Не плачь, палач

Предисловие

Я люблю бегать. Бег вошёл в мою жизнь одним прекрасным днём благодаря моему любимому мужу. Сначала я воспринимала пробежки как спорт, позже они стали для меня источником рождения новых мыслей. Во время бега я перерабатываю свои эмоции в ходе внутреннего разговора с собой, чётко и конструктивно, в соответствии с тактом моих шагов. Когда меня переполняет счастье и чувство любви, я бегу так, словно у меня крылья за спиной, с широкой улыбкой на лице, мысленно обнимая и целуя всё вокруг. Когда я испытываю тревогу, волнение, бег становится тяжёлым, но преодолевая намеченную дистанцию, я трансформирую душевную боль в физическую, тем самым частично освобождаясь от неё. Во время одной из подобных пробежек, пребывая в состоянии меланхолии, родилась идея написать эту книгу. В основе моих грустных мыслей того дня лежало трагичное событие, случившееся в торгово-развлекательном комплексе «Зимняя вишня» в городе Кемерово 25 марта 2018 года. Я бежала, роняя слёзы на асфальт, соболезнуя каждому, кого коснулось это горе.

Герои моей повести вымышленные. Любое совпадение с реальными людьми прошу считать частью художественного замысла.

Я посвящаю эту книгу силе женского духа, с которым ничто не может сравниться.

Глава 1

– Мама, ну пожалуйста, ну можно я одна пойду с ними!

– Нет! Я сказала! Хватит ныть у меня под ухом. Ты понимаешь, что мама должна работать. Я не могу сегодня, и ты без меня никуда не пойдёшь.

– Ты обещала…

– Ты думаешь мне в воскресенье приятно сидеть перед компьютером? Нет, не приятно. Мало того что с утра меня начальник загрузил документами, которые мне сдать надо завтра, так ещё ты мне мозг выносишь.

– Ну пожалуйста. Алиса говорит, что дядя Лёша не против, чтобы я пошла с ними.

– Не доросла ещё, чтобы в кино ходить одна. Пойдём в следующие выходные.

– Но Алиса с папой идут сегодня. Мы договаривались, что пойдём вместе. Ты всегда работаешь. Я не хочу сидеть весь день дома. Папы никогда дома нет, ты торчишь в своём компьютере и говоришь по телефону целый день. А на меня всем всё равно!

Дочка сжимает губы, пристально смотря на меня в ожидании ответа, подбородок начинает дрожать, глаза наливаются слезами.

– Всё равно?! Да как ты смеешь так говорить! – не выдержала я, начав кричать. – Если бы мне было всё равно, я бы ничего не делала. Ты меня ещё будешь учить, торчать мне у компьютера или нет! Я зарабатываю деньги, чтобы жить. Пашу́ каждый день как лошадь. Ты в кино бесплатно пойдёшь или, может, папа Алисы за тебя заплатит?! Иди в комнату, бессовестная! Ничего не понимаешь и не ценишь!

Люба убегает в комнату, заливаясь слезами.

Я так больше не могу. Что ж за жизнь такая, господи. Зачем же я так наорала на неё. Как заколебали эти отчёты. Как достало меня всё. Встаю из-за стола, так и не убранного после завтрака, перешагивая через разбросанные на полу бумаги, думаю, что делать, уставившись в окно: на город давит серое небо, люди на улицах скукожившись от холода месят грязь со снегом. Начало весны, мать её.

– Люба! Хватить выть там! Иди сюда! Быстро!

Передо мной стоял несчастный ребёнок в застиранной пижаме с короткими штанинами, с взлохмаченной головой и красными глазами. Она всхлипывала, тёрла ладонями мокрые щёки.

– Ну что ты рыдаешь, будто мать родная умерла? Не конец света же! – спокойным тоном начала я. – Ладно, бог с тобой. Когда ты что-то хочешь, мёртвого из могилы достанешь. Звони своей Алисе и дай мне поговорить с её папой. Как там его, дядя Лёша, говоришь?

Дочка кивнула и улыбнулась мне в ответ.

– Иди снимай эту дурацкую пижаму и расчешись. Одевайся теплее. И не смей новые джинсы трогать, на улице грязь сплошная, и пуховик тоже испачкаешь, иди лучше в дублёнке, – вновь перейдя на строгую интонацию, я демонстрировала своё недовольство. Я злилась на себя, но сознательно вымещала весь негатив на ребёнке.

