Тьма между нами

Глава 4
Нина

Провожаю Мэгги наверх. Она медленно, шажок за шажком, поднимается по лестнице. Наблюдаю, как напрягаются мышцы жилистых рук, когда она хватается за перила, помогая себе преодолеть ступеньки. За два последних года Мэгги заметно сдала и теперь уже не так уверенно стоит на ногах, как раньше, будто боится, что, двигаясь быстрее, потеряет равновесие и упадет. Но я здесь, рядом, у нее за спиной, чтобы подхватить ее в любой момент, если это случится.

Взрослея, большинство из нас смиряется с тем, что рано или поздно придется осознать свою беспомощность перед временем и просто наблюдать за угасанием родителей. Я – не исключение. Несмотря на все, что произошло между нами, мне тяжело принять неизбежный факт, что однажды ее не станет. Иногда я стою с закрытыми глазами у подножия лестницы, ведущей к ней на чердак, и слушаю, как она ходит по спальне и читает вслух, – возможно, это помогает ей заполнить мучительную пустоту в комнате.

Однажды я сказала ей, что еще на этом свете она превратилась в привидение, блуждающее по дому. Ответом был смех и обещание всегда, даже из могилы, следить за мной. Ответ не без злорадства, но, как ни странно, ее слова принесли успокоение. Уж лучше жить в доме с мстительным духом, чем одной. Одиночество пугает меня больше всего на свете.

Мы добираемся до верхнего этажа, и Мэгги сворачивает налево, в ванную. Дверь там до конца не закрывается, однако она несколько раз пытается плотно пригнать ее, видимо, забыв, что ничего не получится. Сажусь на верхнюю ступеньку и слушаю, как течет вода из крана. Она набирает ванну, как всегда по вторникам. Четкий распорядок защищает нас от неприятных неожиданностей. Однако временами Мэгги совершает глупости и отклоняется от сценария – например, как сегодня, попытавшись украсть штопор. В такие моменты у меня опускаются руки – мы словно топчемся на месте или даже делаем шаг вперед и два назад.

Вернувшись домой, я включила погружной нагреватель – естественно, не на полную мощность, а только чтобы немного подогреть воду. Содержание дома и так бьет по карману, а доходов, кроме моей зарплаты и ее пенсии, нет. Государственное пособие на отопление закончилось еще несколько недель назад – январь и февраль выдались на редкость холодными. После Пасхи наступит лето, и отопление можно будет почти не включать.

– Я принесла тебе новую книгу.

За дверью слышится громыхание – Мэгги залезает в ванну и отвечает:

– Спасибо.

– Оставлю у тебя в спальне.

Спускаюсь на второй этаж и возвращаюсь с книгой. На обложке – контур тела, какие полицейские обычно рисуют мелом на месте преступления. Почему ей нравится такое мрачное чтиво? Что откликается в ее черной душе?

Кладу книгу на прикроватную тумбочку и подхожу к окну. На улице никого. За окнами у соседей мерцают телеэкраны. Интересно, что там сейчас идет. Наверное, сериалы. Когда я была маленькой, мы вечерами обязательно включали «Улицу Коронации» или «Жителей Ист-Энда». Мы – это я и мама, конечно. Папа в это время читал газеты или проектировал здания у себя в кабинете.

Из соседнего дома выходит Луиза и забирает что-то из багажника. В свете фонаря замечаю округлившийся живот – мама права: она явно беременна. Машинально обхватываю себя, словно во мне тоже зреет новая жизнь, но, конечно, это не так. Это невозможно. Мое чрево – никому не нужный сломанный механизм, где не достает важных деталей. Я отдаю себе в этом отчет, однако тоска не утихает.

В небе горит оранжево-лиловый закат. Хорошо, что темнеет все позже. Я откладывала пособие по уходу за больной матерью и недавно порадовала себя: купила садовый стол и четыре стула, сделанные из чего-то под названием «ротанг»^[6]. Скоро их должны привезти. Конечно, можно было бы сэкономить и взять комплект поменьше – гости к нам все равно не ходят, – но один стул смотрелся бы слишком сиротливо.

На мгновение я представляю, как мы с Мэгги, словно нормальная семья, ужинаем в саду теплым летним вечером… И сразу одергиваю себя: после того, что произошло сегодня со штопором, об этом даже думать не стоит. Слишком опасно.

