...моя пагубная привычка убеждать себя в том, что интересные, необычные люди — непременно люди добрые и хорошие.
В двадцать лет мне казалось, что я бессмертен.
Красота редко несет покой и утешение. Напротив. Подлинная красота всегда тревожит.
Еще ужаснее, когда с возрастом начинаешь осознавать, что ни один, даже самый близкий и любимый, человек никогда не сможет понять тебя по-настоящему.
— Ты никогда не пробовал в минуты беспокойства думать на другом языке? — оборвал меня Генри.
— Что-что?
— Это позволяет держать себя в руках, не дает мыслям разбегаться.
На свете нет ничего более одинокого и бестолкового, чем бессонница.
В груди спотыкалось сердце. Я ненавидел эту жалкую, ущербную мышцу, которая тыкалась мне в ребра, как недобитая собака.
Хотя в результате выяснилось, что конца света не будет, все прекрасно провели время и ещё долго вспоминали события той ночи с гордостью и теплотой.
Что бы ни говорили про чувство вины, несомненно одно — оно дьявольски подхлестывает воображение.
Порою, когда случается какая-нибудь беда, реальность становится слишком неожиданной и странной, непостижимой, и всё тут же заполняет собой нереальное. Движения замедляются, кадр за кадром, словно во сне; один жест, одна фраза длятся вечность.