Исчезнувший

Глава 4

А теперь, почтеннейшая публика, короткий антракт. Наслаждайтесь воспоминаниями о «Ленивом палаче»… и ждите продолжения.

Не волнуйтесь.

Наш следующий номер скоро начнется…

По Бродвею неспешно шел обычный прохожий, ничем не выделявшийся среди остальных. Дойдя до угла, он вдруг остановился, словно внезапно о чем-то вспомнив, и отступил в тень. Сняв с пояса сотовый телефон, поднес его к уху. Во время беседы он улыбался и рассеянно поглядывал по сторонам.

На самом деле мужчина никуда не звонил – он просто пытался определить, не следят ли за ним.

Внешне Мальэрик разительно отличался от того человека, который полчаса назад вышел из музыкальной школы, – теперь он лишился бороды и стал блондином в спортивной одежде. Присмотревшись, наблюдательный прохожий мог бы заметить в нем нечто необычное: на шее виднелся длинный шрам, а два пальца левой руки – мизинец и безымянный – казались сросшимися. Впрочем, никто не обращал на Мальэрика никакого внимания, поскольку выражение его лица и жесты были вполне естественны, а человек, который ведет себя естественно, незаметен. Это известно каждому иллюзионисту.

Радуясь тому, что за ним никто не следит, он наконец возобновил свою неспешную прогулку, завернул за угол и по обсаженному деревьями тротуару направился к своему дому. Навстречу попадались лишь редкие любители бега трусцой да немногие местные жители с сумками или свежим номером «Таймс», предвкушающие чашку кофе, неторопливое чтение газеты, а возможно, и неспешный утренний секс.

Вскоре Мальэрик приблизился к дому, где несколько месяцев назад арендовал квартиру. Это было темное, довольно скромное здание, совсем не похожее на его собственные дом и мастерскую, расположенные в пустыне, неподалеку от Лас-Вегаса. Поднявшись по лестнице, он подошел к своей квартире, располагавшейся в задней части здания.

Как я уже говорил, следующее действие скоро начнется.

А пока, почтеннейшая публика, поболтайте о той иллюзии, которую вы только что увидели, побеседуйте с теми, кто сидит рядом с вами, попытайтесь угадать, что будет дальше.

Следующий номер потребует, чтобы наш новый исполнитель проявил разнообразные способности, но смею заверить вас, он будет таким же захватывающим, как и «Ленивый палач».

Все эти слова непроизвольно промелькнули сейчас в сознании Мальэрика. Почтеннейшая публика… Он постоянно разговаривал со своими воображаемыми зрителями, иногда даже слышал аплодисменты, взрывы смеха и крики ужаса. Слышал он и особую театральную интонацию загримированного конферансье или иллюзиониста старой закалки. Такой монолог позволял установить контакт с аудиторией и облегчить исполнение трюка, преподнося зрителям ту информацию, которую им необходимо знать. А временами и для того, чтобы отвлечь и обезоружить ее.

После пожара Мальэрик оборвал почти все контакты с реальными людьми: постепенно их заменила «почтеннейшая публика», ставшая его постоянным обществом. Обращенные к ней репризы вскоре заполнили сознание Мальэрика, угрожая, как он иногда чувствовал, постепенно свести его с ума. Вместе с тем они утешали Мальэрика, что после случившейся три года назад трагедии он все-таки не один. «Почтеннейшая публика» была всегда рядом.

В квартире пахло дешевым лаком, от стен и пола исходил странный мясной дух. Меблирована она была весьма скромно: дешевые кушетки и кресла; спартанского вида обеденный стол, стоявший в столовой, всегда был накрыт на одного человека. Спальни же, напротив, были битком набиты необходимыми иллюзионисту предметами: бутафорией, веревками, костюмами, формовочным оборудованием для латекса, париками, кусками ткани, красками, петардами, косметикой, монтажными платами, проводами, батареями, фитилями, оборудованием для обработки древесины… и множеством других вещей.