Судя по часам, она в ванне уже пятнадцать минут; вода, должно быть, совсем остыла. Направляюсь к двери и замечаю ее очки для чтения на прикроватной тумбе. Рядом с ними что-то блестит; приходится подойти, чтобы присмотреться. Так и есть: снова ее глупости. Под футляром для очков спрятана пружина из матраса. Если б кончик не торчал наружу, я бы в жизни не заметила – хитро придумано. Я довольна своей проницательностью, но расстроена очередным актом неповиновения. Что ж, придется отомстить. Скошенным концом пружины откручиваю крошечный винтик, которым одна из дужек прикреплена к оправе, кладу и то, и другое себе в карман, а очки аккуратно возвращаю на место.

– Ты закончила? – спрашиваю я из-за двери.

– Надеваю ночнушку, – отвечает Мэгги, и я снова слышу громыхание металла.

Через минуту она появляется в коридоре, чистая и сияющая. Я провожаю ее в спальню. Она шаркает к окну.

– Подними ногу, – прошу я, и, привычная к установленному порядку, Мэгги повинуется.

Достаю ключ из кармана и открываю замок, сковывающий колодки у нее на щиколотке. Цепь с тяжелым стуком падает на пол. Меняю ее на другую, более короткую, и снова поворачиваю ключ. Ей нельзя покидать спальню.

– Я почистила твое ведро, – напоследок сообщаю я, оглядываясь в угол комнаты, где стоит синяя пластиковая бадья с рулоном туалетной бумаги. – Увидимся через пару дней.

Вечером надо будет приготовить ей завтрак и обед и оставить у двери. С ужином разберусь, когда приду с работы, – подождет.

Запираю ее на замок и останавливаюсь у лестницы с закрытыми глазами. В этот момент я сама себе противна. В письме Шарлотты Бронте, одной из моих любимых писательниц, я прочла такие слова: «С врагами я сама справлюсь, но избавь меня, Боже, от друзей»^[7]. Интересно, относится ли это к членам семьи…

ЧАСТЬ II

Глава 5
Нина

Автобус номер семь довез меня до станции, на которой раньше был рыбный рынок Нортхэмптона. Старое здание снесли и на его месте выстроили уродливую громадину из кирпича и стекла. Однако до сих пор, стоит мне вдохнуть поглубже, кажется, будто я чувствую резкий запах морепродуктов, навсегда застрявший между прошлым и настоящим.

Прохожу через пустую рыночную площадь, мощенную грубым булыжником. Подумать только: раньше это унылое серое пространство было сердцем города… Три дня в неделю здесь бурлила жизнь и продавалась всякая всячина вроде дешевой одежды, тканей, кормов для животных, музыкальных записей, овощей и фруктов. А теперь даже в самые оживленные дни лотки с товарами не занимают и половины площади.

Не спеша направляюсь к библиотеке – до начала смены еще четверть часа, так что можно не торопиться. Спускаюсь по истертым каменным ступеням, по которым за полуторавековую историю здания прошаркала не одна тысяча ног. Прежде чем приняться за работу, надо зайти в подвал, в служебное помещение, чтобы бросить пальто и сумку. Снова прикладываю пропуск, толкаю тяжелую дверь, миную коридор и привычно желаю коллегам доброго утра.

Внизу уже все в сборе: двенадцать человек, не считая меня, – кто-то моложе, кто-то старше. Как ни странно, люди до сих пор считают, что в библиотеках работают лишь тихие тетушки в очках, с тугими пучками на затылках, в старомодных кофтах и удобных туфлях на плоском ходу. Сидя за массивными столами, они ругают посетителей за шум и штрафуют за нарушение сроков возврата. А если каким-то чудом среди них и попадаются мужчины, то лишь унылые, лишенные чувства юмора бородатые девственники в вельветовых куртках и клетчатых рубашках, до сих пор живущие с родителями.

Естественно, все это полная чушь. Да, на работе мы говорим тихо и обожаем книги. Но это вовсе не значит, что у нас в жизни больше ничего нет.

Как всегда в начале рабочей недели, мы делимся новостями. Даниэла показывает свежие синяки над грудью – следы неудачного приземления на подвесной канатной дороге в парке развлечений. Стив, забежав на пять минут, хвастается очередной татуировкой на предплечье; правда, из-за плотного слоя вазелина и намотанной сверху пищевой пленки разглядеть рисунок не представляется никакой возможности. Тем не менее, я говорю, что получилось здорово. Джоанна играет в рок-группе, а Пит, хотя ему хорошо за пятьдесят, увлекается йогой.

