Тридцать дней тьмы

Хотя со времени приземления прошло всего два часа, сумерки уже начали сгущаться, и наступала темнота. Ханна вспомнила, ей где-то приходилось читать, что день здесь в это время года длится недолго, но чувствовала себя не вполне готовой к тридцати дням тьмы. Тяжело вздохнув, она в очередной раз посмотрела сквозь грязное окно на окрестности, желая оценить пейзаж. У нее возникло смутное ощущение, что в сумерках здесь еще красивее.

Друг с другом они так и не заговорили. Элла была всецело сосредоточена на дороге, а также слушала радио – некий мужчина говорил что-то по-исландски. Ханна различала какие-то обрывки знакомых слов, но общий смысл был ей непонятен. Она не стала брать на себя инициативу начать беседу – так и не овладела искусством произносить дежурные любезности в достаточной мере для того, чтобы без мучительных пауз поддерживать общение с незнакомым человеком. Светская беседа. И как ее ведут люди? Вместо этого она стала думать о том, что читала. Об Исландии. О Хусафьордуре. В деревушке всего около тысячи двухсот жителей из тех трехсот шестидесяти тысяч, что обитают во всей Исландии. Теплоснабжение, а также выработка большей части используемого электричества происходят за счет геотермальной энергии. Другими словами, это страна с весьма устойчивым, стабильным развитием. Когда-то Хусафьордур жил исключительно за счет рыболовства, однако теперь еще одним источником дохода стал туризм.

Исландия всегда представлялась Ханне страной, жители которой, пусть и в легкой степени, страдают манией величия; что являлось тому причиной – вулканы, водопады или саги, – она не знала. Однажды ее пригласили на вернисаж одного исландского художника, писавшего миниатюрные литографии, и среди собравшихся она оказалась единственной датчанкой. Весь вечер она провела в компании, где говорили исключительно по-исландски, хотя все прекрасно знали английский, а большинство и датский. Нельзя сказать, чтобы по отношению к ней кто-то вел себя недружелюбно, нет, напротив, ей кивали и любезно улыбались. А будучи немногословной, Ханна и сама редко чувствовала себя частью общества. Если бы в тот вечер ей удалось увидеть со стороны безмолвную саму себя, она наверняка сочинила бы увлекательную историю о том, кто она такая. Потягивая красное вино, она сидела и слушала, не понимая ни слова, однако при этом ощущая, насколько присутствующие переполнены чувством гордости. Не той характерной для датчан гордости, основанной на комплексе нации-лилипута и гласящей: «Мне необходимо самоутвердиться». Нет, эта гордость, основанная на уверенности в себе, казалась у них врожденной. То, что в нулевые эта чрезмерная самоуверенность обернулась безответственной финансовой политикой и шальными инвестициям и грозящими ввергнуть вулканический остров в пучину бедности, стало обратной стороной медали.

«Хусафьордур» – значилось на табличке, к которой они подъехали. В темноте трудно было окинуть взглядом весь поселок целиком, однако Ханне удалось разглядеть стоящие на порядочном расстоянии друг от друга дома, которые как бы отделяли равнину от морского побережья. Она также констатировала, что построена деревня была во время экономического подъема шестидесятых со всеми атрибутами характерной для них малопривлекательной бетонной архитектуры. Да, не таким в ее представлении было идиллическое гнездо писателя. А каким, спрашивается? Глиняной хижиной с покрытой мхом и лишайником крышей, как на почтовых открытках в аэропорту? Они обогнали подростка, катящего на велосипеде без фонарика, проехали мимо закрытой бензозаправки. Все признаки провинции. Зазвонил ее телефон. Это был Бастиан.

– Ну что?

– На завтрашний утренний билеты закончились, но вечером в 20.00 можешь вылететь рейсом SAS с промежуточной посадкой в Осло. Место было найти трудно, так что имей в виду, расходы на эту прогулку будут вычтены у тебя из гонорара.

– Какого еще гонорара?

– Ладно, прекрати. Так ты летишь или нет?

