это все реально.
Ойген заглянул мне в глаза.
– Больше – нет.
Я промолчал. Еще раз посмотрел на Альвина. Крови вокруг него стало еще больше. Она медленно растекалась вокруг его головы. Мой друг лежал у моих ног. Он был мертв. Мы убили его. Убили.
– Нужно убираться отсюда, – сказал я. – Не могу больше на него смотреть.
На первом этаже раздался какой-то тихий шорох. Мы замерли, переглянулись. Шорох повторился.
– Мы здесь, – крикнул я, крепче прижимая к себе Отто.
Шаги. Первым на втором этаже оказался Байер. Его глаза широко раскрылись, когда он увидел тело Альвина, раненого Ойгена и меня с ребенком на руках.
– Господи… – выдохнул он.
3
Я давал показания тихим голосом, без особых эмоций, как робот. Мы с Самуэлем, Торваллем, Ойгеном и Отто сидели в машине Келлеров и ждали, когда приедут Сильвия с Леонардом и скорая помощь.
Торвалль кое-как перебинтовал руку Ойгена старой футболкой, которая нашлась в бардачке машины. Рана была легкой, но помощь врачей не помешала бы.
– Он планировал ваше самоубийство? – еще раз спросил Самуэль.
Я кивнул.
– Все с самого начала должно было закончиться так. Альвин сам это сказал. Он…
Внезапно говорить мне стало трудно. Речь как раз должна была пойти о том, что Альвин во всем винил меня.
– Сигареты есть? – спросил Ойген, прерывая тишину.
Торвалль достал из кармана темно-синюю пачку и зажигалку. Ойген вытряхнул на ладонь две сигареты, одну протянул мне. Я кивнул, сунул сигарету в рот. Ойген щелкнул зажигалкой.
Отто сидел на заднем сиденье, тесно прижавшись к окну. Он был притихшим и мало разговаривал.
– Альвин сказал, что это из-за меня он стал таким.
– То есть?
– Из-за того, что мы столько времени проводили за изучением преступников и того, что они сделали, он просто… – я замялся, подбирая нужные слова, – не смог с этим справиться.
На свежем воздухе (двери машины были открыты) мне стало чуть лучше, но я все равно чувствовал себя дерьмово. Я вспомнил тот случай с Йорном – убийства и взрыв – но даже то происшествие имело не такой эффект, как недавние события. У меня из головы не шло лицо Альвина, его неподвижное тело, холодеющее на втором этаже хижины. Выстрелы. Крики Ойгена. Плач Отто. Огромное чучело оленьей головы с живым взглядом. Дрожащее пламя керосиновой лампы.
– Лео?
На меня внимательно смотрел Ойген.
– Я в порядке, – соврал я.
К горлу у меня подкатывала паника, жуткое осознание того, что случилось. Мне вспомнились долгие прогулки по набережной – только я и Альвин. Рябь на синеватой воде, холодный ветер, длинный шарф, цепляющийся за низкие кустарники. Вспомнились наши посиделки в «Чаплине», все-все походы в кино – мы считали себя ценителями; подарки на дни рождения друг другу, совместные праздники, прогулки в парке вместе с Оскаром на поводке. Все это смешалось, набросилось на меня, растоптало. Перед глазами запрыгали цветные пластинки в комнате Альвина, фотографии в рамках, его книги, его ботинки-оксфорды, часы на запястье. Что будет с Шарлоттой, когда она узнает, что ее сына больше нет в живых? Что с ней будет, когда станет известно, что это я причастен к его смерти?
– Почему вы так долго добирались? – хрипло спросил Ойген, делая глубокую затяжку.
Торвалль выругался.
– Наша чертова машина заглохла посреди леса. Какое-то время мы пытались сдвинуться с места, но потом пошли пешком. Самуэль постоянно звонил Лео, но связи ни черта не было. Мы около сорока минут петляли по темноте с фонариками на телефонах. Потом только заметили эту проклятую лачугу.
Самуэль вдруг дернул меня за рукав.
– Пойдем.
– Куда?
– Поговорим.
Мы выбрались из машины. Лунный свет падал прямо на тропу, еле слышно шумели ветви деревьев.
– Все действительно было так, как вы рассказали?
Я нахмурился.
– Да. Он бы пристрелил меня, если бы Ойген не вмешался. А потом бы убил себя.
– А ребенок?
– Альвин не собирался убивать его, но он мог передумать.
Самуэль задумчиво посмотрел себе под ноги.
– Значит, – он поднял взгляд, прищурился, – самозащита?
Я докурил, бросил сигарету на тропу, наступил на нее. Мне нужно было выпить. Как следует.
– Знаешь, – начал Байер, тяжело вздохнув, – Отто бы погиб, если бы ты послушал меня и остался в машине, дожидаясь нас с Торваллем.
