Русское

«Господи помилуй, Господи помилуй», – время от времени едва слышно шептала она.

Однажды, отходя от иконы, она заметила высокого священника с темной бородой, который ласково посмотрел на нее и промолвил:

– Отец наш любит всех чад своих, но более всего тех, кто согрешил и раскаялся.

И Янка, чувствуя, что он заглянул ей в душу, ощутила, как на глазах у нее выступают горячие слезы. Склонив голову, девушка быстро вышла из храма.

А всего несколько дней спустя она познакомилась с молодым мужчиной.

На первый взгляд, в нем не было ничего примечательного. Она предположила, что ему года двадцать два – двадцать три, он был немного выше среднего роста, с каштановой бородкой. Скулы у него были высокие, глаза – миндалевидные, карие. Она обратила внимание на его руки, сплошь в мозолях, однако с изящными, сильными, но чувствительными, сужающимися к кончикам пальцами. Ногти у него, в отличие от большинства ремесленников, были аккуратно подстрижены. Вида парень был серьезного и казался несколько задумчивым.

Когда она впервые увидела его, тот тихо стоял у иконы, погруженный в благоговейное созерцание, но стоило ей подойти к двери, как он тотчас же прервал молитвы, и она мысленно улыбнулась.

Он немного отстал, пропустил ее вперед, давая ей выйти первой, а потом догнал и зашагал рядом с нею.

– Ты что же думаешь, нам в одну сторону? – не без лукавства улыбнулась она.

– Со мной безопаснее. А тебе куда?

– В Неревский конец.

– И мне туда же. Там мой хозяин живет.

С ним и вправду было безопасно.

Оказалось, что он раб. Родом он был мордвин, пленен во время набега, когда ему было двенадцать. Звали его Пургас. С пятнадцати лет он служил богатому новгородскому купцу, который отдал его в учение плотнику.

Они расстались у постоялого двора, но перед тем он узнал, что она каждый день приходит в маленькую деревянную церковь, где полюбила молиться.

Поэтому она почти ожидала увидеть его там на следующий день. Однако ее весьма удивило, когда он достал из-за пазухи маленькую игрушку, которую сам и смастерил. Это был крохотный, не больше его руки, вырезанный из березы челнок, с гребцами и с парусом.

Выполнен он был столь совершенно, что на мгновение у нее перехватило дыхание, ведь крошечная резная лодочка напомнила ей работы брата.

– Это тебе, – сказал он и стал настаивать, чтобы она оставила игрушку себе.

В тот день он снова проводил ее до постоялого двора.

После этого они стали часто встречаться. Он всегда был добр к ней, чаще слушал, чем говорил, и вскоре она обнаружила, что ему свойственна какая-то робость, сдержанность, которая пришлась ей по нраву.

Когда они бродили по улицам города, он иногда останавливался, указывая ей какую-нибудь особую деталь, на которую она иначе не обратила бы внимания: умелую резьбу, наличники вокруг окон или просто ту точность и опрятность, с которой были по углам соединены венцы тяжелых бревен.

Янка узнала, что существуют десятки способов рубить избы. Бревна можно было обтесать круглыми или квадратными, их можно было положить так и эдак, при помощи врезок и врубок. То, что для нее виделось бесконечным рядом прочных, довольно грубых деревянных домов, спутнику ее представлялось чередой сложных головоломок, которые он и сам мог решать и которыми можно было залюбоваться, проходя мимо.

– Есть столько способов построить обыкновенную избу, что и не перечесть, – сказал он ей. – И искусным новгородским плотникам все они ведомы.

Однако, хотя он высоко ценил этот город и знал в нем каждый дом, Янка вскоре обнаружила, что Пургас тоскует по родным лесам своего детства.

– Мы жили в лесах, почти на самом берегу Волги, – поведал он ей. И все вспоминал о деревьях и травах своих родных краев. О зданиях и сооружениях он говорил как истинный мастер, но стоило ему упомянуть о своих лесах, как на лице его появлялось выражение мечтательной отрешенности, и она преисполнялась к нему жалостью.