Джип подъехал к дому, стоящему на отшибе посреди поля. Элла заглушила мотор. Ханна попыталась рассмотреть объятое тьмой и тишиной жилище Эллы. Построенный из дерева двухэтажный дом был старше своей хозяйки и, по мнению Ханны, слишком велик для одного человека. За обрезом крыши в небе висел полумесяц и виднелось усыпанное звездами небо. Ей вдруг пришло в голову, что вот уже много лет она толком не видела звезд. В городе легко забываешь, что они вообще существуют.

В телефоне раздалось покашливание.

– Кредитка у меня в руках, а палец готов нажать на клавишу. Так что, мне подтверждать заказ билета?

В голосе Бастиана звучали нотки недовольства.

Ханна взглянула на дом, подумала о том, какие новые неизвестные возможности для нее все это может открыть. Прошло мгновение. Она сделала глубокий вдох и внезапно ощутила прилив спокойствия.

– Ладно, не подтверждай. Получишь ты через месяц свой детектив.

Открыв дверцу, она вышла из машины.

6

Чтобы войти в дом, ключ Элле не потребовался. Сначала Ханна подумала, что дверь дома не заперта по причине забывчивости пожилой дамы, однако по той непринужденности, с которой хозяйка пригласила ее войти внутрь, она поняла, что дом не был заперт вовсе не случайно. Хусафьордур был тем местом, где никому и в голову не приходило запирать свои двери. Элла небрежно скинула свою кофту на комод и, как показалось Ханне, прямо-таки скользнула из узкой прихожей в помещение, которое, по-видимому, служило гостиной. Сама Ханна с трудом втащила свой чемодан внутрь и скинула пальто и туфли, разместив их соответственно на крючке и на полу. И то, и другое отлично вписалось в прихожей, как будто было тут всегда. Она принюхалась к запахам жилья – пахло каким-то необъяснимым уютом. Ханна прошла вглубь дома, ступая по полу, покрытому толстым ковром, и втянула чемодан, колеса которого оставляли за собой следы.

– Þetta er mitt heimili^[8].

Элла сделала жест рукой, демонстрируя гостье свое жилище. Ханна огляделась по сторонам. Конструкция дома была простой: несущие деревянные столбы от пола до крыши, которую поддерживали поперечные балки. Обитые досками стены были выкрашены в синий цвет, потолок – в белый. Ханна решила, что и пол здесь наверняка тоже деревянный; он был устлан огромным, от стены до стены, толстым ковром. Очевидно, Элла очень любила этот ковер – либо исходя из эстетических соображений, либо поскольку он прекрасно согревал ноги. Почувствовав, как ее пальцы погружаются в мягкую желто-коричневую шерсть, Ханна подумала, что, скорее всего, решающим было последнее обстоятельство. Помещение оказалось просторным и совмещало в себе гостиную и кухню; тут также было выделено место для швейной машинки. При дневном свете здесь наверняка было весьма светло, поскольку на две длинные стены приходилось четыре окна с фрамугами. Разумеется, не могло быть и речи ни о какой экономии тепла – ноябрьский холод с легкостью проникал внутрь сквозь такие окна. Ханна поежилась и заметила батарею, регулятор стоял на максимуме. Она вспомнила, что за счет избытка термальной энергии в стране исландцы могут отапливать свои дома практически бесплатно. Тем не менее Элла разожгла небольшой камин и поворошила объятые пламенем дрова специальными щипцами, что вызвало сноп искр, на которые она не обращала никакого внимания. Понемногу по комнате разлилось тепло, и Ханна почувствовала, как тело ее блаженно расслабилось. Приглядевшись, она стала обращать внимание на интересные детали интерьера. Кресло-качалка, изготовленное отнюдь не в нашем, да и не в предыдущем веке, древние орудия труда, деревянные и металлические, украшающие собой стены. Было здесь и нечто, похожее на выставленную напоказ сокровищницу какого-то коллекционера: застекленный шкаф, наполненный фигурками слонов, изготовленными из фарфора, стекла и дерева. Ханна подошла поближе к шкафу, содержимое его, по-видимому, собирали в течение целой жизни. Фигурки были самыми разнообразными – абстрактными, натуралистичными, карикатурными. Одна из них в особенности привлекла внимание Ханны. Это был слон-самец, вырезанный из какого-то неизвестного ей дерева в строго реалистической манере. Хобот его свисал до самой земли, задняя правая нога согнута, как будто он отдыхал. Ханне показалось, что вид у него печальный.

