Посвящается всем любящим и любимым

Восходит Солнце, и заходит Солнце,

и, на место свое поспешая, восходит оно там.

Идет к югу и поворачивает к северу,

кружится, кружится на ходу своем ветер,

и на круги своя возвращается ветер.

Все реки текут в море, но море не переполняется;

к тому месту, куда реки текут,

они текут вечно.

Что было, то и будет;

и что делалось, то и будет делаться:

и нет ничего нового под Солнцем.

Нет памяти о прежних людях;

да и о грядущих, которые будут,

не останется памяти у тех, что придут после.

Экклезиаст, или Проповедник, глава 1, ст. 5, 6, 7, 9, 11

ГОЛОСА:

Анеле, по прозванию Рыжая Лисица – молодая женщина Племени.

Черная Лисица – двойник Анеле.

Хэш – вождь Племени.

Арэхт – старый охотник, впоследствии новый вождь Племени.

Горбун – лекарь и певец Племени.

Юм, Огненный Шар, слетающий к Анеле с небес.

Огненный Мальчик – сын Анеле.

Волк Рэо – первая собака Племени.

Старая Фанио.

Молодая мать Гэ.

Огненный Вестник, нарисованный Фанио на стене пещеры.

Синие Нелюди.

Каменная Трехлапая Черепаха – жертвенник Племени.

Старая Волчица, мать Рэо.

Голый Мальчик-Волчонок на берегу Сапфир-Озера – последний ребенок Земли.

Лазоревый Дракон, Пурпурный Фазан, Белый Тигр и другие звери – друзья Анеле.

Первая жизнь

Трехлапая зубастая Черепаха
с черной хвостатой Звезды
На зыбучем песке ископаемого страха
твои живые следы
Они – рисунком улыбки
полной хищных зубов
Младенцем в пещерной зыбке
орет от страха любовь
Мне страшно но чтобы не сойти с ума
иду по следу твоему туда где тьма
Трехлапая Черепаха
пожрет жемчужную Звезду
Вот топор вот плаха
я голову кладу
Я – без панциря я – нагая
тело хватайте кости клыки
Жизнь – это просто стрела тугая
посмертно в нерожденные входящая зрачки

***

…Это только гул сердца, не больше. Группа крови? Кардиограмма? Струенье горячих токов? Прапамять, осевшая трилистниками тайных аминокислот в хитрых спиралях наследственных кодов? Темный гул. Грозный гул. Слепой гул. Сгущение мрака, не больше. Не бойся. Не бойся, это не сон. И ты даже не человек теперь. Вот она – на замшелом пещерном амазоните – крестовидная голограмма твоей голой души. И ты не убережешься сейчас от копья, летящего в тебя. Оно – без промаха. О, тебе уже рассказывали сказок без счета про смещение времен! Ты тонко улыбался – до той поры, пока сам не очутился перед густоискрящимся черным прогалом.

Гул идет, поднимается, ширится, затопляя тебя. Ты кричишь – только воздух миров клубится близ немого рта. Ты распахиваешь глаза – взрыв за взрывом слоятся, сливаясь в безумные радужные фосфены. Ты жаждешь пасть на колени – Время поднимает тебя под мышки, дышит в лицо, смеется: не склоняйся передо Мною, властвуй, цари.

И ты понимаешь – не сознаньем, а кровью, – что Древний Час, Нынешний Час и Грядущий Час – уже не твое достоянье. Что архантроп – не предок твой, не родоначальник, не полузверь, лижущий след твоей пятки, а Вершина, к коей ты – идешь и вернешься.

Черный гул настигает, красно клубится, сыплет тысячью искр.

Не бойся.

ВЕРНИСЬ.

Ход Звезд

Там – внизу – и крик – и боль – и лед.
Там – внизу – все рвется и дрожит!
Там – внизу – всему придет черед.

…В небесах – Великий Звездный Ход.
В небесах – безмолвно Свет поет.
Временем никто не дорожит.

Там – внизу – сраженье: чья взяла?!
Чьи-то очи – сомкнуты навек!

…В небесах – катят небесные тела
По орбитам. Их заносит звездный снег.
Их заносит горько вечный снег…

***

…Страшно перевоплощенье. Крутит суставы тоска. Тяжко перекрещенье двух ипостасей. А если – не двух? А если – множество живых – прежде – тогда – всегда бегущих по пустым просторам дикой планеты – вселяется в помраченное вселенской любовью тело?