Когда Дженна интересуется моими выходными, я отвечаю, что провела их с мамой – та требует постоянного присмотра. Дженна сочувственно улыбается, словно понимает, о чем я. Хотя куда уж ей…

Многие из нас отработали здесь не один год. Мы часто шутим, что из тюрьмы за непредумышленное убийство выпускают быстрее. С одними коллегами я приятельствую, с другими просто здороваюсь, но ни с кем не враждую. Мэгги как-то поинтересовалась, не чувствую ли я себя одинокой без друзей-сверстников. Да, поначалу это меня сильно тяготило, однако жизнь, к счастью, умеет преподносить приятные сюрпризы. И я способна хранить их в тайне.

За единственным исключением, я никого не подпускаю к себе слишком близко. Если не хочешь страдать от разочарований, не стоит заводить привязанностей. Предательство – самая обыденная вещь: обычно его совершают без всякого злого умысла, просто потому что подвернулась более заманчивая возможность. На собственном горьком опыте я убедилась, что полагаться нельзя даже на самых близких.

Мы приступаем к работе, появляются первые посетители. Подъезжает фургон с новыми поступлениями. Стив прикатывает тележку с коробками: книги надо распаковать, наклеить штрих-коды, отсканировать и занести в каталог, незарезервированные издания – отложить. Я вызываюсь расставить их по полкам.

У нас тысячи книг, сотни стеллажей, и я знаю их все как свои пять пальцев – успела изучить за восемнадцать лет. Хотя с того момента, как я сюда устроилась, библиотечное дело здорово изменилось, я всегда шла в ногу со временем и даже получила несколько повышений. Я к ним не стремилась и уж тем более их не выпрашивала – они случались сами собой. У меня нет амбиций. Нет, я не оправдываюсь; я действительно не из тех, кому интересна карьера.

Аккуратно, бережно и строго по алфавиту расставляю новые книги на соответствующие полки, немного даже сама удивляясь собственной скрупулезности: ведь вскоре посетители начнут копаться в них, словно на последней в мире гаражной распродаже.

На тележке осталась одна книга, поэтому я направляюсь к секции «Войны и история Британии», куда если и заглядывают редкие посетители, то исключительно накануне годовщин крупных битв. Достаю из кармана канцелярский нож, выдвигаю лезвие, вырезаю страницу с магнитной биркой и прячу книгу в другой карман. Одно из преимуществ моей работы состоит в том, что я могу отбирать самые интересные новинки. Этот экземпляр я заберу сегодня после смены домой. Просто положу в сумочку и пронесу через турникет – даже сигнализацию отключать не придется.

Естественно, я могу, как и остальные, взять любую книгу по абонементу, но мне не нравится возвращать то, что оказалось у меня в руках. Раз уж что-то попало ко мне в дом, оно должно там остаться. Не думайте, я не из тех сумасшедших, кого показывают по телевизору, – живущих, словно кроты, в квартирах, заваленных горами мусора. Вот у Мэгги, кстати, есть склонность к такому накопительству. Пока пару лет назад я не расчистила подвал, он напоминал свалку. Однако ее книги, даже давно прочитанные, у меня не поднимается рука выбросить. Так что они навсегда останутся на полках в моем доме и будут медленно желтеть и пылиться, забытые и никому больше не интересные.

* * *

В животе урчит. Часы над стойкой показывают время обеда. По пути в подвал я замечаю пожилую женщину с пенсионерской клетчатой сумкой на колесиках. Даже на расстоянии ощущаю исходящий от нее резкий старческий запах; от него во рту остается неприятный горький привкус. Приходится даже на несколько секунд задержать дыхание. Старушка сидит одна за столом – видимо, другие посетители тоже не в восторге от такого соседства.

У нее седые всклокоченные волосы до плеч, мутные голубые глаза и грубая, обветренная кожа. Одежда грязная и затасканная. Не знаю имени старушки, но вижу ее здесь регулярно, особенно зимой, когда она забивается в глубину зала и греется там у чугунных батарей. Снимает шарф, носки, туфли и раскладывает их поверху, чтобы сберечь хотя бы немного тепла, когда настанет время возвращаться на неумолимый уличный холод. Берет обычно самые слезливые и душещипательные любовные романы, читает запоем, по несколько за раз, – видимо, пытаясь запастись наряду с теплом и чужим счастьем.

Достаю из шкафчика нехитрый обед – сосиску в тесте, красное яблоко, бутерброд с ветчиной и сыром, банку лимонада, – упаковываю все в пакет, возвращаюсь наверх и кладу на стол рядом со старухой. Когда до нее доходит суть происходящего, она поднимает на меня благодарный взгляд, и на секунду – клянусь – мне кажется, будто я вижу Мэгги. Ничего не говоря и не дожидаясь благодарности, отхожу.

