Закрой дверь за совой

— ... ты уходишь с фотографии.

— Что это значит?

— Вот сижу я, думаю о своей жизни, — сказал Сергей. — И если в этот миг сделать фотографию моментальной камерой — «полароидом» воображаемым — то на моем снимке я буду в центре. Так с самого детства повелось. Вот я маленький с папой на рыбалке.

Вот в футбол играю. Вот в институт поступил. Женился. Развелся. И везде фокус на мне, сечешь?

— Секу, — сказал Макар. — А потом?

— А потом наступает момент, когда ты отдыхаешь с семьей на даче летним вечером, шашлыки с мангала снимаешь и по тарелкам раскладываешь, — а рядом жена, вокруг дети твои бегают, теща с тестем хлопочут, домашнее вино разливают, сосед из-за забора поглядывает... И ты вдруг понимаешь, что если сейчас сделать снимок, в центре уже будешь не ты. А твой ребенок. Как будто воспоминание об этом дне — оно одно-единственное, и твой сын неумолимо оттягивает его к себе, отбирает. Ты превращаешься в декорацию для чужой жизни. Сначала это случается пару раз в год. Потом чаще. И не замечаешь, как сам начинаешь думать о себе как о второстепенном герое, потому что твоя роль главного персонажа подошла к концу. Ты на этой сцене еще долго останешься, но зрители уже смотрят не на тебя. В тот момент, когда ты это ощутил, молодость закончилась.

Как говорила моя бабушка, есть молодость и зрелость, а у зрелости три стадии: «ничего не болит», «что-то побаливает» и «сегодня целый день ничего не болело». Если здоровый человек ложится спать и думает «сегодня целый день ничего не болело», значит, он старик.

Хорошая вещь игра – забиваешь ей голову, как коробку пенопластом: вроде и легкая, и внутри не осталось свободного места. Ни одна дурацкая мысль не поместится.

Удивительно: только слово придает смысл. События твоей бессовестной грешной жизни вдруг приобретают ценность, стоит начать рассказывать про них.

Миша делал людей умнее, однако тут есть тонкая связь: отчего-то люди умнеют, когда денег у них в кошельке становится меньше, потому и говорят, что многие знания – многие печали.

Старая добрая афера с бриллиантами – что может быть респектабельнее?

Одета настолько безупречно, что это выдает плохой вкус.

Весь его предыдущий опыт подсказывал, что спроси он по-человечески, тетенька перевоплотилась бы в цербера, истово защищающего право своих жильцов на неприкосновенность частной жизни. В подобных делах кто первый назначил себя начальством, тот и прав.

Просить она не умела. Откуда-то из детства осело в ее голове «просить стыдно», а немногим позже усугубилось любимой цитатой из Булгакова. Той самой, где «никогда и никого не просите». О том, что в книге эта реплика вложена в уста дьявола, Ирма ни разу не задумалась.

Нам требовалась правильная выставка. – Правильная выставка – это та, на которую попадают правильные люди, – тихо добавил Сема. – Толстосумы? – спросил Сергей. – Лучше, значительно лучше! Их жены.