Кто разделил Бытие на тело и душу? Вот камень – у него есть душа: он гордый кристалл. Вот черепаха – у нее есть душа: ее медленное время тянется медовою лентой. Вот мы двое – вот твоя рука, вот моя рука: о, как крепко пожатье, как беспощадно, как неостановимо.

Озираюсь. Холод простора пронзает! Не знакомые глазу папоротники дрожат на утреннем морозе. Ощупываю глазами длинные красные косы, круглые валунные плечи. Ты! Обнимаю взором низкий лоб, скулы – панцирем броненосца, зрачки – два наконечника ледяных копий, летящих навылет. Ты!

Я – сразу в двоих?!

Перевоплощенье страшно.

Небытие – страшней.

Сплетайтесь, лианы. Схлестывайтесь, ласты и клювы. Сливайтесь горячею смолою, шеи. И вы, первые руки! – не разжимайтесь.

Я приму участие в твоем пире, Земля, продевшая кровавую серьгу месяца в белую мочку снежной горы.

Промискуитет

…Да, ты моя. Да, мой ты – берегами
Обеих ног я обхвачу реку.
Нагая жизнь! Тебя пронзает пламя:
Открыт живот безумному быку.
Мой мир! Ты мой. Тебя сожму в объятьях —
Да так, что хрустнет мерзлый позвонок.
Пещерные нечесаные братья!
Вы живы. Перегной у ваших ног —
Да это я… да я это, предлюди,
Архантропы звериные мои —
Несомая на плоскогорном блюде
Закланною косулею любви!
Я вас люблю.
Пусть рты позажимают —
В гневливых ахах – те, кто жив одним
Либо одной! – люблю и обнимаю,
Провижу чрез пещерный смрадный дым,
Архантропы, и волосы и плечи,
И ноги ваши – бревна! и глаза
Раскосые, кровавые, как свечи,
И зубы ваши – чисто бирюза,
Сверкают над растерзанною тушей! —
А вы идете, тяжело дыша,
Ко мне, ко мне, – мои тела и души!
О, я на вас на всех – одна душа!
Одна жена я вам! Ну что ж, хватайте,
Терзайте и свежуйте впопыхах,
И на огнище жертвенном сжигайте,
Чтоб Звездный Купол бабьей казнью пах!
Целуйте! – Так топор – в затылок, тупо…
Милуйте! – Так железо из костра
Кладут в ладонь…
Ты зришь ли, Звездный Купол,
Как я люблю всю ночь их, до утра,
Моих широкозубых, низколобых,
Со скулами, что – бивнями торчат,
Чья жизнями полным-полна утроба —
О, жизнями, что далеко кричат,
Там, в будущем!.. – моих мохнатоспинных,
Моих полулюдей, полузверей, —
Так каждый мной возлюблен предмужчина,
Как не был Бог – у сотен алтарей
Возлюблен! – я люблю вас безустанно,
Дышать невмочь, в разверстых ложеснах —
Огонь галактик, яростных и пьяных,
Навстречь летящих в сумасшедших снах!
Пот по спине катится меж лопаток,
Вулканом – рот, соленым морем – грудь:
Ваш первобытный век жесток и краток —
Я вас рожу! Я сотворю ваш путь!
Пригвождена я вами и распята
На ритуальном камне, на снегу —
Там кровь мою ребрастые волчата
Все лижут, подвывая, на бегу…

…и две змеи, что заплелись хвостами
В безумную горячую косу;
Двух рыжих лис танцующее пламя;
И два шмеля, на ветке, на весу
Застывшие во времени смолистом;
Марал, загривок чей бруснично-ал —
То с ревом трубным, то с хрипящим свистом
Он в грудь земли копыта упирал!.. —
И тигр, урча, пластающий тигрицу
На мертвом дерне, в золотых камнях, —
Все рождено, чтоб ринуться и слиться,
Сцепиться насмерть в криках и огнях!
И в яме Тьмы, где дичь лохматым стогом
Спит, мертвая, в орущих ртах пещер,
Где снег и град еще не стали Богом
И человек – кровавейшей из вер,
Где не дрожат венцы над головами,
Не чертят краской на груди жене
Священный знак, где не горит над нами
Свеча любви – жемчужиной на дне, —