– Не стоит подкармливать голубей. Они разносят заразу, – замечает Стив, когда я прохожу мимо. Он видел, что я сделала.

– Не могу смотреть на чужие страдания, – отвечаю я и выхожу на улицу, чтобы купить себе обед.

Не представляю, какие потери довели эту женщину до такой жизни. Зато точно знаю, каково это, когда мир вдруг слетает с привычной оси.

Глава 6
Нина

Двадцать пять лет назад

Тяжелые учебники громыхают об пол, когда я скидываю с плеча школьную сумку. Стаскиваю уродливые черные туфли, заталкиваю их в шкаф под лестницей и мчусь наверх в спальню, чтобы переодеться в треники и футболку. Может, школьная форма и приучает мелких к порядку, но подросткам-то она точно ни к чему.

– Привет! – кричу я, сбегая вниз.

Ответа нет.

Странно: входная дверь была не заперта, да и мама никогда не задерживается в больнице дольше половины третьего. Ей, видите ли, не хочется, чтобы я возвращалась в пустой дом, как когда-то приходилось ей. От моих протестов, что мне уже почти четырнадцать и я не спалю все дотла, если пару часов посижу одна дома, она лишь отмахивается.

Беру пульт и включаю детский канал, чтобы не так скучно было делать домашку: программы там, конечно, для мелюзги, но как фоновый шум сойдет. Папа уверен, что это только мешает и не дает сосредоточиться. Я не согласна. Девочки, в отличие от мальчиков, способны выполнять несколько задач одновременно. Научный факт! Сама прочитала в журнале для подростков. Там врать не станут. К тому же мне сегодня надо лишь дописать сочинение о сестрах Бронте, а я их обожаю. Хотя истории про девочку-детектива Мелори Тауэрс и подростковые романы Джуди Блюм мне нравятся не меньше. До начала «Соседей» точно успею, а если повезет и папа задержится на работе, то еще и «Домой и в путь» посмотрю – он ненавидит австралийские сериалы.

Обычно к этому времени всегда приходит мама, чтобы спросить, как прошел день, а я бормочу односложные ответы и прошу не мешать. Однако сегодня ее почему-то нет. Меня начинает одолевать любопытство, и я отправляюсь на поиски. Ее нет ни на кухне, ни на втором этаже, ни на недавно отремонтированном чердаке. Кстати, помимо чердака, мы недавно переоборудовали подвал, не став, как остальные соседи, возводить оранжерею. Папа говорит, что такая переделка гораздо выгоднее и при продаже дома в ближайшие несколько лет все затраты с лихвой окупятся. Я прошу его устроить мне там спальню; он пока не поддается, но я своего добьюсь. Как всегда.

Выглядываю из окна в сад и наконец замечаю маму. Она стоит у бельевой веревки с полотенцем в руках и не двигается, словно видеокассету поставили на паузу. Я стучу ей, однако она не оглядывается и даже не вздрагивает. Странно.

Когда я спускаюсь в кухню, она уже там. Глаза у нее красные и опухшие, как у меня весной во время цветения трав.

– Ты не слышала, как я вернулась?

Она улыбается в ответ, но без обычной теплоты, вымученно, через силу – как я, когда получаю на день рождения или Рождество дурацкие подарки.

– Всё в порядке? – спрашиваю и тут же понимаю, что вряд ли хочу получить честный ответ.

– Подожди минутку, сейчас закончу с бельем и вернусь, – говорит мама с деланым спокойствием, таким же фальшивым, как и ее улыбка.

Она ведет себя странно, и мне это не нравится.

Я наблюдаю, как мама развешивает на веревке полотенца, кухонные тряпки, пушистые коврики из туалета и ванной. И это вся ее стирка? Меня одолевает тревога. Наконец мама возвращается и подзывает меня к себе на кухню. Усаживает за стол, опускается рядом, достает платок из рукава и вытирает глаза.

– Мне кое-что надо тебе сказать, – начинает она. – Это касается твоего отца.

У меня внутри все холодеет, и к горлу подступает тошнота. Я так быстро зажимаю ладонью рот, что сводит губы. Теперь понятно… На прошлое Рождество миссис Пек вызвала Сару Коллинз к себе в кабинет с урока географии и сообщила, что ее отец попал в аварию на мотоцикле. Так Сара и сидела там, пока мама не приехала и не забрала ее домой. Теперь она наполовину сирота.