– Minn uppáhalds.

Ханна вздрогнула, обернулась и обнаружила, что Элла стоит прямо у нее за спиной. Она с недоумением посмотрела на свою хозяйку. Элла взяла лежащую на столе газету, ручку и написала на полях:

– Мой любимец. Я купила его в Индии.

Ханна удивленно взглянула на нее:

– Ты была в Индии?

Элла снова принялась писать:

– Я пабывала во многих странах. Люблю слонов. Они могут переносить целые семьи.

Ханна еще раз обвела взглядом комнату и внезапно поняла, что ее беспокоит. Отсутствие фотографий.

– У тебя нет детей?

Элла покачала головой и написала:

– К сожалению.

Однако Элла вовсе не выглядела расстроенной. Знаком предложив Ханне подождать, она ненадолго удалилась, а когда вернулась, в руках у нее был портрет подростка. Ханна взяла фотографию и с откровенным любопытством принялась ее разглядывать; вообще-то она не любила снимки посторонних людей, которые были по какой-то причине дороги ее знакомым, но изображение этого мальчика чем-то необъяснимо ее притягивало. Ей понравилась вовсе не внешность: светлые волосы, темные брови и характерные для исландцев высокие скулы делали его красивым, но не более. Если что и поразило ее на фотографии, так это его манера держаться. Никакого кокетливого позерства, то, что в нем привлекало в первую очередь, можно было определить как спокойную уверенность в себе. А еще его взгляд. Глаза у него были такие же зеленые, как у Эллы, и смотрели они пронзительно, требовательно. Элла кивнула на портрет:

– Frændi.

– Друг?

Снова отрицательное покачивание головой. Элла немного подумала, словно извлекая из глубин памяти нужное датское слово, затем взяла газету и написала на полях:

– Племянник. Тор.

Ханна понимающе кивнула.

– Он живет тут, в поселке?

Кивок в сопровождении еще одной строчки:

– Вся моя семья живет здесь.

– Это ведь здорово.

Элла пожала плечами, Ханна не совсем поняла, как следует толковать ее жест. Собственно говоря, Ханна была с ней полностью согласна: если бы с ней самой в такой крохотной деревушке проживали все члены ее семьи, она бы уже давно спрыгнула с «Круглой башни»^[9]. Отрадно сознавать, что у тебя есть родители – где-то там, на расстоянии, а также сестра, – и лучше бы она жила где-то еще подальше, чем в Рингстеде^[10]. Встречались они только по торжественным поводам или в случае каких-нибудь неожиданных событий, все же прочие контакты по общему молчаливому согласию прервались уже много лет назад. Никаких особых причин для этого не существовало – просто все они были настолько разными, что это не могли компенсировать никакие родственные узы. Прекрасно понимая, что думать так непозволительно, Ханна все же довольно часто фантазировала, что было бы, если бы сестры, ее мужа, их детей, а также ее собственных родителей вовсе не существовало. Тогда бы она смогла ощущать себя абсолютно свободной, ни на секунду не задумываясь о том, как они сидят в трясине своих садово-огородных частных домиков и судачат на ее счет. Она знала, что все они называют ее пропащей. Племянница проболталась, сама не понимая значения слова. Знала также, что никто из них не удосужился прочесть ни единой ее книги. А кроме того, дети у сестры уродливые. Разумеется, говорить так напрямую было не принято, однако она уже много раз намекала на это. Однажды даже будучи не пьяной.

– Моя комната наверху?