Люба обувалась в прихожей: молча, не поднимая на меня глаз. Я дала ей 500 рублей, решив, что этого должно хватить.

– Спасибо, мамочка! – робко потянулась ко мне обниматься.

– Не за что, кукушка моя, – так я с рождения ласково называла её. – В следующий раз точно пойдём вместе. И папа к нам, может быть, присоединится.

Закрыв за дочкой дверь, по обыкновению, пошла к окну, чтобы посмотреть, как она выйдет из подъезда. На душе было так же мерзко, как за окном. В квартире тоже дубак. Заваривая себе кофе, я стояла у плиты и обижалась на всех, задаваясь вопросами, где, интересно, шлялся в это время мой муж, почему я должна одна убирать за всеми, выслушивать постоянные истерики дочери, горбиться над отчётами в свой законный выходной за несчастные двадцать шесть тысяч рублей в месяц. Глубоко вздохнув и мысленно пожалев себя тем, что все так живут, погрузилась обратно в работу…

– Алло! Маша! Ты где? – раздался взволнованный голос мужа по телефону.

– Олег, ты что кричишь?! Дома я, дома!

– Слава богу! Я испугался, что вы с Любашкой в кино пошли, вы же собирались!

– Я лично работаю, в отличие от некоторых… Представляешь, мне сегодня утром директор позвонил и сказал финансовый отчёт до завтра закончить. А Любу я отпустила в кино с подружкой Алисой и её отцом.

– С каким отцом?! Дура! Кинотеатр горит! Посмотри в окно! Слышишь меня?! Ты что мочишь?!

– …

В тот день Люба погибла во время крупномасштабного пожара. Ей было 9 лет…

Глава 2

Я не спала от своих неутихающих стонов. Не ела, потому что от нервов меня тошнило и трясло постоянно, везде и всюду я чувствовала запах гари. Я драла волосы на голове, карябала ногтями своё лицо и плечи. Шатаясь я бродила из комнаты в комнату, не зная, куда себя деть. Наконец, споткнувшись на ровном месте, упала на пол в коридоре и осталась лежать у порога, свернувшись клубком в обнимку с Любиными ботинками. У меня не было больше ни сил, ни желания вставать. Я ненавидела себя, весь этот мир, хотелось только умереть. Ведь если не есть и не пить – рано или поздно наступит смерть. Быстрее бы…

Я очнулась, словно меня шарахнуло током, потом меня ослепило ярким светом – жуткая боль объяла всё тело, как если бы тысячи игл в него воткнули одновременно. Сквозь белую пелену перед глазами я разглядела людей в голубой одежде, мужские и женские голоса сливались для меня в нечленораздельную речь. Я не могла ни пошевелиться, ни продышаться, ни вымолвить ни слова, и мне было холодно, очень холодно. С горечью осознавая, что я всё ещё жива, почувствовала, как кто-то приподнял мою голову.

– Всё. Всё, милая, теперь поспи, – расслышала я женский голос над ухом, и наступила снова темнота…

Я очнулась в больничной палате, поняв это спустя несколько секунд, после того как удалось приоткрыть свинцовые веки и туман в глазах рассеялся. Я лежала у окна, рядом стояли ещё три кровати с больными. На руке заметила катетер, соединённый с капельницей, на пальце – детектор с проводками, подключёнными к пикающему аппарату, изо рта торчала трубочка. Пытаюсь открыть рот, но голоса нет. Я напрягаю изо всех сил голосовые связки, чтобы позвать кого-нибудь.

– Пить… Пить… Воды… Эй… – услышав своё сиплое шипение мне стало смешно. Кровать содрогалась подо мной от истеричного приступа глухого смеха, который не поддавался моему контролю. Тут вошла женщина в белом халате, большая, с кудрявыми желтоватыми волосами.

– Доброе утро всем. Что тут у нас?

– Я… Я… – прохрипела я, кое-как остановив ненормальный смех, который, собственно, и помог пробиться голосу.

– О, здравствуйте. Вы пришли в себя? Вот как хорошо!

– Пить. Я хочу пить.