Приготовив себе травяной чай, Мальэрик сел за стол, чтобы угоститься фруктами и низкокалорийной шоколадкой. Иллюзия тесно связана с физиологией; успех трюка зависит от того, как выполнит его тело. Здоровая пища и поддержание хорошей формы – ключ к успеху.

Утренним представлением Мальэрик остался доволен. Первого исполнителя он убил очень легко – Мальэрик затрепетал от удовольствия, вспомнив, как жертва оцепенела от страха и обмочилась, когда он появился у нее за спиной и накинул на шею веревку. До этого, накрытый черным шелком и никем не замеченный, он полчаса простоял в углу. Внезапное появление полиции, конечно, потрясло его, но, как опытный иллюзионист, Мальэрик заранее подготовил себе запасной вариант и великолепно использовал его.

Покончив с завтраком, он отнес чашку на кухню, тщательно вымыл и поставил в сушилку. Во всех своих делах Мальэрик проявлял педантичную аккуратность; к этому приучил его наставник – напрочь лишенный чувства юмора фанатик-иллюзионист.

Войдя в самую просторную из своих спален, Мальэрик поставил видеозапись, сделанную на месте следующего представления. Эту запись он видел уже раз десять и, хотя помнил ее наизусть, собирался изучать снова (наставник долго вколачивал в него – иногда в буквальном смысле этого слова – всю важность правила «сто к одному»: каждую минуту, проведенную на сцене, нужно репетировать сто минут).

Просматривая запись, Мальэрик подтащил к себе покрытый бархатом столик. Не глядя на руки, он выполнил сначала несколько простейших карточных фокусов – «Ложный голубиный хвост» и «Три стопки», – после чего перешел к более сложным – «Обратный сдвиг», «Скольжение» и «Без усилия». После этого Мальэрик проделал действительно сложные трюки – вроде придуманных Стэнли Палмом «Призрачных карт», знаменитой «Загадки шести карт» Малдо и некоторых других, разработанных искусным Кардини и Рики Джеем, знаменитым актером, мастером карточных фокусов.

Мальэрик выполнил также несколько карточных фокусов из раннего репертуара Гарри Гудини. Большинство считает его лишь фокусником-эскапистом, но на самом деле творчество Гудини было многогранным – он исполнял и масштабные трюки с исчезновением ассистентов и слонов, и фокусы из репертуара салонной магии. На самого Мальэрика Гудини оказал очень большое влияние. В начале своей карьеры, еще подростком, он даже взял себе сценический псевдоним Юный Гудини. Вторая часть его нынешнего имени «Эрик», не только напоминала о прошлой жизни (то есть жизни до пожара), но и была данью уважения самому Гудини, венгру по национальности, которого в действительности звали Эрих Вайс. Что же касается приставки «Маль», то любой иллюзионист подумал бы, что она выбрана в честь всемирно известного Макса Брейта, выступавшего под именем Малини. На самом же деле Мальэрик взял эти буквы потому, что они происходили от слова «зло», – это отражало мрачную природу его творчества.

Сейчас он внимательно изучал запись, мысленно измеряя углы, отмечая расположение окон и местонахождение возможных свидетелей, прикидывая, где будет находиться сам, – как это делают все хорошие исполнители. Занимаясь этим, Мальэрик продолжал молниеносными движениями тасовать карты, шуршавшие в его руках. Короли, дамы, валеты и джокеры, словно вода, стекали на черный бархат, а затем, нарушая все законы природы, снова взлетали к его сильным рукам и тут же исчезали из вида. Наблюдая за импровизированным представлением Мальэрика, публика (если бы она видела это) была бы потрясена тем, что реальность уступила место иллюзии, поскольку ни один человек не в силах проделать ничего подобного.

Но все обстояло совсем иначе: карточные фокусы, которые сейчас с отсутствующим видом проделывал Мальэрик, не были ни иллюзией, ни чудом; в основе этих тщательно отрепетированных упражнений лежали непреложные законы физики.

О да, почтеннейшие зрители: то, что вы уже видели, и то, что вам еще предстоит увидеть, – все это абсолютно реально.