Ханна показала на лестницу. Элла выглядела слегка разочарованной. Быстро достав из выдвижного ящика коробку конфет, а из шкафа кулек с кофе, она продемонстрировала их Ханне. Та поблагодарила кивком, однако затем отрицательно покачала головой. Она устала и, несмотря на любезность хозяйки, чувствовала, что впечатлений на сегодня уже достаточно. Интересно, кстати, а как с завтрашним днем? Предложение конфет и кофе все еще будет в силе? Ханна вовсе не была настроена сейчас на долгий разговор с Эллой, тем более что все свои реплики та писала на краях старых мятых газет. Сложно беседовать, когда общение получается, так сказать, односторонним. А познакомиться с человеком без нормального разговора представлялось Ханне задачей близкой к невыполнимой. Кроме того, в чемодане у нее лежало несколько бутылок красного вина, и мысленно она уже множество раз с момента прибытия откупоривала одну из них.

Элла с конфетами и кофе в руках снова вопросительно посмотрела на нее.

– Нет, спасибо, я невероятно устала, да и вещи распаковать не мешало бы. Надо подготовиться, ведь уже завтра мне предстоит масса работы.

Произнеся последнюю фразу, Ханна сама себе удивилась: она вовсе не должна оправдываться и объясняться, лукавить по поводу соблюдения трудовой дисциплины. Тем не менее у нее было такое чувство, что она Элле все-таки что-то должна. Пожав плечами, Элла отложила в сторону кофе и конфеты и повела Ханну вверх по лестнице. Как все в этом доме, она была массивной, прочной, сделанной из дерева, и слегка пахла старым кораблем.

В небольшой мансарде, прямо над кроватью, висело распятие. Ханне показалось, что у пронзенного копьем Иисуса какой-то особо страдальческий вид. На картине, висящей справа от него, похожей на сувенир из какой-то католической страны, была изображена целомудренно молящаяся Дева Мария. Ханна кивком поприветствовала своих будущих соседей по комнате.

– Ты религиозна?

Отрывистый ледяной смешок прозвучал в ответ настолько неожиданно и резко, что Ханне пришлось приложить немалое усилие, чтобы не вздрогнуть. Элла схватила блокнот, который Ханна только что выложила на ночной столик. Ханна потянулась было за ним, однако опоздала: полистав тетрадку и найдя чистый листок, Элла нацарапала какую-то фразу и показала ей страницу:

– Может, я и стану религиозной, когда появится религия, которая будет презнавать женщин. А от вида проткнутых копьем голых мужчин мне просто спокойнее спать по ночам.

Ханна усмехнулась и кивнула на картину. Может, с Эллой у нее гораздо больше общего, чем ей поначалу казалось?

– Ну, а как же Дева Мария?

Элла улыбнулась, как бы давая понять, что и сама считает все это глупостью, и написала:

– Тор привез ее дамой для миня из Испании. Он был уверен, что я висьма набожная.

– А тебе жаль было его разубеждать?

Элла кивнула. Резко развернувшись, как будто вспомнила что-то, она открыла старый бельевой шкаф, порылась в нем, достала два полотенца и положила их на застеленную кровать.

– Спасибо.

Подумав о непочатой бутылке красного вина, Ханна переступила с ноги на ногу. Элле пора было уходить.

– Что ж, я действительно очень устала. Спасибо тебе.

Элла выдвинула ящик ночного столика. Ханна, откровенно говоря, уже начала терять терпение. Ну а теперь-то, что? Элла извлекла из ящика книгу в твердом переплете и вложила ее в руки Ханне.

– Hrafnkels saga Fresgoða.

Ханна с удивлением посмотрела на книгу: обложка цвета морской волны, золоченые буквы датского названия, изображение средневекового всадника на лошади, вставшей на дыбы. «Сага о Равнкеле Фрёйсгодесе». Она повертела ее в руках, ощупала. Элла начала писать в блокноте:

– Ты пишешь книгу об убийстве. В исландских сагах гаварится об убийствах, мести, чести. Лутчие в мире истории. Исползуй их.