– Да-да-да. Сейчас… Сейчас я вам дам водички, – захлопотала она вокруг меня, открыв бутылку с водой, что стояла на моей тумбочке, и вставила в горлышко трубочку. – Вот. Готово. Давайте – приподнимитесь немножко, – она дала мне сделать несколько глотков, придерживала мне голову своей большой рукой. – Пейте-пейте. Умница. Лучше сразу, да?

– Где я? Что случилось?

– Не волнуйтесь, Мария, сейчас доктор придёт, и всё вам расскажет. Главное, не переживайте. Всё хорошо. На ноги мы вас поставим. Рано вы решили помирать, – улыбаясь, подбадривала меня медсестра.

Я слушаю её слова, и разум возвращается ко мне… Люба… Моя Люба… Слёзы выстреливают из моих глаз, будто вся оставшаяся жидкость в моём организме разом полилась наружу. Закрываю глаза, и страшные воспоминания наполняют моё сознание. Опять в носу появился запах гари, и я начала задыхаться. Судорожно дёргая руками, пыталась подняться с кровати, но моё рвение было напрасно – я лежала привязанной. Тут прибежала другая медсестра. Та, что большая, налегла на меня всем свои телом, чтобы придержать, а другая крепко захватила мою руку с катетером и ввела в него какое-то лекарство – я моментально отключилась.

На этот раз я проснулась от сильной головной боли и жажды. Всё та же палата, за окном было светло. В ожидании, когда кто-то зайдёт, неподвижно лежала и смотрела в потолок, погрузившись в мысли о случившемся. Почему мне не дали умереть? Разве непонятно, что я не хочу жить? За что, господи? Доченька моя… Девочка моя… Горячие слёзы катились по моим вискам, нос заложило, я громко дышала ртом. Слышу, как пациент с соседней койки громко позвал врача. В палату вошла всё та же большая медсестра.

– Что случилось? Кто звал?

– Это вон та женщина, что у окна, дышит так громко – ей плохо, кажется, – послышался голос бабушки справа от меня.

– А, проснулись? Как чувствуете себя? – наклонилась надо мной медсестра, взяв моё запястье, чтобы проверить пульс.

– Терпимо. Только не усыпляйте меня снова, – тихо смогла произнести я. – Не могли бы вы мне дать попить, пожалуйста?

– Хорошо. Сейчас.

– А почему я привязана? Отвяжите меня. Я в порядке. Это же не психбольница, правда?

– Обычная больница, не волнуйтесь. А привязаны вы не для нашей, а для вашей безопасности. Доктор сейчас придёт, осмотрит вас. Это он всё решает, не я.

– А когда он придёт?

– Сейчас я позову его, – и, направляясь к выходу, добавила, – мама ваша, кстати, здесь. Думаю, после осмотра, ей можно будет зайти к вам.

– Зачем?

– Что «зачем»? Мама зачем? – не скрывая своего возмущения, громко произнесла медсестра. – Да, если бы не она, вас бы уже в живых не было.

Минут через десять пришёл врач, спокойно осмотрел меня, измерил давление, пульс, зачитал вслух показатели моих анализов, после чего отключил пикающий аппарат, убрав все проводки и мочевой катетер, который я даже не замечала, и, наконец, отстегнул меня от ремней, не дававших мне встать. Я ничего не запомнила из того, что сказал врач, так как мне было просто всё равно. Я хотела только выйти отсюда как можно быстрее и броситься под первый грузовик. Тут вошла в палату моя мама, бросившись на меня с объятьями.

– Маша, доченька!

– Мама…

– Да как же так-то?

– Пожалуйста, ничего не говори и не спрашивай. Ничего не хочу.

– Машенька, как же я перепугалась за тебя, – мама целовала мне руки, дрожа от плача.

– Прости меня, мама. Из-за меня умерла Люба, – шептала я сквозь свои слёзы.

– Ты хочешь, чтобы и я из-за тебя умерла? – всхлипывая, перебирая руками палантин, вымолвила она.

– Пожалуйста, не говори так. Ты не представляешь, что у меня внутри.