А где бушует карнавал соитья,
Где братнино в сестру летит копье,
Где съединенье – что кровопролитье
И свежей шкурой пахнет бытие,
А шкура-то растянута на славу —
По всем горячим молодым горам,
По кратерам, залитым слезной лавой,
По рыщущим вокруг пустынь ветрам,
И здесь, на сей распяленной шерстине,
Где ржавой кровью запеклась тайга, —
Живот в живот вдавить! прижать хребтину
Ко льду! кричать и выть, как бы пурга
Над голым полем! – здесь, на дивной шкуре,
Раскинутой повдоль сырой земли —
Вповалку – вдрызг – как ноты в партитуре —
Вгрызаясь и впиваясь – и в пыли
Катясь клубком – рыча и умирая —
Качаясь рьяно сдвоенной ладьей —
Друг друга не целуя – пожирая! —
Безумной родоплеменной семьей
Плетясь в слепые волчьи хороводы,
Пылая, плача звоном позвонков,
Любовью дышат первые народы,
Любовью – о, во веки всех веков!
Одной любовью – пусть она зверина,
Юна, клыкаста, бешена, страшна!
Возьми ее, гривастый волк, мужчина,
Из бездны жен она тебе – жена!
Она одна, твоя река и льдина,
Твоя скала, гора, волна, метель.
Войди в нее, двуострый меч, мужчина.
Отныне ваша брачная постель —
Отроги гор и рамена вулканов,
Залысины песчаных белых кос,
Пустынь буранных, далей бездыханных
Простор, залитый весь дождями слез!
Бочажины, кабаньи буераки,
Затянутые гнусом снеговым…

А стон зачатья – на пределе мрака,
Меж миром Убиенным и Живым.

«Камень добыть …»

Камень добыть —
Кровь выжать
Больно – жить
Больнее – выжить
Кровью на камнях
Рисуй муж мой
Как жене в огнях
Дымно
душно
Кровью на щеках
Рисуй сын мой
Непобедимый страх
Ужас сильный
А есть в небе планета Марс
Вы ее зовете – язык сломаешь
О Соколиный Глаз
Крепко ты обнимаешь
О Лосиный Рог
Мощно – до дна – насквозь
Пронзаешь меня – от ног
Нагих – до лба и волос

Волосы – дыбом
Неразъемен жом
Вспорота Рыба
Звездным Ножом

***

…Все, что должно произойти, произошло.

Изумленно оглядываю свои широкие запястья, перевитые медвежьей шерстью, на нитях коей сверкают крупные сухие ягоды черного шиповника.

Мои ступни шире тюленьих ласт.

В моей круглой, каменно твердой ладони – круглый, черный, зеркально обточенный камень.

Гляжусь – и отражаюсь.

Страх и смех сразу! Я не знаю, что такое Красота!

Красота – вот она, вокруг: ослепительные гольцы, синие горизонты, влажный, солено плачущий краснозем, нанизанные на черную медвежью шерсть кабаньи зубы – звезды. А я уродлива! Я хохочу над уродством своим! Попробуйте, отнимите каменное зеркало! – глотку перегрызу: я доподлинно знать хочу, в какой миг уродство мое далекие звезды заметят. Ощерюсь! Оскалюсь! Прищурюсь!

Скошу глаза в черный лабрадор – и охну, и опущусь на колени, и кожей спины содрогнусь: пропустила сей миг, пропустила, царапнула меня серебряным когтем Звезда, красотой наградила, красотой прокляла, приказала: веди за собою от горы к горе, от реки к реке, от океана к океану голодное Племя свое, ибо не за едою они пойдут, не за новою битвой – за свадьбой живой Красоты и живого Простора.

Пересекая сушу

Взвивает огнь волос – ветр.
Пронзает лохмы шкур – лед.
Лакаем жадно звезд – свет
Из той горсти, где тьма – жжет.