Прочитав написанное, Ханна ощутила легкое раздражение. Ну разумеется! Пожилая дама пытается всучить ей готовые сюжеты, да еще из исландских саг. Как будто сама Ханна не в состоянии ничего придумать, как будто Элла в этом лучше нее разбирается. И почему, скажите на милость, Элле вздумалось писать в ее блокноте? Ведь это ее святая святых, ее сокровищница, проверенный и близкий друг. Ханна выхватила блокнот из морщинистых пальцев и, демонстративно повертев в воздухе сагу в богатом переплете, со снисходительной усмешкой заметила:

– Большое спасибо за плодотворную идею. Я непременно полистаю это на сон грядущий.

Поняв намек, Элла попятилась к двери. Она покосилась на блокнот, но поняла, что данное средство коммуникации отныне ей недоступно. Напоследок она изобразила на лице характерную улыбку, которая на всех языках мира означает одно: «скажи, если тебе что-то понадобится». Ханна улыбнулась в ответ: нет, ей ничего не нужно. И прежде всего подсказок относительно сюжета книги. За свою писательскую жизнь она успела усвоить, что почти у всех окружающих есть свои замечательные идеи по поводу сюжета, а многие даже пытались использовать ее для претворения этих идей в жизнь. Однако она вовсе не механизм для записи чужих идей. Вдохновение непременно посетит ее. Ханна закрыла за Эллой дверь и опустилась на кровать, чувствуя себя усталой настолько, что даже желанное красное вино пить расхотелось.

Ощущая всем телом некое беспокойство, Ханна лежала без сна на слишком мягкой, вызывающей раздражение кровати, и созерцала царящую за окном тьму. Побаливала спина – по-видимому, с ней начинаются проблемы. Распятие она сняла и положила в ящик ночного столика, а вот изображение Марии почему-то оставила. Может, нравилось сознавать, что кто-то на тебя смотрит? Она заворочалась, стараясь отодвинуться от углубления в матрасе. Так о чем же будет этот детектив? Она отправилась в Исландию без единой мысли на этот счет – вероятно, считала, что идеи появятся, стоит ей только приехать сюда. Но вот она уже прибыла на место и даже успела поселиться, а искры вдохновения как не было, так и нет. Что-то связанное с убийством. И с тем, кто его раскрывает. Так просто. Она снова заворочалась. Ох! Она лежит тут в этой ненормально мягкой постели и пытается что-то придумать. Между тем это неимоверно сложно, тем более что единственное, о чем она в состоянии сейчас думать, – это неоткупоренная бутылка вина, из которой ей так хочется извлечь пробку. А еще о боли в пояснице, да и во всей спине, – напоминание о том, что смерть бывает и мучительной. Она прислушалась – унылая пустота, тишина, вгрызающаяся в каждую клеточку тела.

В 2.34 она сдалась: встала с постели, порылась в чемодане, достала бутылку и предусмотрительно захваченный штопор и открыла вино. Сделав глоток прямо из горлышка, она присела к письменному столу и еще раз оглядела свою комнату. Кровать в нише, образованной скошенными стенами и потолком, рядом с ней ночной столик, возле окна – письменный стол. Кроме этого здесь был шкаф, еще один стул и небольшой комод. И ничего больше. Ханне комната нравилась, ей приятно было думать, как она будет здесь работать. Писать. Она провела ладонью по крышке письменного стола, взглянула в окно. Здесь она и напишет свой детектив. В объятиях иссиня-черной ночи.

7

Ханна пробудилась под шипенье жарящегося бекона и вдохнула запахи наступающего дня. Нехотя потянулась. Почувствовала отток крови от головы из-за того, что слишком резко сбросила ноги с кровати на пол, стремясь поскорее встретить свое первое утро в Исландии. Ей даже пришлось схватиться за спинку кровати, однако уже через мгновение туман в голове рассеялся и баланс тела восстановился. Когда зрение вновь обрело четкость, она бросила взгляд на стоящую на письменном столе бутылку вина. Пустая. Ханна завернула бутыль в полотенце и сунула в чемодан на самое дно, замаскировав образовавшийся ком ворохом одежды. Собственные действия озадачили ее – никогда прежде ей не приходилось прятать следы своего пристрастия к алкоголю. Снизу слышалось, как Элла насвистывает какую-то мелодию.

– Доброе утро.