Реально, как пожирающий плоть огонь.

Реально, как веревка, впивающаяся в белоснежную шею юной девушки.

Реально, как стрелки часов, медленно движущиеся навстречу тому ужасу, который испытает наш следующий исполнитель.

– Эй, привет!

Молодая женщина присела возле постели, на которой лежала ее мать. За окном, на аккуратно подстриженном газоне, стоял высокий дуб, ствол его обвивал плющ, всегда выглядевший по-разному. Сегодня анемичное растение ничуть не напоминало ни дракона, ни стаю птиц, ни солдата. Это обычное городское растение изо всех сил пыталось выжить.

– Ну как ты себя чувствуешь, королева-мать? – спросила Кара.

Это обращение появилось после одной из поездок, которые они обычно совершали всей семьей, – на сей раз в Англию. Родителей Кара называла «ваше королевское величество» и «королева-мать», себя – «королевский отпрыск».

– Прекрасно, дорогая. А как у тебя дела?

– Лучше, чем у одних, но не так хорошо, как у других. Ну как, нравится? – Протянув руку, Кара показала свои коротко подстриженные ногти – они напоминали черные клавиши рояля.

– Очень мило, дорогая. От розового цвета я уже немного устала. Сейчас он встречается везде и страшно примелькался.

Поднявшись, Кара поправила соскользнувшую вниз подушку, после чего снова села и сделала глоток из принесенного с собой большого термоса; кофе был единственным наркотиком, который она употребляла, зато очень часто и помногу. За утро это была уже третья чашка.

Ее короткие волосы сейчас были красновато-фиолетовыми; вообще за годы пребывания в Нью-Йорке она успела перекрасить их почти во все цвета радуги. Нынешнюю ее прическу некоторые называли стрижкой «под эльфа»; Каре такое название совсем не нравилось, и она предпочитала называть ее просто «удобной». Можно выйти из дома уже через несколько минут после душа – настоящее благо для тех, кто ложится не раньше трех ночи и не относится к числу ранних пташек.

Сегодня на ней были черные облегающие брюки и – хотя ее рост едва превышал пять футов – туфли без каблука. Темно-фиолетовая блузка без рукавов позволяла разглядеть красивые тугие мышцы. Кара училась в колледже, где основное внимание уделялось не физической подготовке, а политике и искусству, однако, окончив его, вступила в гимнастический клуб «Голд Джим» и теперь постоянно сгоняла вес и бегала трусцой. Прожив восемь лет в богемном районе Гринвич-Виллидж и приближаясь к тридцати, Кара сохранила необычно белую кожу, без татуировок и наколок.

– Да, имей в виду, мама. Завтра у меня представление. Одно из тех, что устраивает мистер Бальзак.

– Да, я помню.

– Но на этот раз все будет иначе. Сейчас он разрешил мне выступить соло.

– Да что ты, милая!

– Чистая правда!

Мимо палаты по коридору проковылял мистер Гелдтер.

– Привет!

Кара рассеянно кивнула ему. Когда ее мать впервые приехала сюда, в Стьювсант-Мэнор, один из лучших в городе домов для престарелых, о ней с Гелдтером много шушукались.

– Они считают, что мы с ним живем, – шепотом сообщила она дочери.

– А разве нет? – спросила Кара, считая, что после пяти лет вдовства матери пора бы уже найти себе мужчину.

– Конечно нет! – с искренним возмущением отрезала мать. – Как ты можешь предполагать такое! – Этот эпизод очень точно характеризовал ее: легкую непристойность она допускала, но, перейдя некоторую черту, человек становился Врагом с большой буквы – даже если он был ее собственной плотью и кровью.

Подавшись вперед, Кара продолжала рассказывать матери о своих планах на завтра. При этом она внимательно разглядывала ее. Для семидесяти пяти лет кожа матери была на редкость гладкой и розовой; в поседевших волосах все еще виднелись черные пряди. Штатная парикмахерша сегодня завила их и собрала в пучок.

– В любом случае, мам, кое-кто из моих подруг будет там; хорошо, если бы и ты приехала.

