Откуда берутся деньги, Карл? Природа богатства и причины бедности

Банки и ростовщики

Вслед за промышленным капиталом, вслед за земельной и в целом природной рентой Маркс анализирует не менее пристально банки, разбирает по винтикам и эту форму капитала. Когда мы наблюдали, как внутри одной отрасли меняется строение капитала, мы видели конкуренцию. А вот между отраслями конкуренции нет, производство ботинок не конкурирует с производством вертолетов. Точно так же, пишет Маркс, не конкурируют промышленники с банкирами. Между ними другие отношения – добровольная дележка.

Банковский капитал ничего не производит, он существует в виде денег, которые не превращаются в товар, попутно добавляя к нему новую стоимость. Банк всего лишь дает кредит промышленнику, а уж тот превращает эти деньги в капитал. На заемных деньгах его производство растет быстрее, чем если бы промышленник крутился только на собственном капитале.

Для банка же его деньги – капитал с самого начала, раз они приносят прибыль в виде процентов. Но банк ничего не производит, откуда проценты? Маркс объясняет: прибылью с банком делится промышленник.

Все формы общественного капитала – торговый, банковский, промышленный – и сами развиваются, и друг другу дают такую же возможность. Эта рациональность развитого капитала отличает его от тех форм капитала, которые Маркс называл «допотопными», – торгового и ростовщического. Хотя на поверхности явлений кажется, что банкир – тот же ростовщик. А разница принципиальная…

Капитал в его примитивных формах – торгового и ростовщического – накапливался со Средневековья, незаметно меняя жизнь Европы. Торговый капитал немецких ганзейских городов – чего стоят одни Бременские ярмарки! – доставлял по торговым путям экзотические пряности, пряжу, золото и еще массу товаров. Рядом с ним – ростовщический капитал, который менялы-евреи, жившие в Европе еще с Рождества Христова, поставили к XV веку на широкую ногу… Людям всегда хотелось больше денег, они торговали, ссужали, искали прибыль где только можно. Но торговый и ростовщический капиталы существовали в системе совсем других отношений, докапиталистических.

Торговый капитал вез на рынок товары, которые были вне конкуренции, никаких аналогов в Европе местные промышленники произвести не могли: мануфактур, фабрикантов мало, свободного труда еще нет – крестьяне по большей части еще привязаны к земле. Ростовщик не знал удержу в своем желании получить как можно больше. Его не заботила судьба должника. Он давал в долг расточительному вельможе, зная, что в случае чего заберет его драгоценности и экипаж. Давал и мелкому ремесленнику, зная, что, если тот разорится, он заберет за долги его мастерскую. И крестьянину давал, хоть тот мог быть обвешан податями и было ясно, что долг он вернуть не сможет. Так ростовщик заберет его клочок земли. Он всеяден в своей страсти урвать здесь и сейчас, а там хоть потоп и умри все живое.

Не было простора для конкуренции, пока одна за другой не стали происходить буржуазные революции в XVII–XVIII веках, а в середине XIX века не начались промышленные революции. Вот тут мир изменился кардинально, возник общественный капитал, который все свои формы – промышленный, торговый, денежный, то есть банковский, – заставил жить по единым законам. Как только сложились единые для всего общества пропорции нормы прибыли, стоимости рабочей силы – то есть рыночные цены на все товары, тут все допотопные формы капитала либо переродились, либо сгинули.

Банковский капитал – в отличие от ростовщика – всегда знает свое место в дележке денег заемщика, кем бы заемщик ни был – промышленником или обывателем, явившимся за ипотечным или потребительским кредитом. Его интерес не в том, чтобы побольше процентов содрать, а в том, чтобы побольше денег ссудить. И сегодня, и завтра, и через год. Чем меньшую часть прибыли он отнимет в виде процентов у промышленника, тем больше у того вырастет производство. Значит, заемщик сможет взять еще больше кредитов, снова расширить производство и снова взять больше кредитов. Он произведет больше товаров для покупателей, а те захотят немедленно все это купить и тоже побегут за кредитами.