Но самое большое потрясение она испытала на четвертый день их знакомства. Она стала в церкви перед иконой, изображающей Христа, который держал в руках открытую книгу, где были написаны какие-то слова.

– «Судите не по наружности, но судите судом праведным», – вслух прочитал Пургас.

Она в изумлении воззрилась на него:

– Ты тоже умеешь читать?

– Да, научился здесь, в Новгороде.

Мордвин, лесной житель, а ведь умеет грамоте.

В этот миг Янка приняла решение.

Тем вечером она отправилась к боярину Милею и рассказала, чего хочет.

– Что ж, – промолвила она под конец, – ты получил от меня все, чего желал. Помоги мне, боярин?

К ее удивлению, он добродушно улыбнулся. И даже дал ей несколько полезных советов.

– Ну-ка, повтори имя того торговца и напомни, где он живет, – сказал он. И добавил: – Но ты же не знаешь наверняка, захочет ли этого он?

Она кивнула головой.

– Думаю, да, – ответила она.

На следующее же утро, не теряя времени, Милей все устроил.

– Разумеется, мне это влетит в копеечку, – криво усмехнувшись, заметил он. – Впрочем, попы одобрят. Не зря же говорится: «Не церковь построй, а сиротку пристрой».

Янка поняла, что он способен на добрые поступки, ведь знатные и могущественные любят явить себя щедрыми, великодушными.

Потому, встретившись этим вечером с Пургасом возле церкви, она спросила:

– Ты женишься на мне? Мой господин выкупит тебя, если хочешь.

Он был потрясен.

– Я б мечтал, – признался он, – но я же раб, я боялся…

– Но есть условия, – продолжала она. Их она обдумала очень и очень тщательно, и сам Милей довольно неохотно научил ее, как поступить. – Мы уедем из города и поселимся поблизости от моей деревни, но не боярскими холопами, – быстро добавила она. Янка твердо знала, что именно этого она не хочет. – Мы будем свободными. Поселимся на княжьей земле и станем платить кортому одному лишь князю.

Несмотря ни на что, она хотела быть поближе к отцу. Если что-то случится, по крайней мере, она будет рядом. Но ни селиться с ним в одной деревне, ни работать на барина Милея она не собиралась.

– Что ж, переходи на черные земли, – сказал ей Милей, – неподалеку от Русского есть княжьи угодья, и как раз на черноземе. Князь будет рад, что нашлись крестьяне, готовые пахать его землю. Он предложит хорошие условия, прокормитесь как-нибудь…

А теперь, услышав все это, Пургас, к ее удивлению, рассмеялся. Жениться на Янке он хотел больше всего на свете.

– Значит, решено, – заключил он.

Оставалось одно.

– Есть еще кое-что, – начала она, запинаясь, не поднимая глаз.

Он подождал.

– Когда-то, уже давно… – Она помедлила. – Я тогда была совсем девочкой… На деревню напали татары, и один из них…

Он уставился на нее, поначалу не понимая, к чему она клонит, а потом нежно привлек ее к себе и поцеловал в лоб.

Спустя два дня они уехали вместе с Милеем, который позволил присоединиться к его поезду, во вторых санях.

Когда наконец они добрались до места на Клязьме, откуда река поворачивала в сторону Русского, он расстался с ними.

На протяжении совместного путешествия он был с ними холоден и неприступен, как и подобает боярину со смердами, которые немногим лучше рабов. Но на прощание подозвал к себе Янку.

Он вложил ей в руку две гривны, и в его бесстыдных, хитрых глазах на мгновение мелькнула нежность.

– Жаль, что не оставила дитя, – прошептал он.

А потом уехал.

Спустя день после того, как они добрались до Грязного, началась оттепель.

1262

Боярин Милей ждал.