– Постараюсь.

Кара внезапно осознала, что кулаки ее плотно сжаты, тело напряжено, а дыхание участилось.

Постараюсь…

Кара закрыла глаза, наполнившиеся слезами. Черт побери!

Постараюсь…

Как это неправильно, со злостью подумала она. Раньше мать никогда не сказала бы: «Постараюсь». Это не в ее духе. Она могла бы или категорически заявить: «Все, дорогая, я буду там! В первом ряду», или холодно отрезать: «Нет, завтра не смогу. Тебе следовало предупредить меня пораньше».

«Постараюсь» – совсем не похоже на мать. Она или решительно за, или столь же решительно против.

Но не теперь – когда она вообще едва похожа на человека. В лучшем случае это ребенок, спящий с открытыми глазами.

На самом деле эта беседа происходила только в воображении молодой женщины. Правда, слова Кары были вполне реальны, а вот все, что якобы произнесла ее мать, начиная с «Прекрасно, дорогая. А как у тебя дела?» и кончая смутившим Кару «Постараюсь», молодая женщина выдумала.

Увы, сегодня ее мать вообще не произнесла ни слова. То же самое было вчера и позавчера. Она лежала в коме возле увитого плющом окна. Порой она приходила в себя, но несла полную чепуху, словно какие-то невидимые беспокойные мысли тревожили ее, понапрасну вороша память.

Иногда все же наступали моменты просветления, и хотя они длились недолго, отчаяние Кары проходило. Когда же молодая женщина уже была готова смириться с худшим – с тем, что ее мать ушла навсегда, – та вдруг возвращалась и становилась почти такой, как до кровоизлияния в мозг. И решимость Кары исчезала: так обманутая женщина прощает своего непутевого мужа, если тот проявляет малейшие признаки раскаяния. В такие минуты она убеждала себя, что мать выздоравливает.

Врачи, конечно, говорили, что надежды почти нет. Однако их не было рядом с Карой, когда несколько месяцев назад ее мать вдруг очнулась и сказала: «Привет, милая! Я съела те булочки, что ты вчера принесла. Ты положила побольше орехов – именно так, как я люблю. И черт с ними, с калориями. – Детская улыбка. – О, я так рада, что ты здесь. Я хотела рассказать тебе о том, что сделала вчера ночью миссис Брэндон с пультом дистанционного управления».

Кара изумленно заморгала. Она ведь действительно принесла вчера матери булочки с орехами. А сумасшедшая миссис Брэндон с пятого этажа действительно утащила пульт дистанционного управления и через окно посылала сигнал в холл четвертого этажа, целых полчаса хаотически переключая каналы к ужасу всех обитателей дома престарелых, решивших, что взбунтовался полтергейст.

Нужны ли лучшие доказательства того, что ее энергичная мать все еще не исчезла и просто заключена в телесную оболочку, лежащую в палате номер 492, откуда может когда-нибудь выскользнуть?

Но уже на следующий день Кара обнаружила, что мать смотрит на нее с подозрением, спрашивая, кто она такая и что ей здесь нужно. Если мать беспокоится по поводу счета за свет на двадцать два доллара и пятнадцать центов, так Кара уже оплатила его и может предъявить квитанцию. Повторения сцены с булочками и пультом дистанционного управления Кара так и не дождалась.

Прикоснувшись к материнской руке, теплой, гладкой, по-детски розовой, Кара вновь испытала сложные чувства, посещавшие ее во время ежедневных визитов сюда: она то желала, чтобы мать наконец отмучилась и умерла, то надеялась, что больная вернется к полноценной жизни, а главное, хотела избежать этого ужасного выбора.

Кара взглянула на часы. Ну вот, как всегда, опоздала на работу. Мистер Бальзак будет недоволен. Допив кофе, она выбросила пластиковый стакан и вышла в коридор.

Крупная черная женщина в белой форменной одежде приветственно подняла руку.

– Кара! Давно ты здесь? – Ее лицо расплылось в улыбке.