Я кивнул. Да, я отлично это понимал.
– Когда я поделился опасениями с Торваллем, пока мы блуждали в потемках, знаешь, что он мне сказал?
– Что?
– Чтобы я очнулся и посмотрел правде в глаза, потому что «этот мальчишка никого не слушает».
Я нервно улыбнулся.
Байер посмотрел мне в глаза.
– Я хочу сказать, что ты поступил правильно. И Ойген тоже поступил правильно.
Я решил поделиться тем, что волновало меня с самого начала.
– Мы же могли просто ранить его. Прострелить ему ноги, оглушить, связать – в хижине наверняка нашлись бы веревки, но…
Байер коснулся моего предплечья.
– Винить себя – нормально. Тебе понадобится много времени, чтобы примириться с тем, что случилось. Но бывают такие моменты, когда нет времени на размышления. Моменты, когда действуешь, полагаясь лишь на инстинкты.
Из горла у меня вырвался какой-то странный звук, похожий на беспомощный тихий всхлип.
– Мы убили его.
– Я знаю.
– Мы…
– Вы защищались.
Я поднял голову вверх, уставился в черное небо, чтобы справиться с головокружением. Перед глазами у меня замелькали звезды – холодные точки в вышине. Я обхватил себя руками за плечи, чувствуя ледяной озноб.
– Лео? Тебе плохо?
Я пошатнулся, потом замотал головой, согнулся пополам, уперся ладонями в колени.
– Нормально.
– Идем к машине?
– Дай мне минуту.
Какое-то время я тупо смотрел себе под ноги, стараясь успокоиться, но это оказалось бессмысленным занятием. Я весь дрожал, кровь шумела в висках до того громко, что заглушала звуки лесной ночи.
Когда мы вернулись к машине, Торвалль сказал, что у него получилось дозвониться до Сильвии.
– Они будут с минуты на минуту.
– А медики?
Торвалль кивнул.
Действительно – не прошло и пяти минут, как вблизи показались полицейская машина и скорая помощь. Захлопали дверцы. К нам приблизились рыжеволосая женщина и угрюмый мужчина. Сильвия и Леонард. Сильвия выглядела встревоженной. Она нервно поздоровалась с нами. Леонард только сухо кивнул и покосился на крышу хижины, которая в темноте казалось почти черной.
– Это ты наш маленький герой? – Сильвия склонилась над Отто, который тут же весь съежился. – Ну-ну, не бойся. Все уже позади. Ты скоро будешь дома.
Со спины Сильвия напомнила мне Шарлотту. Я поспешил отвернуться.
– Будьте здесь, – сказал Байер. – Нам нужно осмотреть место.
Со мной, Ойгеном и Отто осталось двое врачей. Один занимался раной Ойгена, а второй осматривал Отто.
– Физически с ним все хорошо, но он очень сильно напуган, – сказал мужчина с седыми волосами. – У этого могут быть последствия.
Я отлично понимал, как может сложиться жизнь ребенка, который пережил такое.
– Но при должной терапии все должно быть хорошо, – добавил врач.
Вскоре мы остались в машине втроем.
– Ну? Как ты? – спросил Ойген.
Он снова занял водительское место. Мы сидели рядом. Отто дремал сзади – ему дали успокоительное.
– Дерьмово.
Ойген кивнул.
– Хотя бы честно. На этот раз.
– Просто… – я зажмурился. – Не знаю теперь, как жить с этим.
– Эй, – Ойген сел боком, зашипел сквозь зубы от боли в руке, посмотрел на меня ясным взглядом серых глаз, – станет легче, когда пройдет время.
– Вдруг не станет?
– С некоторыми вещами ты просто привыкаешь жить. Тебе ли об этом не знать? Ты не забываешь о них, они не стираются из памяти. Ты просто принимаешь это. Позволяешь тому, что случилось, стать частью тебя. Это не плохо и не хорошо. Это просто наше настоящее.
Он говорил это со всей серьезностью – так люди говорят о том, во что действительно сами верят. И ведь он был прав. Мы принимаем большинство вещей, что с нами происходят – и это закономерно. Если бы люди не могли приспосабливаться к тому, что с ними случается, то человечество давным-давно было бы обречено.
– Это просто наше настоящее, – тихо повторил я.
Ойген снова протянул мне сигареты. К тому времени, когда вернулся Байер, мы успели выкурить полпачки.
– Я отвезу вас домой, – сказал он.
Мы с Ойгеном перебрались на заднее сиденье. Отто положил голову мне на колени. Замелькали высокие тени ночных деревьев, по радио зашуршала какая-то песня, которую из-за помех было невозможно разобрать. Свесив голову на острое плечо Ойгена, я закрыл глаза.