За рекой время от времени поднимались бледные столбы пыли, клубясь по только что сжатому полю. Сияющее небо отливало синевой. Вдалеке, высоко-высоко, виднелись несколько прозрачных, редеющих облачков. Верхушки леса на горизонте окутывала розоватая дымка.

Было очень сухо, в воздухе чувствовался запах полыни; не ощущалось ни дуновения.

Весь год в земле русской царила напряженность. Милей боялся грозы, что могла разразиться каждый миг.

А в это самое утро в сельце Русское и вправду чуть было не случилась беда. Не окажись он там, двоих мытарей-магометан непременно убили бы. Он нисколько в этом не сомневался. Только когда он пригрозил изгнать крестьян со своей земли, они отступили и поутихли.

«Но они мне этого точно не простят», – мрачно улыбнулся он.

Сейчас все они собрались в большом сарае, загружали мешки с зерном на телеги мытарей. Он по-прежнему вполуха прислушивался, не донесется ли оттуда какой подозрительный звук.

«Жаль, конечно, что эти мытари – нехристи», – вздохнул он.

А ведь сбылось все, что он предсказывал по поводу татар, все, до мельчайших подробностей. Все сложилось именно так, как он предрекал этим новгородским купцам десять лет тому назад.

Татары захватили северо-восток. Хотя они позволили князьям править и дальше, но ввели всеобщую перепись и призыв в войско; северные земли поделили на тьмы, тысячи, сотни и десятки, подобно тому как прежде это было сделано в землях Киевских. И с этим приходилось только мириться.

Даже Новгород вынужден был покориться и платить татарам дань: и Господин Великий Новгород оказался унижен.

Князь Александр прискакал вместе с татарскими сборщиками налогов и сам помогал им получать дань с населения. Если местные жители сопротивлялись, он подавлял беспорядки.

Милей улыбнулся. До чего же хитер этот Александр!

Он понял, как задобрить татар; использовал их для того, чтобы отодвинуть своего дядю и брата, и теперь сделался сильнейшим, могущественнейшим правителем на землях русских.

Он даже носил восточный шлем, дар татарского хана.

Может быть, русские его и не любили, но его политика отличалась не только хитростью, она была мудра.

Русские одни не могли победить татар.

– Вспомните, что случилось с его братом Андреем, – повторял он тем, кто называл Александра предателем. – Сражаться-то сражался он с татарами, да только разбили его войско и разграбили половину городов на Суздальщине.

Случилось это десять лет тому назад, и до сих пор не было забыто.

А если русским попросить помощи у чужеземцев?

– Тогда вспомните о безрассудном князе галицком, – настоятельно советовал он.

Этот князь с юго-запада, заигрывавший с папой, оказался еще более безумным, чем предсказывал Милей. Сначала он получил княжеский венец из рук папы. Потом стал искать сторонников. И кого же выбрал? Языческие литовские племена с севера, которые постоянно вторгались в западнорусские земли в надежде спастись от тевтонских рыцарей. Князь литовский на какое-то время принял католичество, и вместе они бросили вызов татарам.

И чем же все это кончилось?

Татары сокрушили галичан и заставили их напасть на литовцев. Потом они потребовали, чтобы князь галицкий снес все свои укрепления. Государи на Западе, как обычно, не вмешивались; литовский князь вернулся в язычество. А еще он слышал, что этим летом литовские язычники напали на совершенно беззащитные теперь Галицко-Волынские земли.

– Ему и его княжеству пришел конец. Если бы Александр попытался пойти войной на татар, – говорил он, – они отобрали бы одну половину его земель, а вторую заняли бы немцы.

Александр проявил мудрость.

А еще он был коварен!

Такова была политика татар: никогда не ущемлять Церковь. И Александр, служивший татарам, приблизил к себе митрополита Кирилла.

– И видит Бог, теперь все попы и все монахи за него горой. Люди ненавидят Александра, но каждый раз, как приходят в церковь, слышат от попов, что он герой и спаситель земли Русской. Попы его теперь даже Александром Невским величают, как будто эта маленькая стычка со шведами на реке Неве, случившаяся бог весть когда, еще во дни его юности, спасла всю Русь.