– Минут двадцать.

– Я бы зашла навестить тебя, – сказала Джейнин. – Она в сознании?

– Нет. Когда я пришла, была без сознания.

– Очень жаль.

– Она говорила до этого? – спросила Кара.

– Совсем немного. Трудно было определить, с нами она или нет. Похоже на то, что… Какой сегодня прекрасный день! Мы с Софи собираемся чуть позже вывезти ее на прогулку во двор – если придет в сознание. Ей это нравится.

После прогулки она всегда чувствует себя лучше.

– Мне пора на работу, – сказала сиделке Кара. – Кстати, у меня завтра выступление. В магазине. Помнишь, где это?

– Ну конечно! В какое время?

– В четыре. Приходи.

– Завтра утром я заканчиваю рано. Я приду. Потом выпьем еще этого, с персиками, как в прошлый раз.

– Ну вот и отлично. Да, и приведи с собой Пита.

– Не обижайся, но он увидит тебя в воскресенье только в том случае, если ты будешь выступать на футбольном поле в перерыве между таймами и если это твое выступление покажут по телевизору.

– Твои слова да Богу в уши, – отозвалась Кара.

Глава 5

Сто лет назад здесь мог бы проживать более или менее преуспевающий финансист.

Или владелец небольшого галантерейного магазина, находившегося в роскошных торговых рядах на Четырнадцатой улице.

Или, возможно, политик из Таммани-холла^[5], овладевший бессмертным искусством богатеть на службе обществу.

Нынешний владелец этого особняка, расположенного в Сентрал-Парк-Вест, не знал и, в общем-то, не хотел знать его историю. Не волновало Линкольна Райма и то, что когда-то заполняло эти комнаты, а именно викторианская мебель и предметы искусства конца девятнадцатого века. Ему нравилось все, что окружало его сейчас: столы, вращающиеся кресла, компьютеры, научное оборудование – измеритель градиента плотности, газовый хроматограф, масс-спектрометр, микроскопы, пластмассовые ящики всех видов и оттенков, мензурки, колбы, термометры, защитные очки, черные или серые футляры причудливой формы, в которых, очевидно, находились экзотические музыкальные инструменты. И провода.

Провода и кабели были везде и покрывали чуть ли не всю комнату. Одни были аккуратно свернуты и подсоединены к какому-то оборудованию, другие внезапно исчезали в неровных отверстиях, безжалостно пробитых в столетних стенах.

Сам Линкольн Райм в основном обходился без проводов. Современные технические достижения позволяли надежно соединить компьютеры и климатическое оборудование с микрофонами, установленными в его инвалидной коляске и, конечно, в спальне. Почти все устройства выполняли команды, подчиняясь звуку его голоса: Райм мог ответить на телефонный звонок или же вывести изображение с микроскопа на монитор компьютера.

К таким устройствам относился и новый приемник «Хармон Кардон 8000», из которого сейчас в лаборатории звучало приятное джазовое соло.

– Приказываю: отключить стерео, – неохотно скомандовал Райм, услышав, как хлопнула входная дверь.

Музыка тотчас же смолкла, сменившись звуком шагов в парадном и гостиной. Райм сразу понял, что пожаловала Амелия Сакс, – эта высокая женщина всегда ходила удивительно легкой походкой. Затем он различил тяжелую поступь больших, постоянно вывернутых наружу ступней Лона Селитто.

– Сакс, – начал Райм, когда она вошла в комнату, – место преступления занимает большую площадь? Прямо-таки громадную?

– Не слишком. – Она недоуменно нахмурилась. – А что?

Райм не отрывал взгляда от серых ящиков, где содержались вещественные доказательства, принесенные сюда Сакс и другими полицейскими.

– Я пришел к такому выводу, потому что на осмотр помещения понадобилось очень много времени. Пожалуй, тебе стоит использовать на своей машине проблесковый маячок. Их ведь не зря изобрели. Сирены тоже небесполезны. – Когда Райма одолевала скука, он становился раздражительным. Скука была для него настоящим бичом.