– Не представляю?! Я только похоронила внучку, и два дня назад чуть не потеряла дочь…

Медсестра зашла в палату и попросила маму выйти в коридор, так как она нарушала покой других рядом лежащих больных. Мне было так жалко её, смотря ей в след, медленно идущую на выход, изо всех сил пытаясь остановить свой плач. Я презирала себя ещё больше, осознавая, сколько боли я ей причинила за эти дни. Маме моей 70 лет, она так слаба – недолго думая, я решила во что бы то ни стало уйти сегодня с ней из этой больницы. Мы нужны друг другу: вдвоём легче пережить горе. Эта мысль заставила меня встать с кровати. Меня качало как ветку на ветру, мышцы будто атрофировались, в глазах темнело. Превозмогая себя, я вышла в коридор следом за ней.

– Мама, не плачь, – я взяла её под руку и отвела от палаты. – Пойдём к окошку, а то все смотрят, ещё, глядишь, подойдут с вопросами. Я тут подумала, и знаешь что – мы сейчас поедем домой вместе.

– Машенька, как же! Тебе нельзя. Ты что! А как же капельницы, лечение? Тебя с того света вытащили только.

– Тихо говори, пожалуйста, – шепнула ей на ухо. – Я сама медик, как помнишь, не надо переживать за меня. Где мой паспорт? Ты его врачам отдала?

– Нет ещё. Мы его не нашли, когда тебя из квартиры уносили. Всё с моих слов записали, а потом я фото паспорта показала, Олег мне прислал картинку, вот на телефон, смотри.

– Не доставай, я поняла. Тогда пошли! У тебя колготки под брюками есть?

– Маша, ты что придумала? Ты в своём уме?!

– Тихо, мама, спокойно. Я тут не останусь, слышишь. И тебя одну не отпущу.

– Так нельзя…

– Много что нельзя! Слушай меня: дай мне твою шапку и иди в туалет этажом ниже. Сними колготки под брюками, верхнюю кофту, палантин и ещё бахилы, – соображала я на ходу, осматривая её с головы до ног.

– Да ну тебя! – махнула на меня рукой мама, не принимая всерьёз мои слова.

– Не спорь, пожалуйста, сделай, как я прошу. Оставь вещи в кабинке на унитазе, выходи из туалета и иди к гардеробу, бери пальто и жди меня. Не бойся, это ж не тюрьма. Ничего тут нет криминального. Всё зло я уже совершила, мне и так дорога в ад заготовлена. Ты всё поняла, мам?

– Что ты несёшь такое, дочка? Помилуй, Господь!

– Господь, по-моему, никого больше не милует…

– Не говори так!

– Ладно. Всё. Хватит. Иди вниз. Шапку оставь тут.

Мама кивнула и пошла. Я осмотрелась по сторонам, все медсестры были заняты своими делами. Только гуляющие по коридору пациенты из моей палаты косились на меня. Плевать. Не важно кто что думает, вряд ли кто посмеет рот раскрыть. Теперь главное, чтобы мама не суетилась. Через пару минут я демонстративно махнула шапкой в воздухе, якобы мама ее забыла, и быстро направилась к лестнице.

Жду маму у туалета этажом ниже, нервничаю, наконец она выходит.

– Маша, я всё сделала, вещи в первой кабинке у окна, – тихо сказала она. – Не нравится мне всё это. Без того страшно жить…

– Умница, мамочка. Жди меня внизу. Я быстро.

Я вошла в кабинку туалета, где лежали вещи, вытащила катетер из вены на руке, сняла больничную сорочку, спрятав её в мусорное ведро, надела мамины колготки, кофту и бахилы вместо обуви – жуткое зрелище. Палантин повязала на бедрах, как юбку, и шапку натянула до бровей. Пока я спускалась к гардеробу, чувство беглеца меня одолевало, казалось, что все странно смотрят – вот-вот меня вычислят и схватят. Не найдя в холле маму, я выбежала от волнения на улицу, намереваясь скрыться где-нибудь.

– Маша! Дочка! Стой! – прозвучал за спиной голос мамы, что вышла из больницы следом за мной.

– Фух! – выдохнула я. – Ты меня испугала… Прости, что убежала, я просто не увидела тебя внизу, – виновато оправдывалась я.

– Горе с тобой сплошное, Маша, – качая головой, ответила она, взяв меня под руку, и мы торопливо направились к воротам главного выхода.

– Поехали к тебе, мам, я не готова пока возвращаться домой. У тебя есть деньги?