Что ж, попы правы, и их славословия хорошо согласовались с делами века сего – боярина это забавляло.

Да, по поводу татар он не ошибся. Они завладели здесь всем, и только дурак отказался бы с ними сотрудничать.

Он, Милей, сотрудничал с татарами и с Александром Невским больше десяти лет.

А еще он прибегал к интригам. Козни стоят дешевле битвы.

Когда брат Александра, по непостижимо счастливому стечению обстоятельств, ненадолго сел князем во Владимире, один безрассудный боярин прислал ему письмо, в котором намекал, что Андрей-де тайно злоумышляет против татар. Милей тотчас же переслал это письмо Александру. Спустя год Александр занял престол брата, а до Милея дошла весть, что ему покровительствуют и новый правитель, и татары.

С тех пор он многократно удостаивался небольших милостей.

Однако вынужден был признать, что в последнее время дела его шли не столь блестяще.

Пока в Сарае правил хан Батый, Милей без труда сотрудничал с татарами. Однако с недавних пор в Сарае правил новый хан, магометанин.

Нельзя сказать, чтобы сей новый хан притеснял Русскую церковь, такого не было. Однако он позволил магометанским купцам взимать дань с суздальских земель, и те решили содрать с данников семь шкур. Тех несчастных, кто не мог заплатить налог, обратили в рабство, а по всей округе, от Владимира до Мурома, приходили вести о бунтах.

Раз в кои-то веки Милей посочувствовал народу. Не так надо было проворачивать подобные дела. Но что ж, о выгоде забывать нельзя.

– Смотрите, чтобы все имения под Муромом заплатили, что требуют, полностью, – наставлял он сыновей. – А я поеду прослежу, как платят дань в Русском.

Именно этим он и занимался сегодня утром.

Однако у него были и другие причины приехать в Русское в этот июльский день.

Ведь, если ему посчастливится, он заключит самую удачную сделку в своей жизни.

А она навсегда изменит судьбу Русского.

Осуществив свой замысел, он передаст дела сыновьям, ведь с возрастом управлять имениями было все труднее.

С тревогой ожидал Милей появления татарина.

Тихий человек лет сорока – сорока пяти, он приехал ближе к вечеру. Судя по его платью и по великолепному коню, на котором он прискакал, тотчас можно было понять, что он богат и занимает высокое положение. Впрочем, он прибыл один, без сопровождающих, вооруженный только монгольским луком и арканом, прикрученным к луке седла.

Он был облачен в темно-красный шелковый кафтан и носил широкополую китайскую шляпу.

Только одна деталь его облика вызывала удивление. На шее его, на серебряной цепочке, висел маленький серебряный крест.

Ибо Петр-татарин принял христианство.

На самом деле, ничего необычного в этом не было. Государство монголов не знало официальной религии. Преодолев гигантское расстояние на своем пути из Монголии по Евразийской равнине, они встречали множество влиятельных религий, от буддизма на Востоке до ислама и христианства на Западе.

Среди них было и древнее несторианское христианство, которое, отрезанное богословскими расхождениями от Запада, распространилось из Персии шестьсот лет тому назад. Несториане основывали свои общины даже в далеком Китае.

Именно эта полузабытая несторианская церковь породила великую средневековую европейскую легенду о расположенной на Востоке сказочной стране, где властвует могущественный христианский правитель, внушающий благоговейный трепет исполин.

Это была легенда о пресвитере Иоанне.

В детстве Милей верил в нее. Но на самом деле легендарное царство пресвитера Иоанна представляло собой всего-навсего основанную в древности общину, каковых немало знали народы Востока.

Сам сын Великого хана Батыя принял христианство из рук еретиков-несториан.

На Руси некоторые татары также перешли в православие, подобно тому как в землях далее к востоку многие приняли закон Магомета. В Сарае находилась резиденция русского епископа. Все знали, что целое семейство важного татарского чиновника в северном городе Ростове крестилось в православие.