– Мы столкнулись там с загадочными вещами, Райм, – не реагируя на его колкости, ответила Сакс, судя по всему, находившаяся в хорошем расположении духа.

Кажется, Селитто называл это дело странным, вспомнил Райм.

– Изложи мне сценарий. Что там случилось?

Сакс изложила возможный ход событий, кульминацией которого стало исчезновение преступника из репетиционного зала.

– Очевидцы услышали выстрел, после чего ворвались внутрь. Сделали они это одновременно, через две двери в зал. Преступника там уже не было.

Селитто сверился со своими записями.

– По словам патрульных, этому мужчине лет пятьдесят, он среднего роста, среднего телосложения, никаких особых признаков, кроме бороды, волосы каштановые.

Тамошний уборщик не видел, чтобы кто-нибудь входил или выходил. Но возможно, он врет. Школа должна сообщить имя и номер телефона уборщика. Посмотрим, удастся ли мне освежить его память.

– А что насчет жертвы? Какой здесь мотив?

– Там не было ни сексуального насилия, ни ограбления, – вставила Сакс.

– Только что говорил с близнецами, – добавил Селитто. – В последнее время у девушки не было любовников. Это усложняет проблему.

– Она училась на дневном отделении? – спросил Райм. – Или работала?

– На дневном. Но скорее всего, еще где-то выступала. Сейчас выясняют где.

Вызвав своего помощника Тома, Райм поручил ему, как часто это делал, переписать заметки из своего элегантного блокнота на одну из висящих в лаборатории больших белых досок. Взяв маркер, Том начал писать, но тут раздался стук в дверь, и помощник моментально ретировался.

– К вам посетитель! – объявил он из прихожей.

– Посетитель? – недовольно повторил Райм, не желавший сейчас никого видеть.

Однако помощник немного слукавил. В комнату уже входил Мэл Купер, худой, лысеющий эксперт. Райм, бывший главой экспертов Управления полиции Нью-Йорка, познакомился с ним несколько лет назад во время расследования дела о похищении людей, проводившегося совместно с полицией штата Нью-Йорк. Купер тогда усомнился в выводах Райма относительно одного образца почвы и, как потом выяснилось, оказался прав. Это произвело на Райма большое впечатление, и он навел справки о новом знакомом. Оказалось, что тот, как и сам Райм, активный и весьма уважаемый член Международной ассоциации по идентификации личности, объединяющей экспертов, которые занимаются установлением личности человека по отпечаткам пальцев, ДНК, реконструкции черепа и остаткам зубов. Имея дипломы по математике, физике и органической химии, Купер также был первоклассным специалистом в области анализа вещественных доказательств.

Райм развернул кампанию за переезд криминалиста в город, и в конце концов тот согласился. Учтивый, всегда вежливый эксперт, ко всему прочему чемпион по бальным танцам, работал в криминалистической лаборатории Управления полиции Нью-Йорка в Куинсе, но часто помогал Райму, когда с тем консультировались по какому-то сложному делу.

Когда приветствия стихли, Купер водрузил на нос толстые очки а-ля Гарри Поттер и окинул критическим взглядом коробки с вещественными доказательствами, словно шахматный игрок, взирающий на своего оппонента.

– И что же мы имеем?

– Сплошные загадки, – ответил Райм. – Так утверждает Сакс. Загадки.

– Ну что ж, попробуем разрешить их.

Пока Купер натягивал латексные перчатки, Селитто наскоро ознакомил его со сценарием убийства. Райм подкатился поближе к нему.

– Вот это что такое? – спросил он, не отрывая взгляда от зеленой монтажной платы с прикрепленным к ней динамиком.

– Я нашла ее в репетиционном зале, – сказала Сакс. – Что это такое, не имею понятия. Судя по следам, ее оставил там невидимка.