Человеку всегда кажется, что проценты банков бесстыже высокие – берешь же чужие деньги, а отдавать надо собственные. У всех свеж в памяти кошмар, пережитый валютными ипотечниками в 2015 году. Люди звонили друзьям в ужасе: «Что делать?! Мне нечем платить ипотеку – рубли обесценились! Квартиру отбирают!» Перед банками стояли пикеты…

В передовых странах банки нянчат своих заемщиков, готовы мусолить их проблемы, давая отсрочки, растягивая сроки погашения кредитов. Им сто лет не нужно их имущество, взятое в залог, им надо вернуть свои деньги и снова дать их в долг – даже тому же неудачливому заемщику: они каждым клиентом дорожат. В России, где общественный капитал толком не сложился, сплошь и рядом встречаются банки-живодеры. Кредитуют всех подряд, не считая риски, просто задирая ставки процента. Принимают серые и левые документы. Случай из жизни: менеджер банка спрашивает клиента, который пришел за кредитом, сколько тот получает. Клиент говорит – 80 тысяч в месяц. А официально? Двадцать, остальное в конверте. И тут менеджер банка – не дядя с улицы! – просит клиента принести справку о зарплате, где были бы указаны именно 80 тысяч. Клиент, недолго думая, идет в бухгалтерию, где бухгалтерша – тоже недолго думая – выдает ему справку. Через полгода предприятие принимается резать серые зарплаты. Клиент не в силах платить кредит, и мало того, что банк отбирает у него купленную в кредит машину, на него еще заводят уголовное дело о мошенничестве за подлог документов.

Менеджер банка разве не понимал с самого начала, на что он толкает клиента? Не понимал, что серые деньги в конверте – штука такая, которая сегодня есть, а завтра может исчезнуть, и никто за это не в ответе? Понимал… Но ему было плевать – типичное поведение ростовщика. А клиенты разводят руками: «А что? Все так делают». Не предвидели и не могли предвидеть обвала рубля. Не понимают, что и серые конверты, и шаткость рубля им же и обернется боком.

Такие случаи кажутся массовыми, но это тоже видимость, банков-ростовщиков с каждым годом остается все меньше. Вымирают, как мамонты… Настоящие же банки и ведут себя рационально: дают кредиты только тем, кто точно сможет их вернуть. Кто брал кредит вчера и вернул его, тот сделает то же самое и завтра. Только так банковский капитал может сам расти. У него нет цели пустить должника по миру, залог – это лишь страховка на крайний случай, непрофильный актив для банка. Это не заработок, а лишняя головная боль.

Ставки российских банков кажутся бесстыдными, а это оборотная сторона неустойчивого положения заемщика. Мелкий бизнес зажат между поборами, бандитами и ментами. Сырьевые предприятия зависят от мировых цен на нефть, алюминий, сталь… У частных заемщиков зарплата неустойчивая. Все эти риски банки закладывают в величину процента. Для первоклассных заемщиков банк может накинуть 1 % к той рыночной цене, по которой он сам брал деньги, а менее солидным – добавить и 6 %, и 8 %. В итоге могут получиться те самые 15 %, которые так возмущают россиян. Вопреки представлениям обывателя, что банки «жируют» больше остальных, на самом деле они довольствуются весьма скромной прибылью – той самой «маржой». Она и происходит-то от слова «маргинальный» – то есть крайний, самый малый.

Так что же, если копнуть, получается, что капиталисты и банкиры люди весьма справедливые? Промышленный капитал против воли движет вперед технический прогресс, хотя это оборачивается для него снижением нормы прибыли. Банковский капитал довольствуется умеренной маржой, чтобы поддерживать своих должников в здоровом состоянии.

Увидеть суть вещей за внешней оболочкой непросто. Если прибыли крупных компаний растут из года в год, трудно понять, как это при этом норма прибыли снижается. Если человек каждый день сталкивается со ставкой 14–15 %, он считает, что банк бесстыдно наживается на людях.

Маркс изменил мир тем, что копал вглубь, вскрывая сущности, которых на поверхности не разглядеть. Все виды доходов капиталистов он разложил по полочкам, показав, что капиталисты с рабочими и друг с другом всегда рассчитываются на основе эквивалентного обмена.

Что это за зверь, Маркс объяснил еще в первом томе своего труда Das Kapital, и прямо скажем, это точно не триллер. Объяснение скучное, как анатомический атлас. Убедить человека вникнуть в него можно лишь в том случае, если тот поймет, зачем ему нужно знать такую «нутрянку». Лучше мы сперва до конца разберемся с тем, что живенько и близко к телу. С еще одним законом, о котором Маркс пишет именно в третьем томе, – законом всеобщего накопления капитала. Он и сегодня создает общественное богатство, и даже в повседневной жизни легко разглядеть, что действует он точно так же, как и во времена Маркса.