Лестница заскрипела под весом ее тела. Ханна только что приняла душ и изо всех сил пыталась изображать утреннюю бодрость, от которой, однако, как она опасалась, могло не остаться ни следа к тому времени, как она спустится в кухню. Вид искренней радости гостеприимной хозяйки и огромного стола, уставленного разнообразными блюдами, притупил жало сидящего в душе Ханны циника. Может, накануне ей стоило вести себя с Эллой приветливее?

– Прекрасно пахнет! Что ты готовишь?

Задав вопрос, Ханна с любопытством посмотрела на стол. Множество блюд с едой были расставлены по всему кухонному столу. Ханна подумала, что, вероятно, этого угощения вполне хватило бы, чтобы накормить всех местных жителей, и испугалась, что сюда вот-вот явится комитет по торжественной встрече. Сразу же возникла головная боль – выпитое вчера давало о себе знать. Элла ловко перевернула лопаткой яйцо на сковородке, а второй рукой, улыбаясь, подтолкнула поближе к Ханне листок бумаги. Ханна посмотрела на него. Меню.

– Allt það besta^[11].

Если Элла и была расстроена вчерашним ее отказом, то теперь она, по-видимому, обо всем забыла. Или же искусно делала вид, что забыла. Энергия в ней била ключом. Может, потому, что плохая компания все же лучше, чем одиночество.

– Что, ожидаются гости? Еды тут достаточно, чтобы накормить среднего размера лагерь беженцев.

Элла покачала головой и нацарапала на листке с меню:

– Ты здесь единственный беженец.

И единственный, кому предстоит справляться с рыбными шариками, творогом и сыром, подумала Ханна, читая на листочке список блюд и прикидывая, не удастся ли сослаться на отсутствие аппетита по утрам. Пожалуй, все же не стоит.

– Может, мне что-нибудь сделать?

Элла жестами показала, что Ханне следует занять место за столом; Ханна подчинилась ее немому приказу. Свежезаваренный кофе потек в кружку, в тарелке заколыхалась яичница-глазунья, корзинка с хлебцами была заботливо придвинута поближе. Ханна стала угощаться, добросовестно пытаясь попробовать каждое блюдо. Она трижды набивала полный рот всякими вкусностями, пока не дошла до рыбного шарика. Сразу же во рту возникло ощущение тошноты, словно при чтении дебютного романа Йорна. Она попыталась было проглотить шарик и при этом улыбнуться. Ханна беспомощно оглядывалась по сторонам в поисках помощи, которой, как она знала, ждать было неоткуда. Яркий свет заливал окна.

– Bragðas þetta vel?^[12]

Лингвистических способностей Ханне хватило, чтобы понять, что вопрос Эллы, по-видимому, касается еды; продолжая улыбаться, она кивнула. Рыбный шарик все же удалось проглотить.

– Очень вкусно.

Однако в желудке рыбный шарик превратился в живую рыбку, внутри у нее все перевернулось. Ханна сглотнула, пытаясь перебороть неприятную внутреннюю дрожь, но тщетно. В тот момент, когда она поднялась, собираясь добежать до туалета, ее стошнило прямо на стол. Выглядело это так, будто кто-то вылил на стол целую бутылку красного вина с какими-то комочками. Элла инстинктивно подалась слегка назад, однако вид у нее при этом был не столько испуганный, сколько какой-то восторженный. Как будто это было великим достижением: одновременно попасть и в тарелку с творогом, и в корзинку с хлебом. Она прямо-таки расцвела в широкой ухмылке. Ханна тоже попробовала улыбнуться, но не смогла. Бледная как мел, она потянулась за салфеткой с каким-то веселым рождественским сюжетом.

– Прости, мне правда очень неловко.

Прийти в себя было непросто. Ханна чувствовала, будто внутри нее все еще плавает косяк не до конца прожеванной рыбы, стремясь найти какой-нибудь выход. Желудок сводило судорогами, однако он был пуст. Она вынуждена была обеими руками придерживаться за край стола. О, как же неприятно!

– Нет, правда, мне очень неудобно.