Похоже на компьютерную микросхему, подумал Райм. Впрочем, это не слишком удивило его – преступники всегда находятся на гребне технического прогресса. Грабители банков вооружились полуавтоматическими кольтами сорок пятого калибра образца 1911 года уже через несколько дней после того, как их начали производить, хотя носить это оружие не имел права никто, кроме военных. Рации, телефоны с шифраторами, автоматы, лазерные прицелы, глобальная система навигации, сотовая технология, средства наблюдения, компьютерное кодирование – все эти средства зачастую попадали в арсенал преступников раньше, чем ими успевали воспользоваться правоохранительные органы.

Райм всегда был готов признать, что некоторые вещи находятся вне пределов его компетенции. Всякого рода компьютеры, сотовые телефоны и тому подобные устройства – то, что он называл насдаковскими^[6] уликами, Райм охотно уступал специалистам.

– Отвезите это Тоби Геллеру, – распорядился он.

Так звали талантливого молодого человека, работавшего в том отделе ФБР, который занимался компьютерными преступлениями. Геллер помогал им и раньше, и Райм был убежден: если кто-то и может сказать, что это за устройство и откуда оно взялось, так это Геллер.

Сакс отдала сумку Селитто, а тот передал ее полицейскому в форме, поручив отвезти в центр города. Честолюбивая Амелия Сакс остановила его. Сначала она удостоверилась, что полицейский заполнил специальную карточку, как и все, кто имел доступ к вещественным доказательствам, начиная с момента обнаружения преступления и до суда. Только внимательно проверив карточку, Сакс отпустила его с миром.

– Да, а как прошли итоговые учения? – спросил вдруг Райм.

– Ну… – начала она и, помявшись, закончила: – Думаю, я справилась неплохо.

Такой ответ удивил Райма. Амелия Сакс обычно не любила похвал и еще реже хвалила себя сама.

– Я в этом не сомневался, – сказал он.

– Сержант Сакс… – задумчиво протянул Лон Селитто. – Звучит, а?

И они вернулись к изучению пиротехники, найденной в музыкальной школе, – фитилям и шутихе.

По крайней мере одну загадку Сакс все же разгадала. Убийца, пояснила она, наклонил стулья так, чтобы они стояли на двух ножках, и связал их хлопчатобумажной нитью. Иначе они не удержались бы в этом положении. К средней части веревок он привязал фитили, после чего зажег. Примерно через минуту огонь пережег нить, и стулья упали на пол. Вот почему создалось впечатление, что убийца все еще внутри. Одновременно он поджег фитиль, который в конечном счете привел в действие петарду – ее хлопок ошибочно приняли за выстрел.

– Вы можете установить их происхождение? – спросил Селитто.

– Фитиль самый обычный, а петарда разрушилась. Ни производителя, ничего. – Купер покачал головой.

Как видел Райм, здесь остались лишь крошечные обрывки бумаги с выгоревшей металлической сердцевиной петарды. Тонкая нить, сделанная из стопроцентного хлопка, тоже оказалась самой обычной, поэтому ее происхождение проследить невозможно.

– Была еще вспышка света, – просматривая свои записи, добавила Сакс. – Когда офицеры увидели преступника возле жертвы, он поднял руку, и последовала ослепительная вспышка. Как осветительная ракета. Она ослепила их обеих.

– Следы какие-нибудь есть?

– Я ничего не нашла. Они сказали, что все словно испарилось.

– Пойдем дальше. Следы обуви есть?

Купер сразу же открыл базу данных по отпечаткам обуви, представлявшую собой оцифрованную версию того, что составил еще Райм, когда возглавлял экспертов полицейского управления.

– Это черные туфли без шнурков фирмы «Экко», – после нескольких минут поисков сообщил он. – Вероятно, десятого размера^[7].

– Трассологические доказательства? – осведомился Райм, и Сакс достала из коробки несколько пластмассовых мешочков, в которых находились полоски липкой ленты.

– Вот эти взяты с тех мест, где он ходил, и рядом с телом.

Купер вытащил из мешочков куски липкой ленты и разложил по отдельным подносам, чтобы избежать взаимного загрязнения. В основном к ним пристала пыль с контрольных участков, где не могло быть следов преступника и жертвы, однако на отдельных частях ленты виднелись волокна. Их Сакс нашла там, где ходил преступник, или на предметах, к которым он притрагивался.