Накопление «несправедливости»

Всю прибыль, которую капиталист не считает нужным потратить на себя – а в здоровом предприятии это обычно не меньше половины ее объема, – он вкладывает снова в производство, потому что противостоять тенденции нормы прибыли к понижению он может только за счет роста масштабов производства. Объем ВВП каждой страны зависит от эффективности накопления капитала. Сравните: ВВП России – 1,4 трлн долларов, а ВВП только одного Нью-Йорка – 1,2 трлн.

На долю частного капитала в нашей стране приходится около 50 % ВВП. Это одно из достижений нашего развития за последнюю четверть века. Но наш частный капитал – сравнительно небольшие и отсталые компании и банки. Ускоренно расти, накапливать капитал им крайне сложно. Наши банки кредит могут дать на 2–3 года, они сами некрупные и не могут ждать 5–7 лет, как банки, кредитующие промышленность в странах Атлантики. А что такое – кредит на пару лет? Просто несерьезно. Ведь предприятие его берет, чтобы купить, смонтировать, запустить новое оборудование, произвести и успеть продать дополнительный объем товаров, а ему уже через год половину кредита нужно отдать. Нереально! Конечно, предприятия все равно набирают кредиты где только придется – наше русское «авось», перекрутимся, мол. На крайний случай всегда можно договориться с банком и отдать ему закредитованное предприятие за долги. Примерно как ростовщику. А зачем банку предприятие? А ни за чем, только для того, чтобы снова продать. С дисконтом. Возможно, даже тому же самому промышленнику. Все при делах, все при деньгах. Только это, сами понимаете, совершенно иная история, чем развитие экономики и накопление капитала.

Маркс объяснил, что действие всеобщего закона накопления капитала толкает капиталы на объединения в акционерные общества. Сегодня это главная форма существования капиталов, только и тут в России всё «по-особому». Акционерки делают только со своими. Чужака пустить? Так, может, он затем в дело и лезет, чтобы его потом изнутри отобрать. Корпоративные войны нам тоже уже знакомы – кстати, сами по себе враждебные поглощения предприятий легитимны во всем мире. Только ни в одной стране, кроме нашей, уголовка в такой борьбе акционеров – не инструмент, а у нас статья 159 УК – «Мошенничество» – стала самым ходовым способом отъема бизнеса одним акционером у другого.

Вообще по части дележки – будь то между акционерами или между промышленниками и банками – у нас такая же беда, как с конкуренцией и мобильностью факторов производства. Вечные скандалы, переходы бизнесов из одних рук в другие при весьма странных обстоятельствах портят инвестиционный климат в стране до отвратительности. Иностранный капитал это отпугивает не меньше, чем хлипкие законы о защите собственности и произвол государства.

Те, кому за сорок, наверняка помнят медиаимперию Владимира Гусинского. В ней осели деньги Газпрома, Таможенного комитета, бюджета Москвы. Банк главного акционера медиаимперии попросту не перечислял деньги туда, куда они должны были попасть, оформляя с этими госструктурами задним числом кредитные договоры. Может, это бы государство терпело еще долго, но медиаресурсы главного акционера взяли себе за правило кошмарить власть – главный акционер считал, что так он делает политику. И как только он добрался до самых сакральных персонажей, власть разом отобрала у него все активы. На поверхности – в конкретной действительности, как называл ее Маркс, – разгром свободной прессы и независимого телевидения. А если копнуть… – не кошмарь того, у кого ты стырил деньги, это добром не кончается.

Общественный капитал Атлантики постоянно накапливается, растет, а российский топчется на месте, вечно испытывает нехватку денег, да еще и воюет с кем-то постоянно, то и дело переходя из рук в руки… Как и в других странах – и сейчас, и во времена Маркса, – капитал в России во что бы то ни стало стремится к накоплению и ради этого готов пускаться во все тяжкие. Иногда ему это сходит с рук, иногда нет, и вместо капитала накапливаются только несправедливость и конфликты. Вот вам еще одна причина такой огромной разницы в росте ВВП между нашей страной и странами Атлантики.