Но даже при этом Милей, познакомившись с новым татарским чиновником и узнав, что баскак несколько лет тому назад тоже принял православие, был весьма удивлен.

Боярину случалось вести дела с баскаком, и он считал Петра-татарина проницательным и хитроумным, но немногословным и сдержанным человеком.

«Какой бы нам, – заметил Милей в беседе со своими сыновьями, – прок получить от моего приятельства с этим татарином-христианином?»

В течение нескольких месяцев он старательно обхаживал и улещивал Петра. Он немало разузнал о татарине. Милею стало известно, что Петр крестился по предложению ростовского управителя. «Есть там такие ханские слуги, что веруют в Христа. Не сказать, что самоглавнейшие, но все же почет свой имеют, а татарские власти считают, что это полезное дело, ежели кое-кто из начальства исповедует веру той страны, которой татары правят. Поэтому я думаю, Петр-татарин может быть нам полезен», – объявил он своей семье.

Первый замысел пришел ему в голову, когда он узнал, что у татарина есть незамужняя дочь.

Старший сын Милея уже был женат, и пока у него родились две дочери. Младший же его сын, красивый юноша по имени Давыд, был холост.

– Как ты на это посмотришь? – спросил он сына. – Я видел девицу, она недурна собой. У этого баскака Петра, судя по всему, немалое состояние. А еще говорят, и полезные связи у него есть.

Некоторые русские князья к тому времени уже успели жениться на татарских княжнах.

– Наши предки на ком только не женились, от саксонок до половчанок, – с усмешкой добавил Милей. – Что б и тебе не жениться на татарке?

Существовали и другие соображения.

До Милея дошли слухи, что татары собираются идти войной на юго-восточные земли, на Кавказ.

– Они хотят напасть на Азербайджан, – сказал он юноше. – Я знаю, ты же не прочь поучаствовать в таком набеге, да и добычу можно там захватить богатую. Если породнишься с татарином, сможешь рассчитывать на высокие посты и покровительство.

Сын не возражал, и, к удивлению Милея, Петр-татарин тоже с легкостью согласился на этот брак.

Сыграли свадьбу. Татарин дал за дочерью немалое приданое. Перед ними открывались радужные перспективы.

Но Милей никак не мог ожидать удачи, которая вскоре ему выпала.

Два месяца тому назад, в начале лета, к нему обратился Петр и объявил:

– Я намерен пожертвовать деньги на небольшой монастырь с несколькими монахами и маленькую церковь. Можешь посоветовать мне подходящее место?

Монастырь! Даже Милей не осознавал, сколь богат татарин и сколь глубоко проникся он христианскими истинами.

– Через две недели, – заверил его Милей, – я, пожалуй, сыщу потребную тебе землю.

Разумеется, это был просто дар небес. Он быстро подсчитал свою выгоду и лихорадочно принялся за дело.

Именно этого не хватало ему в Русском.

На протяжении многих лет он делал все, что мог, чтобы обустроить это сельцо, но мало преуспел. Теперь в Русском стояла маленькая деревянная церковь; население удвоилось. Однако крестьяне в последние десять лет упорно не желали платить дань татарам, и потому Милею стало все труднее находить надежных поселенцев, особый успех ему не сопутствовал.

Если в деревне появится монастырь, туда потянутся люди, а за ними рано или поздно придет торговля.

Он приобрел в этой местности огромные земли, нераспаханные лесные угодья, и получал небольшой доход от продажи лесных богатств: мехов и дикого меда. Поначалу он думал продать Петру часть своих лесов.

– Но его это не устроит, – сказал Милей Давыду. – Он говорил, что ему нужна хорошая, плодородная земля, а такая в Русском есть только на восточном берегу, где залегает чернозем.

И тут боярина Милея осенило. Он спешно послал гонца с письмом к самому Александру Невскому. В письме Милей пояснил, что требуется монастырю, а что – ему лично, а также почтительно напомнил, какие услуги он оказал Александру в прошлом и как помог ему прийти к власти.