Во чрево тьмы язык – всунь!
Зубами звезд его – хвать…
…пройдет тьма тем Больших Лун,
Пока научимся – целовать…

Острых гор снеговые рубила
Сердце грубо стесали огнем.
Я еще никого не любила —
Лишь дорогу, по коей бредем
Из жары несносимой – в бураны,
На Звезду, что, и очи закрыв,
Зрим: космата!..
Ступни мои – раны:
Мы по льду переходим пролив…
От кострища, где смежили веки
Сребровласые наши вожди,
Потекли мы, как чахлые реки,
По пути собирая дожди,
То становища злые кровавя,
Женам стонущим руки крутя,
То рождая в полуночной славе
Диких браков слепое дитя, —
По рокочущим глоткам вулканов,
Вдоль заливов, по белым костям
Валунов, мимо скал-истуканов,
По лосиным, кабаньим смертям,
Ибо путникам пища потребна:
Голод – это корона на лбу!
Растерзаем в рычании древнем
Мы сохатую нашу судьбу!.. —
В свежесодранных шкурах, с камнями,
Чьи заточены зубом края,
По земле потекли мы огнями,
И в цепи тех огней – жизнь моя!

И гляжусь я в обточенный камень,
Черный, в синих огнях, лабрадор:
Крутолоба, кудлата, с руками,
Что похожи на мощный костер,
Зубы – жемчуг громадных перловиц!
Очи – рысь позавидует мне!
Матерь будущих войн и усобиц,
Градов-весей, что сгинут в огне,
Матерь будущих казней и пыток,
Голубых и плебейских кровей,
Что в сыновних аортах – избыток! —
Да на пальцах сочту сыновей…
Вот вам я! Вот стою, Матерь Мира,
На обрыве, а блюдо реки
Ледяное! А в шкуре-то дыры,
А за бабьей спиной – мужики!

…Вождь серебряный, лик – морда тигра.
…Бычьелобый боец с топором.
…Острогорбый певец – нежно, тихо
Пел мне смерть над любовным костром…
Вы глядите в меня, возжигая
Взором – ветр за моими плечьми.
В бусах пота рабыня нагая —
А попробуй меня обними!
Отобьюсь! Брызнет свет через веки
Прижмурённые – в ваши сердца!
Это я вас веду через реки
И моря – им не видно конца,
Это я вас прельщаю добычей,
Свежей кровью, богатой едой —
И тебя, вождь, кричащий по-птичьи,
И тебя, копьеносец седой!
Я веду через долы и горы
Мое Племя – судьбину мою:
На скрещениях звезд и простора,
Весела, тяжела, я стою!..
Подбирайтесь – потайно, сторожко,
Ладьте петлю, и сеть, и блесну —
Развернусь я, брюхатая кошка,
И мохнатою лапой махну!
«Ты – красива!..» – завоют устало…
Хищно вьюга слепые следы
Заметет… заструится подтало
Из-под век… а на шее – кораллы…
И целебные зубы шакала…
Что, подобно алмазам, тверды…

А за синим хребтом – перевалы,
И за льдами – тяжелые льды.

***

– Ох-ха!.. Ох-ха!.. – ворочаются в углу пещеры, близ Гладкого Валуна, распатланные старухи. Под боком у старой Фанио верещит младенец: Гэ нынче ночью родила. Гэ лежит лицом вниз, постанывая, на шкуре седого леопарда из страны Хаора – оттуда мы сюда пришли. Пещера – наш временный дом. Мы отдохнем, напитаем младенцев, накормим стариков, поохотимся вволю, высушим шкуры – и дальше пойдем.

Гэ, как ты стонешь, Гэ. Неужто это так больно?

– О-о, женщина, больно все, за что ни схватятся твои руки и ноги, – бормочет Фанио, и мелкой росою течет по вискам ее, по щекам, по шее пот, мешаясь в яремной ямке со старческими слезами.

Гэ, успокойся. У тебя во рту камень яо – он утишает боль.

Боль – это воспоминание о боли, которая прежде была. Чем сильнее мучила – тем острее воспоминанье.

А меня как зовут?.. Я помню, меня как зовут?..

– Э-э!.. Ох-ха!.. Огонь гаснет, гаснет огонь… Где Хранительница огня?.. Где Рыжая Лисица?..

Озираюсь беспомощно.

– Анеле!.. Анеле!.. Иди. Гаснет огонь. Где хворост? Дуй! Дуй сильнее!.. Щек не жалей!.. Анеле!.. Анеле!..