Папа – это мой мир, я не хочу – не могу! – жить без него.

– Он умер?

Мама качает головой. Значит, есть надежда.

– Нет. Боюсь, мы больше не будем жить вместе, – говорит она и кладет руку мне на плечо. Даже через футболку я ощущаю ее холод. – Когда ты была в школе, он сказал, что уходит от нас.

– Почему?

Слезы наворачиваются у меня на глаза, а голос дрожит.

– В последнее время мы плохо ладили.

– Но зачем ему уезжать?

– Он считает, что так будет лучше.

– И где он собирается жить?

– В Хаддерсфилде.

– Где?

– В двух часах езды отсюда.

– Когда я его увижу?

– Не знаю. Думаю, не скоро. Он оставил адрес, по которому можно писать.

– Не собираюсь я ему писать! Хочу его видеть, сейчас же!

Мама крепко сжимает мою руку. Я понимаю, что, возможно, она лишь желает меня успокоить, но отчего-то это пугает меня еще больше.

– Вы разведетесь? Родители Марка Ферна разошлись, и теперь он живет с мамой, а отца видит только по выходным. Это несправедливо…

– Знаю, дорогая, знаю.

Мама не может сдержать слез и плачет вместе со мной. Ее рука снова тянется к моей, но я отдергиваю ее, прежде чем она успевает меня коснуться.

– Это несправедливо! – кричу я. – Почему он не дождался меня и не сказал все лично?

– Наверное, побоялся, что не справится.

– Я хочу жить с ним!

Мама вздрагивает, ее глаза темнеют – она явно не ожидала от меня такого удара, а мне хочется нанести его в ответ на ту боль, которую она мне причинила.

– Ты сможешь пожить с ним во время каникул, когда он обустроится на новом месте.

Мой взгляд падает на стол, и я понимаю, что он накрыт на двоих. Не на троих, как раньше! Меня захлестывает гнев, и одним рывком я смахиваю на пол всю посуду и приборы. Они грохочут и разлетаются на осколки. Теперь мама выглядит напуганной.

– Ненавижу тебя! Ненавижу! – кричу я, чтобы хоть как-то выплеснуть боль. – Зачем ты его отпустила? Это ты виновата!

Выбегаю из комнаты и слышу ее шаги у себя за спиной. Не дожидаясь, пока она меня догонит, взлетаю по лестнице и захлопываю за собой дверь в спальню. Падаю на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, разражаюсь слезами.

Она поднимается ко мне лишь через час и стучит перед тем, как войти. Я демонстративно отворачиваюсь, делая вид, что мне совершенно нет дела ни до нее, ни до приготовленного ею ароматного куриного пирога с подливкой. Слежу в зеркале, как мама ставит поднос на стол и поворачивается, чтобы уйти, не сказав ни слова.

– Почему? – не выдерживаю я. – Ведь вы никогда не ссорились, все делали вместе, казались по-настоящему счастливыми…

– Казаться – не значит быть. Вырастешь – сама поймешь. Можно прожить с человеком годы и искренне любить его, но так никогда по-настоящему и не узнать.

Все это пустые фразы. Я чувствую, что она недоговаривает.

– Почему ты не боролась? Ради меня!

– Ничего, мы вместе, и у нас есть наш дом. Наша жизнь останется такой же, как прежде, я обещаю.

– Нет! Без папы все будет не так!

Мама открывает рот, чтобы возразить, но мне надоело ее слушать. Я закрываю глаза и не говорю больше ни слова, пока она не уходит. Потом беру со стола блокнот и пишу папе письмо, требуя, чтобы он немедленно вернулся домой или хотя бы позвонил. Я знаю, он меня послушает, ведь я его «единственная девочка». Сколько себя помню, он всегда меня так называл. Он не оставит свою «малышку» одну.

Вечером мама надписывает конверт, наклеивает марку и обещает опустить письмо в почтовый ящик утром по дороге на работу. Если папа не позвонит завтра, я напишу ему еще раз. Пусть знает, что еще не поздно передумать и вернуться. Уверена, мама примет его без колебаний.

Когда я ложусь в кровать, мама приходит снова, опускается рядом, обнимает меня, и мы тихо плачем вместе. Последнее, что я помню перед тем, как заснуть, – она целует меня в макушку и просит ее простить.

– Пожалуйста, не надо ненавидеть меня, – шепчет она.

– Не буду, – обещаю я.

Что бы я ни наговорила ей в сердцах, я не могу ее ненавидеть. Она же моя мама.