Что это, неужели она начала повторяться?

Элла протянула ей стакан воды и развела руками – дескать, ничего страшного не случилось. Однако ее жест был не в состоянии унять чувство жгучего стыда, охватившее Ханну. Элла с невозмутимым видом принялась убирать со стола, как будто приступ тошноты был запланирован заранее, а теперь следовало перейти к следующему пункту повестки дня. Испачканная рвотой и красным вином еда проследовала в помойное ведро. Ханна поднялась и, желая помочь, начала собирать тарелки. Элла сделала рукой властный жест и остановила ее, покачав головой. Распахнув шкаф, она выхватила оттуда пакет овсяных хлопьев и протянула Ханне, которая взяла его с благодарным видом.

– А молоко у тебя есть?

Ханна вышла из дома без какой-то определенной цели, лишь собираясь поближе познакомиться с деревней, а также в робкой надежде обрести вдохновение. Она изо всех сил пыталась поскорее забыть о досадном утреннем происшествии. Ханна направилась в ту сторону, где дома местных жителей стояли более кучно. Шла она быстро, и укусы холодного встречного ветра были весьма ощутимы. Она поправила платок, в который куталась, прикрывая им одновременно грудь и шею. С моря наползали тучи, было похоже, что собирается дождь. Она прибавила шаг. При свете дня стали хорошо видны горы, расположенные к северу от домов. Казалось, они держат друг друга за руки, образуя своего рода защитную цепь вокруг деревушки. Или подобие неприступной изгороди. Пройдя примерно километр, она оказалась, если так можно выразиться, в самом центре поселения или на его главной торговой улице, судя по расположенным здесь магазинам товаров повседневного спроса и одежды. Оба были закрыты. Ханна осмотрелась по сторонам – нигде не видно и не слышно никаких признаков присутствия человека. Лишь стая чаек патрулировала территорию с воздуха. Неужели она попала в деревню-призрак?

– Kysstu mig!

Какой-то бродяга, одетый в лохмотья и до бровей заросший бородой, схватил ее за руку. Ханна вздрогнула от страха и неожиданности. Однако, взглянув на бродягу, она решила, что, скорее всего, это деревенский дурачок – такие обязательно встречаются в местах, подобных этому. Ханна попыталась перейти на английский:

– Извини, я не понимаю.

– Kysstu mig! Поцелуй меня!

Губы бородача сложились для поцелуя, в глазах блеснула надежда. Ханне даже захотелось его поцеловать; она и сама не знала почему, может, чтобы удивить его? Да и саму себя. Однако пахло от бородача, как от бочки селедки. Всякое бунтарство имеет свои границы.

– Может, как-нибудь в другой раз.

– А деньги у тебя есть?

Ну конечно, вслед за любовью сразу следуют деньги. Ханна выудила из кармана купюру и, кладя ее в коричневую от грязи ладонь, спросила:

– Нет ли здесь в поселке какого-нибудь кафе?

Бородач ухмыльнулся.

– Ты знала, кого спросить. Мне известно все в этой деревне, я вижу все, что тут происходит. Только вот множества шикарных кафе не наблюдаю. А ты?

Ханна улыбнулась: вероятно, она поторопилась с выводами. Действительно, деревенский дурачок, владеющий искусством сарказма столь же безупречно, как и английским. Может, он все же не такой уж дурачок?

– О’кей, кафе у вас нет. Где же тогда собираются люди?

– Дома. У моря. Или в «Браггине»^[13].

– В «Браггине»?

– Единственный бар в поселке.

– А до него далеко?

– Могу проводить. Надо же потратить это.

Грязная рука взмахнула только что полученной от Ханны купюрой. Хорошо еще, что ей в общем-то не нужны были эти деньги. Пропить их в баре ничуть не хуже, чем потратить каким-нибудь иным образом. Один алкоголик другого не осудит. Лохмотья колыхнулись и уверенно двинулись в известном их хозяину направлении, Ханна поспешила следом. Неужели же и она когда-нибудь может стать такой одинокой, что придется выпрашивать поцелуй на улице у незнакомого человека?