Я наклоняюсь над крохотным красным комочком: то ли огонь, то ли ребенок, то ли лисенок. Дую усердно, видя щеки и губы свои. Огонь мечется, ластится. Глажу его. Он кусается. Смеюсь: кусайся, щенок. «Анеле!..» – звенят молодые голоса, хрипят старушечьи глотки.

Неужто это имя мое?..

Мой Огонь

Сохранить это бедное пламя…
Сохранить…
Это нищее, красное пламя в ночи,
Под сведенными скорлупою руками:
Рвется алая нить…
Пихту молния надвое расколола…
И зажегшийся ствол
Заискрил на ветру мирового раскола,
Застонал и зацвел!
Племя пялилось в жадное пламя.
Хворост я поднесла.
Красный зверь, поживи-ка теперь между нами.
Дай любви и тепла.
Запылают костры.
Загорятся барсучьим светильники жиром.
Заскрипят вертела
На рогатках огнистого Звездного Мира,
О, над пастью жерла…
Холод дышит огнем!
Мрак мерцает огнем.
Сохраню я
Этот жалкий комок
Беспредельного жара. Его поцелую —
Губы вспыхнут: ожог…
В углублении камня, в закуте пещеры,
Под моею щекой
Ты дрожишь, воздух лижешь,
Ты пляшешь без меры,
Ты – небесный изгой…
Сирота и безумец! Зажгу я тобою
Горсть последней еды,
Это озеро, рыбное и голубое,
Эти синие льды…
И на палке, на кою я шерсть со смолой накрутила,
Ты горишь! Я иду
С первым факелом —
от колыбели —
до дикой разверстой могилы:
На огонь.
На звезду.

***

…Над квадратом плеч – мощная голова бодает воздух. Не воздевай надо мной бугристые руки: они блестят маслено, золотисто, заросшие ковылями нежной прозрачной шерсти, я хочу этих рук и не хочу, я боюсь этих рук и не боюсь.

А старухи толкают друг дружку в бока, верещат:

– Вождь!.. Вождь ее избрал!.. Счастье ей!..

Пусть так – счастье свое я не ценю в обточенный водою и ветром речной берилл. Подойди и возьми, Хэш! Ты привык, что все вокруг гнутся при приближеньи твоем и вопят: «Счастье!.. Счастье!..»

Глаза его сузились. Мышцы вздулись и опали. Он опустился передо мной на литые колени. Бирюзовое монисто на ковыльной груди задрожало – так часто дышал он.

Протянул руки ладонями вверх. Я увидела гребни синих жил.

– Ты одна не кричишь: «Счастье!.. Счастье!..» Ты одна молчишь. Я не беру тебя одну. Ты не зверь. Ты не птица. Я не молю тебя. Ты придешь сама.

Руки застыли передо мною. Ждали. Старухи замолкли. Огонь ровно горел. Все замерло. Ждало все.

Я увидала его во весь рост – Вождя, могучего быка. Внутри его смуглого лица прятался робкий птенец павлина, губы дрожали, брови вставали углами. Он ждал.

И я сама легла на руки его, и восторг владычества раздвинул мне губы.

А Племя закричало, и руки и крики метались во мраке:

– Твоя Лисица!.. Твоя!..

И, закрывая глаза, слыша визги, несомая Вождем в пещерную тьму, знала я, что никогда и ничьею не буду.

«– Огненная Лодка – серп Луны…»

– Огненная Лодка – серп Луны.
Вождь Хэш, увези меня туда, где видят сны.
Где не мяукают барсы, не кричат фазаны.
Где только спят и видят слепящие сны…

– Анеле, в Огненную Лодку – сядь!..
Вплету клык кабаненка в твою рыжую прядь…
А вот, гляди, Кровавый Камень, он рождает любовь…

– Укрась меня лучше ожерельем
     из укусов твоих зубов!..

– Анеле, ты – Огненною Лодкой подо мной…

– Плыви, о вождь Хэш!.. Обогни Океан земной…
А обогнешь – на снегу разложу
     волос своих лисий хвост,
Чтоб ты перешел по ним, смеясь,
     в Обитель Синих Звезд…
А я – лицом в снег!..
А я – животом в лед!..

– Анеле, кто-нибудь из нас первый – умрет…

***

– Каково быть украшением Хэша, дитя?..