Вскоре гонец доставил ему ответ. Просьба его была уважена, но с одним условием.

«У великого князя много других дел. Не докучай ему более», – значилось в ответном письме.

Этого было довольно.

– Смотри, – сказал Милей Давыду, – за весьма умеренную цену он продаст мне надел чернозема прямо к северу от Грязного, и этот участок земли в два раза больше того, что есть у нас в Русском. – Он потер руки. – Если смогу продать татарину землю под монастырь по высокой цене, то получу достаточно, чтобы купить участок, что предлагает мне великий князь, а своих денег нисколько не потрачу!

Думая об изяществе этого хода, он улыбался, испытывая почти наслаждение.

Потому-то он с радостью приветствовал татарина-христианина и проводил его к себе в дом.

– Я тебе все это место покажу утром, – пообещал Милей. – Думаю, оно придется тебе по вкусу.

Он поведал Петру-татарину, что утром крестьяне чуть было не взбунтовались.

– Конечно, сельчанам-то невдомек, что ты сюда приехал заключать со мной сделку, – пошутил он. – Небось видят тебя – и душа в пятки уходит.

Петр медлительно кивнул, но не улыбнулся.

– В Суздале и в других городах вспыхнули многолюдные бунты, – предупредил татарин. – В Муроме пока тихо, а я дал страже строгие указания, как себя вести. Но завтра, если начнутся беспорядки, мне придется вернуться. Хан будет в ярости.

– Александр Невский все уладит. Хан ему верит, – самонадеянно произнес Милей.

– Хан никому не верит, и никто не может считать себя в безопасности, – холодно произнес Петр.

Услышав эти слова, Милей поежился, словно от холода, и более чем когда-либо прежде порадовался, что породнился с этими жестокими правителями.

Им подали свежую речную рыбу, сласти и мед. Милей делал все, чтобы поднять гостю настроение.

На следующее утро они выехали пораньше осматривать землю. Милей с гордостью показал Петру плодородный чернозем на восточном берегу. Татарин прошелся по маленькой деревушке и понял, что Милей действительно предложил ему лучшую землю.

– Хорошее место для маленького монастыря, – согласился он. – Для начала пожертвую денег на маленький монастырь с десятком монахов и небольшую церковь. Но со временем он расширится.

Милей кивнул.

– Что ж, выходит, купишь? – с улыбкой спросил Милей.

– А сколько ты за нее просишь?

Милей назвал свою цену.

Она оказалась несколько выше, чем ожидал Петр, но не чрезмерно высокой. Милей был достаточно разумен, чтобы не показаться алчным.

– Хорошо, – согласился Петр.

И, к восторгу Милея, достал кожаный кошель, набитый золотыми монетами, и тотчас же, прямо на месте, заплатил ему.

– Теперь она моя, – заключил Петр.

– Твоя, – подтвердил Милей.

Петр стал садиться на коня.

– Ты у меня не погостишь?

Татарин покачал головой:

– Время-то какое беспокойное… Я хочу вернуться в Муром к завтрашнему дню.

Милей кивнул.

– Все равно, – произнес он, почти не задумываясь, – я составлю купчую крепость на имение.

Этот шаг представлялся ему столь очевидным, что вопрос Петра его поразил:

– Какую-такую «купчую крепость»?

Милей открыл было рот, хотел объяснить, но потом передумал.

Татарин поглядел на него с любопытством:

– Купчую крепость?

Неужели этот умник не знает, что в земле русской всю собственность надобно подтверждать купчими?

Внезапно на Милея снизошло озарение: а и правда, зачем это нужно?