– Да есть вроде…

– Давай тогда такси возьмём, а то я в одних бахилах, без обуви…

Глава 3

Месяц спустя.

Я ехала домой в маршрутке от мамы в первом ряду, что было любимым местом моей дочки, и, прислонившись лбом к окну, рисовала, как она в своё время, пальцем сердечки на стекле, запотевшем от дыхания. На улице бесконечная серость, будто солнце ушло навсегда из города в тот день, когда не стало Любы. Я не видела ни одного луча света за 39 дней. Завтра 40 дней… Воспалённые глаза вновь щипало от непросыхающих слёз, которые неконтролируемо текли по моим раздражённым щекам. Вытирая маминым палантином капающие капли с носа, почувствовала, как меня похлопали по плечу сзади.

– Бабушка, передайте за проезд, – громко сказала девушка, протянув мне 50 рублей с заднего сидения. – Ой, женщина, простите, пожалуйста, я просто не разглядела, – добавила она, увидев моё лицо, когда я обернулась.

Вид у меня был действительно жалкий: одета в вещи моей пожилой мамы, в её старых больших сапогах и пальто из прошлого века, сгорбившись в три погибели, мне хотелось спрятаться от людей. Со дня побега из больницы я не покидала мамину квартиру, изолировавшись от всех, отключив любые каналы коммуникации с внешним миром. Я не смотрела телевизор, не заходила в интернет и даже запретила маме разговаривать при мне по телефону. А мама – человек кроткий и послушный, не то что я, – целыми днями читала, вязала, готовила, одним словом, находила себе занятия. Каждое утро она ходила в церковь и навещала старую подругу этажом ниже, где могла излить душу. Меня она не трогала, я замуровалась в спальной комнате, где в постели провела месяц, мучаясь от невыносимой душевной боли, нарушая тишину приступами плача, криками в подушку, стонами от ночных кошмаров. Как же я боялась ночи, а ещё страшнее мне было просыпаться по утрам. Мама не заходила ко мне лишний раз, лишь приносила мне всякие успокаивающие чаи на травах и что-нибудь поесть, как больным в больнице. Вероятно, соседи могли подумать, что за стеной жила наркоманка, страдающая от ломки, хотя, то, что я испытывала, вполне сопоставимо с нею: лезла на стену от безысходности, самоуничижения и невозможности повернуть время вспять.

Доехав до дома, я ходила у подъезда взад и вперёд, собирая волю в кулак, чтобы зайти вновь в нашу квартиру, и не было никого, кто мог поддержать бы. Подняв голову к небу, я начала нашёптывать себе под нос, стоя с закрытыми глазами посреди двора:

– Любочка! Доченька! Ты меня слышишь? Любочка… Как же маме страшно. Возьми меня за руку, отведи домой…

В этот момент открылась дверь подъезда, и я увидела знакомое лицо соседки сверху.

– Маша! Здравствуй! Ты чего здесь стоишь? Подхожу к окну, смотрю ты или не ты, вроде как ты. Думаю, может, ты ключи забыла, вот спустилась к тебе.

– Здравствуйте, Вера Ивановна. Так и есть, я действительно не могла найти ключи, – другого ответа не пришло на ум, – но уже нашла. Спасибо.

– Маша! Мои соболезнования… Страшное горе! Боже мой, как же…

– Вера Ивановна, спасибо, – перебила я её, не желая слушать жалостливые речи в свой адрес. – Я пойду тогда?

– Ну так и я тоже домой обратно сейчас, за тобой же спустилась. Пойдём вместе, я тебя провожу.