Костер мечется, рвется. Красные космы летят во мрак, по ветру, далеко. Ночь разевает пасть над костром. Я кладу в огонь кривые сучья.

– Я не дитя.

– Каково быть бирюзинкой в роскошном монисте Вождя?..

– Не тронь Вождя. Не тронь меня. Я сама себе украшение. Я сама себе бирюза.

– Ошибаешься, Лисица. Никто не одинок. Хотя при переходе во Мрак каждый остается на миг одинок. Но и во Мрак за руку переводят Звезды. Ты этому не веришь?..

У костра, близко к языкам пламени, маленький худой человечек сидит, вытачивает из камня странную фигурку. Его горб возвышается над костром, и я глажу его по горбу. Ему приятно, углы его губ приподнимаются. Я горячо дышу ему в лицо.

– Я верю всему. Покажи талисман!

Горбун вертит перед моими глазами обцарапанный рубилом нефрит. Из мягкого камня наружу выпирают очертания трехлапой лягушки, обвитой змеею. Нежное лицо Горбуна испускает длинные лучи морщин. Пальцы напряжены.

– Все трехлапые звери – священны. Рядом со становищем мы нашли трехлапую черепаху из черного камня. Она древняя. Древнее, чем желтая кость старой Луны у тебя над головой.

Я неотрывно гляжу на изделие Горбуна. Я знаю, что он наколдует, и я превращусь в эту жабу вмиг. Я догадываюсь, для чего предназначена та, каменная черепаха близ становища.

Горбун слишком долго глядит на меня, и я начинаю дрожать под его взглядом, как под северным ветром. И глаза наши касаются друг друга так, как нагие ладони.

Игрушка: Трехлапая Жаба в объятиях Змеи

Как Трехлапую Черную Жабу
Обвила золотая змея…
Живодерка-жизнь!.. О, хотя бы
Мне до смерти дожить, – а я!..

В этой шкуре пупырчатой, жабьей,
Золотым живым вервиём
Глотка схвачена, – стати бабьей
Не сыскать уже днем с огнем!..

Время, Время, меня не мучай,
Не пытай, не сходи на крик:
Не царица – а гад ползучий
На земле, где вулканий рык,

Не родильница в той палате,
Где серебряным слоем – пыль,
А Трехлапая Жаба – проклятье
Первородное, хриплая быль!

И, распялив три мозглые лапы,
И, раззявив двугубый рот,
Кваком, клекотом, хрипом, сапом,
Гулом, рокотом – всем, что умрет
Во беззвучии, во безмолвьи
Снеговых веков, – я кричу:
Не души меня! дай любовью
Мне упиться, пока хочу
Клокотать над озером – трелью!
Рассыпать в заливах – икру!

…золотые кольца свистели.
Вкруг меня сжимались, шипели.
Золотые звезды горели
На моем посмертном ветру.

И текла золотая корона
С головы моей жабьей – в снег.
И Стоглазый Тигр Небосклона
Устремлял охотничий бег.

***

– Почему ты замолчала, Лисица?

– Теперь пой ты, Горбун.

– А если мое горло замерзло, и я никогда больше не смогу петь?

– Ты сам знаешь, что сможешь. Не пускай копья мимо цели.

Звезды и снег осыпались в тлеющий костер. Глаза Горбуна разгорались все сильнее, он поднял вверх два растопыренных пальца:

– Запомни, Анеле. Это Марс и Венера. Так их потом назовут.

– Откуда ты знаешь, Горбун, что будет потом?..

Его молчание обволокло меня огненным сполохом.

Повторяя устремление его взгляда, я уставилась в сердцевину красного костра. Уголья шевелились жуками. И в шевелении головней я узрела, дрожа, чуждый рисунок. Сложились угли в знаки, неведомые мне.

– Это песня моя, Анеле. Так ее потом запишут. Но ты склони ко мне не ухо – сердце. Слушай!

Я спрятала голову в колени, и волны снеговой ознобной дрожи катили и катили по спине безостановочно, печальными валами, и я казалась себе малой веткой – в ладони огня, малым огнем – в ладони зимы, белой ладонью зимы – в объятии ночи.

To koniec darmowego fragmentu. Czy chcesz czytać dalej?

Первобытные