Ведь монгольский аппарат управления, каким бы эффективным и беспощадным он ни был, оставался изолированным и замкнутым. Монголы проводили перепись, чего не делал прежде ни один русский правитель, и разделяли русские земли на тьмы, и собирали налоги. Но этим все и кончалось. Система их управления работала бесперебойно, однако никак не проникала вглубь русской жизни с ее обычаями и традициями. Этот неглупый татарин, христианин, дочь которого вышла за русского, до сих пор оставался чужеземцем в покоренной стране. Возможно, он и не стремился узнать ее. Он не имел никакого представления о купле-продаже земли у русских и о русских законах.

Он только что заплатил за землю, но без купчей крепости она ему не принадлежала.

«Я должен отдать ему землю, – быстро подумал Милей. – А если он когда-нибудь узнает, что я должен был составить купчую…» Однако он помедлил. А что, если из этой сделки можно выжать еще что-нибудь? Надо бы об этом хорошенько поразмыслить. Если сомневаешься, затягивай дело.

– Возвращайся в Муром, – с теплой улыбкой сказал он. – Мы обсудим купчую потом, при встрече.

Петр тронул поводья и поскакал прочь.

– Ты там этим мерзавцам спуску не давай! – крикнул Милей ему вслед, а затем повернул коня и поехал назад в деревню, унося свой кошель золота.

В Грязном в то утро тоже чуть было не пролилась кровь.

Только Янке удалось предотвратить убийство.

Двое купцов-мусульман в сопровождении десятка стражников прибыли в село на трех телегах. Появились они явно не в лучшем настроении.

Монгольская администрация позволяла им собирать столько, сколько им заблагорассудится, при условии, что они передают заранее оговоренную долю хану. Они ожидали получить прибыль, но пока только несли убытки.

Накануне сбор дани в Русском прошел неудачно. Боярин Милей подумал, что его присутствие не дало крестьянам напасть на мытарей. На самом деле, зная, что Милей состоит в родстве с татарином, купцы из осторожности выдвинули в Русском вполне разумные требования. Теперь они должны были как-то восполнить то, что потеряли из-за своей снисходительности.

Для начала они намеревались отыграться на маленькой деревушке Грязное, населенной свободными смердами.

– Мы это сельцо обдерем как липку, – решили они, подъезжая к цели своего путешествия.

И все утро именно этим и занимались.

К этому времени деревушка разрослась до пятнадцати дворов общины.

В последние годы община добилась некоего умеренного благополучия, и все благодаря человеку, которого сельчане выбрали деревенским старостой, – Пургасу, мужу Янки.

С тех пор как они поженились, скромный плотник, освобождение которого она сумела устроить, не переставал ее удивлять.

В первый раз она удивилась, когда они построили избу в Грязном и она повесила в углу маленькую иконку. В тот же день он тихо прошел в угол и повесил прямо над иконой венок из березовых веток.

– Зачем это? – изумленно спросила она. – Это же поганый обычай.

Он минуту смотрел на нее не без смущения, а потом признался:

– Я не христианин.

– Нас же поп перед образами венчал!

Обвенчались они еще в Новгороде, как раз перед отъездом.

Он мягко улыбнулся.

– Тогда мне казалось, что это не важно.

Ей и в голову не приходило спрашивать своего милого, какой тот держится веры. Разве они впервые встретились не в церкви?

– Это я за тобой туда пришел, – признался он.

– И ни словом не обмолвился! – раздраженно воскликнула она.

– Я боялся тебя потерять, вот и промолчал, – промямлил он.

Она вспомнила, что и сама его обманула. Выходит, они оба солгали из боязни потерять любовь другого. Это были прочные узы.

– Значит, тебе сейчас надо креститься, – сказала она.

Однако, к ее удивлению, он отказался.

– Наши дети будут христиане, а меня уж оставь поклоняться, кому хочу, – объявил он. – В Новгороде я порядком на христиан насмотрелся, – не без горячности добавил он.

Она понимала, что его бегство в деревню вместе с ней было для него возвращением к корням. И действительно, глядя, как он обустраивается в маленькой общине на княжьей земле, Янка не могла не заметить, что он странным образом переменился.