– Давайте посмотрим их.

Ловко взяв образцы пинцетом, эксперт положил их на предметное стекло бинокулярного микроскопа, лучшего инструмента для исследования волокон, и нажал кнопку. Изображение, которое он видел через окуляр, тут же появилось на большом плоском мониторе компьютера.

Волокна выглядели здесь как толстые нити сероватого цвета.

Волокна очень важны в криминалистике, поскольку буквально перескакивают с одного предмета на другой; к тому же их легко классифицировать. Собственно, они разделяются на две большие категории – природные и искусственные. Райм тотчас же заметил, что эти нити не похожи на вискозу или полимеры, а значит, имеют природное происхождение.

– Но какая именно это разновидность? – произнес Мэл Купер.

– Взгляните на клеточную структуру. Готов поспорить, что это экскрементные волокна.

– Что такое? – удивился Селитто. – Экскрементные? Как в дерьме?

– Экскрементные – как в шелке. Это выходит из пищеварительного тракта червей. Серый матовый краситель. А что на других образцах, Мэл?

Пропустив через микроскоп остальные образцы, Купер выяснил, что там находятся идентичные волокна.

– Злоумышленник был в сером?

– Нет, – ответил Селитто.

– И жертва тоже нет, – сказала Сакс.

Новая загадка.

– А! – прильнув к окуляру, воскликнул Купер. – Это, наверное, волос.

На экране появился длинный предмет коричневого цвета.

– Это человеческий волос, – заявил Райм, заметив на нем сотни чешуек. Волосы животных имеют максимум несколько десятков. – Но он фальшивый.

– Фальшивый? – переспросил Селитто.

– В принципе волос настоящий, но он из парика, – пояснил Райм. – Это совершенно очевидно. Взгляните на его кончик. Это не луковица, а клей. Скорее всего, волосы не преступника, но стоит это записать.

– Записать, что он не шатен? – спросил Том.

– Нас интересуют только факты, – отрезал Райм. – Запиши, что невидимка, вероятно, носил каштановый парик.

– Хорошо, мой господин.

Продолжая изучение частей ленты, Купер вскоре обнаружил на двух из них небольшое количество грязи и какой-то растительный материал.

– Давай сначала растительный материал, Мэл.

Купер быстро подготовил образцы.

При анализе материалов с места преступления, совершенного в Нью-Йорке, Линкольн Райм всегда придавал большое значение всему, что связано с геологией, а также с растительным и животным миром. Дело в том, что на североамериканском материке расположена лишь одна восьмая территории города, тогда как большая ее часть находится на островах. Отсюда вытекает, что те или иные минералы и образцы флоры и фауны зачастую характерны только для определенных частей Нью-Йорка или даже отдельных районов, а это дает возможность сделать территориальную привязку.

Мгновением позже на экране появилась красноватая веточка с кусочком листа.

– Это хорошо! – обрадовался Райм.

– И что же тут хорошего? – осведомился Том.

– Хорошо то, что это редкое растение – красный земляной каштан гикори. В городе их трудно найти. Мне известно два места, где они растут, – это Центральный парк и парк Риверсайд. К тому же… о, посмотрите-ка вот на это! Видите эту сине-зеленую массу?

– Где? – спросила Сакс.

– Разве не видишь? Вон там, справа! – Райм пришел в отчаяние оттого, что не может вскочить с кресла и постучать по экрану. – В нижнем правом углу. Если веточка напоминает Италию, то это похоже на Сицилию.

– Вижу.

– Что ты думаешь, Мэл? Ведь это лишайник? И мне кажется, что это пармелия консперса.

– Возможно, – осторожно сказал эксперт. – Вообще-то, лишайников много.

– Но только не сине-зеленых и серых, – сухо заметил Райм. – Точнее, их совсем мало. А именно этот в изобилии встречается в Центральном парке… Теперь у нас сразу две привязки к парку. Что ж, хорошо. Давайте взглянем на грязь.