Что ж получается, в странах Атлантики накопление капитала всегда происходит справедливо? Насчет «всегда» – не знаю, но в масштабах общества это именно так. Главная интрига Das Kapital в том, что Маркс описал вполне справедливое общество. Все товары обмениваются по стоимости, в том числе и товар рабочая сила. В масштабах общества никто никого не надувает: ни промышленники банкиров, ни те и другие – рабочих. Тогда почему, доказывая именно это, Маркс буквально на каждой странице повторяет, что это мерзкая эксплуатация? Несправедливость. Вроде бы сам высмеивает открытые им законы. Странно…

Его товарищам по вере это странным не казалось. Карл Каутский, например, писал: «…Рабочий и капиталист противостоят друг другу как свободные и равные, независимые один от другого лица; как таковые они принадлежат к одному и тому же классу, они – братья… Царство справедливости, свободы, равенства и братства – тысячелетнее царство счастья и мира кажется наступившим вместе с воцарением системы наемного труда. Бедствия порабощения и тирании, эксплуатации и кулачного права остались там, позади. Так возвещают нам ученые защитники интересов капитала»^[5]. Ни Маркс, ни «товарищи» с этим категорически не согласны. Раз часть труда рабочего не оплачена, это эксплуатация – и точка.

Может, зря мы начали читать Das Kapital с третьего тома? Может, где-то в самом начале есть подвох и Маркс объяснил, что все открытые им законы построены на скрытом обмане? Винтики, из которых собран двигатель внутреннего сгорания, с самого начала были с дефектом, а мы это пропустили…

Прежде чем рассуждать о винтиках, надо передохнуть. Понять собственную жизнь Маркса. Тогда и с винтиками будет проще разобраться.

Жизнь гедониста-романтика

Маркс был довольно заурядным юристом и блестящим журналистом. Наверное, мог бы стать вполне неординарным юристом – с его-то логическим умом. Но у него было легкое перо, яркий саркастический талант публициста. Он умел хлестко и безжалостно обнажать суть явлений, и это занятие, похоже, нравилось ему больше, чем удел сытого адвоката, набивающего карманы крошками чужого богатства, которыми с ним поделились за выигранные дела.

Жизнь вокруг бурлила и кипела. Он чувствовал, что имеет право на все – интрижки, студенческое распутство, попойки и драки, жизнь взаймы, карты, вечеринки и флирт. Маркс постоянно увлекался женщинами, что совершенно не противоречило его Большой и Единственной Любви.

Еще подростком он полюбил Женни фон Вестфален, которую знал с пеленок, ведь их отцы дружили. В 1835 году Женни и Карл обручились – ей было 21, ему 17. Как водится, наперекор родителям. Богатому семейству баронов фон Вестфален уже тогда было ясно, что Карл – юноша одержимый, не знает меры ни в чем. Женни осталась в Трире, их родном городе, а Карл отправился учиться в Бонн… Оттуда он – после драк и попоек – перевелся в Кельнский университет, потом – в Берлинский и снова в Бонн. Везде было одно и то же – памфлеты в студенческих и местных газетах, гульба и женщины. И любовь к Женни, с которой они переписывались шесть лет. И письма отцу, в которых он только требовал денег. А отцовские ответы рвал. Тот призывал сына хоть как-то соразмерять свои аппетиты со скромными доходами семьи.

Женни и Карл упали друг другу в объятья в Бонне за два года до брака. Согласитесь, в те времена для девушки из хорошей семьи это был поступок! Маркс с браком не торопился, но когда решился, то устроил свадьбу, конечно, на курорте, за ней – свадебное путешествие по Рейну с его дивными замками. Путешествие закончилось только тогда, когда молодожены спустили все, что дали им родители для начала новой жизни. А тут – ребенок, дочка. Ее, конечно, назвали Женни, но молодые мать с отцом не представляли, как обращаться с малышкой, и после того, как чуть ее не уморили, отправили младенца к бабушке, баронессе фон Вестфален.

Зять – это зять, а дочь, тем более внучка – совсем другое дело. Когда баронесса фон Вестфален-старшая сочла нужным напомнить молодым о родительском долге, то в придачу к младенцу отправила безалаберной семейке служанку – Елену Демут, которая прожила в семье Марксов всю жизнь. Вела дом, готовила, растила детей и даже играла с Марксом в шахматы, чтобы семейная рутина не так его тяготила. При этом семья то и дело переезжала – Маркса постоянно высылали за его статьи и научные работы.

В Париже он познакомился с Энгельсом, и они уже не расставались никогда. Их объединяли не только идеи, но и отношение к жизни. Ярко-голубые глаза Энгельса вспыхивали огнем, как только намечалась возможность дебоша, протеста, а еще лучше – сексуального приключения. Он так понимал Маркса! Любовь Карла к Женни, да и прочие его увлечения были, по сути, сентиментальными чувствами немецкого романтика. Впрочем, и сама Женни понимала и принимала именно такого мужа.