Поднявшись по лестнице, не проронив больше ни слова, мы попрощались кивком головы, а я осталась стоять перед дверью, решаясь на следующий шаг. Руки так сильно дрожали от волнения, что я не могла даже ключ вставить в замочную скважину. Собралась, глубоко выдохнула, открыла замок, зашла, захлопнула дверь, и кровь в жилах будто застыла. Всё было на своих местах, как в тот трагичный день: замершая на месте, я разглядываю Любины вещи, разбросанные в коридоре: тапочки с цветочками, ботинки, её любимый розовый пуховик, в котором я не разрешила ей пойти в кино, заставив надеть ненавистную дублёнку. Прошла на кухню: на полу валялся ноутбук и рабочие документы, будь они прокляты, а на столе стояли два стакана, так и не убранные после последнего завтрака с дочкой… Я закрыла глаза, вспоминая в очередной раз нашу утреннюю ссору с Любой в тот день, и вновь предстал её образ в сознании: с лохматой головой и в старой пижаме, что смотрит своими бездонными голубыми глазами в самую мою душу и просит моей любви и защиты… Я ужасная мать! Самая отвратительная в мире! С этими мыслями я пошла в комнату Любы и легла в её кровать. Уткнувшись лицом в Любину подушку, я пыталась уловить дочкин запах. На постели я нашла её волосинки, которые я бережно собрала в ладонь, целуя и прижимая их к груди. В слезах, укрывшись одеялом, с плюшевым медведем в обнимку – я уснула через какое-то время.

Кто-то сильно колотил в квартиру, когда я открыла глаза. За окном было светло, я проспала всю ночь, чего не было давно. Я побежала в коридор и услышала доносившийся голос мужа за дверью:

– Маша! Открывай! Я знаю, ты дома! У меня нет ключей! Открывай!

На цыпочках подкралась посмотреть в глазок – Олег показался мне пьяным. Я не видела его со дня похорон, и сейчас был точно не лучший момент для встречи.

– Открывай, дура! Я даже слышу тебя отсюда! Ну ничего, жди! Ключи найду и вернусь! Я тебе всё скажу! Ты мне ответишь за дочь!

Я отошла от двери и встала у окна на кухне, чтобы проследить, как он выйдет из подъезда и куда направится. Стук прекратился, через пару минут Олег скрылся за домом. Первое, что пришло мне в голову – срочно позвонить маме и предупредить её, чтобы не открывала, если тот придёт к ней за мной или ключами. Но я даже не помнила, когда держала телефон в руках последний раз. Что делать?! Выходить на улицу было рискованно, не хотелось столкнуться лицом к лицу с мужем в случае, если он меня где-нибудь за углом поджидал. Безуспешно обежав квартиру в поисках телефона, решила подняться к соседке сверху, чтобы позвонить, благо, мамин номер я помнила наизусть. Стучусь.

– Кто там?

– Вера Ивановна, это я, Маша, соседка с 74 квартиры, откройте, пожалуйста.

– А, Машенька, – медленно открывая дверь, было обрадовалась мне она. – Заходи, пожалуйста, заходи.

– Снова здравствуйте. Простите, что беспокою. Я телефон потеряла, и мне очень срочно маме надо позвонить. Можно вашим телефоном воспользоваться?

– Да-да, конечно! Сейчас пойдём посмотрим, где там мой мобильник. Ты, может, чаю хочешь?

– Нет, спасибо! Вера Ивановна, извините, мне надо скорее позвонить.

– А, поняла-поняла. Бегу-бегу! Вот, милая, держи!

Набираю номер и выхожу из квартиры, чтобы соседка меньше слышала и не испугалась.

– Алло? – прозвучал спокойный мамин голос.

– Алло! Мама! Привет! Ты только не волнуйся сразу. Тут Олег пьяный в квартиру ко мне рвался. Я его не пустила. Боюсь, к тебе может припереться. Смотри, не открывай! Он, когда выпьет, сама знаешь, не контролирует себя…

– Маша, Маша, – пыталась перекричать меня мама. – Погоди ты с Олегом. Сегодня же 40 дней у Любочки! С тобой связаться невозможно. Мы тебя все ждали с восьми утра – и не дождались. Как же так, дочка? Я молчу да молчу, ну это совсем не по-людски.

– Мама, не кричи! Я знаю, что сегодня 40 дней, – оправдывалась я, с ужасом осознавая, что с утра я не успела даже опомниться, и это вылетело из головы. – Не по-людски… В этом мире всё не по-людски… Не хочу я видеть никого. Зачем мне приходить надо было? Для меня, что один день, что 40 дней, что 100 – разницы нет. Я скорбеть по Любе и корить себя за эту трагедию буду всю мою оставшуюся жизнь. А встречаться с нашими так называемыми родственниками, которые ребёнка не видели толком никогда, у меня нет ни малейшего желания. Где были все эти дяди и тёти, когда она родилась, когда мы в больницах лежали с ней, когда дни рождения праздновали? Хоть кто-то звонил, интересовался нашей жизнью? На кой чёрт все мне они нужны сегодня? Посмотреть, как все качают головами в поисках виноватых в пожаре, или обсудить кто какую компенсацию заплатит, или послушать упрёки, как можно было отпустить дочь в 9 лет одну с чужими людьми в кино? Вот это я считаю не по-людски. Всё. Хватит. Не хочу обсуждать, – голос задрожал, покатились слёзы.