По временам он напоминал едва ли не лесное существо, духа или демона чащи. Он совершенно неподвижно замирал на берегу реки, словно бы небрежным жестом тыкал острогой в воду, а когда вытаскивал, на острие билась рыба: все это время Янка, лежавшая на берегу и внимательно смотревшая в воду, не замечала решительно ничего. Срывал с березы сухую чагу, растирал в руках, высекал кресалом малую искру – и вскоре в берестяной трубочке точно сам собою занимался огонек. Он умел находить сухие сосновые корни, которые горели без искр, и всевозможные целебные растения.

Он довольно быстро напивался пьян, но во хмелю никогда не буйствовал, а всегда засыпал. Ссорились они только, когда он настаивал, чтобы она разрешила ему есть зайчатину, настрого запрещенную Церковью.

– Я поклоняюсь Нишке-пазу, – говаривал он жене. – Нишке-паз не столь велик, как твой Бог, но обитает в небесных чертогах, и все земные боги повинуются ему.

Пургас любил лес и реку так, как не способна была полюбить она, и Янка это сознавала. Он прикасался к дереву, словно к живому существу, наделенному чувствами и разумом. Она вспомнила, как когда-то сама хотела стать белой березкой и едва ли не сливалась с деревцем.

«А ведь для него весь мир – что мне была та березонька», – вздыхала порой Янка.

Такова была древняя религия – обожествление природных сил и северных лесов, и мудрая жена решила более не корить своего мужа-язычника за то, что он не верует в Христа.

Она водила детей в Русское, в тамошнюю деревянную церковку, а он не возражал, и у нее от этого делалось тепло на душе.

Ее отец нашел себе наконец жену, и Янка была этому рада. Вскоре после того, как они приехали в Грязное, он пришел их проведать, отвел ее в сторонку и вложил ей в ладонь кошель с серебряными монетами, который привез с юга.

«Думаю, Кий уже не вернется, – сказал он, – а значит, все это твое».

Она поняла, что так он пытается загладить свою вину перед нею, они помирились, и с тех пор между ними установились дружеские отношения.

Она показала монеты Пургасу, и тот внимательно их осмотрел. Он объявил, что некоторые отчеканены в Константинополе и очень древние. Часть были русские, времен Мономаха. Но несколько монет его удивили.

– Вот это вроде бы написано славянскими буквами, – сказал он, – но что вот это такое?

По краю монеты были выбиты странные, похожие на восточные письмена.

– Кажется, я видел такие на одной иконе, – припомнил он.

Эти монеты когда-то отчеканили в Польше, на них виднелись надписи на славянском и древнееврейском языках, ведь в Польше издавна существовала хазарская община.

Деньги они спрятали под пол. Кто знает, когда они понадобятся?

Пургас оказался не только хорошим охотником; он неутомимо трудился на земле, и вскоре они зажили в достатке. Жаловаться ей было не на что.

Лишь одно в муже раздражало Янку. Это была та же глубоко укоренившаяся привычка, о которой говорил ей староста, когда они только приехали в Русское; и ее муж-мордвин ни в чем не отличался от своих славянских односельчан. Он упорно не желал заботиться о будущем.

«Прямо одни вороны летают», – повторял он, когда она заставляла его принять какое-нибудь решение. Он считал, что каждое лето, каждую зиму, каждый день надо прожить осторожно и осмотрительно, так, будто они последние.

Однажды после одной подобной ссоры он ушел в лес и вернулся с тушей убитого оленя.

– Вот и оленюшка, поди, тоже думал, как зиму прозимует, – мягко сказал он ей, – а зря думал.

– Но мы же не звери лесные! – нетерпеливо возразила она.

На это он только улыбнулся и пожал плечами.

Она все равно его любила. Он подарил ей троих детей и настоящее счастье. Односельчане его уважали.

И по крайней мере раз в год управляющий боярина Милея предлагал им от имени своего господина на все более и более соблазнительных условиях перейти к нему и взять в кортому землю в Русском.