Когда Маркса выслали из Парижа, он на какое-то время осел в Брюсселе, куда переехал и Энгельс. Они вместе взялись за работу «Немецкая идеология». Речь в ней шла о том, насколько обветшали все идеи немецких философов, которые писали о чем угодно – и весьма глубоко, особенно Гегель, – но браться за переделку мира не считали нужным. А вот Маркс и Энгельс, в отличие от них тут же примкнули к тайному пропагандистскому обществу Союз коммунистов, организованному немецкими эмигрантами. Составили для него программу – тот самый «Манифест коммунистической партии». Дело было в разгар промышленных революций в Европе, и они вбили себе в голову, что рабочие – которые уже тогда порывались ломать машины, лишавшие их работы, – совсем скоро перейдут к революциям коммунистическим.

Тогда Маркс еще не разобрал по винтикам капитал. «Коммунистический манифест» продиктован задором публициста. Он верил, что все будет именно так, потому что ему и Энгельсу так хотелось.

Годом позже семья переехала в Лондон. Маркс принялся за экономическую теорию… Когда талантливый философ берется за глубокое исследование, им движет не вера, но логика. Маркс честно открывает один за другим законы общества, основанного на капитале. Пассажи о неизбежности пролетарских революций выглядят в Das Kapital как декларативные вставки: заклинания на тему эксплуатации, стенания о бедствиях рабочих и пауперов – есть у англичан такое словцо для обозначения нищих.

Конечно же, между капиталом и рабочими есть противоречие: у них постоянный конфликт, как делить прибавочную стоимость, созданную трудом рабочего. Но как же Маркс не мог додуматься, что это противоречие вовсе не является неразрешимым? Капиталу всего-то надо делиться – не сажать рабочих на хлеб и воду, а дать им человеческие условия жизни, достаток просто ради того, чтобы они выбросили из головы блажь насчет революций… Этого Маркс увидеть не захотел. А может, тому виной его собственное вечное безденежье? Вот уж кто никогда палец о палец не ударил, чтобы найти свой путь к деньгам.

Несмотря на переезды и нужду, Женни рожала без передышки – каждые полтора года. После двух дочерей наконец-то появился долгожданный сын, которого отец прозвал Фоксик. Одна из дочерей умерла в младенчестве, сын Фоксик – в год, когда мать уже снова была беременна дочерью, Франциской, умершей три года спустя. Почти одновременно с Франциской родился сын и у Елены Демут. Злые языки утверждали, что от Энгельса… Елена Демут вместе с сыном продолжала тем не менее жить в семье Марксов. Несмотря на неугасающую взаимную любовь Женни и Карла, обстановка в их тесной и запущенной квартире на Дин-стрит становилась все более напряженной. «Ты поймешь, насколько все запутано и что я погряз по уши в мелкобуржуазном дерьме», – жаловался Маркс в одном из писем Энгельсу.

Маркс пытался играть на бирже, но неудачно. Прожил наследство отца, а потом и дядюшки. Скрывался от кредиторов, закладывал вещи в ломбарде, порой не мог выйти на улицу – не было пальто. Кроме работы, жены и детей, его не интересовало ничего. Он ненавидел буржуа, но дружил с ушлым фабрикантом Энгельсом и без смущения брал у него деньги – потому что не придавал им значения. Ведь друг просто дает ему возможность работать, не отвлекаясь на бытовую муру!

Маркс сам был соткан из противоречий. Не делал ничего, чтобы разобраться в собственной жизни. Он не приехал ни на похороны отца, ни на похороны матери, но сам был прекрасным отцом. Дети его обожали – хотя бы за то, что он сочинял для них… чýдные сказки. Он мог часами возиться с ними, но заняться их образованием – на это терпения у него уже не хватало. Когда жена заболела оспой, Маркс ухаживал за ней как профессиональная сиделка. Его любовь не угасла оттого, что оспа обезобразила лицо жены. Но он не пошел хоронить Женни, когда она умерла…

Не приспособленный к жизни Маркс умел наслаждаться всеми ее дарами и тут же забывать о них, погружаясь в книги. Прекрасно разбирал ошибки и натяжки своих оппонентов, называя их вульгарными экономистами, а сам зациклился на вере в то, что пролетариат – нищий, как и он сам, – превратится в класс-гегемон.

Ничего не остается, кроме как предположить, что мы упустили тот самый тайный подвох – где-то в начале, в скучных рассуждениях о том, как зерно меняется на сюртуки, Маркс раскрыл секрет, который делает деньги и капитал неправедными. Как-то же он должен был объяснить, откуда берутся «угнетение» и «эксплуатация».