– Маша, дочка… – вздыхала горестно мама. – Ну помяни хоть одна там Любочку.

– Хорошо, мам. Ты, главное, Олегу дверь не открывай.

– Маша, – услышав, наконец, меня, встрепенулась она, – да ведь Олег приходил на поминки. Он исчез после трагедии, конечно, я сама удивилась, что он пришёл. Но что ж я, не могу же не пустить через порог зятя и родного отца Любочки в такой день?

– Мама, ну что ж ты мне сразу не сказала?

– Не успела я тебе сказать ещё, значит, – ты мне рта не даёшь раскрыть.

– А он пьяный уже был?

– Да нет, трезвый, нормальный был. Он поел молча, выпил стопку водки и ушёл.

– Ой, мама…

– Дочка, ну не пугай ты так меня! Не убьёт же он тебя! Приходи ко мне, если его боишься. Жила месяц, ещё поживи.

– Да нет, я тут останусь лучше… И прости, что тебя разволновала ещё больше. И прости, что не пришла.

– Ничего, дочка, переживём…

– А что касается Олега, найдёт он запасные ключи или нет, но хоть, глядишь, протрезвеет немного. Вернётся, значит, поговорим с ним. Мы, как никак, муж и жена ещё.

– Правильно, Машенька. Поговорите, поговорите. Вы сейчас так друг другу нужны. Горе, оно объединяет.

– Ладно, мам… Давай прощаться. А то соседка уже долго ждёт, и так неловко.

– Ты от Веры Ивановны что ли звонишь?

– Да. Я только её тут и знаю. Я не смогла свой телефон найти.

– Ну иди ищи тогда. Вере Ивановне привет передай.

– Хорошо. Пока. Целую.

Вернулась домой в ожидании и страхе, что снова придёт Олег. Пытаясь себя успокоить, я подумала, что, даже если драться будет, так мне и надо. Хотя не от его рук сдохнуть бы хотелось.

Заварила себе кофе в чашке, которую Люба мне подарила на последний день рождения. «Это я тебе купила подарок, но денег мне занял папа», – сказала она мне на ухо в тот день. «Кукушка моя, как же я люблю тебя, невинная моя крошка…» – говорила я вслух, крепко сжав кружку в руках. Доставая сахарницу с полки, я увидела банку Нутеллы, любимое лакомство дочки, что я разрешала ей есть только по выходным. Какая же я дурная! Из-за бессмысленных мною придуманных правил воспитания так часто лишала ребёнка маленьких удовольствий. Почему я была такой жесткой с ней? Бедный мой ребёнок. Вечно я её ограничивала в простых радостях жизни: «то нельзя, это нельзя» – твердила я изо дня в день, кричала на неё, наказывала, обижала за непослушание. Я не заслуживала иметь дочь, вот Бог и забрал её у меня… 40 дней назад… Растирая слёзы по лицу, взяла банку Нутеллы, чашку с кофе и пошла в комнату Любы… Здесь было самое подходящее место для поминок, в её розовом плюшевом мире, где ещё пахло ею, где были её вещи, фото, грамоты, тетрадки, игрушки, где я грезила, будто она жива, будто она со мной… Перебирая дочкины вещи, я вспоминала, как она любила танцевать. Я часто включала песню «Любочка» группы «Маша и Медведи» из 90-х, под которую она скакала на кровати, убеждённая, что поют про неё. Заглатывая столовыми ложками шоколадную пасту, я притащила ноутбук и врубила на полную громкость:

 
Синенькая юбочка,
Ленточка в косе.
Кто не знает Любочку?
Любу знают все.
Девочки на празднике
Соберутся в круг.
Ах, как танцует Любочка…
 
 
Liebe, Liebe
Amore, Amore
Либо, либо
Любовь.
 

Я уливалась слезами и пела во всю глотку, будто пыталась докричаться до небес…